Так хорошо мы плохо жили

У прошлого есть запах, вкус и цвет,

Стремление учить, влиять и значить,

И только одного, к несчастью, нет —

Возможности себя переиначить.

И. Губерман

Недавно узнал из интернета, что жизнь людей в 1940-70-х годах, о которой я хочу рассказать, уже занесена в раздел «Московские древности». Забавно для человека из «древностей», который помнит ту жизнь, как будто она проходила вчера, ну пусть позавчера. Память хранит отдельные жизненные картинки, которые, как кусочки смальты, лепят мозаичное панно прожитого мной, семьёй, страной. С годами картинок-воспоминаний, к сожалению, становится всё меньше, но зато это самые значительные, самые впечатляющие.

Предлагаю читателю окунуться в советское прошлое, вспомнить, что-то с юмором, что-то с ностальгией, а что-то с сожалением, осуждением или негодованием. Ведь за ХХ век страна неоднократно попадала в серьёзные перипетии, а народу нашему пришлось пережить так много тяжестей и горестей.

Думаю, не лишне сравнить «век нынешний и век минувший» при сползании ныне в болото лжи, лицемерия, цинизма, вопиющей несправедливости, кричащего неравенства, воровства, нарастания агрессивности людей и полицейского произвола. Страна существует теперь по принципу – «пан или пропал». И в положении «пропал» находятся до 30 % населения. А ведь формально, то есть по Конституции, государство наше называется до сих пор «социальным». В минувшем веке тоже существовала ложь, но то была ложь во благо, как призыв стремиться к иллюзорному светлому будущему. Два раза в год демонстрировали мощь страны и единство партии и народа. И на фоне нынешней взаимной ненависти народа и правящей партии ЕР («Партии жуликов и воров») взаимодействие КПСС и народа теперь кажется неразрывным единством.

Так хорошо мы плохо жили

Люди той эпохи. Какими они были? Совсем другими. Проще, отзывчивей, добрее, совестливей, наивней, доверчивей. И, что самое главное, на фоне нынешней эпохи люди были гораздо честней.

Будучи совсем нетребовательными, люди довольствовались тем, что имели, с детской непосредственностью радовались жизни в её самых элементарных проявлениях типа «прошла зима, настало лето, спасибо партии за это». Получали радость от малого, но мечтали о большом. Запрограммированные на иллюзорный коммунизм, якобы уже столь близкий, они существовали в узких рамках дозволенного, «от сих до сих». Целое поколение, впитав с младенчества эти негласно очерченные границы, не роптало, находясь в них. Да и не желало оттуда выйти. О каких-то «правах человека» никто не мог даже помыслить (Европейская конвенция «О защите прав человека» принята в 1950 году).

Принцип безвозвратно ушедшей эпохи – «прежде думай о Родине, а потом о себе» – вероятно, теперь кажется наивным. Новый принцип – «деньги – превыше всего» даёт людям свободу в исполнении желания или мечты, однако, помимо преодоления экономической стеснённости человека, он нередко ведёт к потере высоконравственных качеств. Политика в рамках этого принципа порождает в итоге вопиющую несправедливость. Познав режим государства, в основе которого заложено такое кредо, значительная часть нашего общества, судя по опросам, опять хотела бы в ту ушедшую эпоху.

Появилась ностальгия по тем простым и вечным ценностям, с которыми жили и в которые верили наши соотечественники. Однако непререкаемое убеждение той эпохи – «человек для государства» (а не наоборот) для меня абсолютно неприемлемо, так как оно не признает личности, для него человек – песчинка, понукаемое существо.

Однозначного ответа, где лучше, дать не могу: и там, и тут свои плюсы и минусы.

Надеюсь, что пожилым будет интересно вспомнить ту эпоху, а молодым узнать и сравнить «век нынешний и век минувший».

О жизни москвичей того времени

 
Я помню керосиновую Русь,
Во всех домах гудели керогазы,
Как трудно б ни жилось, я доказать берусь
В помине не было, как ныне, безобразий.
У самовара с грудой пирогов
Мечтали о далёком и красивом,
Не осуждали внутренних «врагов»,
Да, было дело, «пахло керосином».
Воспоминанья нам не повредят,
Мы дружно в ногу шли к заветной цели,
И карточки, и жизнь в очередях,
А веселиться всё-таки умели¹.
 

Жизнь москвичей проходила по-разному. Большинство из них как до, так и после войны жили небогато в коммунальных квартирах. В довоенный период был распространён туберкулёз. Досаждали паразитические насекомые – клопы, реже вши, блохи. Мебель у большинства – деревянная: никаких ДСП ещё нет. А дерево по вкусу древесному жучку. Источенные им участки выглядели как множество черных точек. Это и были входные дырки в извилистые норки жучков. Поэтому при передвижке мебели подчас от неё могли отвалиться куски с древесной трухой.

В особо влажных помещениях плодились мокрицы, тёплые подвалы облюбовали блохи, а клопы водились вместе с людьми на всех жилых этажах. Почему жильцы кардинально не боролись со всей этой живностью? Вероятно, за отсутствием химикатов, и в силу привычки. А привычка, как известно, вторая натура.

Нередко первые этажи домов старой постройки находились на уровне земли или чуть выше. Моя семья жила на первом этаже, в «ключной» 20 квадратных метров комнате бывшей гостиницы «Било», что в центре Москвы². Несмотря на то, что под нами располагалась котельная, в комнате всегда было холодно. Как во многих домах, благодаря старой конструкции отопления горячая вода доставлялась на верхний третий этаж, а затем уже, остывая, опускалась на первый. А раз первый этаж, и тем более над нежилым помещением, то наши постоянные гости – мыши. Мама рассказывала, как однажды заметила крысу около моей коляски, и это побудило отца найти и заделать дыру в стене за батареей в труднодоступном месте. К мышам относились более снисходительно, хотя у нас, как и у других жильцов, стояли мышеловки.

Коммунальные квартиры – это обычно множество комнат по длинному коридору в бывших дореволюционных дешёвых гостиницах, где, вспомните Высоцкого, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». А это значит, что в комнате у каждой семьи в укромном месте – «ночная ваза».

В жилье теснота и скученность. Есть семьи, где 4–5 человек ютятся в комнатке 10–15 кв. м. В таких условиях столы (конечно, раздвижные) или большие старинные сундуки на ночь превращаются в постель. Жизнь в подвалах и полуподвалах – обычное явление. На протяжении всего светового дня потолок там тёмный, и, если не включать свет в подвале, то по полу, как живые, движутся тёмные пятна. Это тени от людей, проходящих наверху по тротуару.

Одна такая семья, тоже из 5 человек, возвратилась из эвакуации в 1946 году, как говорится, «к разбитому корыту». Комната, в которой жили до войны, была занята сестрой жены Молотова. Семья получила полуподвальное помещение – бывший склад – с условием, что самостоятельно сделает ремонт и выведет мышей и крыс. Никаких удобств в полуподвале не было, за водой – к соседям на первый этаж. Но самой большой проблемой стал туалет. Приходилось ходить – теперь это кажется диким и невообразимым! – в общественный туалет на Колхозной (ныне Сухаревской) площади. Каждый из этой семьи мечтал об условиях,

 
Когда там очереди нет,
Вхожу я в общий туалет.
А, ежели приспичила нужда,
Чтоб не мешали мне никто и никогда.
 

Мечты этой семьи сбылись лишь в 1955 году в новой квартире.

* * *

Фото 1. Послевоенное детство

А как жили дети в последние военные и первые послевоенные годы? Период войны наложил свой отпечаток. В играх детей было больше не крикливой резвости и смеха, а молчания и какой-то взрослой, серьёзной сосредоточенности. В основном они были предоставлены самим себе, потому что далеко не каждая семья располагала возможностью кому-то присмотреть за ними. Однако, отсутствие опеки приносило свою пользу. Дети быстро взрослели, становились самостоятельными.

Несколько лет моих детских игр прошли у приятеля в подвальном помещении, где жила его многодетная семья. Так привычно было играть на бетонном полу в душной комнате без окон с низким потолком. В туалет поднимались на первый этаж, где существовали три фанерные кабинки. Изредка там с потолка случались протечки водопроводной воды (к счастью, не канализационной!) с верхнего этажа, и жильцы вынуждены были пользоваться зонтами. А как выглядел наш туалет во время праздничных демонстраций при отсутствии в округе туалетов!

Другой приятель обитал с матерью в комнатке, отгороженной деревянной стеной от большого холла, где прежде располагался гардероб гостиницы. Эта каморка метров в 10–12 с кафельным полом и частично с наклонным потолком (под лестницей) служила пристанищем для двух человек в течение 14 лет до сноса дома в 1962 г.

Семья третьего располагалась в трёх маленьких комнатках, из которых только в одной было окно, выходившее в подворотню. В комнатах почти всегда горел свет, чувствовалась сырость, а летом, ожидая темноты, на стенах сидели комары.

И жизнь даже в таких условиях не была чем-то из ряда вон выходящим. Москвичи 50-х годов не претендовали на лучшее, не ходили по инстанциям, не обращались к депутатам – их почему-то никто не знал, никогда не роптали на правительство. Однако люди надеялись на улучшения, и надежда заметно осуществлялась.

Конечно, существовали семьи, живущие и в других условиях. Дома дореволюционной постройки, коих было значительное количество, отличались размерами лестничных клеток и комфортностью квартир. Пространные комнаты с высокими потолками, с паркетными полами, с большими окнами и толстыми наружными стенами. Интерьер комнат, мебель и убранство не похожи на нынешние.

На кровати горка разноразмерных подушек с затейливой накидкой на них и ковёр или гобелен на стене. На этажерках, полках разнообразные вышивки гладью, болгарским крестом или дырчатые матерчатые салфетки, почему-то называемые «ришелье», на стене радио в виде черной картонной тарелки. По потолку и стенам тянется косичка электропроводки на роликах и в центре комнаты обычно шёлковый абажур с бахромой (люстр ещё нет), направляющий поток света вниз, поэтому под абажуром почти всегда находится стол со скатертью и нередко так называемые венские стулья.

Фото 2. Интерьер жилой комнаты 1950-х годов ⁴

Например, у семьи моего одноклассника была комната в старинном доме с потолком высотой 4 м. Это обстоятельство позволило соорудить угловую антресоль, где устроили спальню. Под потолком посреди комнаты натянули шнуры для сушки белья. Помню, как мать приятеля вешала и снимала белье с помощью длинного шеста, а сын шутил:

– Мам, ты прям как дядя Вася голубей гоняешь.

А голубей москвичи действительно любили, во многих дворах сооружали голубятни. Помните фильм «Прощайте, голуби»? Во время Всемирного молодёжного фестиваля, когда эмблемой служил голубь мира, в местах скопления голубей специально продавали корм. Желающие покупали стопку корма и бросали птицам, которые иногда клевали прямо с ладони.

* * *

Ещё до войны начало воплощаться в жизнь решение правительства о строительстве Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Был брошен клич, чтобы передовые рабочие, в основном победители соцсоревнований, съезжались со всего Союза. Двадцать пять тысяч приехавших начали работу по засыпке останкинских болот и посадке деревьев. Участки под строительство павильонов размечали землемеры лентами и колышками. Все работы выполнялись вручную, кроме подвоза на грузовиках грунта и саженцев деревьев, комли которых с землёй весом до двух тонн сгружались на толстые доски, обмазанные глиной и политые водой. По ним тащили или кантовали к заранее выкопанной яме. И никакой механизации!

Жили рабочие в бараках и палатках все вместе по 14 кроватей в ряд, тумба – одна на двоих, туалет снаружи. Столовые – в отдельных бараках. На длинных дощатых столах обдирный хлеб, ячневая каша, кисель, растворяемый из плиток. «Ешь – не хочу!»

День начинался с политинформации или планёрки. Нормировщик отслеживал выполнение норм и общую выработку. На собрании регулярно оглашались процент выполнения и занимаемое бригадой место. На мизерную зарплату тогда не обращали никакого внимания, работа выполнялась на огромном энтузиазме молодёжи, общем оптимистическом настрое на цель, за результатами достижения которой следила вся страна. По вечерам сходились на танцы под гармонь или в песенный коллектив. Перед сном обязательный обход всех бараков начальником участка и представителем НКВД. Им рабочие задавали вопросы и высказывали пожелания.

Вероятно, для большей торжественности километров за пять до ВСХВ в начале 1-й Мещанской улицы (проспект Мира) были сооружены две колонны с фонарями и надписью «1939. Всесоюзная сельскохозяйственная выставка».

Фото 3. Колонна в начале пр. Мира с надписью и фонарем

И вот, наконец, открытие ВСХВ 1 августа 1939 года – событие, отражённое даже в кинофильмах. К нему неподалёку от главного (прежнего) входа смонтировали возвращённую с Всемирной выставки (Экспо-37) скульптуру В. Мухиной «Рабочий и колхозница», но возведённую на пьедестале в три раза ниже, чем в Берлине (как возмущалась автор, «на пенёк поставили»).

В 1941 году выставка проработала только месяц. В дни войны она служила площадкой для зенитных батарей, защищающих Москву.

После войны ВСХВ открылась в 1954 году, тогда я впервые побывал на ней. Даже для нас, москвичей, живших всё-таки немного лучше, чем в провинции, ВСХВ оказалась островком другой жизни – жизни яркой, эффектной, идиллически изобильной продуктами и товарами, островком яркого света, красоты и чистоты. В то время павильоны выставки, их внешний вид отображали собой архитектуру Союзных республик. Экспонатами служила продукция, производимая в каждой из них. Остались в памяти натёртые до блеска фрукты и овощи огромных размеров, вероятно, отобранные по их идеальной форме и расцветке. Они были разложены горами на полу прямо у ног экскурсантов. Белое освещение от новых для того времени ламп дневного света и необыкновенная для русского человека и даже для москвича ухоженность и чистота – всё это оставляло впечатление праздника и нежелание возвращаться домой в полутёмный (с одиночными лампами накаливания на проводах) город с обшарпанными со времени войны фасадами домов.

* * *

Всем известно, что в годы войны на тяжёлой мужской заводской работе трудились подростки, а проще говоря, мальчишки. Один из таких поступил на завод АРЕМЗ. Его работа заключалась в испытании коробок скоростей трёхтонных грузовиков. Испытав очередную тяжёлую металлическую коробку, он отбраковывал негодную с помощью ручного подъёмника. Помимо этого, в обязанности входило большой болванкой забить вал в подшипник и шпонку в вал. Коробки подавались по рельсам, и мальчишке при его невысоком росте приходилось подставлять под ноги деревянный брус. За свою трудоёмкую и ответственную работу он обеспечивался продуктовой карточкой высшей категории. Однако, как-то случилось, что за два опоздания на 5-10 минут парнишку прилюдно судили в кинотеатре «Родина», что на Семёновской площади, и постановили давать в течение полугода продуктовую карточку второй категории и удерживать четверть от зарплаты. А мальчишке-

то только 14,5 лет, но поблажек не было.

Рядом с ним трудились сироты, вывезенные из блокадного Ленинграда, в большинстве своём серьёзно больные. Так, 18-летнего Серёжу шатало от слабости, но других мужчин просто не было. Получив свой хлеб, Серёжа съедал его в первой половине дня. Заметив это, начальник цеха поставил его на бесплатные обеды, но тот по-прежнему был всегда голоден, еле таскал ноги и вскоре умер.

В течение нескольких послевоенных лет на ремонтно-

строительных работах в Москве можно было встретить пленных немцев. Проходя мимо, я обращал внимание на их радушные взгляды. Некоторые улыбались, вероятно, вспомнив своего такого же белобрысого сына.

 
И ушёл сорок шестой, голодный, муторный,
Он от горя, слёз людских ослеп.
Голос Левитана в репродукторе
«Об отмене карточек на хлеб»¹.
 

В 1947 году отменили карточки, и прошло снижение цен, однако к покупательскому буму это не привело, так как произошла и девальвация – значительное понижение курса рубля. Оно затронуло в основном зажиточных. На жизни народа отразилось повышение налогов и введение госзаймов, называемых «добровольными», а в действительности обязательными минимум на месячную зарплату. Довоенные займы тоже конвертировались. Невысокий уровень жизни ещё более понизился. У народа осталось впечатление, что его «надули». Стремясь «выкрутиться» из тяжёлого положения, люди стали «ловчить», что приводило к уголовным наказаниям за «попытки подрыва денежной реформы».

На витринах центральных магазинов появились новые продукты, в частности эмалированные бадьи с черной икрой: зернистой, ястычной и паюсной. Магазины-гастрономы, такие как «Елисеевский», магазины на Арбате, Кузнецком мосту, в Петровском пассаже и другие, отличались богатством и даже помпезностью убранства: высокие потолки, огромные витиеватые люстры, зеркала и картины на стенах. Угловые стеклянные прилавки, горы консервных банок с крабами, красной и черной икрой. А как красиво и аккуратно выложены конфеты на вазах, банки консервов, мучная выпечка!

Фото 4. Витрина магазина на ул. Горького. 1947 г., Москва ⁵

Событием стала уличная продажа мороженого из белого нагрудного ящика, висевшего на шее продавщицы. Они обычно расхаживали по паркам, рынкам, электричкам. Холод поддерживался «сухим льдом» – углекислотой. Помню, как впервые мне купил отец мороженое: продавщица разрезала пачку пополам и затем ещё пополам – целая стоила слишком дорого. Как-то раз мальчишкой, почти прильнув к прилавку, я долго разглядывал витрину с пирожными, заворожённый их разнообразием, красотой и количеством.

Спустя год все это якобы изобилие продуктов оказалось показухой центральных магазинов. Эйфория быстро прошла из-за засухи 1946-47-х годов. Возник дефицит основных продуктов: муки, круп, сахара. Даже за хлебом люди выстаивали очереди с раннего утра. Снижение цен оказалось бесполезным, так как в стране товаров было немного (дефицит).

Фото 5. Гастроном № 2. 1947 г., Москва, Арбат.

«Широкий» ассортимент того времени ⁶

Особенно трудно жилось в провинции. По всей стране, как и в Подмосковье, мальчишки часто ходили по железнодорожному полотну собирать выпавший из вагонов уголь, чтобы затем обменять его на хлеб. И, голод не тётка, – приходилось и подворовывать. Например, исподтишка скидывать подмороженную картошку или свёклу с открытых платформ невзначай остановившихся товарных поездов. Конечно, гонялась вооружённая охрана, но до стрельбы обычно не доходило. Со времени войны у людей ещё не исчезла черта сострадательности. Сброшенная картошка или свёкла размораживалась в костре и чуть подпекалась, пока мальчишки изготавливали самодельные ножи. Для этого найденную на полотне проволоку клали на рельсы, чтобы расплющилась под колёсами проходящего поезда. Ножами очищали корнеплоды, резали и почти сырыми с удовольствием клали в рот под занимательные мальчишечьи байки.

Сегодня, наверное, удивит и то, что мука продавалась только два раза в год к праздникам по 3 кг в «одни руки». Чтобы получить её, надо было отстоять в очереди несколько часов. Но каким вкусным казалось всё испечённое из этой муки:

 
Помню, как все радовались очень:
Цены твёрдые, пускай лимит пока.
Помню, мы выстаивали очередь
С бабушкой весь день. Но есть мука! ¹
 

Именно, стоя в длинных уличных очередях, бросалось в глаза однообразие цветовой гаммы одежды москвичей. Люди в неброских одеяниях, почему-то преимущественно серо-чёрных цветов, в платках, валенках, галошах. И конечно, с номерами, написанными химическим карандашом на ладонях. Нередко какой-либо активист затевал перекличку, старые номера переписывались на новые, и, если ты отсутствовал в этот момент, значит, «проворонил» очередь. Однако, никто не возмущался, режим давно подавил в людях возможность иметь собственное суждение и чему-либо возмущаться. Очередь двигалась медленно и молчаливо. Люди лишь изредка перебрасывались словами.

За любым продуктом в магазине нужно было выстоять две очереди. Первая – в кассу. Кассовые аппараты были дореволюционными, большущими, механическими (фото 6), в которых при вращении рукояти кассиром слышалось, как внутри приходят в зацепление и передвигаются множество штырьков (как в арифмометре «Феликс»).

Фото 6

Вторая очередь – к продавцу. Чеки выбивали на определенный вес, поэтому продавец скрупулезно, с довесками, отвешивал требуемые 100, 200 или 300 г. Много не брали – холодильников не было. При покупке сыра или колбасы продавец спрашивал: «Вам порезать?» – и при согласии покупателя аккуратно длинным ножом нарезал покупку тонкими пластинами. Представляете, сколько надо выстоять очередей и затратить времени, если покупаешь продукты в разных отделах, например, молоко, мясо, хлеб и фрукты.

Фото 7. Очереди за мукой были раза в три длиннее

Магазинов и даже продовольственных было крайне мало (партия считала, что люди должны работать на заводах и в колхозах, а не быть торгашами), что вело к длинным очередям.

Полвечера – за покупками, полвечера – у плиты. И работали шесть дней в неделю, и по восемь часов, плюс время в дороге на работу и обратно. Хорошо, что телевизоров ещё не было. А то как бы?

Интересно, что бутылки с вином или водкой продавцы непременно оборачивали (не заворачивали!) листом бумаги. Зачем? Не знаю! То ли для приличия «не подумали бы, что пьяница несёт», то ли чтобы из руки не выскользнула.

За исключением плиток шоколада, дорогих шоколадных конфет и ещё небольшого количества видов, все продукты продавались на развес. Вручную продавец заворачивал бумажный кулёк (конический пакет), в него насыпались крупы, конфеты, печенье и всё остальное. Молоко в 40-х годах тоже продавалось на розлив. Продавщица стояла перед большим бидоном литров на 50 и цилиндрическим литровым половником из своего бидона переливала молоко в бидончики покупателей. Позже молоко, кефир, ацидофилин стали продавать в бутылках с широким горлышком, причем за отсутствием фольги наверху горлышка существовал уступчик, на котором лежала картонная крышка.

Пиво в те же годы продавалось в пивных «забегаловках», причем продавец дожидался пока в кружке осядет пена. В розлив продавались и соки. Ни у кого не возникало мыслей, что кто-то, где-то, что-то разбавит. Мошенничество и воровство в торговой сети изредка возникало, однако, в отличие от нынешнего времени, в небольших масштабах и тщательно скрывалось. Пойманные на махинациях наказывались по суду, о чем сообщалось в печати.

В 1950-е годы зажиточные москвичи, гурманы молочных продуктов пользовались услугой селян по доставке почти парного молока прямо до дверей своей квартиры.

Фото 8. Селяне на улицах Москвы

Интересен был метод продажи развесного сливочного масла. Поставлялось оно в продмаги огромными кубами (см 50×50×50) в пергаментной бумаге. Продавец, развернув её, на виду у покупателей тщательно соскабливал длинным ножом поверхностный, якобы уже не свежий, слой масла с каждой стороны куба и удалял его. Даты выработки и сроки реализации продуктов, даже молочных, никто не указывал и не спрашивал. В сроках не было необходимости, так как производство и потребление было поточным, ничего не залеживалось, во всем был дефицит. Но никакая химия не добавлялась в продукты (незабываемый запах варёных колбас!). По стране жёстко действовали ГОСТы.

«А как же полиэтиленовые пакеты и сумки?» – удивитесь вы. Пакеты были бумажные, а распространённым видом сумок служили «авоськи» – сетки из тонких шнуров. Удобно, положил в карман и идёшь по делам. Удивляет название? Дело в том, что при повальном дефиците нужную вещь можно было приобрести только по принципу «Авось что-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь и попадётся».

А сами полиэтиленовые пакеты появились в 70-е годы и поначалу стоили как несколько коробок спичек. Поэтому нередко в семьях их опять пускали в оборот; мыли и сушили.

Такие товары, как махорка, трепанги, крабы, сахарин, разливное суфле⁷, колотый сахар или сахар головками, теперь не известны. Майонез, кетчуп, апельсины и бананы, наоборот, в то время только начали появляться, а мандарины получали только дети в новогодних подарках.

Фото 9

С передвижных тележек и из автоматов можно было купить стакан газированной воды без сиропа за 1 коп. (негазированной не было) или с любым из трех разных сиропов – за 3 коп. Натуральных! Сейчас даже трудно поверить, что пили сырую воду прямо из водопровода. Помимо воды на видных местах в магазинах и метро, где не создавались помехи проходу пассажиров, торговали соками: яблочным, томатным и апельсиновым. Пили из общих стеклянных гранёных стаканов, которые ополаскивал продавец. Подцепить болезнь? – Такой мысли ни у кого не возникало (фото 9).

Несколько слов о другой торговле. Высшая партийная номенклатура обслуживалась в закрытых магазинах, которые санкционировал ещё Ленин. А вот низшая чиновная братия и те граждане, кто по знакомству, а кто по принципу «я тебе – ты мне» заходили в магазины с «чёрного хода». Торговля импортными товарами в основном сосредотачивалась в магазинах «Берёзка», в которых тот, кто поработал за границей, мог обзавестись «эксклюзивом», но не любым. Даже здесь существовала градация по строю государства, в котором работал. Товары капстран котировались, конечно, гораздо выше.

Интересен тогдашний жаргон. Одна сторона товар «выкидывала или выбрасывала» (то бишь продавала), а другая – брала или доставала (то бишь покупала). Ещё существовали прежде часто употребляемые слова: «справить», то есть что-нибудь пошить (изготовить) на заказ к знаменательному дню и «разжиться», то есть приобрести то, чего у большинства не было, разбогатеть.

Об общепите. В столовых обслуживали официанты, столы накрыты настоящими льняными белыми скатертями, и в центре каждого – тарелка с бесплатным хлебом (такой порядок существовал до неурожайного 1963 г.). Помню, цыгане сполна пользовались этим. Помимо столовых существовали «забегаловки» (рюмочные по-нынешнему), куда можно было забежать после работы и «пропустить» стопку-другую. Нормой для большинства мужиков считалось «сто грамм и кружка пива».

А как было с питанием вообще? Что люди ели, какую пищу готовили в семье сами, а какую покупали? С военного времени пища, как и еда, стали носить сакральный характер. Неурожайный 1946 и трудные последующие годы вынуждали не оставлять без внимания заботы о пище. Постоянно приходилось на чём-то выгадывать, что-то где-то доставать, кому-то посылать, откуда-то привозить. Горожане в те годы получали наделы земли под огород, в основном под картошку. Осенью её привозили в свою городскую комнату. А где хранить? Кто где изловчится. Но чаще под столом! Сбивали четыре ножки стола фанерой с проёмом наверху – вот и ящик готов. В продмагах – неширокий выбор продуктов, однако качество их, запах и вкус всегда отличные, ведь продукты натуральные по строго соблюдаемым ГОСТам, без каких-либо добавок. Иностранцы зачастую приезжали за нашими сырами, зная их высокое качество и дешевизну.

* * *

В конце 1950-х годов начало ослабевать военное и репрессивное напряжение. Москвичи становились более открытыми и общительными. Соседки обменивались новостями обычно на кухнях, где стояли несколько 4-хконфорочных газовых плит на весь коммунальный этаж. Благодаря этому домА жили единым организмом. Жильцы знали всех и обо всем, происходящем в доме. Газом снабдили Москву в 1951 году, вот было радости! До газовых плит каждая семья имела столик с керосинкой для приготовления пищи, позже – с примусом или керогазом. В военные годы использовались русские печи.

В убогих комнатушках коммуналок стали собираться застолья. В ожидании гостей пекли пироги. Для выпечки пользовалось успехом так называемое «чудо» – мелкая широкая алюминиевая кастрюля с цилиндрическим отверстием в центре. На столе – обязательно водка – «белая головка» (цвет сургуча упаковки) и какое-либо из наших советских вин: кинзмараули, алабашлы, саперави или гурджуани. О салате «Оливье» ещё никто не знал. «Гвоздём программы» была треска под маринадом, а также традиционные: винегрет, жареная картошка и селёдка, но не «под шубой», а просто с луком кружочками и маслом, колбаса и икра.

Особенно приятно вспомнить тёплые, почти семейные взаимоотношения между соседями, особенно женщинами. Заходили друг к другу по любому поводу: советовались, занимали деньги, обращались по мелочам:

– Клаша, масло у меня кончилось, вот полей, пожалуйста, в селёдку.

или

– Гала, дай луковичку (спички), купить забыла.

Пользовался успехом «чайный гриб» – напиток, настаиваемый в 3-хлитровых банках. Зимой при дефиците овощей и фруктов нередко проращивалась луковица с целью получить зелёные ростки.

Фото 10. Ф. Кубарев. УТРО. 1957 г.

Появился телевизор КВН-49 с большой «линзой», в которую заливалась дистиллированная вода. Часто приобретение его случалось лишь в одной из нескольких семей коммунальной квартиры – самой зажиточной. А остальные, заранее спросив разрешение, со своими стульями тихо стекались на просмотр какого-либо желанного фильма.

Ну, а в обстановке застолья, нередко устраиваемого и такого радостного в те времена, как не спеть в хорошей компании всеми любимые до и послевоенные песни. Жизнь стала приходить в норму, если таковой считать однообразную жизнь с каждодневными заботами о хлебе насущном.

А как мылись и обстирывались? Стиральные машины, как пятиэтажки и холодильники, на потоке производства ещё не стояли. Подавляющее большинство москвичей мылось в банях, причём в 1940-е годы женщины, приходили со своими тазами (в качестве шаек). Представляете, молчаливая очередь человек в 20–30 закутанных в платки женщин с тазами?

Посещение бани проходило нечасто, 2–4 раза в месяц. В основном по воскресениям, так как люди работали по 8 часов в день, включая субботу. Уходило на баню 4–5 часов, чтобы добраться туда и обратно, выстоять очередь, раздеться, одеться, найти 1–2 незанятые шайки и помыться. При входе в баню семья делилась на две очереди – в мужское и женское отделения, причём могло быть и по две очереди в каждом отделении. В одной те, кто претендовал на получение крошечного (на один раз) кусочка коричневого мыла, в другой те, кто пришёл со своим «помывочным» припасом. Время от времени слышался голос банщицы:

– Один без мыла, пройдите.

Забавно? Зато дёшево. Очереди? Ну, а как без них? Они были всегда и везде, это наше родное и только советское, как говорили приехавшие из-за границы.

Стиркой семейного белья обычно занимались на кухне, благо в коммунальных квартирах она была большой. Стирали вручную на гофрированной доске в корыте, белое белье кипятили в баках-выварках. Однако работающие женщины чаще всего постельное белье сдавали в прачечную. Это было недорого. А если уж ты совсем экономный, сдавай белье на стирку в так называемую «сетку», а суши и гладь самостоятельно дома. Сдаваемое «в сетку» белье загружалось в одну или две большие сетчатые сумки, поверху завязываемые на узел. Такое белье в машинах стиралось и отжималось скопом. Из сетки клиент получал белье ещё влажным. Но всегда и везде очереди: и при сдаче белья, и при получении (на час-полтора).