Buch lesen: «Предыстория и завершение книги «Разведчик, штрафник, смертник»», Seite 10
Горние выси
От центра фашистской Германии до советского Владивостока почти одиннадцать тысяч вёрст по железной дороге. Путь на войну с милитаристской Японией оказался удивительно длинным. Он растянулся больше, чем на четыре недели.
Как и прочих солдат Красной армии, штрафников везли в обычных двухосных теплушках. В каждом вагоне, площадью семнадцать метров квадратных размещалось сорок вооружённых бойцов со всем снаряжение, восемь коней или четыре армейские лошади и двадцать солдат.
К счастью Григория, он ехал с людьми. Так что, ему не пришлось выгребать кучи навоза за верховыми животными. Зато, поневоле пришлось постоянно общаться с соседями. От нечего делать, все вспоминали истории, что когда-то случались непосредственно с ними или с кем-то другим, кто находился поблизости.
Большинство советских парней, были призваны в строй, как только им стукнуло восемнадцать годков. В мирной жизни они, в основном, жили в далёких деревнях и сёлах и очень мало, что успели увидеть. Поэтому, все говорили о том, что произошло на войне.
Однажды, Григорий услышал весьма необычный рассказ. Прослушав его, парень вдруг вспомнил чьи-то слова: – Атеистов на войне не бывает. Там столько случается всего непонятого, что хочешь, не хочешь, а в Бога очень быстро поверишь.
Фрицам не удалось прорвать оборону, и они отступили назад. Павел облёгчённо вздохнул. Оставшись без сил, парень сполз на дно укрепления. Он привалился спиной к стенке окопа, и наслаждением вытянул гудящие от усталости ноги.
Не успело, с бойца схлынуть напряжение боя, как слева послышался шорох. Парень повернул туда голову и увидел незнакомого, пожилого солдата. Сильно пригнувшись, он двигался к соседней индивидуальной ячейки, вырытой в боковине траншеи.
Во время последней атаки, фашистская пуля попала в стоявшего рядом ефрейтора. Из пробитой артерии красноармейца толчками хлынула алая кровь. К нему подбежала «сестричка» из медсанбата. Девчушка достала из сумки вату и бинт и начала перевязывать глубокую рану.
Щуплая девушка подхватила подмышки бойца, потерявшего сознанье от боли. Потащила вглубь укреплений и скрылась в узких ходах сообщения. В линии обороны их взвода возникла дыра. Теперь к ней пробирался какой-то мужик.
– «Видно, из подкрепления». – сказал себе Павел: – «Хорошо, что хоть сейчас подошли, а не месяц спустя».
Ветеран оказался у пустующей ниши, и устало опустился на землю. Посмотрел на соседа и тихо сказал: – Привет. Давно здесь стоите?
– Четверо суток.
Солдат сунул руку в карман потёртой шинели. Вытащил старый кисет. Ловко свернул самокрутку, и вопросительно глянул на Павла: – Спички не дашь?
– Не курю. – откликнулся парень.
Подавив вздох сожаления, боец достал мешочек поменьше. Извлёк из него обломок тёмно-серого кремня с остро обломанным краем и стальную пластинку, длинною в мизинец.
Вслед за огнивом на свет появился кусочек светлого трута. Солдат встал на колени, положил фитилёк на ящик с патронами и несколько раз ударил железкой по камню.
Сноп мелких искр упал на сухие волокна. Они тотчас вспыхнули. Появился слабый дымок. Мужчина нагнулся. Приложил к огоньку самокрутку, что держал в жёлтых зубах, и втянул в себя воздух. Бумага с махрой сразу начали тлеть.
Павел подумал: – «Сейчас немцы заметят дымок над окопом и шарахнут из миномёта по нам». – он посмотрел вправо и влево и быстро прикинул: – «Если сюда пришлют приличную мину, то я не успею спрятаться в соседней ячейке».
Из военного опыта парень чётко усвоил невероятную вещь. Оказалось, что человек слышит лишь те из снарядов, что пролетали мимо него. Те, что падали рядом, бойцы, почему-то, не могут учуять. Поэтому, вряд ли он сможет укрыться.
Выдохнув струйку белесого дыма, солдат разогнал облачко взмахом руки. Заметив осуждающий взгляд, он улыбнулся и беспечно сказал: – Все ходим под смертью! Коли Бог нас не выдаст, то свинья и не съест.
Как и положено настоящему комсомольцу со стажем, Павел ответил: – Я в бога не верю.
– Мой приятель тоже не верил. – продолжал собеседник: – До тех самых пор, пока месяц, назад нашу роту не послали в атаку. Так вот, после того страшного боя он мне кое-что сообщил. Хочешь, сейчас расскажу?
Парень неопределённо покачал головой. На чужой стороне тишина. Фашисты не рвутся в атаку. Делать особенно нечего. Так почему, не послушать стариковскую байку? Глядишь, время быстрее пройдёт. А к вечеру старшина привёзет что-нибудь пожевать. Если, конечно, сможет достать, что-то съестное.
Приняв за согласие молчание парня, пожилой солдат уточнил: – Передаю его слова так, как запомнил. – он докурил самокрутку до кончиков пальцев. Растоптал короткий окурок и начал рассказ.
– Несусь, – говорил мой приятель: – в атаку, а немцы палят в нас из тысяч стволов. Из винтовок и пистолетов, автоматов и пулемётов. Да ещё и миномёты затем подключились.
Пули рядом свистели так часто и громко, что душа ушла в пятки и затаилась там, словно серая мышь. А люди, бегущие рядом со мной, падают один за другим, будто стебли травы под острой косой.
Я сразу пристроился за высоким бойцом. Отстал от него на три метра, и мчусь за ним попятам. Куда он вильнёт, туда же и я. Через десять шагов слышится свист крупной мины, и она попадает в грудь бедолаги.
Раздаётся оглушительный взрыв. Мой живой щит превращается в кровавую кашу. Оторванные руки и ноги кувыркаются в воздухе. Я шарахнулся в сторону и немедленно встал в тыл к другому солдату.
Смотрю, чуть левее меня, бежит молодой паренёк. Откуда-то прилетает крупный осколок. Ударяет солдату в кадык и рубит тонкую шею, словно секирой. Череп срывается с плеч человека. Падает наземь, несётся по ней словно мяч и замирает к небу лицом.
Голова с паническим ужасом смотрит мне прямо в глаза. Часто хлопает веками, шевелит большими губами и пытается что-то сказать. Самое страшное в том, что безглавое тело продолжало бежать ещё метров пять. Лишь потом, оно споткнулось о кочку. Упало и начало биться, словно рыба на льду.
Я глянул вперёд и заметил, как хлестнула пулемётная очередь. Цепочка из пуль ударила в грудь второго ведущего и разрубила его пополам. Обе части свалились на землю. Я спрятался за другим человеком и продолжил свой бег к немецким окопам.
Мчусь и с ужасом вижу, что между мной и фашистами остаётся всё меньше людей, за которыми можно укрыться. Они валяться друг за другом на землю. Через пару секунд, убили последнего из моих трёх защитников.
Боец рухнул ничком, и я неожиданно понял, что впереди только враг. Я тут же пригнулся и щучкой прыгнул вперёд. В тот же момент, на мою спину свалился мертвец. Видимо, парень бежал вслед за мной. Когда я упал, то он нарвался на пулю, которая летела в меня.
Чуть погодя́, стрельба понемногу затихла. Послышался какой-то приказ, и раздались голоса множества фрицев. Никуда не спеша, они выбрались из своих глубоких окопов. Растянулись в длинную цепь и стали прочёсывать поле, по которому мы мчались в атаку.
Они подходили к лежащим советским солдатам и смотрели на них. Если враги замечали, что те ещё живы, то немедленно добивали противников. Кто-то из пистолета, кто-то ножом, а кто и сапёрной лопаткой.
Фашисты оказались поблизости. Я уткнулся лицом в сухую траву, затаил дыхание в груди и притворился покойником. Рядом с моей головой возникли огромные ноги, обутые в сапоги с тупыми носами.
Клацнул затвор карабина и грохнул выстрел над моей головой. Пуля попала в спину бойца, упавшего сверху. На счастье, она всё же застряла в его мёртвом теле. Наверное, на что-то наткнулась. Немец пошёл себе дальше. Я так и остался лежать под убитым солдатом, словно под шубой.
Они прочесали ничейную землю, что примыкала к окопам. Решили, что не стоит двигаться дальше, и повернули назад. Пока фрицы бродили по полю, с нашей позиции не было сделано ни единого выстрела.
То ли, там не осталось людей, что могли бы вести оружейный огонь? То ли, их было там очень мало? Вот они и боялись, вдруг фашисты озлобятся, и рванутся вперёд? Думаю, что вернее последнее. Ведь если вся рота погибла в атаке, то защищать нашу сторону, стало практически некому.
Я услыхал, что фрицы подходят ко мне, и снова застыл, словно мёртвый. Несколько немцев протопали мимо, но мне опять повезло. Они не заметили, что я ещё жив и, громко о чём-то болтая, вернулись в траншею.
Облёгчённо вздохнув, я устроился, как можно удобнее, и стал ждать темноты. Тогда можно будет ползком вернуться назад. Тут случилось такое, что я с огромным трудом могу сейчас описать.
Я лежал носом вниз, но каким-то мистическим образом видел всё, что творилось над моей головой. Висевшие над землёй, облака просияли ярким солнечным светом. Послышался звон хрусталя. И вдруг, в небосводе разверзся огромный круглый проём.
Отверстие ослепительно вспыхнуло. Лучи очень медленно, как загустевшая патока, опустились к земле. Послышалось пение настолько прекрасное, что его не могли издавать грубым человеческим голосом.
У меня на глазах в атмосфере появился туман. Скоро, он уплотнился в белоснежное облако. Белесое марево превратилось в фигуры, одетые в блиставшие снегом одежды. Десятки прекраснейших ангелов повисли в небесах надо мной. Шевеля огромными крыльями, они стали плавно снижаться ко мне.
Затем всё было именно так, как говориться в старинной легенде. В той, которую бабушка в детстве поведала мне. Ангелы тихо спускались к земле. Подлетали к павшим бойцам и застывали по двое возле каждого трупа. Они простирали над ними узкие длани и говорили короткие фразы на неизвестном наречии.
В холодеющем теле возникало голубое свечение. Секунду спустя, оно превращалось в сияющий образ подобный убитому. Искрящаяся светом фигура начинала ворочаться в своей оболочке. Это походило на то, как прекрасная бабочка избавляется от покрова хитиновой куколки. Она выбиралась наружу, поднималась на ноги и тревожно оглядывалась по сторонам.
Светлые Ангелы утешали душу погибшего. Надевали на голову алмазный венец. Брали под руки и возносили его в горние выси. Пара за парой, сотни крылатых существ скрылись в блистающей выси. Вместе с ними исчезло и пение, волнующее сердце до слёз.
Рядом со мной задержался один посланник небес. Я всё так же лежал носом в землю. Однако, каким-то неведомым образом видел лучащиеся светом глаза. Они с нескрываемой жалостью глядели в мою грешную душу.
Собрав всю волю в кулак, я поборол невероятную робость, заполнившую всё существо. Расклеил сжатые губы и задал вопрос: – За что их забрали наверх?
– Они не щадили живота своего и защищали Отчизну до последнего вздоха.
– А что будет со мной? – спросил я уныло.
– Ты струсил в последнем бою. Остался в живых и будешь долгое время томиться в юдоли греха. – ангел взмахнул широкими крыльями. Легко воспарил над землёй и исчез в сверкающем мареве. Отверстие в небосводе закрылось. Облака уплотнились. День стал таким же хмурым и мрачным, как раньше.
Я затаился среди множества трупов, и хотел пробраться к своим, как только стемнеет. Едва пришла тёмная ночь, как фашисты забеспокоились о своей безопасности. Раздались частые выстрелы.
Одна за другой в небо взлетали ракеты. Ничейная полоса оказалась видна, словно днём. Пришлось лежать до тех пор, пока перерывы между пусками «люстр» не станут длиннее, а промежутки яркого света начнут разделяться короткими тёмными паузами.
После полуночи, стрельба постепенно утихла и стала чуть реже, чем раньше. Я смог дождаться, когда погаснет очередная яркая вспышка. Сбросил с себя мёртвое тело и, прижимаясь к земле, пополз к нашим позициям. Услышав хлопок, я замирал неподвижно и не шевелился всё время, пока в небе горела очередная ракета.
Добирался к своим я удивительно долго. Только к утру я свалился в советский окоп. Хорошо, что меня не заметил дозор. Солдаты не приняли за чужого разведчика и не убили ещё на подходе.
Старый боец ненадолго умолк. Протяжно вздохнул и продолжил: – Прошло несколько дней после того жуткого боя. К этому времени, я вернулся из медсанбата, где мне зашивали рваную рану в левой ноге. В траншее я стретил приятеля и он выложил всё, что скопилось у него на душе.
По правде сказать, я не поверил в его странный рассказ, но всё же, вошёл в его положение. Не стал говорить, мол, тебя сильно тряхнуло близкими взрывами. Мало ли, что может привидится после контузии? Небесные ангелы, горнии выси, взятые на небо солдаты, погибшие за родную страну, и прочие непонятные вещи.
Потом, мы вернулись к обычным делам. Приятель не вспоминал от том трагическом случае. Я перестал волноваться за его состояние. Скоро нас послали в другую атаку. Нога у меня сильно болела, и я немного замешкался в нашем окопе.
Когда я вылез наверх, то оказался чуть позади остальных и, следом за ними, рванулся вперёд. В тот день я отстал от последней цепи и разглядел всех бегущих солдат. Я не заметил, что мой товарищ прячется за спины других, как, по его же словам, делал недавно.
Мы часто пытались взять позиции фрицов, но каждый раз отходили назад. Я видел, что мой приятель нисколько не дрейфил. Всегда самым первым шёл в каждый бой и самым последним возвращался в окоп.
В конце концов, нам удалось выбить врага. Мы закрепились в немецкой траншее. Как только стихла стрельба, я осмотрелся вокруг и увидел мёртвого друга. Он лежал на спине и, открыв голубые глаза, смотрел в чистое небо. На его спокойном лице застыла улыбка настоящего счастья.
– «Видимо, Бог простил ему трусость в том ужасном бою». – невольно подумалось мне: – «Он дал ему лёгкую смерть и поднял к себе, в горнии выси». – старый солдат замолчал и снова вынул кисет, наполненный крепкой махоркой.
Часть III. После войны
Окончание военной компании
Очнувшись после контузии, Григорий, конечно, не знал, чем завершилась атака на укреплённую японскую сопку? К счастью, он сразу услышал русскую речь и тотчас успокоился.
Раз он всё ещё жив, и его куда-то несут, значит, победа осталась за нами. Вряд ли проклятые самураи стали возиться с раненным русским. Добили б штыком или шашкой и вся недолга. По крайней мере, так они поступали с китайскими пленными.
Затем, он ощутил, что лежит на спине и его то качает, как на зыбких волнах, то трясёт, словно в старой телеге. Собрав последние силы, парень привстал на локтях и ощутил сильнейшую слабость. Вновь упав на носилки, он немедля лишился сознания.
Через какое-то время, Григорий снова очнулся. Парень поднял тяжёлые веки и увидел над головой полог просторной палатки. Он сразу понял, что попал в медсанбат и облёгченно вздохнул. Мол, ещё поживём!
Его внимательно осмотрели врачи. Признали травму черепа очень серьёзной и срочно направили в госпиталь. Вместе с другими бойцами подняли в кузов полуторки. Укрыли старым рваным брезентом и повезли куда-то на север, подальше от линии фронта.
Когда Григорий добрался до места, он немного оправился от удара японца. Первым делом, позвал медсестру. Спросил у неё три листочка бумаги и огрызок карандаша. Ничуть не удивлённая просьбой бойца, сестричка кивнула и куда-то ушла. Спустя пару минут, она принесла всё, что нужно бойцу.
Преодолевая сильнейшие боли, парень с трудом приподнялся. Сел на жёсткой армейской кровати и написал сразу несколько длинных посланий. Такое простое, но важное дело, ему довелось исполнить в первый раз за долгие годы великой войны.
Сначала он был в осаждённом Крыму, откуда письма уже не ходили на родину. По крайней мере, письма солдат, сидевших в окопах. Потом, окружение в Севастопольской бухте, ночная атака и плен, где оказалось значительно хуже, чем обещала пропаганда фашистов.
Лагерь в холмах без еды и питья. Переход по безводной степи и поездка в теплушке, набитой солдатами, словно бочка селёдкой. В польском лесу он служил крупной дичью, для немецких овчарок, а затем рыл могилу себе и друзьям по бараку. К счастью, офицеру СС нужны были рабы для переноски награбленных ценностей. Только поэтому, его не стали расстреливать
После этого, молодой человек казался на фабрике смерти, где людей жгли в печах, как сырые дрова. Чудом Григорий выбрался из той переделки. Был отослан в Германию и очутился в голодном концлагере для восточных рабочих.
Красный Крест и другие благотворительные организации мира заботились только о пленных, захваченных в «цивилизованных» странах Европы. Остальных считали за быдло и совершенно ничем не помогали советским бойцам. Так что, послать весточку в СССР не имелось возможности.
Прошло больше четырех полных лет. Наконец, появилась возможность черкнуть пару строк о себе. Парень взял карандаш и, первым делом, вспомнил о девушке, в которую влюбился в Германии.
Он отлично запомнил ёе украинский адрес, и написал ей большое письмо. Второе послание отправилось к старенькой маме, в деревню на Волге, а третье в Самару, к любимому дяде, который был для Григория приемным отцом.
Удар японской гранатой по черепу, не прошёл для парня бесследно. С одной стороны, прямо над ухом, возникла такая обширная вмятина, что врачи удивлялись тому, как солдат до сих пор не скончался?
Подобные травмы не проходят бесследно. Поэтому у Григория появились ужасные боли. Они оказались чрезвычайно сильны. Медики ничего не могли с ним поделать. Поэтому, отправили контуженого в сражении бойца в главный госпиталь Дальневосточного фронта, находившийся в городе Владивостоке.
По приезде в краевую столицу, парень услышал, что там его уже ждут несколько писем от родных и знакомых. Вскрыв первый конверт, он узнал хорошие вести. Оказалось, что его большая любовь – Мотя Савченко, с которой он познакомился в Гамбурге, сейчас уже в полном порядке.
Особый отдел признал её малолетней узницей фашистских властей и тотчас отправил на Украину, домой. Она благополучно вернулась в родную деревню. Девушка получила письмо от Григория и тотчас написала ответ. Рассказала всё о себе, а в конце, очень скромно добавила, что хочет увидеть его, и как можно скорее.
Из второго послания стало понятно, что его мама жива и здорова и очень ждёт возвращения сына. Ещё она сообщила такое, о чём нельзя рассказывать в слух, а уж о том, чтобы об этом писать, было страшно подумать. Каким таинственным образом такое известие прошло мимо цензуры, Григорий не знал.
Видно НКВДешники оказались завалены почтой и не обратили внимания на небольшие депеши, которые шли не на фронт, а в воинский госпиталь, расположенный в далёком тылу. Иначе и отправителю и получателю пришлось бы достаточно солоно. И тот и другой могли отправиться на лесоповал, а то и вовсе покинуть наш мир.
Мария Степанова сообщила старшему сыну, что из Самары пришли очередные плохие известия. К ним приезжал знакомый приёмных родителей Гриши – дяди, Михаила Фёдоровича Стратилатова, и его любимой жены – Эльзы Фрицевны.
Мужчина недолго гостил в деревеньке. Перед самым отбытием он заглянул в домик матери. Он отозвал сосед потихоньку в сторонку. Немного помялся и передал ей детали ужасных событий, что случились в тридцать седьмом.
После того, как по чьему-то доносу тётю Гриши – Эльзу Фрицевну, объявили шпионкой, её сразу забрали. Судили закрытым судом и дали двадцать лет лагерей. Причём, без права писать и получать передачи от ближайшей родни.
Парень доподлинно знал, что эта фраза означала – расстрел. Он грустно вздохнул и продолжил читать мамины корявые строчки. В них говорилось о том, что и после суда, советские органы не отстали от бедной семьи. Первым делом, конфисковали все их скромные вещи.
Михаила Фёдоровича, назвали «членом семьи врага народа» и тотчас уволили с занимаемой должности. Отобрали бóльшую из двух тесных комнат, в которых он жил вместе с супругой и Гришей. Оставили ему лишь пустую каморку без окон, где раньше обретался племянник. После ареста жены, он сильно запил и в одночасье скончался.
Дальше шли новости, чуточку лучше, чем предыдущие. Оказалось, что младший брат матери – Пётр Фёдорович, в сороковом году кончил техникум. Выучился на геолога и всю войну скитался по дикой Сибири.
Там он успешно разведывал месторождения каких-то металлов, нужных для обороны страны. Сейчас обитает в Самаре, но с ней не общается. Не приезжает и даже не пишет. Наверное, боится общаться с родными, среди которых имелись «враги».
По тогдашним законам считалось, что после того, как Григорий был ранен, он искупил вину перед Родиной. То есть, полностью реабилитирован и чист перед суровым законом. Поэтому, врачи военного госпиталя относились к нему не как к бойцу-штрафнику, а как к советскому воину, раненому в кровопролитных боях.
Парнем занялись вплотную и провели массу анализов. В конце концов, направили его на рентген. Там нашли обширное затемнение в лёгких, которое он, скорее всего, заработал в гитлеровских концлагерях.
Лечить такую болезнь тогда ещё не умели. Так что, не стали морочить голову с обычным солдатом тут же комиссовали Григория. Мол, пусть поживёт, сколько сможет. А если умрёт, то не в рядах нашей доблестной армии. Незачем портить статистику не боевыми потерями.
Прошел месяц после ранения. Парень немного оправился и был выписан из военного госпиталя. Он получил в комендатуре все документы и отправился на Среднюю Волгу, домой. В деревню к своей старой матери. На этом Великая Отечественная Война для Григория кончилась.
Возвращение домой
Пятнадцатого декабря 1945 года, поезд, идущий из Владивостока в Москву, застыл у перрона тёмной, послевоенной Самары. Из редких писем, приходивших на фронт, Григорий доподлинно знал, как обстояли дела в этом городе.
Его дядя и тётя, обитавшие здесь до войны, умерли уже очень давно. Других родных и знакомых, у которых удалось бы пожить короткое время, у него не имелось.
Мало того, в Куйбышев привезли так много людей, эвакуированных с запада СССР, что снять какой-нибудь угол теперь невозможно. Даже, если он сможет найти что-нибудь, то на что, ему жить? Работать после контузии, он пока что не мог, а денег в кармане штанов лежало совсем ничего.
Оставалось только одно, сразу ехать в родную деревню, в дом старой матери с отчимом. Григорий простился с бойцами, с которыми ехал теплушке почти три недели, покинул войсковой эшелон, и двинулся к двухэтажному зданию вокзала Самары.
Там парень встал в длинную очередь к кассам. Предъявил документы, выписанные военкоматом во Владике, и взял билет на первый же поезд, уходящий на юг, к Оренбургу.
Через четыре часа он прибыл в далёкий райцентр. Как и думал Григорий, за прошедшие годы войны здесь лучше не стало. Автобус, который в сорок первом году обещали пустить к его тихой деревни, до сих пор не ходил.
Властям было не до того, чтобы как-то улучшить жизнь своих несчастных сограждан. Катастрофически не хватало людей, горючего, техники и всего остального. Сначала всё отправляли на фронт, а теперь на восстановление родины, разрушенной проклятыми фрицами.
Пришлось Григорию топать пешком. К его сожалению, это было немного немало – двадцать три километра по занесённой снегом дороге. Однако, Григорию и в этот раз повезло. Как толь солдат ступил за околицу, его тут же нагнали старые розвальни.
На них сидел человек, закутанный в огромный овчинный тулуп. Пожилой мужичок натянул потёртые вожжи и притормозил гнедую кобылу. Неспешно трусившая, худая лошадка с радостью сбавила ход и послушно двинулась шагом. Теперь она шла вровень с путником, бредущим по пустому просёлку.
Старик громко кашлянул и простуженным голосом крикнул: – Куда идёшь-то, милок?
Стараясь не сбиться со взятого ритма, парень взглянул на седого возницу и назвал родную деревню.
– Садись, подвезу! – предложил ему кучер и ткнул длинным кнутом себе за спину.
Не заставляя себя долго упрашивать, Григорий поравнялся с санями, тихо скользящими по снегу вперёд. Он скинул с плеч тощий сидор и опустился в солому, заполнявшую низенькой короб. Боец аккуратно подвинул какой-то мешок, переложил пару ящиков и улёгся, как можно удобнее.
Старик обернулся и ворчливо сказал: – Смотри в снег чего не срони, а то, придётся вертаться назад, искать упавшие письма с посылками.
Из дальнейшего разговора с возницей, Григорий узнал много чего интересного. Оказалось, что нежданный попутчик работал почтовым курьером. Он вёз корреспонденцию в большое село, стоящее в тридцати километрах от города, в тамошнее отделение связи.
Оттуда старик двинется дальше. Уже ближе к вечеру окажется на границе Самарской и Оренбургской губернии. Там переспит и вернётся назад, но теперь уж другой, кружною дорогой. По пути, будет заглядывать во все деревеньки подряд. Раздавать людям письма и собирать их ответы.
Вот так пожилой человек и крутился уже множество лет. Летом ещё ничего. Тепло и, большею частью, сухая погода. Весною и осенью, достаточно часто, льют проливные дожди. Если зарядит надолго, то несколько суток стоит непролазная грязь. Приходиться жить у сельчан, пока грунтовка станет проезжей.
Зимой хуже всего. Ветер, снег и мороз. Рано темнеет и очень легко можно сбиться с пути. Пару раз он плутал по степи до утра и чуть совсем не замёрз. Спасибо кобыла сама вывозила к ближайшей деревне.
В последние годы, вокруг появилось удивительно много волков. Однажды проклятые хищники догнали его низкие сани и чуть не напали на лошадь. Хорошо, что на почте снабдили наганом. Расстрелял все патроны. Убил трёх зверей, а другие отстали.
Слушая пожилого мужчину, парень часто поддакивал и задавал кое-какие вопросы. Хочешь, не хочешь, а проявляй интерес к разговору. Ведь ехать в санях намного приятней, чем топать пешком.
Через какое-то время, парень вспомнил о том крупном селе, о котором сказал старый возница. Оно находилось чуть дальше по тракту, сразу за его деревенькой. Поэтому он сможет добраться почти до нужного места.
Так всё оно и вышло. На малозаметном съезде с дороги, старик притормозил гнедую кобылку. Она вновь перешла на спокойный размеренный шаг.
Григорий пошевелился и внезапно почувствовал, что сильно замёрз. Едва передвигая конечности, он встал на санях. Неловко сошёл на ходу и крикнул курьеру: – Большое спасибо!
Григорий накинул на плечи лямки от «сидора», задубевшего на крепком морозе, и, слегка повозившись, поудобней устроил его на спине. Чуть вдалеке, над широкой равниной стояли тонкие струйки белого дыма. Демобилизованный воин тронулся с места и, увязая в снегу по колена, двинулся в путь.
Возница внимательно посмотрел ему вслед. Старик с облегчением понял, что парень достаточно крепкий и дойдёт до деревни. На всякий случай, курьер перекрестил тощую спину бойца. Затем, хлопнул вожжами и сказал привычное: – Но!
Лошадь тотчас перешла на неспешную рысь. Сани поехали по большому маршруту, проложенному столетье назад.
Чувствуя слабость от сильной контузии, Григорий тащился по засыпанному снегом просёлку. За два часа, он прошагал пять километров. А ведь когда-то давно, он их пробегал, не заметив, всего лишь за сорок минут.
Наконец, он вошёл в родную деревню. Достигнув околицы, Григорий с горечью вспомнил о том, что не являлся сюда более двенадцати лет. С того самого лета, когда он из тихой реки, вытащил утонувшего Витьку.
Солдат стоял, вертел головой и с огромным трудом узнавал всё вокруг. По краям единственной улицы, густо поднялся высокий кустарник. Его голые стебли торчали из белых сугробов, наметённых северным ветром.
Небольшие, кособокие домики выглядели гораздо беднее, чем раньше. Многие избы низко осели, и словно вросли в промёрзшую землю. Кровли из старой соломы провисли и местами чернели сквозь снег.
Найдя дом своей старой матери, Григорий поднялся на небольшое крыльцо. Оно оказалось засыпано свежей порошей до верхней площадки. Боец отряхнул сапоги и постучал кулаком в заиндевевшую дверь.
Не дождавшись ответа, парень толкнул старые доски и шагнул в тёмный низкий проём. Он закрыл за собой толстую створку и, не разуваясь в сенях, протопал внутрь помещения. Посреди низенькой комнатки стояла смутно знакомая, сильно увядшая женщина. Она с сильным испугом смотрела на нежданного гостя.
Мария Фёдоровна очень состарилась. Она стала значительно ниже росточком, чем казалась когда-то. Молодая фигура, крепкой, статной крестьянки, сильно усохла. Теперь она превратилась в тощее старушечье тело.
Мама Григория потеряла несколько передних зубов и стала немного сутулится. Собранные в пучок на затылке, чёрные волосы украсили серебристые пряди. Ветхая простая одежда оказалась под стать нездоровому внешнему облику.
За время отсутствия парня, жизнь в отдалённой деревне не стала ни сытнее, ни легче. Везде царила та нищета, которая помнилась парню в его последний приезд. В тот, что случился лет двенадцать назад.
Как выяснилось немного позднее, строгий отчим Григория, Павел Степанов, не участвовал в Великой войне. Получив три ранения на далёкой Гражданской, бывший конник был списан «в чистую» и остался на родине. Так же, как и мама бойца, он ударно трудился в колхозе.
Всех здоровых мужчин поголовно призвали в советскую армию. Совсем небогатое сельхозпредприятие, пришло в откровенный упадок. Сделали чёрное дело и большие поборы, проводимые во имя Победы. Жившие в тихой деревне, женщины и малые дети старались, как только могли, да всё, казалось, без толку.
Отчим являлся едва ли не единственным мужиком на округу. Он брал на себя самую тяжкую долю работы. Надорвался на бесконечной страде и, немного помаявшись, слёг. В течение месяца Павел Степанов истаял, как свечка и в одночасье ушёл в мир иной.
Сильные засухи постоянно утюжили самарскую область, наполовину занятой степью. Они приносили крестьянам удивительно трудные, а зачастую, голодные годы. Несмотря на такую напасть, младшие дети у матери, каким-то таинственным образом выжили.
С тех пор, как парень их видел, сводные брат и сестра повзрослели, и хорошо подросли. Однако, как и все ребятишки в округе, они оказались худыми и бледными. Григорию сразу же вспомнились немецкие лагеря в фашистской Германии. Плохая кормёжка и нескончаемый труд ещё никогда не шли людям на пользу.
С остальными знакомыми семьями дела обстояли нисколько не лучше. Практически все мужчины и парни, тоже отправились в армию. Большинство сразу сгинули на кровавой войне и не вернулись назад. От многих из них не пришло ни одной, даже самой коротенькой весточки.
Женщины быстро состарились. Умерли от разных болезней и нескончаемой, тяжёлой работы. Малой части «счастливцев» удалось уцелеть на «повторной германской». Однако, за такое «везение» они заплатили чрезвычайно высокую цену. В лучшем случае, люди остались без рук или ног.
По сёлам ходили рассказы, о бедном танкисте, который жутко сгорел в подбитой машине. Он потерял все конечности и превратился, в настоящий обрубок с обуглившейся в огне головой. Таких бедолаг народ называл – «самоварами». Всё в них, в себе. Думает, мучается, сильно страдает и даже не может покончить с собой.
