Архипелаг ГУЛАГ

Великая книга, назвать которую «литературным шедевром», означало бы преуменьшить её значение. Это – кусок страшной, обжигающей правды. Книга основана на воспоминаниях реальных людей, переживших ужасы репрессий, поэтому трудно ожидать от неё беспристрастности научного труда, но и взгляд со стороны жертв сталинской мясорубки – это тоже часть общей картины, изнанка истории, о которой так не любят вспоминать нынешние любители Сталина. Едва ли стоит ожидать приятного, легкого чтения, однако же читатель сможет не только узнать о событиях далекого уже прошлого, но и разобраться в корнях многих сегодняшних российских проблем.

Обязательна к прочтению каждому, кто мыслит и смотрит вокруг! Один скажет, что все наврано и переврано, другой оспорит, что каждая строка-Истина, но прочесть должен каждый!

Страшная и неудобная правда. А для тех, кто осмеливается писать негативные отзывы и уличать Нобелевского лауреата во лжи, можно поделать лишь на миллионную долю не оказаться в подобной ситуации, которую прошли 20 миллионов репрессированных. Либо их родственников по пикантным причинам не затронуло это горе. И кстати, посетите в Москве музей ГУЛАГа на 1 Самотёчном переулке и непременно с аудиогидом … Великолепный проект для поколений – ЧТОБЫ ПОМНИЛИ .

Читать в 2022 особенно страшно. Гениальное произведение! Какая большая работа проделана автором, какую судьбу ему пришлось пережить

Я всего лишь тюремный поэт, я пишу о неволе. О черте, разделяющий свет на неравные доли. Ограничена тема моя обстановкой и местом. Только тюрьмы, этап, лагеря, мне сегодня известны. и в двойном оцепленье штыков и тюремных затворов вижу только сословье рабов и сословье надзора. В мой язык включены навсегда те слова и названья, что в тюрьме за года и года восприняло сознанье. Вышка. Вахта. Параша. Конвой. Номера на бушлатах. Пайка хлеба. Бачок с баландой, Бирка со смертной датой. Это вижу и этим дышу за чертою запрета. Это знаю одно и пишу лишь об этом. Ограничена тема моя, но за этой границей – лагеря, лагеря, лагеря от тайги до столицы. Не ищи никаких картотек, не трудись над учётом: три доски и на них человек – мера нашего счёта. Искалечен, но всё-таки жив человек, как и раньше, он живёт, ничего не забыв в своей жизни вчерашней. И хотя запрещают о нём говорить или слышать – его грудь под тюремным тряпьём и страдает и дышит. ( Автор Елена Владимирова)

Об этом произведении много говорят, и много пишут... Когда я узнала о чём оно, слегка отнеслась настороженно и первая часть для меня оказалась слишком тяжёлой, беспросветная ненависть, жестокость, боль, пустота, бессмысленность жизни, безверие... Не хотелось верить, не хотелось вопринимать это как истину. Да и до сих пор не очень хочется, если честно я выросла, когда это всё уже было в прошлом, когда были жестокие 90-ые, в которых многим семьям было очень тяжело. Конечно я слышала об этом, я смотрела фильмы, читала стихи. Я знала, что были страшные репрессии, но как-то это было там, далеко и может не так страшно. ..Но одно из предназначений литературы приоткрывать нам глаза, и хорошо, когда человек способен это сделать. Именно это произведение воссоздало для меня в полной (насколько это возможно) мере всю трагедию этого "маразма" Очень трудно читается (в моем случае слушается) первая часть- но когда начинается история побегов, мятежей- это даёт такую надежду такое просветление, что вся книга предстает в ином свете, как будто озаряет тебя. Всё таки, я, как читататель, люблю в книгах надежду, хотя бы надежду...

И, безусловно, ты тысячу раз преклоняешься перед этим людьми, которые столько прошли, столько пережили, столько вытерпели. И сравниваешь себя с ними, а мы бы смогли? Мы бы прошли лагеря? Сколько из нас прошло бы этот путь до конца? И задумываешься, а так ли далеки от нас ГУЛАГи в нашей действительности?

А вообще произведение Солженицына рождает много мыслей и чувств и не возможно их все описать в рецензии. И произведение нужно читать!

Первые страницы книги-исследования, книги - биографии одного человека и биографии Главного управления лагерей, ГУЛАГа, сразу впечатляют. Сильным публицистическим вступлением, яркими историями арестов людей. Сразу становится понятным функциональный стиль речи - публицистика! Сочетание фактов с собственной оценкой. Цель - не только рассказать, но и повлиять на мнение читателя, шире - общества. Взятая интонация показалась мне идеальной. Только личное казалось бы надуманным (голос автора при этом - обиженным), только публицистическое - безосновательным и пустозвонным, только фактологическое - сухим и нетрогательным. Сумма же личное + общественнозначимое + документальное дает потрясающий взрывной эффект. К сожалению, далеко не все читатели и сегодня, когда многие сведения рассекречены и доступны, готовы принять этот горячий, обвинительный и призывный тон. Но равнодушных остается мало. Поскольку статистика трогает меньше, чем душещипательный роман в диалогах, книга читается относительно легко, она не такая и "тяжелая", душавыматывающая, но поскольку звучание очень личное и публицистическое, книга... вербует, действует как проповедь. И есть те, кто не верит... Вот не знала машина, кого сажала. Может, если бы пропустила (или стреляла сразу) этого вояку, дольше простояла бы. Миллионы промолчали, единицы написали о себе, а один написал за всех... Зло написал, резко, с вызовом, выстрадано. Кто что ни говорил бы о злом языке Солженицына, автор гранично искренен, он правдив потому, что мало кто из его оппонентов готов ставить себе страшные вопросы, оппоненты его - в белых незапятнанных тогах (и в такой тоге они видят свою страну и свою историю). Солженицын же смотрит на себя трезво - и именно поэтому он над оппонентами, поэтому правда на его стороне:

Если сказать пару слов о каждом из трех томов, то первые же страницы сразу шокирует. Звучание остро публицистическое: многочисленные обращения, апелляции и призывы к читателю (сами думайте, вслушайтесь, представьте, что делали бы вы?..). Попытки анализа, почему столько покорных жертв, почему не сопротивлялись, как вообще можно было (и можно ли) спастись. Затягивают рассказ первой книги описании больших (и немногих) показательных судов, подробное описание показательных процессов подается избыточно нудным. Но зато детально-доказательным. Все-таки это исследование и расследование. Особая ценность книги - во времени написания. Материалы собирались непосредственно в аду, не было, на кого автору оставить этот труд. Если не он, то кто?.. И приходится прощать избыточность... Однако самая для меня тяжелая - вторая книга: из-за очень впечатляющих описаний женских и детских лагерей, того, что хочется перевернуть быстрее и от чего невозможно отвести глаза. Того, что невозможно примерять на себя. Третья же книга, по-моему, наиболее динамичная, ведь в ней - рассказы о побегах и истории восстаний, которые читаются как приключенческие повести, напряженные и захватывающие. В ней и ослабление архипелага, и истории освобождений, по крайней мере движение в направлении хэппи энда. Автор снова возвращается к собственной биографии, что также оживляет рассказ и приближает его к читателю.

Несмотря на то, что, по словам автора, книга не имела окончательной редакции, ее части хранились в разных местах, автор не мог сесть перечитать все от начала до конца и исправить, выверить все, несмотря на повторы, недосказанные или затянутые вещи, - в книге прослеживается хорошая гиперструктура (внутренняя структура может и хромать), а также несколько слоев подачи информации. (Признаюсь, мой внутренний борец с мировой энтропией имеет слабость к структурированности и упорядоченности.)

Большие части обозначают путь от ареста, предварительного содержания, следствия (с пытками или без), через процесс, приговор, отбывание наказания до освобождения, лет высылки, реабилитации и даже отзывов на саму книгу заключенных... Мы прослеживаем а) ​​личный путь Солженицына, б) истории людей, с которыми он встречался лично (сокамерники, соарестанты, потом корреспонденты, судьи), в) истории незнакомых людей, рассказанные Солженицыну теми, с кем он встретился, г) истории, взятые из прессы, книг, документов. Лично пережитое, наложенное на типичные, или, наоборот, исключительные, или же показательные, выдающиеся процессы, подвергается среднему обобщение и восходит к сверхобобщению - статистическим безличным данным.

Есть главы о женских тюрьмах, детских, о различных видах лагерей (и их частях - больничках, даже родильнях, культурно-воспитательных частях, карцерах); о блатных, искренних партийцах (уверенных, что их посадили по ошибке, а остальных - справедливо), простых малообразованных людях (бабушка, которая не понимала, почему ее называют "конным милиционером" - т. е. "контрреволюционером"), научной и творческой элите. Большой спектр заключенных: эмигранты и военнопленные (включая пленных советских), власовцы, кадеты, искренние партийцы и редкие настоящие борцы с советским строем, верующие, интеллигенты, уголовники... Кроме того, перед нами историческая панорама, анализ реалий царских тюрем (просто санаториев в сравнении с советскими), первых революционных судов, нескольких волн арестов (национальные, деревенские и городские, профессиональные). Каждая подчасть будет дана в подробностях, всех вариациях, цифрах, типах, видах, характерных и уникальных примерах. Описаны все сферы жизни: еда, сон, оправка, любовь... Это действительно серьезное, разностороннее, основательное исследование.

Звучат в "Архипелаге..." отсылки на воспоминания других авторов: Гинзбург, Шаламов (к сожалению, не упоминается первый "лагерный" автор - Франтишек Алехнович У кіпцюрох ГПУ , написанная в далёком 1937, изданная за рубежом книга, вероятно, была слишком редкой). Солженицын призывал дополнить, исправить, усовершенствовать книгу... но "дело-то забывчиво, тело-то заплывчиво". Различные оценки книги, наезды "правда" - "неправда", "столько" - "не столько" - это свидетельство того, что проблема не исчерпана. Немцы признали свой национальный грех и раскаялись. Поэтому сейчас могут жить обновлено. Нерешенная (нераскаянная - не надо бояться этого слова) проблема сталинских репрессий будет возвращаться снова, снова бить по России, строить тираническое и шизофреническое, двуличное сознание и общество. Основной вопрос книги, основная ценность ее, ключевое понятие - большое значение памяти. А также мысль о том, КАК остаться человеком и не съехать до зверя или скотины на любом месте, на которое ты поставлен жизнью.

Па-беларуску, як заўсёды...

Чытаць тут...

Першыя старонкі кнігі-даследавання, кнігі - біяграфіі аднаго чалавека і біяграфіі Галоўнага ўпраўлення лагераў, ГУЛАГу - адразу ўражваюць. Моцным публіцыстычным уступам, яскравымі гісторыямі арыштаў людзей. Адразу робіцца зразумелым функцыянальны стыль маўлення - публіцыстыка! Спалучэнне фактаў з уласнай ацэнкай. Мэта - не толькі апавесці, але і паўплываць на думку чытача, шырэй - грамадства. Узятая інтанацыя падалася мне ідэальнай. Толькі асабістае падавалася б надуманым, голас аўтара - пакрыўджаным, толькі публіцыстычнае - беспадстаўным і пустазвонным, толькі факталагічнае - сухім і некранальным. Сума ж асабістае + грамадсказначнае + дакументальнае дае надзвычайны выбуховы эфект. На жаль, далёка не ўсе чытачы і сёння, калі многія звесткі рассакрэчаныя і даступныя, гатовыя прыняць гэты гарачы, абвінаваўчы і заклікальны тон. Але абыякавых застаецца мала. Паколькі статыстыка кранае менш, чым душашчыпальны раман ў дыялогах, кніга чытаецца адносна лёгка, яна не такая і "цяжкая", душавымотвальная, але паколькі гучанне вельмі асабістае і публіцыстычнае, кніга... вярбуе, дзейнічае як пропаведзь. І ёсць тыя, хто не верыць... Вось не ведалі, каго саджалі. Можа, каб абмінулі (ці адразу стрэлілі), даўжэй прастаялі б. Мільёны прамаўчалі, а адзін не змаўчаў... Зло напісана, рэзка, кпліва, выпакутавана. Хто што ні казаў бы пра злы язык Салжаніцына, аўтар памежна шчыры, ён праўдзівы таму, што мала хто з ягоных апанентаў гатовы ставіць сабе страшнае пытанне, апаненты ягоныя - у белых незаплямленых тогах (і ў такой тозе яны бачаць сваю краіну і сваю гісторыю). Салжаніцын жа глядзіць на сябе цвяроза - і менавіта таму ён над апанентамі, таму праўда на ягоным баку:

Калі сказаць пару слоў па кожным з трох тамоў, то першы адразу агаломшвае. Гучанне востра публіцыстычнае: шматлікія звароты, апеляцыі і заклікі да чытача (самі думайце, услухайцеся, уявіце, што рабілі б вы?..). Спробы аналізу, чаму столькі, чаму не супраціўляліся, як увогуле можна было (ці можна было) уратавацца. Зацягваюць аповед першай кнігі апісанні вялікіх (і нешматлікіх) паказальных судоў, падрабязнае апісанне паказальных працэсаў падаецца збыткоўна нудным. Але ж затое дэтальна-доказна. Усё-такі гэта даследаванне і расследаванне. Асаблівая каштоўнасць кнігі - у часе напісання. Матэрыялы збіраліся непасрэдна ў пекле, не было, на каго аўтару пакінуць гэтую справу. Калі не ён, то хто?.. І даводзіцца дараваць збыткоўнасць... Другая кніга для мяне самая цяжкая - праз вельмі ўражлівыя апісанні жаночых і дзіцячых лагераў, тое, што хочацца перагарнуць хутчэй і ад чаго немагчыма адвесці вочы. Тое, што немагчыма прымерваць на сябе. Трэцяя ж кніга, як на мяне, найбольш дынамічная, бо ў ёй - гісторыі ўцёкаў і гісторыі паўстанняў, якія чытаюцца як прыгодніцкія апавяданні, напружаныя і захапляльныя. У ёй і паслабленне архіпелагу, і гісторыі вызваленняў, прынамсі рух у бок хэпі энду. Аўтар зноў вяртаецца да ўласнай біяграфіі, што таксама ажыўляе аповед і набліжае яго да чытача.

Нягледзячы на тое, што, па словах аўтара, кніга не мела канчатковай рэдакцыі, яе часткі перахоўваліся ў розных месцах, аўтар не мог сесці перачытаць ўсё ад пачатку да канца і выправіць, выверыць усё, нягледзячы на паўторы, недагавораныя або зацягнутыя рэчы, у кнізе прасочваецца добрая гіперструктура (унутраная структура можа і кульгаць), а таксама некалькі пластоў падачы інфармацыі. (Прызнаюся, мой унутраны змагар з сусветнай энтрапіяй мае слабасць да структураванасці і ўпарадкаванасці.)

Вялікія часткі пазначаюць шлях ад арышту, папярэдняга ўтрымання, следства (з катаваннямі або без), праз працэс, прысуд, адбыццё пакарання да вызвалення, гадоў высылкі, рэабілітацыі і нават водгукаў на саму кнігу... Мы прасочваем а) асабісты шлях Салжаніцына, б) гісторыі людзей, з якімі ён сустракаўся асабіста (сукамернікі, суарыштанты, потым карэспандэнты, суддзі), в) гісторыі незнаёмых людзей, апаведзеныя Салжаніцыну тымі, з кім ён сустрэўся, г) гісторыі, узятыя з прэсы, кніг, дакументаў. Асабіста перажытае, накладзенае на тыповыя, або, наадварот, выключныя, або паказальныя, адметныя працэсы праходзіць сярэдняе абагульненнеі ўвышаецца да звышабагульнення – статыстычныя безасабовыя дадзеныя.

Маем часткі пра жаночыя турмы, дзіцячыя, розныя віды лагераў; пра блатных, шчырых партыйцаў, упэўненых, што іх пасадзілі памылкова, а астатніх - справядліва, простых малаадукаваных людзей (бабця, што не разумела, чаму яе называюць конным міліцыянерам - г. зн. "контррэвалюцыянерам"), навуковую і творчую эліту. Вялікі спектр зняволеных: эмігранты і ваеннапалонныя (у тым ліку палонныя савецкія), уласаўцы, кадэты, шчырыя партыйцы і рэдкія сапраўдныя змагары з савецкім ладам, вернікі, інтэлігенты, крымінальшчыкі... Акрамя таго, маем гістарычную панараму, аналіз рэаліяў царскіх турмаў (не на карысць савецкім), першых рэвалюцыйных судоў, некалькіх хваляў арыштаў (нацыянальныя, вясковыя і гарадскія, прафесійныя). Кожная падчастка будзе дадзеная ў падрабязнасцях, усіх варыяцыях, лічбах, тыпах, відах, характэрных і ўнікальных прыкладах. Апісаныя ўсе сферы жыцця: ежа, сон, апраўка, каханне... Гэта дапраўды сур'ёзнае, рознабаковае, грунтоўнае даследаванне.

Гучаць у "Архіпелагу..." адсылкі на ўспаміны іншых аўтараў: Гінзбург, Шаламаў (на жаль, не згадваецца першы "лагерны" аўтар - Францішак Аляхновіч У кіпцюрох ГПУ , напісанае ў далёкім 1937, верагодна, замежнае выданне было надта рэдкім). Салжаніцын заклікаў дапоўніць, выправіць, удасканаліць кнігу... але "дело-то забывчиво, тело-то заплывчиво". Розныя ацэнкі кнігі, наезды "праўда" - "няпраўда", "столькі" - "не столькі" - гэта сведчанне таго, што праблема не вычарпаная. Немцы прызналі свой нацыянальны грэх і раскаяліся. Таму цяпер могуць жыць абноўлена. Нявырашаная (нераскаяная - не трэба баяцца гэтага слова) праблема сталінскіх рэпрэсій будзе вяртацца зноў, зноў біць па Расіі, будаваць тыранічную і шызафрэнічную, двудушную свядомасць. Асноўнае пытанне кнігі, асноўная каштоўнасць яе - вялікае значэнне памяці. А таксама думка пра тое, ЯК застацца чалавекам і не з'ехаць да звера або скаціны на любым месцы, на якое ты пастаўлены жыццём.

Не так давно жаловалась - не хватает острых ощущений. Желания сбываются, получите. Волосы дыбом, мурашки по коже- по полной программе! И это все без вступления, без моральной настройки, что ли - сразу в лоб, насмерть. Книга библиотечная, затертая, страницы желтые: тем хуже, будто трогаешь историю. Кошмарный привет из прошлого. На фотографии автора кем-то написано-"Гадина, оболгавшая Россию". Но даже если не все точно, преувеличено- все равно...Люди-звери, что же это? Как жить с этим? Книга у меня шла долго и трудно. Дети наши вряд ли будут это читать. Хотелось, что бы знали. А узнав- не забыли, не отмахнулись.

Первое мое знакомство с Солженицыным состоялось в 11-ом классе школы. Особо историей я не увлекалась, но из разных книг понемногу вычерпывалась разная информация. Впрочем, знания были выборочны и разобщены. Например, древнегреческие мифы, войны Александра Македонского и прочие темы, которые так активно проходят в средних классах школы. Из более современного, конечно, Великая Отечественная война. Причем именно она, не Вторая Мировая. Но, как я с удивлением узнала на уроках литературы, об истории своей страны я имела весьма смутное понятие. Да, на тот момент я уже знала о диктатуре Сталина. Откуда? Не знаю, одна передача, другая, какая-то книга, чьи-то слова. Так что спроси меня кто об этом, я бы убежденно кивнула, да-да, я об этом знаю. Но вот в школе задают "Колымские рассказы" Шаламова и что-то небольшое из Солженицына, наверное, "Один день Ивана Денисовича". И вот тут я начинаю понимать, что ничего не понимаю. В ход идет "В круге первом", "Архипелаг", кажется, читаю уже после окончания школы и осознаю, что слова "сталинские репрессии" все это время были для меня пустым звуком, за которым ничего не стояло. Как я могу плохо относится к трудам Солженицына? Он открыл для меня новую страницу в русской истории. Его мнение предвзято? Разумеется, а вы бы писали непредвзято, посидев там? Я вот не претендую на всепрощающий характер, и после подобного излома в биографии, вряд ли смогла бы описывать картину сверху и бесстрастно. Поэтому, разумеется, и у него были перегибы, отклонения и более жестокие суждения, чем следовало бы. Например, я совершенно не собираюсь перестать читать, например, Горького после этого. Но не мне и осуждать Солженицына за его непримиримую позицию. Ведь довольно сложно, сломав человеку жизнь, проведя его через череду унижений, каторжного труда и бесправия, потом говорить: ну, ладно, ошибочка вышла, вы уж извините и не держите зла. Какие еще претензии предъявляют ему? Цифры не те? В то время чудом было собрать уже тот материал, который собрал он. Эмигрировал и спокойно жил в другой стране? Так эмигрировал не по собственной воле, и, между прочим, вернулся в 90-х, а далеко не все так сделали. Вообщем, заканчиваю обсуждать автора и перехожу к содержанию самой книги. Начинается книга, как и новая судьба, с ареста. И здесь автор ставит своим долгом с самого начала потрясти читателя. Эдак подкрасться из-за угла и пыльным мешком по голове. А потом уже, вот в таком состоянии оглушенности, недоверия, шока, пусть уже читает дальше. И вот перед нами проходит череда арестов. Кого берут, за что берут, как берут? Не упомянула лишний раз, но, думаю, понятно, что речь идет не об уголовниках, а о "политических", о 58 статье. Впрочем, понятие "политический" здесь очень условное, Это не только шпион, агитатор или член другой партии, в эту категорию может попасть практически любой человек: не поддержал, не заклеймил, не отрекся, слышал и не сообщил и прочее, прочее, прочее. Один из замечательных подпунктов статьи - ЧС (член семьи). В XIX веке многие жены декабристов совершили подвиг, о котором мы не раз слышали на уроках истории, они добровольно последовали в ссылку за своими мужьями. Разве может XX век отставать? Этот век духовного подъема и великого освобождения от ретроградного буржуазного XIX? И подвиг вменяют в обязанность, вслед за мужьями арестовывают и жен, и детей с 12-ти лет. Смертную казнь, кстати, тоже разрешают применять с этого возраста. Вдумайтесь в этот возраст те, кто до сих пор провожает в школу или на занятия своих детей. Так что приготовляемся к тому, что внезапный арест мог постигнуть любого, по вине (неосторожное слово) или без оной (а нечего соседу по коммуналке мешать!).

А эта растерянность, неверие в происходящее, которое мешает мыслить, сосредоточиться, сделать что-то разумное в последний момент.

Рассмотрим картину того, как брали и попадем в нашу первую камеру, познакомимся с тюрьмой изнутри. Но что там знакомиться? Мы же слышали на школьных уроках о революционерах (ой, нет, не все, уже выросло новое поколение), ладно, читали о них в книгах. Я вот вспоминаю тоненькие книжки моего детства, как Ленин сделал из хлеба чернильницу, налил в нее молока и писал на полях книги пометки. Но, либо ребёнок мыслит по-детски просто и жёстко, либо XX век сделал свое дело, но еще тогда мне в голову закрадывались мысли: как, молоко в тюрьме? А в других книгах пишут, что узников держали на хлебе и воде. Какие в тюрьмах делают льготы больным, надо же! И в Петропавловске в тюремных казематах бывать приходилось, смотреть на одиночные камеры. Соответственно, чувствовала себя подготовленно. Но XX опять показывает своё превосходство. Например, одиночные камеры, в которые посажено несколько десятков заключенных, карцеры, в которых можно только стоять по нескольку суток, пытки бессонницей и ярким режущим светом. А, может, нет? Может, наоборот, надо заглянуть в глубь веков, чтобы встретить аналогии? И вот перед нами проходит череда пыток и наказаний, карцеры по назначению следователя и бесконечные изматывающие допросы, на которых подписываются нелепые обвинения. И сложно после этого обвинять кого-то в показаниях на себя, да и на других тоже, кто знает, что ему пришлось пройти. Да, здесь тоже было для меня много открытий. Но цитировать эти пытки я не хочу, про них будет можно подробно и на реальных примерах прочитать в книге. Некоторых арестовывали под серийное сфабрикованное дело, под громкий процесс. А других арестовывали для количества, даже не всегда зная, что им предъявить. Как же следователь выходил из положения в этом случае? А очень просто, главная задача - ошеломить, оглушить, а потом: ну-ка, подумайте-ка, почему вы здесь? И человек вспоминает какой-то мелкий эпизод, считает, что он известен следователю, и начинает по нему оправдываться. А следователь лишь записывает. Очень удобно, и самому ничего изобретать не надо, наш интеллигент и сам себе дело готов состряпать. Раз уж мы об этом заговорили, давайте посмотрим поподробнее и на тех, кого сажали, хотя бы в общих чертах. Они образовывали аж несколько потоков, разных годов. В начале сажали всех, принадлежащих к другим партиям, принадлежащих не сейчас, а когда-то тогда, до революции.Очищали политическое поле от инакомыслящих. Тут были люди, к тюрьмам и ссылкам привычные, да и попали они в первые, еще слабые потоки. С другой стороны, если уж втянули их в эту воронку, выхода из нее уже не было. Тюрьма, ссылка, лагерь, второй срок, третий, затягивало все глубже и глубже. Но были люди и совершенно далекие от политики - крестьяне. Кто-то посмел быть недоволен колхозом, кому-то нечем кормить детей и он взял с поля горсть зерна.

Там же оказывались и все служители культов, без особого разбору. Затем, отбор по национальному признаку. По сословному - само собой, устранить "бывших". По профессиональному: инженеры - вредительство на производстве, агрономы - вредители на полях, геологи - лишают страну золота, учителя, профессора, ученые, врачи - развелось тут интеллигенции, понимаешь ли, все напакостить мечтают, поди-ка, уследи за ними. А отточив и натренировав аппарат, можно уже было перейти и к прореживанию своих рядов, дабы не подрывали старые партийцы своими возражениями авторитет товарища Сталина. А там потихоньку и военные годы подкатили, бдительность усилилась. И, само собой, в лагеря отправились сдавшиеся в плен, попавшие в окружение, побывавшие на оккупированной территории. Как можно видеть, список достаточно широк, застраховаться не получалось. Что же делать с этой толпой народа? Рассовать по тюрьмам? Да их и не хватит, даже и при том, что под них переделали монастыри. Да и не кормить же этакую ораву за государственный счет. Нет уж, нечего им жировать на народной шее сидючи, пусть-ка поработают. А что, бесплатная рабочая сила, отправить можно куда угодно, по поводу условий и зарплаты капризничать не придется. И начали расти по нашей стране лагеря. Наиболее подробно в книге описано строительство Беломорканала, тяжелые условия и плохая еда, приводившиек высокой смертности среди заключенных. Но посмотрим на результаты строительства. По данным, приводимым Солженицыным, он оказался недостаточно глубок, узок, требовал доработок сразу после своего открытия и в дальнейшем использовался недостаточно активно. К сожалению, это распространенная проблема, когда работа выполнялась для прикрытия глаз, а не для фактических результатов, так что тема насколько труд заключенных был выгоден государству, если учесть расширенный аппарат охраны, остается открытым. С Беломорканала мы переместимся в другие лагеря, переедем на Колыму. Многое, очень многое рассмотрено в этой книге, и не ухватить все в рецензии. Здесь и этапы, и перевозка заключенных в вагонах. Как не сказать о ней отдельное слово? В купе вталкивают по 15-25 человек, во время поездки стараются не кормить, дают мало воды или не дают ее вовсе, а в паек входит селедка. За время пути конвой создает условия, чтобы заключенные выменивали свои хорошие вещи на хлеб из своего же пайка, наиболее удобным образом это получается, если размещать политических вместе с блатными. Уголовникам прощается многое, а организация у политических - это новое дело, новый срок. В самом лагере тоже своя система, вспомним Шаламова:

Попытка выполнить повышенную норму, чтобы получить большую пайку приводит к работе на износ и раннему истощению. Для экономии сил выгоднее маленькая пайка. Но и тут много тонкостей, и бригадная работа, и заданная норма на день, и ответственность всех членов бригады. А также необходимая туфта, которую всеми правдами и неправдами стараются добавить к сделанному уроку, чтобы избежать штрафной пайки. Да и живут на общих работах недолго, стараются выбиться в лагерные "придурки". Оказаться на командных должностях или оставаться на работу в лагере, не выходить из зоны на лесозаготовки, добывание камня и прочие работы. Начальники лагерей - это маленькие царьки в своем обособленном государстве. Им можно практически все, рабов у них достаточно. Могут заводить гаремы, могут держать певцов для собственного удовольствия. Так вот, а начинали мы наш поход в тюрьму к тому, что вспоминали революционеров. И Солженицын тоже их вспоминает, да еще как, в деталях и подробностях. И насколько мягок был царский суд в сравнении с совещанием ОСО, и как гуманно обращались с революционерами в ссылке, и работать не заставляли, и денежное содержание выделяли. Кстати о ссылке, после детального анализа целого ряда дел революционеров перейдем к ней. Не только к той, которую получал каждый лагерник (три года ссылки и пять лет поражения в правах - намордник), но и к той, в которую ссылались целыми семьями: раскулаченные, неугодные национальности. Их вывозили внезапно, целыми семьями, с малыми детьми. Везли на открытых телегах или санях, несмотря на погоду, привозили в Сибирь и оставляли там. Вещей с собой минимум, нет ни инвентаря, ни знаний, как выжить в чужой природе. Народ справлялся и с этим, обживались мужики, но дети, в основном, умирали дорогой, а местным было запрещено, опасно помогать вновь прибывшим. Эти рассказы - не просто голая теория. Практически каждый из них подтверждается какой-то конкретной историей, чьими-то воспоминаниями, фамилиями. Также построена и часть, посвященная побегам. Большинство было неудачны, удачных - единицы. Но и жизнь тех, у кого побег удался, была как у затравленных зверей, боялись всех, никаких знакомых, переезды с места на место, постоянное бегство и страх. И лишь к концу книги намечается некоторый просвет. Смерть Сталина, восстания в лагерях, освобождение автора, смягчение режима. Но, если вы считаете, что освобождением все заканчивается, то вы сильно ошибаетесь. Выйдя на свободу, лагерник вовсе не принят в окружающий мир с распростертыми объятьями. Его избегают принимать на работу, у него испорчена биография. Ему практически каждый может угрожать доносом: а кому поверят, преступнику или честному работнику? Лагеря у нас не для исправления, а для наказания. Наступает Хрущевская оттепель, журнал "Новый мир" публикует повесть "Один день Ивана Денисовича". Это огромный, почти нереальный прорыв. Партия отрекается от Сталина, многих реабилитируют. Кажется, вот уже и прорывает плотину, сейчас изменится общественное мнение, но не тут-то было, после небольшого послабления гайки закручиваются обратно. Те, кого реабилитировали, теперь выслушивают обвинения в свой адрес: почему не боролись? Как допустили? Сами виноваты! А те, кто сажал? О, они уже на пенсии, зачем беспокоить уважаемых людей, они же выполняли приказ. Судя по применяемым пыткам, некоторые подошли к выполнению приказа достаточно творчески, тем более, нельзя обижать ценных работников. А тем временем система продолжает работать. А виновные найдены. Они же пострадавшие: дали себя посадить, не боролись, не возмущались, обвинительные протоколы подписали - кто же еще виноват? Главные зачинщики мертвы, остальные - только выполняли приказ, а общество - оно ничего не знало и даже не подозревало. Книгу можно обвинять в преувеличении или неточной передаче некоторых фактов. Впрочем, сложно обвинять человека, прошедшего все это. Но я продолжаю считать, что она открыла обществу и детально продемонстрировала многое из зверств, которые творились на нашей земле нашими же соотечественниками. И не один человек в них виноват, очень многие радовались возможности упиваться властью, и крупный начальник, и конвойный, и соседка по коммуналке. И проходить эту тему в школе надо, чтобы дети знали историю своей страны, и ее неприглядные моменты в том числе.

Захотелось мне осилить произведение все и сразу. Ребята, это колоссальная ошибка - не ведитесь. Лучше знакомиться отдельными книгами, делая перерывы и отвлекаясь на что-то более лекгое, менее трагичное. Слог у Солженицына на высоте - зачитываешься, смакуешь. Но содержание, конечно, тяжелое. Это же надо все беззаконие описать! Есть и повторения у автора, любит он и разжевать читателю суть. Поэтому лучше разбить чтение на части - прочитаешь часть, отдохнешь и по новой. Автор сделал огромнейший труд - он постарался осветить все грани лагерной жизни, всю эту мерзкую машину законодательства советских времен. Следствие, тюремное заключение, вымогание признания, этапы, лагеря. Описывает лагерный быт, разные категории зэков. Там есть и политические и воры, убийцы, женщины и даже дети. Каждый выживает по-своему. А кто-то не выживает и вовсе. Не обходит он вниманием и лагерное начальство. Да, времена были страшные. И весь этот великий подъем Советского Союза был сделан по большей части руками рабов.

Нет в русской литературе более спорной (и оспаривающейся) и неоднозначной работы чем «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. В настоящее время превалирует скорее отрицательная оценка этой работы – громят её и за недокументальность, неточность, неправдивость, даже почитатели Солженицына называют «Архипелаг» - «сборником лагерных баек». И это не говоря о мировоззренчески сомнительным сочувствиям автора власовцам и полицаям. Поток положительных отзывов в сторону этого произведения значительно тоньше и эти отзывы носят осторожный характер. И я примкну к этому осторожному крылу читателей.

«Опыт художественного исследования» - так озаглавил автор жанр работы в её названии, что уже подразумевает ненаучность и отход от документалистики. Художественное исследование подразумевает определенный элемент недостоверности. Но все же восприятие Солженицыным ареста, тюрьмы и прочего, вряд ли сильно будет отличаться от восприятия обычного лагерника. Все те истории, что покажутся читателю, не побывавшему в тех местах, нелепыми, возможно, каждым лагерником принимаются за «чистую монету» и на веру, потому что от режима, который бросил их на четверть века «ни-за-что» и чуть ли не на верную смерть в лагеря, можно ожидать чего-угодно.

Здесь лагерный миф и байка мешается с реальностью, виденной и прочувствованной. Подвергать сомнению слова самого Солженицына или других известных сидельцев, что приводились в этой работе, нет никаких оснований, но все-таки люди есть люди. Они могли что-то додумать, что-то придумать, какие-то сведения просто ходили из рук в руки до такой степени, что превращались во что-то невообразимое (как, например, метод допроса обвиняемого женщиной-следователем посредством своего стриптиза, который приводится автором). (В этом плане Солженицыну сами чекисты развязали руки, по его мысли, своей методикой ведения следствия – «пускай обвиняемый сам докажет, что преступления в котором он обвиняется не было». Он заявляет, будучи осуждён ни-за-что, своё моральное право на использование таких же приёмов.) Да, статистические данные, приводимые Александром Исаевичем голословны, да, исчисление потоков на ГУЛАГ и антипотоков с ГУЛАГа в точности не мог знать Солженицын. Но вся голая статистика и большая часть публицистических сетований автора не самое интересное и не самое важное, что находится на этих страницах. Важно кое-что другое.

Лёжа в постели и попивая кофе, приятно рассуждать, дескать, да, были репрессии и людей садили в тюрьму за анекдот (ведь можно же было анекдот и не рассказывать!), зато Россия из страны аграрной превратилась в индустриально-развитую. Да, кого-то расстреливали за какую-то деятельность, которой может и не было, ну, зато государство укрепилось и мы победили в войне. Да, такое было и это, наверное, плохо, но ведь не носило это прям такой уж массовый характер, ведь никто из твоих родных не был ни репрессирован, ни расстрелян. «Архипелаг ГУЛАГ» рушит эти представления и заставляет пережить вместе с миллионами сидельцев все стадии уголовного преследования. Арест, пытки, доносы, заключение в изоляторе, каторга – 10, 15, 20, 25 лет, а некоторые сидели и по 30 лет по совокупности. Солженицын фантазирует, а вдруг тебе не повезло. Тебя хватают на улице, на работе за донос, за критику советской власти или просто так, и, если в период следствия не потеряешь большую часть своего здоровья, которая помогла бы тебе пережить десять лет каторги, то можешь всё-таки считать себя счастливцем. «Архипелаг ГУЛАГ» несёт в себе чистый, яростный посыл автора – показать простого человека, за которым приезжает опергруппа и его жизнь меняется коренным образом. В этой эпопее выписаны сотни человеческих судеб, в некоторые с трудом верится, но остальные поражают своей правдивостью и ужасом.

Цель Солженицына – раскрыть глаза читателю и это одна из немногих книг, которой это удается. Почувствуй. Испугайся. Поставь себя на место обвиняемого, подсудимого, осуждённого. Каково бы было тебе? И все статистики, графики, победы производства или войн кажутся бессмысленными, если такое могло происходить с простым человеком. Государству, которое допускало подобное, оправдания быть не может.

Критика этого романа вполне обоснована. «Архипелаг ГУЛАГ» - не пойми что. И не художественное, и не документальное произведение. Вроде бы и нет свойственных роману ходов, характеров и структуры, нет документальной точности, а весь документальный материал – пара статей да лагерные истории заключённых. В «Архипелаге» множество сугубо публицистических рассуждений и отступлений, но считать его - неимоверно разросшейся статьёй или сборником статей, язык не повернется. Правы те, кто говорит о сомнительной достоверности работы. Но все же, несмотря на это, как мне кажется, в этом труде заключена огромная правда и истина, в которой был до конца убеждён Александр Исаевич. А если уж хотя бы он один был убеждён в этой истине, то есть основания любому человеку к ней прислушаться.

Стержень «Архипелага» это личные воспоминания Солженицына о своём аресте, следствии, допросе, отбывании наказания. Пожалуй, эти автобиографические куски лучшее, что выходило из-под пера Александра Исаевича. Пятая часть «Каторга», которая почти полностью состоит из восприятия Солженицыным отбывания им наказания в Казахстане – лучшая во всём «АГ». Её красота не в достоверности кошмара, а в надежде, которую дарит бывший сиделец. Надежду на то, что человек может бороться, может что-то противопоставить античеловечной машине принуждения – побег, восстание, мятеж, война. Финал этой части нерадужный, но это самая оптимистичная часть работы. Здесь и лагерное начальство присмиряется заключенными, и блатные видят силу «политических». Все остальные части крайне пессимистичны. Особенно первая.

В первой части Солженицын представляет читателю следствие. Мне она показалась слабоватой. Главы, касающиеся ареста и следствия Солженицына, конечно, – превосходны. Однако в ней содержатся самые скучные и неубедительные главы всей работы – «закон-ребенок», «закон мужает» и прочее. К примеру, в главе «закон мужает» АИ приводит выдержки из сборника обвинительных речей прокурора Крыленко (будущий председатель Верховного суда СССР) и комментирует их с усмешкой и издевкой. Совершено скучно и без толку. Но именно первая часть ставит один из главных вопросов всей книги – кто он этот Следователь, ломавший и избивавший невиновных? Как он оправдывался перед собой, перед людьми? Почему ему не вернулось возмездие?

Хотел бы Солженицын умолчать, указав, что все они поголовно мерзавцы и подлецы с рождения, но не может. Потому что сам помнит, как, будучи офицером, гонял солдат и пользовался благами офицерства. Гордился тем, что он выше остальных, отдаёт приказания и даже дед-солдат с ним на «вы», а он со всеми на «ты». В карательных органах та же система подчинения человека, как и в армии. Невозможно не нарасти гордости на сердце, невозможно отказаться от положенных по закону послаблений. Поразительны слова Солженицына о том, что, быть может, пойди он на службу в НКВД, то мог бы и сам оказаться в рядах, мучающих людей, и почитал это за нормальное явление жизни.

Идеология дает оправдание злодейству рассуждает Солженицын и в этом находит причину твердости комиссаров, истреблявших людей. Идеология даёт моральное (в собственных глазах) Право отнимать жизнь, калечить и топтать.

И это наше наследство. Нынешняя следственная и судебная система правопреемница не имперской, а советской традиции. Нельзя забывать это. Имперская правовая традиция, отражённая в трудах классиков художественной литературы (тех же Толстого и Достоевского) была разрушена до основания. На её месте воздвигнута Революционная Необходимость. Необходимость переросла в данность, а затем в закостенелую привычку. Сегодня в России применение уголовного закона по аналогии запрещено, а откровенно политических статей в УК РФ не предусмотрено… Однако ШИЗО – штрафной изолятор (термин, придуманный большевиками), например, до сих пор существуют. Чего уж говорить о бесправии заключенных попадающих в некоторые исправительные колонии (термин тоже времён СССР). В сознании обывателя укоренилось представление о тюремном наказании, как о Каре за преступление (да и не должно быть виновному удобно, должен страдать!) и прочее-прочее. СССР оправдывал существование столь жестоких методов «искоренения преступности» идеологией. Идеология пала, да только методы кое в чём остались прежние.

Одна из моих любимых частей «АГ» - четвертая, озаглавленная «Душа и колючая проволока». В ней АИ отдаётся размышлению о том, как нужно было прожить жизнь за решеткой. Он говорит, что всем нам с детства навязывают мысль, что важен лишь результат, материальное - сколотить партию, победить в политической борьбе, первым полететь в космос, Выжить. В этой связи не важны методы достижения, а лишь сам полученный «фидбек». Солженицын высказывает свою истину - важен не результат, а дух, ни то, что сделано, а как. Ни что достигнуто, а какой ценой. Для лагерника известна цель - выжить ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, а чтобы выжить нужно стать стукачем, предать товарищей, таким образом, устроиться в «тёплое место», нужно гнуться, угождать, подличать. АИ заявляет на это свой протест. Да, приятно овладеть результатом, но не ценой потери человеческого облика.

Лишь отказавшись от идеи «выжить любой ценой», человек остаётся человеком в лагере. В «Душе и колючей проволоке» Александр Исаевич благодарит заключение под стражей за 8 лет выживания, потому что это бесценный опыт, перевернувший его существо и сделавший его таким, каков он есть. Однако сам же себе возражает, ведь те, кто умер за колючей проволокой, вряд ли могут быть благодарны палачам.

Особенное внимание Солженицын уделяет блатным. «Умри ты сегодня, а я завтра», «соседа раздевают – молчи, тебя разденем завтра». С ненавистью, с отвращением он высказывается об этом пласте тюремного населения. Фраер или «каэр» для них не человек, а инструмент, его нужно использовать, а потом выбросить. Это самая сплочённая часть тюремного населения, благодаря чему в заключении им «всё дозволено». Рассуждения Солженицына натолкнули меня на мысль близости советского большевизма и «блатоты». Блатные считались для советского государства социально-близкими. В чём же выражалась эта близость, если даже само государство признавало его? Блатной разденет фраера догола на морозе, если сам будет замерзать, чтобы согреться, здесь прослеживается воплощение основного принципа – «умри ты сегодня, а я завтра». Советские чекисты же всех, так называемых «контрреволюционеров-антисоветчиков», отправляли в лагеря на десятки лет на каторжные работы, чтобы самим не оказаться на их месте, в случае отказа от выполнения своих обязанностей. Чем не блатной принцип в действии? Близость выражается в общности - все как один, и спасают только друг друга, остальные пускай погибают и умирают. (АИ говорит о том, что осуждённые чекисты получали несерьёзные сроки и отбывали наказание на удобных должностях лагерных «придурков»). В таком ключе, блатные и, правда, социально-близкие по своей сути советскому государству. Не случайно в фильме «Хрусталев машину!» Германа главного героя, в условиях террора 30-х годов, сперва «опускают» сотрудники правоохранительных органов, а затем блатные. Сотрудники ГБ и блатные сращиваются в одно целое - в орган подавления неблагонадёжных масс населения.

Самые обругиваемые и неоднозначные части этой работы связаны с власовцами и полицаями. Солженицын пытается по-новому взглянуть на русский коллаборационизм как явление. Высказывая не только мысль о том, что это было естественным поведением людей при безальтернативном выборе, но и что человек, у которого близкие люди были либо расстреляны, либо репрессированы, не мог относиться иначе к советскому государству, как с ненавистью, и с радостью шёл в ряды завоевателей Родины. Он оправдывает переход на сторону немцев, говорит о том, что порывы этих людей были чисты. Вспоминает своего знакомого, который в годы войны работал на немцев на оккупированной территории, и то, как он был в своё время поражён этим фактом. Спустя годы он иначе осмысляет это, понимая, что его знакомый с супругой могли лишь ненавидеть советскую власть, поскольку провели десятки лет в тюрьме по «политической» 58 статье УК.

Вопрос сложный и до сих пор, спустя 80 лет после войны, народ не готов поставить его на повестку дня, что уж говорить про времена первого издания «Архипелага ГУЛАГа».

Пускай в этой книге достаточно слабых моментов, пускай она стала рупором пропаганды идей самого автора. Но она даёт возможность прикоснуться к сознанию невинно-осуждённого заключённого. При помощи «АГ» можно взглянуть на мир глаза «каэра» времён СССР и ужаснуться. Это главная и великая заслуга этого произведения, которая оправдывает многие её недостатки.