Buch lesen: «Дары и гнев Ледяного короля»
Дирдайле
Ольденфурт, побережье Дорнгерна, 14 сентября 1840 года
Кеннет Бреннон не был красавцем в привычном смысле этого слова. Лицо – скуластое, с широко расставленными серыми глазами, тяжелым квадратным подбородком и длинным прямым носом; волосы – светло-рыжие, взъерошенные, как мокрые перья, хотя недельная щетина была скорее золотистой, а брови – светло-каштановыми. В Риаде, где капитан родился, разноцветные брови, волосы и борода считались признаком особой удачливости – и как раз на удачу капитан пожаловаться не мог.
Бреннон стоял у трапа и следил за окончанием погрузки багажа и товаров, которые взялся перевезти за весьма приятную сумму из Ольденфурта в Сан-Мариани, с заходом в один из южных портов Риады. Погрузка уже заканчивалась, и Кеннет обратил внимание на тощего старика со всклокоченной бородой, который метался по пристани в осенних сумерках. Наконец старик заметил рослую, широкоплечую фигуру капитана Бреннона и бросился к нему с криком:
– Сэр! Дорогой сэр!
Хотя он обратился к капитану на дейрском, Бреннон решил сделать скидку на невежество местных и сказал:
– М-да?
Старик, одетый в изношенный длинный балахон, запустил в бороду обе руки и тяжело дышал. Капитан Бреннон молча ждал, похлопывая по широкой ладони стопкой подорожных листов и товарных накладных.
– Сэр… Это… возьмите… это вам.
Кеннет в изумлении уставился на туго набитый кошелек, который старец выудил откуда-то из-под бороды.
– Мне?
– Мало? – испугался старик.
– Нет, – ответил капитан брига «Аберрейн». – Непонятно.
– Вы берете грузы на борт? – торопливо спросил старик, все еще пытаясь всунуть в руки Кеннета кошелек.
– По товарной накладной, пассажирской подорожной или почтовому ордеру.
– А… э… и больше никак? – с робкой надеждой пробормотал собеседник.
– Контрабандой не занимаюсь, – отрезал Бреннон. Это была неправда. Но старик не вызывал у него доверия.
– Это не контрабанда! Я заплачу! Я… клянусь…
– Пассажиров беру с багажом, – буркнул Кеннет, вновь поворачиваясь к проплывающим вверх по трапу сундукам и тюкам.
– Ну тогда считайте ее пассажиркой, – решился старец. Когда капитан снова оглянулся на чудного старика, то с немалым удивлением увидел, как этот тощий сухарь тащит к нему длинный ящик, сильно смахивающий на гроб.
– Это что?
– Пассажирка, – ответил старик, утирая пот со лба.
– Отец, – сурово сказал Бреннон, – не смешно уже.
– Это не шутка! Сэр! – взмолился старик. – Я заплачу… только никаких накладных написать не смогу…
– Да почему же, черт подери?!
– Потому что вы должны будете выбросить ее за борт, когда пройдете до середины моря Дессен.
Когда капитан достаточно пришел в себя для внятного ответа, двужильный старец подволок ящик почти к самым ногам Бреннона. Ящичек был, к слову, весьма внушителен: шесть футов в длину и три в высоту. На темном дереве мягко светились головки гвоздей – то ли посеребренные, то ли на самом деле серебряные.
– И что, она там? – наконец спросил Кеннет. Старик кивнул. – А похоронить не пробовали?
Старик помотал бородой. Бреннон пристально смотрел на него, выискивая признаки помешательства. Мелькнула мысль насчет портовой полиции. Правда, быстро исчезла – в тюках с шерстью в трюме «Аберрейн» были контрабандные ружья, пули и порох для подполья.
– Нет, – сказал капитан. В глазах старика появилось отчаяние.
– Прошу вас… там моя жена…
– Жена?!
– Покойная, – торопливо добавил старик, осеняя себя крестным знамением. Кеннет моргнул. Происходящее уже совсем вышло за рамки здравого смысла.
– Я не могу понять, чего вы от меня хотите?
– Похороните ее, – прошептал старик. – Она так хотела, чтобы ее похоронили в море…
Бреннон устало провел рукой по лбу.
– Отец, у меня не похоронная контора, и…
– Но, сэр, прошу вас! Я заплачу! Я не могу… это было ее последнее желание… разве я могу…
Капитан присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть ящик. Добротный, хорошо заколоченный гроб не из дешевых. На крышке вырезано распятие. Все как полагается. Смущали только гвозди. Бреннон провел пальцем по головке ближайшего гвоздя.
– Серебро?
– Да.
– Зачем?
– Сэр, это ведь для моей жены. Чтобы красиво.
Капитан поднялся.
– Сколько?
– Сто тридцать шесть крон золотом, – застенчиво пробормотал старик, снова протягивая ему кошель.
– У меня на борту есть священник. Пассажир. Придется заплатить…
– О, не волнуйтесь, сэр. Все необходимое уже сделано, осталось лишь предать… ее… – Голос старца дрогнул.
– Ну ладно. Предадим в лучшем виде, – хмыкнул Бреннон, взвесив в ладони кошелек. Осталось пересчитать деньги и затащить ящик – тьфу, гроб! – в трюм ночью, когда пассажиры разбредутся по каютам. Кеннет понимал, что наличие в трюме гроба едва ли их осчастливит. Меньше знают – крепче спят.
В каюту Кеннета заскреблись, когда он заполнял судовой журнал.
– Чего надо? – отозвался Бреннон, досадуя на фонарь, со скрипом качающийся в такт движению «Аберрейн». Надо бы привинтить лампу к столу.
– Санкт-Себастьян прошли, – отозвался Ян из-за двери. – Просили напомнить.
Капитан отложил карандаш и бросил взгляд в иллюминатор.
– Свистни сюда Фрэнка и Дрейка.
– Хорошо, кэп.
Кеннет задумчиво потер щетинистую щеку. Гвозди – вот что не давало ему покоя. Зачем заколачивать гроб любимой жены серебряными гвоздями? Оно красиво, конечно, кто же спорит, но…
«А ты, старушка, ничего не чуешь?»
«Аберрейн» сердито поскрипела переборками. Она вообще не жаловала покойников и к гробу в трюме отнеслась настороженно. Кеннет побарабанил пальцами по столу. Он чувствовал, что «Аберрейн» категорически не понравился этот груз, хотя, в общем, это личное дело каждого, как хоронить своих жен, но черт побери, гвозди-то зачем серебряные?!
Правда, можно вскрыть гроб. Все равно ведь потом за борт.
Бреннон поморщился. За тридцать шесть лет он повидал всякое. Но топить в море гроб с любимой женой? Капитан снова придвинул к себе журнал и вгрызся в сухарь, который остался от ужина. В Кеннете зрело желание вскрыть к чертям этот ящик, обнаружить труп и успокоиться. Тем более что пассажиры – в основном люди тихие, из небогатых, – с наступлением темноты забились в каюты, никто не помешает. До Шеллингхерста еще двое суток в пути, но чем раньше они разберутся с гробом, тем лучше.
В дверь снова стукнули.
– Фрэнк, Дрейк? Вы, что ли?
– Да, сэр, – раздался снаружи блеющий дискант Фрэнка. С таким тембром парню впору поступать в хор кастратов. Визг пилы и то был ниже тоном. И куда мелодичней!
– Заходите.
Оба матроса были родом с риадского юга: рыжие, невысокие, коренастые, крепко сбитые – так и казалось, что их в Южной Риаде попросту штампуют по одному образцу. Но даже эти крепыши с трудом заволокли ящик в трюм. Покойница, видимо, была не из хрупких; тем больше удивляло то, что старик допер гроб до корабля в одиночку.
– Гроб помним? – коротко осведомился капитан. Матросы захмыкали и переглянулись.
– А то как же, сэр, – отозвался Дрейк. Обычно моряки из суеверия старались не говорить на борту «покойник» и «похороны», но Бреннон суеверий не одобрял и ценителей подобных традиций в команду не брал.
– Вот и отлично. Возьмите и отправьте за борт.
– Это как бы похоронить, что ли? – уточнил Дрейк. Бреннон кивнул. – А попа надо звать?
Кеннет на секунду задумался. Старик уверял, что отпел жену по всем правилам; у капитана не было повода ему не верить. Раз уж серебряных гвоздей на жену не жалко…
– Звать не надо, – решил Бреннон. – Вытащите его из трюма, а проводить я сам выйду.
– Лады, сэр. Я к вам стукну, когда вытащим.
– Отлично.
Матросы ушли; Кеннет вновь хмуро уткнулся в журнал, сунул в рот сухарь (судя по его твердости, изготовленный еще до спуска «Аберрейн» на воду) и взялся за карандаш. Однако мысли Бреннона блуждали далеко от координат и сводок погоды. Что-то не давало ему покоя, помимо возмущения «Аберрейн», но вот что?
– Во дают, – заметил Фрэнк, склоняясь над гробом и светя на него фонарем. – Видал? Гвозди-то серебряные!
Дрейк удивленно взглянул на приятеля:
– Правда, что ли? Да брось. Кто станет гроб серебром заколачивать?
– Зажрались, – фыркнул моряк и провел пальцем по головке гвоздя, потом протер ее рукавом. Серебро нежно мерцало в свете фонаря. – Нет, точно – серебряные, как из ювелирной лавки.
Дрейк оставил веревку, которую разматывал с тем, чтоб накинуть на гроб и вытащить его из трюма, склонился над плечом Фрэнка и покачал головой.
– Как только исхитрились? Оно же мягкое.
Фрэнк задумчиво огляделся по сторонам. В трюме, кроме них, никого не было. Багаж пассажиров и грузы сдвинуты к бортам и привязаны, но ящик капитан велел поставить ближе к лестнице, чтоб не далеко тащить.
– Слышь, Дрейк… а давай вытащим?
– Кого? Чего? – вздрогнул матрос.
– Гвозди. Смотри, чистое серебро, а покойнице оно без надобности.
– С ума спрыгнул? Кэп за такое башку отгрызет.
– Да ладно тебе ныть, – сказал Фрэнк. – Кэпа тут нет, а крышку мы обычными гвоздями заколотим. Бабе-то этой уже все равно, а гвоздиков тут три дюжины. Никто не узнает.
– Кэп узнает, – убежденно произнес Дрейк. – Он всегда все узнаёт. Шею свернет как есть.
Фрэнк поежился. У кэпа был нелегкий характер. В гневе – особенно.
– Ворами ославит, – продолжал здравомыслящий Дрейк. – Ни одного контракта больше не подпишут. Оно тебе надо?
– Да кто ему скажет? Гроб заколотим, он и не заметит. Я гвозди поновее выберу, а так – он что, щупать их будет?
– Может, и будет, – с сомнением протянул Дрейк. Три дюжины гвоздей из серебра – это ж сколько в фунтах? Мысль казалась заманчивой… – Фрэнк, ну брось. Оставь ты эту покойницу. Может, ее мужик на эти гвозди последнее потратил. Кэп опять же…
Фрэнк посопел. Но ведь кэп и не узнает. Матрос вытащил из-за ремня нож и осторожно поддел лезвием первый гвоздь. Дрейк молчал. Фрэнк неторопливо поддергивал гвоздь вверх, раскачивая его потихоньку.
– Метнись-ка к Патрику, – сказал Фрэнк, вытащив первый гвоздь и принимаясь за второй. – Если не спит – спроси ящик с инструментом. Если спит – так возьми.
Дрейк вздохнул. Над своим ящиком корабельный плотник трясся больше, чем скряга над мешком с деньгами, но в такое время Патрик обычно спит…
Когда Дрейк вернулся в трюм вместе с плотницким ящиком, то Фрэнк уже вытащил с десяток гвоздей. Дрейк перевел дух – кэп, обозленный тем, что они долго возятся, вполне мог явиться в трюм самолично и самолично же содрать с них шкуру. Однако им пока везло. Дрейк поставил ящик около гроба и принялся выбирать самые новые, блестящие гвозди – в темноте на пару минут сойдут за серебро. Фрэнк выудил из ящика щипцы и задумался. Не попортят ли они добычу? В тишине трюма вдруг раздался глухой стук, похожий на одиночный удар сердца.
– Это чего? – Дрейк удивленно поднял голову. – Неужели багаж плохо привязали?
Фрэнк с досадой выругался: еще только этого не хватало! Упаси бог что-нибудь в сундуке побьется – ор будет на весь порт. Была у них одна такая, везла морем пять семейных сервизов на двенадцать персон, а у одной чашки откололась ручка…
Глухой удар. Дрейк замер.
– Фрэнк, – сказал он, – это из гроба.
Удар повторился, но теперь за ним последовал слабый треск, похожий на треск скорлупы. Гроб слабо вздрогнул. Чуть качнулся стоящий на крышке фонарь.
– Что за черт? – прошептал Фрэнк. Дрейк попятился от ящика: что-то ему это не нравилось. Он задумался, и спустя пару секунд его мозг родил мысль:
– Может, скажем кэпу?
– Совсем сдурел? – Фрэнк нервно облизнул губы и занес щипцы. – Нет, теперь уж надо…
Крышка гроба чуть приподнялась, и матросы услышали что-то вроде слабого вздоха.
– Там что, живой? – прошептал Дрейк. Моряки попятились к лестнице на палубу, когда следующий удар довершил начатое Фрэнком. Крышка бесшумно сдвинулась в сторону. На бортик ящика легли тонкие белые пальцы.
Через полчаса Кеннет покончил с журналом и сухарем, откинулся на спинку стула, вытянул длинные ноги и мрачно уставился в стену. Даже без негодования «Аберрейн» гроб в трюме не добавлял радости и спокойствия. Одно дело – везти усопшего для того, чтобы похоронить в земле предков, а другое – тайком, в ночи, утопить в море. Бреннон достал из кармана кошель. Деньги были настоящие, без обмана, и, чего уж тут скрывать, сумма приятно грела душу. Больше ста тридцати крон за плевое дело!
«И что тебе так не нравится?» – подумал Кеннет, но «Аберрейн» не ответила. Ладно, пора с этим разобраться – отправить покойницу за борт, и дело с концом. Но где, черт побери, запропали Фрэнк с Дрейком? За это время уже можно было перетаскать на палубу дюжину гробов! Капитан поднялся, и вдруг «Аберрейн» шумно вздохнула. Это уже была не тревога, не возмущение, не отвращение морской девы к мертвечине на борту. Сердце Кеннета екнуло. С кораблем что-то случилось. Вернее – на корабле что-то случилось. Капитан ринулся вон из каюты, захватив револьвер.
На первый взгляд на палубе все было в порядке, но Бреннон чуял, куда его ведет «Аберрейн» – в трюм, к гробу. Бреннон отодвинул крышку трюмного люка и стал спускаться. Снизу сочился свет фонаря. Значит, эти двое еще там. Тогда почему не слышно ни звука, кроме скрипа переборок? Они там спят, что ли?
«Чертовы идиоты! – подумал капитан спустя минуту. – Недоношенные ублюдки! Я же велел им выбросить этот проклятый ящик за борт!»
И где они сами? Неужели удрали? По палубе раскатилась россыпь серебряных гвоздей. Чуть поодаль от гроба лежал перевернутый сундучок с инструментами плотника, на полу стоял фонарь. Бреннон подошел к гробу. Крышка его была чуть сдвинута. Капитан попытался приладить ее на место, но не смог. Кеннет рывком сдернул крышку. Его мертвые матросы лежали в гробу, нежно обнявшись, и запах крови витал над ними, как аромат дорогих духов.
Он сидел в каюте, машинально выщелкивал патроны из револьверного барабана, и они с мягким стуком падали на пол. Запах крови стоял в трюме его «Аберрейн», терпкий и острый. Даже здесь он преследовал Кеннета. Даже сейчас. Он не помнил такого сильного запаха крови с тех пор, как спас морскую деву от сумасшедших религиозных фанатиков. Вот уже семь лет она была его верной спутницей – духом и сердцем его корабля.
И сейчас она шептала ему в скрипе снастей и переборок, что на борту появилась опасность – неведомая тварь, которую он из жадности допустил на корабль, не послушав предупреждений «Аберрейн».
Кеннет бросил револьвер на койку и запустил руки в волосы. Отупение начало проходить. У Дрейка где-то осталась мать, надо будет отдать ей долю сына за плавание, а у Фрэнка в Коллингшеме живут старик отец и сестра-вдовица… Вот два идиота! Какого черта они решили вскрыть гроб?!
«А какого черта ты взял сомнительный груз?» – тут же шепнула совесть. Проклятие! Знал же, что жадность до добра не доводит, казалось бы, еще семь лет назад должен был выучить урок, но нет!
Кеннет залил в глотку еще полстакана виски. На корабле появилось нечто, пьющее кровь. Восемнадцать человек команды, считая кока и самого капитана, десять пассажиров и целых два дня до Шеллингхерста. Две ночи. Оно успеет сожрать всех. Кеннет слышал о таком – обычные байки моряков в любом порту мира о кораблях-призраках, которые дрейфуют по морям без единой живой души на борту. Чертовски правдивые байки.
Хотя с чего бы ему в них не верить? Он вообще со своим кораблем разговаривает – а тот еще и отвечает. «Аберрейн» вздохнула и поторопила его. Нужно было защитить пассажиров, изловить тварь и отправить ее за борт. Бреннон открыл рундук. Там лежали двуствольный дробби и старый парадный мундир офицера имперского флота. Мундир застегивался на круглые серебряные пуговицы.
Над «Аберрейн» покачивались большие алмазные звезды, за бортом слышался умиротворяющий шелест волн, а полковник Шрайбер ехал домой. На ночь глядя в салоне осталось совсем немного пассажиров: престарелый священник, который умостился под лампой и читал книгу, дама лет пятидесяти с дочкой, явно засидевшейся в девках, обе – длинные и тощие, как вязальные спицы, которыми мамаша орудовала с видом бывалого убийцы, некий хлыщ, мучающий кроссворд в газете, – и никого, с кем можно было бы скоротать вечерок. Полковник пригладил русые усы с проседью. Грузный, массивный, будто сейф, в черном мундире кайзерской гвардии, с бриллиантовым крестом Святого Георга на груди – Шрайбер казался себе лучом света в этом царстве обывательского мрака. Фыркнув, полковник решительно затопал к двери, распахнул ее – и взгляд его встретил обворожительную улыбку молодой дамы.
– Ох, герр! – воскликнула молодая женщина (хорошенькая, наметанным глазом определил Шрайбер). – Не могли бы вы мне помочь?
– Конечно, фройлен. С великой радостью!
Улыбка стала застенчивой.
– Я не могу уснуть, а пробка в бутылочке со снотворным слишком тугая, мне ее не вытащить.
– О, фройлен! Конечно! Где бутылочка?
Прошло несколько минут после того, как полковник устремился на помощь фройлен. Юный хлыщ, сосланный отцом в провинцию за неумеренное мотовство, сполз в кресле, прикрылся газетой и похрапывал. Мать и дочь взирали на него с алчностью голодных хищниц. Священник читал. Когда дверь салона распахнулась, ударившись об стенку, все пассажиры дружно подпрыгнули. Возникшая на пороге фигура капитана отчего-то не внушила им спокойствия.
– Так, – изрек Бреннон, словно щелкнул зубами волк. – Эти здесь. Отлично. Надеюсь, вы не собираетесь покидать салон?
– А что? – вскинулся столичный юноша. – А почему?
– Потому, – емко ответил Кеннет. – В силу непреодолимых обстоятельств вам придется провести ночь здесь.
Он пересек салон и запер вторую дверь, выходящую на правый борт. Потом закрыл ставни иллюминаторов. Запер и их.
– Что вы делаете? – возмущенно спросила матушка.
– Везу вас в Шеннингхерст, – огрызнулся капитан, захлопывая за собой дверь. Послышался щелчок замка.
Кеннет знал, что по выходе из заточения пассажиры его съедят, но охранять стадо проще, когда оно сбилось в кучу, а не разбрелось по всей лужайке. Редкий пастух проявлял такую бешеную активность, как капитан Бреннон, рыская по «Аберрейн» в поисках пассажиров. Поэта, едущего за вдохновением, он отловил на баке – несчастный кретин строчил стишки, глядя на звезды. Старик-ученый «дышал свежим воздухом» на корме. Пара молодых медиков прилежно надиралась в своей каюте, явно намереваясь заспиртовать свои внутренности. И только молодая веснушчатая учительница спала, благоразумно запершись в каюте изнутри.
Наконец, собрав пассажиров в салоне, капитан утер лоб и окинул скептическим взглядом результат своих трудов. Девять пассажиров набились в салон, как сельди в бочку, и молча, кто сердито, кто недоуменно, смотрели на Бреннона. И все равно, как подсказывала «Аберрейн», кого-то не хватало.
– Все здесь? – спросил Кеннет. Ученый поправил пенсне и обвел салон взором естествоиспытателя.
– Кажется, отсутствует этот шумный солдафон, полковник, как его…
Глухо выругавшись, Бреннон пулей вылетел за дверь.
– Эй, герр полковник! Э-э-эй! – позвал капитан, далеко не уверенный в том, что теперь безопасно орать в ночи. Черт знает кто отзовется. – Эй, герр полковник!
– Да здесь я… – ворчливо донеслось в ответ, и из тени вынырнула массивная фигура Шрайбера. – Совершаю моцион перед сном. В чем дело?
– Все пассажиры должны находиться в салоне, – холодно ответил Кеннет.
– Почему?
– Потому что так безопаснее. Вас может смыть за борт.
– Опять эта душная кладовка, – проворчал Шрайбер и косолапо побрел за капитаном. Бреннон скосил глаза на полковника. Как там говорят – «от сердца отлегло»? Что-то не чувствуется. А должно бы – пассажир жив-здоров. Да и «Аберрейн» как-то насторожилась. Перед дверью в салон капитан пропустил Шрайбера вперед и вдруг замер. Померещилось или это снова – едва уловимый запах крови?
– Ну что, так и будем стоять? – сердито буркнул полковник, и рука Кеннета легла ему на плечо.
– Сэр… то есть герр…
– Какого черта?! – рявкнул Шрайбер, когда Бреннон наклонился к нему и обнюхал шею. Полковник сердито рванулся, но капитан успел оттянуть пальцем воротник-стойку и в свете фонаря перед дверью увидел на шее герра пару темных точек.
Капитан даже не успел понять толком, что это значит, как глаза Шрайбера почернели и он бросился на Бреннона. Кеннет отскочил, а старушка «Аберрейн» не подвела – палуба качнулась, он устоял, привычно спружинив на ногах, полковник же кубарем укатился к фальшборту.
Бреннон не хотел его убивать, дробби оказался в руке сам собой. Капитан рассчитывал оглушить пассажира чем потяжелее, связать и запереть в его каюте до прибытия в порт, но теперь сомневался, что его можно выпускать к другим людям. Шрайбер зашевелился, пугающе молча; Бреннон подумал, что силищи у такой туши должно быть немерено, и в этот миг ощутил… присутствие. Холодный ветерок по затылку, слабый запах крови и тления, нечто, мелькнувшее на грани видимости…
Полковник поднялся и с неожиданной прытью кинулся на Кеннета. Бреннон уклонился от широко раскрытых «объятий» и пнул противника в голень, а затем врезал прикладом в челюсть. Шрайбер без единого крика упал на палубу, а оно метнулось снова, справа – и за спину, Бреннон круто развернулся следом за ним и вслепую спустил курок. Над «Аберрейн» пронесся пронзительный крик, и оно исчезло.
Капитан опустил глаза. Чуть дальше, около фок-мачты, темнело пятно. «Аберрейн» протестующе застонала, и Бреннон с разворота двинул полковнику кулаком по физиономии. Шрайбер рухнул как подкошенный, и Кеннет навалился на него всем весом. Дробби пришлось выпустить из рук, чтобы связать полковника его же кушаком. Бреннон обмотал его ноги шнуром с мундира и заткнул Шрайберу рот платком. Затем Бреннон подобрал дробби, снял фонарь с крюка над дверью и подошел к пятну крови. Оно было темно-пурпурным, матово-блестящим и напоминало стекло.
«Проклятие!»
Теперь этой твари снова придется подкрепиться, хотя она и так ни в чем себе не отказывает.
«Здоровый аппетит, мать твою!» – злобно подумал капитан. Пять человек заперлись в кубрике, десятеро – в трюме, девятерых Бреннон охранял, как сторожевой пес. Кеннет обернулся к полковнику. Десятый, хрипло дыша, пытался прожевать кляп. Есть ли теперь смысл беречь полковника? Раз уж его один раз укусили… Кеннет нахмурился, припоминая деревенские байки о дирдайле – прекрасных бледных дамах, которые подкреплялись кровью своих кавалеров.
Что, если полковник сейчас превратится в такую же кровососущую тварь? Капитан потер подбородок. Если бы люди становились упырями с одного укуса, то в мире уже проходу не было бы от вурдалаков. А этот здоровяк явно страдает полнокровием, и небольшое кровопускание… Неужто, чтобы довезти девятерых, придется скормить твари десятого? А почему нет? Правда, чутье подсказывало капитану, что кровосос с такими аппетитами едва ли ограничится одним полковником, пусть даже и столь крупным.
«Может, если сунуть этой падали наживку, то она клюнет, и тогда…»
Но что тогда? «Аберрейн» может лишь помогать ему, все остальное придется делать самостоятельно. Бреннон взглянул на полковника – его глаза были пугающе пустыми.
– Нет, это просто неслыханно! – кудахтала фрау Лидманн, обмахивая дочь платочком. – Какое хамство! Какая грубость! Я сделаю все, чтобы у этого животного отозвали капитанский патент!
Старик-ученый поправил пенсне. Молодая учительница зевнула и закуталась в шаль.
– А что случилось-то? – спросил столичный юноша. Медики тихонько квасили в уголке салона, не отвлекаясь на мелочи жизни.
– Мне кажется, на борту оказался преступник. Опасный, – сказал старичок. Женщины замерли.
– Преступник? – Голос фройлен Лидманн взвился к верхнему «си».
– О боже, – сказала учительница. – Как хорошо, что капитан нас разбудил! Нас могли бы перерезать в каютах по одному! Герр, вы думаете, капитан его поймает?
– Нам нужно надеяться, фройлен, – сказал ученый.
– Неужели это герр полковник? – покачала головой фрау Лидманн. – А с виду такой приличный человек! С крестом Георга!
– Мошенников полно, – покровительственным тоном ответил молодой человек из столицы. – Этих крестов из стекляшек вам любой понаделает. Полковник, кстати, единственный отсутствующий.
– Я слышала, что его попросили помочь с бутылочкой снотворного, – сказала фройлен Лидманн. – Женским голосом. – И она обвиняюще уставилась на рыжую учительницу. Девушка покраснела от возмущения.
– Я прекрасно сплю и никогда не пользуюсь снотворным!
– Это вы так говорите, – презрительно возразила мать старой девы. – Откуда мы знаем, что вы не лжете? Опоили, сняли брильянтовый крест и спрятали… где-нибудь. Наверное, и сообщника привели.
– Я всегда ложусь ровно в десять! И к тому времени, когда полковник вас оставил, уже наверняка спала!
– Это все слова, причем ваши и никем не подтвержденные, – фыркнула фрау и замкнулась в гордом молчании. Учительница, не находя достойного ответа, комкала шаль. Мужчины благоразумно помалкивали. В наступившей тишине раздался робкий голос поэта:
– А что происходит?
Пояснить, что происходит, немедленно решили все. Больше всех старались мать и дочь, глубоко оскорбленные тем, что оказались «в обществе воров, убийц, пиратов и неотесанных мужланов».
Поэт доверчиво переводил взгляд с одного пассажира на другого. Гвалт достиг наивысшего эмоционального накала, и тогда старый ученый, выхватив у священника книгу, с размаху грохнул ею о стол. От неожиданности пассажиры утихли. Ученый перевел дух. Испытанный способ угомонить студентов на лекции не подвел и тут.
– Господа. Дамы. В конце концов, если капитан запер нас в салоне, то, значит, у него была на это веская причина.
– Конечно, – желчно отозвалась фрау Лидманн. – Думаю, наш багаж – вполне достаточная причина.
Старичок утомленно вздохнул.
– Фрау… простите, не имею чести быть представленным… будьте же последовательны. Поскольку наш багаж находится в трюме, то мы в любом случае никак не сможем повлиять на его судьбу. И кроме того, если вы обвиняете в воровстве эту фройлен, совершенно, кстати, напрасно, то какой же тогда смысл обвинять еще и капитана?
– Почему это напрасно? – надменно осведомилась фройлен Лидманн. – Я сама все прекрасно слышала! Она подкараулила полковника у двери и заманила к себе. Бутылочка у нее, видите ли!
Рыжеволосая учительница покраснела от обиды и уже открыла рот, как старичок хладнокровно заметил:
– Сначала вы сказали, что слышали просто женский голос.
– Да, – едко отозвалась старая дева. – Вы же не будете утверждать, что это был мой собственный голос? Кроме меня и матушки здесь только одна, с позволения сказать, женщина – вот эта особа.
Учительница вскочила.
– Фройлен!
– Но даже если вы воровка, то это ни в коей мере не оправдывает капитана. Риадский пират!
– Послушайте! – вмешался столичный отрок – ему показалось, что учительница сейчас заплачет, а он смертельно боялся женских слез. – Когда полковник вышел, было почти полдвенадцатого, а если фройлен говорит, что спала…
– Дело не в том, что фройлен говорит, – сказал старичок. – Двери ее каюты выходят на корму, где я находился почти с десяти и до тех пор, пока капитан не привел меня в салон. Уверяю вас, после того как в десять фройлен погасила свет и заперлась изнутри, дверь ее каюты не открывалась.
– То есть вы хотите сказать, – застенчиво спросил священник, деликатно вернув себе книгу, – что на корабле есть еще одна женщина?
Пассажиры примолкли. На бриге было девять кают – одна капитанская и восемь пассажирских. Все пассажирские каюты были заняты, оставалось предположить…
Ночное небо потемнело до странного, чернильного цвета. Капитан, присев на корточки у двери в салон, заряжал дробби. На парадном мундире старшего лейтенанта Дейрского флота ее величества было двенадцать серебряных пуговиц. Две он уже использовал.
«Приятно ощущать себя спасителем человечества», – кисло подумал Кеннет. Надвигалась гроза, старушка «Аберрейн» предостерегающе поскрипывала такелажем. Бреннон выпрямился и взглянул на небо. Качка ослабела, но затишье перед грозой будет недолгим. Нет ничего гаже, чем ловить кровососа на мокрой палубе под дождем. Особенно печалило то, что никаких гроз в это время года Дессен не знал. Бриг вдруг содрогнулся, захлопали паруса, и надсадно заскрипели мачты. «Аберрейн» жалобно застонала.
Бреннон стиснул зубы: при надвигающейся грозе и поставленных парусах бриг рискует переломать мачты, но выпустить команду на палубу – это все равно что сервировать шикарный обеденный стол. Кеннет взглянул на полковника Шрайбера – тот лежал на палубе и тяжело, сипло дышал. Капитан понятия не имел, как далеко все зашло. Он неуверенно оглянулся на салон: возможно, его всего лишь пытаются увести прочь от беззащитных пассажиров.
Стон «Аберрейн» почти перешел в крик, и Кеннет понял, куда надо бежать. Он бросился к штурвалу и выругался: штурвал крутило, «Аберрейн» возмущенно скрежетала. Ее заставляли забирать круче к ветру, ведя в открытое море. Если две ночи пути до Шеллингхерста еще оставляли пассажирам и матросам шанс уцелеть, то в открытом море, в грозу, капитан не сможет спасти никого.
Кеннет пальнул в воздух над штурвалом. Ввысь унеслось что-то темное и скрылось в парусах. Бреннон, стараясь не думать, что оно может прыгнуть сверху, взялся за штурвал. Бриг гулко вздохнул. Капитану никто не помешал – это была всего лишь уловка, чтобы убрать его от салона. Или гнусных тварей было две… Нет, тогда бы он уже был трупом. Но насколько разумны кровопийцы? В легендах говорилось об их умении насылать туман, безумие и управлять погодой, однако способны ли дирдайле на стратегическое планирование?
Капитан выровнял курс, направился к дверям салона и замер в нескольких шагах от цели – оно сидело над распластанным по палубе телом полковника. Черное и серое, что-то сгорбленное, но отдаленно напоминающее человека. Кеннет рванул дробби из-за пояса, но оно почуяло движение и ринулось прочь. Две серебряные пули рассекли ночь, на палубу упало несколько пурпурных капель, слабый стон растаял в парусах, гулко грохнуло в темном небе, и брызнул дождь. Бреннон опустился на колено перед телом полковника. Шрайбер был смертельно бледен, но еще дышал. По его шее за воротник стекала струйка крови.
Дверь снова распахнулась, и в салон, пошатываясь под тяжестью Шрайбера, ввалился капитан Бреннон. На них изумленно воззрились все бодрствующие пассажиры.
– Врачей сюда! – сипло гаркнул Кеннет. – Тут кровопотеря… А, ну их к черту!
Молодые медики уже сладко спали, и едва ли их покой потревожил бы даже бортовой залп. Бреннон свалил полковника на диванчик, поспешно освобожденный поэтом, и обернулся к пожилому ученому:
– Эй, герр… как вас…
– Конрад Левин, – представился старичок.
– Герр Левин, вы же ученый!
– Милый юноша, – после короткой паузы сказал Левин, – я энтомолог. Могу оказать моральную поддержку.
