Buch lesen: «Приключения Уэнсдей в России»

Александр Княжевич, Аля Рогожина, Евгения Коннова

Schriftart:

Художник Диана Бигаева

Худших отправят в область

– Худших отправят в область.

Карина закуталась в плед и стала похожа на гигантскую куколку, которая уже должна была стать бабочкой, но окружающий мир заставил одуматься и остановиться. В мансарде их точно не будут искать, но от этого здесь не становилось ни уютно, ни тепло.

– Это как? Какая еще область? – Кто-то мог бы решить, что собеседница Карины замерзла вусмерть, если бы синеватый оттенок кожи не был для Уэнсдей естественным. – Области, это что?

– Ну… У них так говорят. Есть города, а между ними области. Там мало кто выживает. Поехал туда – всё.

Уэнсдей мечтательно зажмурилась:

– Значит, там мало людей.

– Там очень холодно.

– Как здесь?

– Можно замерзнуть.

– Совсем?

– Будешь сосулькой. Ну такой. С ногами.

Уэнсдей попыталась себе представить:

– И руками.

– Точно.

– Так. Карина, теперь о главном. Что делать, чтобы гарантированно стать худшей?

Глава № 1
Станция Мга

Станция как станция. В январе в России таких много. Еле угадываемые под снегом. Но даже на самой маленькой станции – блестящие рельсы. Стоит только смести снег – блестят. Но не здесь.

Над этими рельсами ржавчина работала не один год. Никто ей не мешал. Ни один поезд не приближался к станции Мга уже очень давно.

Антон Каверин любил тут выгуливать Крошку. Вокруг никого. Некому пугаться здоровущего алабая. Крошкой тот был недолго и три года назад.

Пес резко встал, видно, что-то услышал. Антон остановился не сразу, затормозив с помощью натянувшегося поводка. Алабай не отреагировал. Каверин в свои уже почти шестнадцать недотягивал по весу, чтобы как-то действовать на Крошку. Смысл поводка точно не заключался в том, чтобы хозяин мог удержать свою собаку. Вероятно, настоящая цель была в том, чтобы Марк не оказался слишком далеко от Крошки.

Вот как сейчас.

Теперь уже и Антон слышал. Что-то приближалось к станции. Было бы логично подумать, что это поезд. Что-то такое и угадывалось на горизонте – стучащее, хрипящее, посвистывающее и дымящее. Только Антон Каверин точно знал, что в километре отсюда, там, где когда-то был мост через речку Эбэ, рельсы обрываются. С той стороны мог приехать только поезд, умеющий летать.

Черный паровоз. Единственный грязно-зеленый вагон. Казалось, если поезд не остановится прямо сейчас, то еще метров пять – и он просто развалится.

До платформы он и не дотянул. Колеса в последний раз провернулись и будто приморозились к рельсам. Паровоз выдохнул и окутал станцию дымом.

Крошка ждал. По какому-то особому собачьему наитию он застыл как раз в том месте, где оказалась дверца остановившегося вагона. И она попыталась открыться. Дверцы делаются специально для того, чтобы открываться и закрываться. Но какое-то ограниченное количество раз. У этой разы закончились. Крошка еле успел отпрыгнуть – сверху падало дверное полотно.

Антон тоже отпрыгнул. Ну как – поводок дернулся, и он следом. Оставаться на ногах и одновременно не отпускать поводок требовало немалых усилий. Особенно притом, что большая часть массы Антона осела не в мышцах и не в костях. Алабая Антону Каверину купили в свое время с явной надеждой на то, что ежедневные прогулки с собакой как-то повлияют на пропорцию «мясо/кости/жир». В сторону уменьшения последнего. Пока не повлияли.

– Господа, вы нас встречаете? У вас тут мило.

Говорили сверху. Из вагона. Тоненькая брюнетка в платье с синим отливом, похожем на школьную форму, изучала станцию. Крошку. Антона.

– Это же Мга?

– Она, – сказал Антон, и гавкнул Крошка. – Здрасте, – добавил человек. – К нам особо никто не приезжает. На поезде.

– Да, было нелегко, но мы справились. Где у вас тут снег, чтобы мерзнуть?

Антон никогда не чувствовал себя глупым. Но вот сейчас…

– Практически везде… – Где-то в горле застрял знак вопроса.

Уэнсдей – а это, конечно же, была она – легко соскользнула, приземлившись чуть слева от бывшей дверцы вагона. Посадка прошла идеально. Только что она коснулась поверхности, и вот уже на этой поверхности нет ничего. И никого.

Крошка кинулся на помощь первым. Антона привычно поволокло следом. Скорее всего, если бы первым рванул Антон, он бы просто бежал на месте.

Кожа Уэнсдей стала немного синее обычного своего оттенка, а на лице появилось то, что видели только члены семьи. Дни, когда это случалось, бережно заносились в анналы истории Аддамсов. Уэнсдей улыбалась.

На этот раз уже Антон смотрел на Уэнсдей сверху вниз. Уэнсдей Аддамс провалилась в снег с головой и даже не пыталась выбраться на поверхность.

– Я не чувствую рук. И ног. И губ…

Кажется, Уэнсдей нравилось не только мерзнуть. Она наслаждалась попытками Антона вытащить ее на поверхность.

Появление Карины О’Келли и Марка Мрака осталось незамеченным. Они выбрались из вагона осторожно и смогли выгрузить чемоданы и себя на твердое.

Марк спускался осторожно. Последняя ступенька все еще была достаточно высоко, чтобы Марк Мрак боялся. Хотя он боялся всего. Боялся экзаменов. Боялся любых оценок и не вызывался отвечать, даже если знал ответ. Из школы не выгоняли никого, но в тройку худших он попал. Сейчас Марк Мрак, или, как его называли в классе, М2, спиной вперед сползал вниз. Прыгать не пришлось. М2 даже попытался помочь спуститься Карине. Ну как пытался – смотрел в то место, где она была до того, как он начал свой путь вниз. У Карины был свой способ перемещаться. Облачко тумана сгустилось, чтобы превратиться в Карину сразу внизу. Это у ее семьи врожденное. К сожалению, не только это.

Теперь они наблюдали за Антоном. Было интересно, что произойдет раньше: у него получится, или Уэнсдей станет скучно лежать и мерзнуть.

Вероятно, это был первый случай в биографии Антона Каверина, когда за ним наблюдали сразу трое. Ему захотелось оказаться находчивым. Решение нашлось. Простое. Все должно было получиться.

Поводок Крошки спустили в провал, Уэнсдей милостиво обмотала поводок вокруг руки. Только вот Крошка потерял всякий интерес к происходящему. Алабай застыл. У Антона закралась мысль, что где-то в генетическом древе Крошки есть не только собаки, но и несколько ослов. Сдвинуть алабая он не пытался. Опыт как-никак.

А Крошка явно снова что-то услышал. Вероятно, он не умел одновременно думать и двигаться. Но вот решение было принято, и алабай кинулся навстречу пока еле слышному рычанию. За ним вылетела из ямы Уэнсдей, Антон попытался не отставать, но быстро увяз в снегу и надеялся только не потерять из виду эту парочку.

Чтобы так рычать, нужно иметь хотя бы десяток глоток. Или одну турбину. К ним приближалось нечто, распугивая всю живность в округе.

Если бы не огромный двигатель, выпирающий позади, это можно было бы принять за большую машину. Такой себе седан вполне представительского вида и класса. Небесно-голубого цвета. На лыжах. Аэросани «Север-3».

Сани, прежде чем остановиться, сделали вираж, обдав Крошку и Уэнсдей небольшой метелью. Обоим понравилось. Турбина замолчала, и на несколько секунд Каверин решил, что оглох. Секунд было бы больше, если бы не водитель, который попытался выбраться наружу.

Вероятно, сани собирали прямо вокруг него. Водитель с трудом доставал себя из них, и совершенно непонятно, как потом он собирается вернуться за руль.

– Гости!

Корнелий Иванович Громов. Видимо, это был он. Других людей (вероятно, он все-таки был человеком) таких габаритов и голосовой мощи в округе больше не водилось. Говорил он с той сдержанной силой, которая не оставляла сомнений в том, что турбина не помешала бы ему быть услышанным.

– Наконец!

В глубины саней были заброшены последовательно Уэнсдей, Крошка, чемоданы, Антон и Карина с М2. Корнелий Иванович оглянулся в надежде обнаружить что-нибудь еще годное к отправке во внутренности вездехода. Антон почти решился рассказать, что Крошка еще не выгулян, и спросить, куда их намерены везти. Но он не собирался оставлять Уэнсдей. Или не так. Не собирался оставаться без того, кого только что извлек из снега. Никого страннее и никого чудеснее он в своей жизни еще не встречал. И уже точно не встретит.

Корнелий Иванович скользнул взглядом по поезду. Не заинтересовался и одним вероятно долго тренируемым движением нырнул за руль. У него получилось. Турбина взвыла, и сани рванули, отбросив пассажиров на заднюю стенку кабины.

– «Север-3»! – проорал Марк.

Внутри турбина была не так оглушительна, но наушники типа вертолетных явно не помешали бы.

– Не поняла?..

Уэнсдей швыряло по всей кабине, и она даже не пыталась как-то этому помешать. Вероятно, надо было просто пристегнуться, но тогда ушло бы все очарование от поездки.

– Марк, какой еще «Север-3»?

– Так написано на боку вездехода. По-русски. Но северов же не может быть трое?

– Вот ты знаешь русский. Это тоже довольно странно. Почему бы не три?

М2 вернулся в свое привычное состояние. Молчания. На самом деле он не молчал. Он вел яростный диалог с собой. Просто иногда Марк включал звук и окружающим казалось, что он говорит с ними.

– Вы же к нам по обмену? – Громов развернулся всем телом, явно не переживая из-за необходимости управлять санями. – Отдохнете у нас, развлечетесь, у нас тут – ух!

Сани встали на дыбы – вероятно, от обиды, что хозяин не обращает на них внимания. Иванович легким движением руля направил транспортное средство в колею и больше не отвлекался.

Минут пять они ехали по внезапно идеально ровной трассе: если бы не снег и сосны, вполне можно было бы подумать, что летят где-нибудь над Атлантикой. Ровный гул, редкое потряхивание, даже не убаюкивавшее. А потом справа моргнуло. Вот было светло, и вдруг словно какая-то очень быстрая туча скользнула вдоль дороги. Показалось? И тут на них обрушился рев.

Сани рвались вперед, а рев не становился тише, будто его источник следовал за ними с той же скоростью.

Только минут через десять, когда сани понемногу начали снижать скорость, рев прекратился.

«Север-3» остановился. Выдвинул колеса и переключился на обычный движок. Теперь они катили по городу.

Эти дома, наверное, построили за одну ночь. Вытащили линейку длиной с километр, такой же угольник, расчертили кусок, отвоеванный у леса, и построили. Одинаковые подслеповатые пятиэтажки. Чтобы зимой не замерзнуть, с какими-то бойницами вместо окон. Через такое окно свет пробивается как-то вскользь, неохотно. Как бы уже давно день, но лампочку не выключай. Только оттенок, только намек.

Ехали, пару раз свернув на девяносто градусов то влево, то вправо. «Север-3» переключил двигатель на какой-то уж совсем бесшумный режим и вдруг покатил по дуге. К одноэтажке, стоявшей под углом ко всему городу. Будто линии улиц в этом месте стерли и оставили место для одноэтажного огрызка, который и не подозревал об окружающем его царстве прямых углов.

Вездеход встал.

Корнелий Иванович выкарабкался наружу и собрался вынимать пассажиров, но те уже выбирались сами.

– Вы тут живете?

Мысль Уэнсдей была понятна, двери оказались их водителю как раз по росту. Собственно, это единственное, что было крупным в домике. Не двери – врата.

– Нет. – Кажется, Корнелий Иванович тоже примерил дом к себе, и результат ему понравился. – Пока нет. А вы да. Дом отапливается. Не весь. Но у вас будут спальня и удобства. А прямо сейчас я буду вас кормить. В спальне – там теплее.

– Тут раньше была Академия Севера, – встрял Антон, – пока не сгорела. Вместе с городом.

– Какой-то этот дом маленький для академии, – прикинул Марк. – Наверное, как карликовые березы. На севере все маленькое…

– Это то, что осталось. Академия из камня. Была. А город деревянный. Был. Все сгорело. Зато теперь все каменное. Красивое. – Антону явно хотелось верить, что вот эти все прямые углы – это очень красиво. – Тут был флигель. Он сохранился, а в центре академии пожар был такой, что и камень не выдержал. И вот это дерево еще осталось. Почему-то.

У входа во флигель действительно что-то стояло. После слов Антона в нем можно было угадать дерево.

– Я думала, это скульптура. – Уэнсдей аккуратно обошла нечто. Черное, ветвистое, без намека на то, что когда-то было живым. – Если в аду есть деревья, наверное, такие. Только оно точно не горело. Скорее, его что-то распирало изнутри.

Карину О’Келли дерево не зацепило.

– …страшное очень, – послышалось от Марка.

– А наши вещи тоже сюда доставят?

Карина вспомнила все съедобное, что уложили родители с собой в дорогу, и как она была против тогда, и вот как она совершенно не против теперь.

– Они в поезде.

Корнелий Иванович не спрашивал и даже не констатировал. Он обещал. То, что было в поезде, в поезде и останется. Прощай, поезд, привет, флигель.

– Можно я с вами? – задыхаясь от собственной смелости, предложил Антон. – Я вам все покажу.

– Веди! – скомандовала Уэнсдей.

Глава № 2
Крик банши

Еда в железных банках – такое с Уэнсдей бывало. А вот гнущихся ложек с ней еще не случалось. Вначале она даже решила, что только что овладела суперсилой – гнуть ложки. Нет. Особую гибкость столовые приборы приобретали при столкновении с тушенкой. И кашей.

Хлеб тут был странный. Серый и влажный. Щедро обсыпанный мукой, как бы намекавшей, что его еще надо выпечь.

Все съедобное хранилось в мешке, извлеченном из багажника «Севера-3». Размером мешок не уступал Корнелию Ивановичу. Еды должно было хватить надолго. На пару лет.

Еще в багажнике оказались электрическая плитка и чайник.

– Вода там. – Иванович всучил чайник Марку.

Пока чайник оставался пустым, у Марка были шансы его приподнять. M2 не производил впечатление тяжеловеса. Рядом с ним любой чувствовал себя чудо-богатырем. Становилось страшно: вдруг Марка можно сломать одним неловким движением? Громову страшно не было. Он не боялся сломать вообще ничего.

– Вода там. «Там» – это далеко?

– Это Мга, парень, тут все близко.

Кран обнаружился прямо в прихожей, на конце трубы, торчавшей из стены. Выливалось скудно. Труба издавала странный звук, будто вот-вот прокашляется и как споет… Марк прикинул, что к моменту наполнения сосуда как раз закончатся каникулы. Он очень хорошо себе представил, как Уэнсдей и Карина уходят все дальше, а он ждет, когда же воды будет достаточно для кружки чая.

Антон перемещался из прихожей в спальню с восторгом щенка, уверенного, что все это веселая игра.

Посмотрел на чайник, оценил струйку, ухватился двумя руками за кран, провернул, и вот – поток воды хлынул из трубы.

– У нас, Марк, надо все двумя руками. Иначе не работает.

– А закрыть сможешь?

Остаться во Мге один Марк уже не боялся. Теперь он боялся утонуть.

Нести чайник вдвоем было норм. Теперь веселился уже Крошка. Он пытался обежать чайник максимальное количество раз и непременно чтобы об него споткнулся либо Антон, либо Марк.

Уэнсдей попробовала языком край банки с тушенкой. Острая. Корнелий Иванович вскрывал консервы – кажется, просто не мог остановиться. Кашу пробовать Уэнсдей Аддамс не решилась. В теории каша – это из чего-то съедобного, да еще и вареного. Но создатели этого продукта, вероятно, придерживались очень широких представлений о том, что можно пускать в организм.

Прихватив еще одну банку тушенки и новую, еще прямую ложку, Уэнсдей решила пройтись.

Обогнула приближавшийся чайник с группой поддержки, свернула к удобствам. Наверное, «удобствами» это назвал тот же человек, который назвал кашей нечто в консервных банках. Слово «неудобства» было бы уместнее.

В прихожей, кроме холода и трубы, не обнаружилось вообще ничего. Уэнсдей рукой попробовала трубу. Ржавчина обыкновенная. Неприятная. А вот ниже… Прямо в том месте, куда падают капли… Решетка слива и слой рыжей краски могли обмануть кого угодно, но не Аддамс.

Уэнсдей чуяла тайные ходы примерно с тех пор, как начала самостоятельно передвигаться. С восьми месяцев. Няни у нее менялись часто. Часто из-за того, что ребенок пропадал. Сразу было понятно, кто виноват. Ребенок находился, а вот нянь приходилось искать новых.

– Карина!

Уэнсдей не кричала. Шептала. Ее особенным даром было прошептать так, чтобы все услышали. В соседних домах заплакали дети и завыли собаки.

Карина материализовалась рядом. С недоеденным куском хлеба и слегка припорошенная мукой с него же.

– Попробуем?

Карина видела трубу, пол под ней и палец подруги, указывающий на мелкую решетку канализации

– Э-э-э, попробуем что?

– Там ход. Я чувствую.

Карина О’Келли уже в который раз пыталась понять, почему безропотно делает то, о чем просит Уэнсдей. Она и здесь оказалась только потому, что Уэнсдей изобразила нечто похожее на страх отправиться в Россию без подруги. Устоять было невозможно. Блондин-увалень Эрих Долем долго не верил в свое счастье. Его место в тройке худших на курсе занял кто-то по своей воле. В область Эрих не хотел.

А еще Аддамсы странно действовали на Карину. При них она не кричала. Почти. То есть кричала, но значительно реже, чем обычно. А крики Карины никогда не были просто криками.

– Уэнсдей, даже если там есть ход, то это что-то холодное, грязное, мокрое. Зачем?

О’Келли не любила помещения, где, стартанув от одной стены, нельзя было набрать приличную скорость до другой. Она хорошо бегала. И плохо помещалась в лазы, ходы и туннели. С ростом под метр восемьдесят это нормально.

– Смотри.

Уэнсдей ухватилась одной рукой за трубу и дернула. Не получилось. Аддамс попыталась снова. С тем же неуспехом.

– Ну?! – Она начинала выходить из себя.

Карина отреагировала правильно. Теперь они вцепились в трубу вместе. Тянули на себя. Труба не реагировала.

– Давай в другую сторону?

Подружки дали. Раздался треск, и труба вместе с куском стены и пола провернулась. Канализационная решетка ушла в сторону.

– Там лестница. Винтовая. – Карина, забыв про грязь и сырость, уселась на пол, свесив ноги в провал.

Частота, с которой Уэнсдей обнаруживала тайные ходы и секретные комнаты, наталкивала на мысль, что, если Аддамс в чем-то уверены, то это «что-то» тут же образуется. Достаточно просто посильнее дернуть за трубу. Или за не-трубу. Что-то да обнаружится.

Карина спускалась. Со стороны казалось, что она просто ввинчивалась в черноту, постепенно исчезая, пока не осталась одна голова, но вот не стало и ее.

Уэнсдей включила мобильник. Связи тут не было, но фонарик вполне справлялся. Вовремя. До того, чтобы шагнуть не на ступеньку, а на голову Карины, оставалось всего ничего.

Винтовые лестницы странные. Ты почти сразу не понимаешь, сколько ты прошел, ну то есть точно вверх или вниз, но вот сколько? И… это ты крутишься вокруг, или все крутится вокруг тебя. В какой-то момент кажется, что ты не идешь, а накручиваешься на лестницу, как гайка на винт. И как ты жил до этого, ходил по прямой? Странное воспоминание о том, что было, кажется, уже давно. До лестницы.

Лестница закончилась. Нога Карины сделала следующий шаг, и он вдруг не был вниз.

Все закончилось неинтересно. Лестница никуда не вела. Как будто просто спуститься вниз – вполне себе достойная задача.

– Теперь вверх? – робко поинтересовалась Карина?

Уэнсдей медленно прошлась вдоль стены, окружавшей лестницу. Они оказались на донышке большого каменного стакана. Кирпичи тут были… ну как бы и не кирпичи вовсе – большие каменюки, которые кто-то сложил вместе и щедро смазал раствором. Уэнсдей выключила фонарик. Повторила движение, ощупывая стены.

О’Келли темноту любила. Но в меру. И чтобы зачем-то. Возмутиться не успела.

– Нащупала. – Фонарик снова включился. – Карина, тут дверь. Мы с тобой должны пройти.

– Должны?

– Дай руку.

Уэнсдей выключила фонарик, предварительно вцепившись в подружку, а та закрыла глаза. У подножия лестницы не осталось никого.

* * *

Не вдохнуть и не пошевелиться. Почему-то Уэнсдей не паниковала. Подумала, что если дышать так и не получится, то можно особо и не двигаться. Но, если сильно дернуться, может, получится дышать. Додумать не успела.

Дышать получалось, а вот двигаться с трудом. Кажется, кто-то держал ее за спину. Крепко.

Карина была рядом. Ее никто не держал, но она тоже не двигалась. Карина О’Келли лежала, уткнувшись в землю носом. Уэнсдей попыталась отмахнуться от того, кто упорно держал ее. Получилось плохо. Уэнсдей выскользнула из своей черной джинсовой куртки. Не то чтобы ее держали. Куртка осталась в каменной кладке за спиной, будто они только что вышли из этой стены, но не до конца. То есть Уэнсдей вышла, а куртка все еще была в процессе.

Карина не рассчитала. Потайную дверь было не только трудно найти: за ней обнаружилась толстенная каменная кладка, и даже со второй попытки О’Келли еле вытащила их в место, где они смогли дышать. Будь стена толще – им могло так не повезти. И ведь не нашел бы никто. А может, в этой стене уже замурованы те, кто пытался попасть сюда. Кажется, через пару десятилетий замурованности именно так получаются привидения.

Уэнсдей аккуратно перевернула Карину носом кверху. Карина плакала. Не издавая ни звука, как-то просто выделяя слезы. Будто кто-то нажал кнопку, и они потекли. Вероятно, где-то должен находиться рычажок, регулирующий температуру.

– Ты же не любишь на твердом?

– Что? – Карина, оказывается, могла и говорить.

– Лежать и плакать на твердом. Лучше на мягком и чтобы вокруг много кого и все тебя жалели.

– Мы могли остаться в этой стене. Из-за меня.

– Ага. Как динозавры в асфальте.

– Как это?

– В юрском периоде часто встречались озера жидкого асфальта, динозавры туда проваливались, тонули, зато потом их кости сохранялись долго и хорошо.

– Только динозаврам от этого не легче. Ужас какой!

– Знаешь, не каждому дано остаться в истории. – Уэнсдей как будто с неким сожалением посмотрела на стену, в которой могла остаться, и изо всех сил дернула за висящую куртку. Стена поддалась, и куртка вернулась к хозяйке. – Пошли, Карина, посмотрим, что тут, и потом, ты же не кричала, значит, все будет хорошо. Какое-то время. И почему я тебя вижу?

– Уэнсдей, сколько можно?! – У Карины был недостаток. Не один, но этот был главным. – Ты же знаешь, я не могу!

Карина О’Келли единственная из своего клана не умела становиться невидимой. Старалась, но не получалось.

– Карина. Я не про это. Тут почему-то светло. Я вообще все вижу. А еще тут эхо, ты послушай.

Уэнсдей заухала, изображая то ли сову, то ли заикающегося волка. Пещера радостно подхватила.

Когда спускаешься по лестнице в подвал, рассчитываешь попасть в подвал. Что-то такое небольшое, где сыро и неприятно. Здесь было очень холодно. Карина и Уэнсдей оказались между двумя каменными плитами – одна сверху, одна снизу, каждая размером с аэродром. Обе старые, в трещинах и дырах. Красноватый камень мерцал из-за сполохов света вдали.

Уэнсдей принюхалась – знакомый запах. Так пахнет на катке. Чувствуешь, только когда только собираешься выйти на лед. Потом привыкаешь, а тут… Она решительно пошла на свет.

Идти на свет – давняя традиция. К сожалению, статистика не сообщает, какой процент отправившихся на свет не вернулись. Кстати, те, кто отправляется во тьму, чаще всего возвращаются целыми и невредимыми. Потому как тьма – обычно просто место, где ничего нет.

Каменная плита, служившая полом, постепенно сужалась, пока не превратилась в вытянутый язык. Свет не добирался до дна провалов по бокам. Уэнсдей попыталась подсветить фонариком – тот тоже не справился.

Становилось холоднее. Неправильно. Все холоднее и все светлее. Должно же быть наоборот?

Язык превратился в мост с неприятной особенностью: выпуклый в центре и никаких перил.

Уэнсдей уверенно шагала вперед, Карина боролась с выбором: повернуть назад или опуститься на четвереньки. Чем ниже центр тяжести, тем устойчивее должна быть фигура. Особенно если твоя фигура – это нечто вытянутое и тонкое, легко падающее на обычный ровный асфальт.

Карина уже почти решилась сменить способ перемещения, но ей помешала спина. Спина Уэнсдей мешала идти дальше.

– Наверное, тебе этого лучше не видеть.

Мало кто после такого не посмотрит. Карина послушно закрыла глаза. Подождала секунд пять. Не выдержала. Открыла, увидела.

Было очень светло. Никаких шансов не увидеть хоть что-то. Карина мелко задрожала, закрыла глаза и начала кричать. Эту картину она не забудет уже никогда.

Крики Карины О’Келли даже смотрелись страшно. Она выгибалась дугой, будто пыталась изобразить лук, невидимую тетиву которого натягивал кто-то позади. Карина кричала сразу десятками голосов, одновременно выла, причитала, высоко и истерично – и вдруг почти басом.

Уэнсдей не реагировала. Она была занята. Рассматривала. Свет и холод шли из мертвого чудовища. Этот ужас был довольно просто скроен. В нем было мало чего, кроме круглой пасти диаметром метра два. И цилиндрического тела, которое начиналось пастью и заканчивалось хвостом, но далеко не сразу. Где-то через семь метров. Синевато-серое. Ни лап, ни шерсти и, что страшнее, – без глаз.

Карина замолчала. Уэнсдей очень медленно, шажок за шажком, приближалась к чудищу. Она собиралась ткнуть пальцем в раскрытую пасть.

– Скажи, когда без глаз – страшно? – Уэнсдей резко обернулась и закрыла глаза ладонью.

Карина молча кивнула. Обычно после фирменного крика она теряла голос. А еще после ее выступления в течение суток кто-то рядом умирал. Карина О’Келли не была тому причиной. Она была всего лишь вестником, как и все в ее клане банши.

Уэнсдей все-таки не удержалась. Прикоснулась. Положила руку на кожу чудища чуть дальше челюстей. Будто сомневалась – погладить или нет. Холодная, очень холодная, шершавая. Аддамс вспомнила, что кожа акулы почти такая же. У старых акул часто кожа такая, будто хищник перенес пару десятков пластических операций. Где-то как новенькая, гладенькая, а где-то – старая, в шишках и рубцах. Чем дольше живешь, тем чаще тебя кто-то норовит укусить. Акула растет всю жизнь. И зубы новые растут, и новая кожа появляется.

Эту безглазую тварь обкусали везде, кроме челюстей. Там кожа была явно старше и толще. Уэнсдей решила изучить зубы. Ничего общего с акулой. Даже на зубы не очень похоже. Скорее, жернова. Круглые, серые. Чтобы не кусать, а молоть.

Уэнсдей отступила. Слишком холодно. Ее бил озноб, мороз от пасти толкал, заставляя отступать. Аддамс посмотрела на руку, которой касалась странной кожи чудовища. Пальцы не гнулись. Ей стало интересно: если повторить эксперимент, может, они вообще сломаются?

Самым странным был хвост. На нем вообще кожи не было. Только кость и какое-то мясо. Будто вон с того места ее кто-то начал грызть и бросил.

И еще тут пахло. Не льдом и холодом. А… В детстве Уэнсдей Аддамс пыталась ухаживать за дворняжкой, надеясь, что из нее вырастет большой свирепый волкодав. Еды носила много, чтобы рос быстрее. Все съесть щенок не успевал. И вот от того, что оставалось, пахло очень похоже.

– Уходим! – Уэнсдей отступала, не отрывая глаз от кости.

Карина обняла подругу, и в подземелье снова не осталось никого живого. Наверное, Уэнсдей просто показалось, что, когда они уже почти что исчезли, плита вздрогнула. Чуть-чуть. Как на причале, так, что даже не знаешь: это ты покачнулся или это волна.

Наверное, показалось.