Книга обиды
«Ох, – прерывает меня, иронизируя, мой друг-порнограф, уплетая салат, – наш мизантроп опять начал вдаваться в свою селекционную теорию. Вот не было б меня, кто б тебя останавливал?»
«А зачем меня останавливать?» – начинаю я хрустеть сырными крекерами, запивая те газировкой.
«А затем, что если тебе позволить и дальше распространяться на эту тему, ты под конец оставишь не золотой миллиард, а в лучшем случае финишируешь с золотой сотней!» – умолкнув, хрустит он салатом с морковью и капустой, сбрызнутыми растительным маслом и лимонным соком.
«Ну, что верно, то верно,» – пожимаю я плечами.
После съёмок мы решили продолжить мою для писателя экскурсию тем, что заскочили в кафе, которое находилось неподалёку от того белого ангара, пару часов назад гремевшего тяжёлым роком вперемежку со стонами. Я; собственно, – писатель, мой друг-режиссёр, парень-актёр, девушка-актриса и один из операторов.
Сидим на диванах и болтаем о том, о сём, хрустим салатами и прочими закусками, отправляем в зевы наших ртов канапе на шпажках, обращая мясо дичи, рыбы, мягкие сыры и овощи с фруктами в густую полусухую кашицу, которую сложно проглотить. Проталкиваем эти комья газировкой, водой и вином дальше по горлу и чувствуем, как этот распирающий наши гортани ком ползёт медленно по пищеводу вниз. Пьём и пьём, пока не испытываем облегчение от того, что этот обслюнявленный и частично переваренный сгусток плохо пережёванной пищи канул в кислотно-щелочную Лету наших желудков.
«Ты ещё скажи, что не согласен со мной! – говорю я – Сам, пока те двое миловались под “Rammstein”, гундел о своих этих достойных и недостойных, тупых и умных!» – я продолжаю жевать, попивая колу, истирая эмаль зубов от непреодолимого желания поскрипеть челюстями.
«Да нет, согласен. Абсолютно. Но надо ж мне как-то над тобой поизгаляться, согласись, – хохотнул мой друг. – Но вот знаешь, в чём загвоздка?»
«И в чём же?»
Кроме писателя, увлечённо следившего за сутью нашего диалога, нас как будто бы никто не слушал. Все ели и пили. С особым аппетитом, конечно же, девушка-актриса, не евшая, бедняжка, почти двое суток, дабы её кишечник был полностью чист перед съёмками. Есть, бесспорно, и такие жанры, в которых актрис заставляют есть как можно больше за пять-шесть часов перед началом сцены; порой это бывает и что-нибудь сильно просроченное, дабы в желудках у них всё забурлило; но чаще всего это – пища, богатая клетчаткой, дабы гадостность конечного ролика была максимальной. И на таковую продукцию существует свой спрос…
«Нюанс в том, что зефирка тебя может легко обмануть».
«Во-во! – подключается к разговору парень-актёр, выпрямившись на диване и дожёвывая курицу с ананасами. – Ты ж не можешь, – вытирает он блестящие от жира губы салфеткой, – точно предсказать всё то, что произойдёт в жизни того или иного маленького подонка, так ведь?»
«Ну да, ты прав, – соглашаюсь я. – Возьми хоть меня: мой манифест по своей сути исключает существование даже своего создателя, то есть меня».
«Ха! – попивая мартини, восклицает довольный актёр. – Вот видишь!»
«М-да… – Мой друг, наевшись, пресыщенно разваливается на диване. – Всё-таки зефирка не состоятельна как гуманитарный оракул».
Последовал мимолётный сеанс общего похихикивания.
«Диалектически это похоже на парадокс путешествия во времени в прошлое,» – подключается к обсуждению писатель.
«Чё?» – недоумевает актёр.
«Тебе бы книжек каких почитать,» – говорю я ему.
«А при чём тут путешествия во времени?» – не унимается актёр.
Писатель чуть смущён. Я же вздыхаю и говорю: «При том, что так как я и сам был неидеален в детстве, то, по моей теории, и меня нужно было тут же придушить, чтобы уничтожить порочный ген. И если бы господа, исполняющие таковые общественные работы…»
«Общественная работа душить детей?» – ехидно вклинивается актёр.
«Ну да, душить детей, – улыбаюсь я этому забавному скотству. – А что?»
«Да ваще ничё? Я в восторге,» – машет он головой и лыбится без тени сарказма, однако.
«Ну так вот, с твоего позволения: если бы меня задушили, потому что в детстве я был ещё той сволочью, то некому было бы создать эту концепцию. Следовательно, если бы её не было, то и прецедента удушения моего тоже бы не было».
«А-а-а, ну да, – кивает он – а значит, если тебя никто не удушил, ты создаёшь эту самую концепцию, по которой тебя должны были бы удушить».
«Да».
«Не-не! – прожевав, говорит оператор, сидящий рядом с актрисой. – Как бы тебя могли удушить, если концепция эта, по которой это возможно, ещё тобой не создана, потому что ты ещё маленький непослушный пиздюк?»
«Чёрт, – подумав, говорю я, – а ведь правда. Тут даже и парадокса никакого не будет. Меня априори никто не удушит».
«Так а и в чём тогда аналогия с путешествиями во времени? – продолжает спорить актёр. – Если тут нет парадокса, значит, и аналогии с этим самым парадоксом быть не может».
«Да, теперь вижу, что и я был не прав,» – соглашается писатель, догрызая яблоко.
«А всё же: что за парадокс?» – спрашивает актёр у писателя.
«М… ну, например, я нахожусь в каком-то моменте времени, – начинает писатель, – который условно считается настоящим…»
«А почему он считается настоящим лишь условно?» – спрашивает актёр.
«Потому что так называемое настоящее – это абстракция, поскольку настоящий момент времени по своей протяжённости мгновенен. По своей сути настоящего просто не существует. Но и будущий момент времени – тоже абстракция, но мы же представляем будущее как более обширный пласт, некий глобальный прогноз долженствующих произойти действий. Но получается, этих самых действий на данный момент нет, следовательно, они не существуют, как и настоящее, которое отрицается с тем основанием, что оно незаметно и неустановимо из-за своей мимолётности. Получается, если настоящего просто нет, то будущее сразу перетекает в состояние прошлого. Ведь начало нашего разговора о времени уже можно считать прошлым, ведь так? Так. Значит, будущее сразу становится прошлым, но если будущего как такового нет, то что тогда становится прошлым?»
«Что?» – спрашивает актёр с интересом.
«А вот я не знаю. – Писатель разводит руками. – Можно, конечно сказать, что и настоящее, и будущее – это лишь разные состояния прошлого, но если будущего не существует, как, собственно, и настоящего… но… нет, настоящее существует, но нами оно не уловимо, но всё равно, раз мы существуем, значит и настоящее есть. И это настоящее синхронно с моими последними словами, которые тут же становятся частью прошлого. Поэтому многие придерживаются концепции стрелы времени, где наконечником является как раз таки это настоящее, а древко – прошлое. Поэтому, вследствие того, что настоящее непостоянно и непрерывно изменяется, его и называют условным настоящим».
«Пр-р-р-у, так, ладно – таращит глаза актёр, пожимая губами. – А что с парадоксом-то?»
«А парадокс в том, что, например, я, находясь в настоящем – условном (он поднимает указательный палец в знак нота-бене) – перемещаюсь во времени в прошлое. И, например, застаю какой-то исторический период, в который меня просто не могло быть, следовательно, я на него своим в нём существованием как-то повлияю, то есть вся причинно-следственная связь абсолютно изменится по своей структуре, и той причинно-следственной связи, которая привела к тому, что мне удалось переместиться в прошлое, уже нет. Значит, есть вероятность того, что при этой причинно-следственной связи-штрих я не смогу переместиться в прошлое из того условного настоящего. А если я не смогу этого сделать, значит, меня и не будет в том прошлом, следовательно, не переместившись в прошлое, я не изменю первоначальной причинно-следственной связи, приведшей к моему путешествию, а значит, она останется той изначальной, при которой путешествие во времени мне удалось, а значит, я перемещаюсь, изменяю ход событий истории, что, велика вероятность, исключает возможность этого самого перемещения. В общем уроборос, замкнутый круг».
«А если… если… если… – задумывается актёр, потирая подбородок, в то время как все остальные едят и пьют, наблюдая за разгорающимся спором. – А если… А вот! Но ведь есть вероятность, что моё путешествие нисколько не изменит причинно-следственную связь, значит, в том прошлом, ну для меня, получается, будущем, я смогу совершить это самое путешествие, так?»
«Мм… – писатель поджимает губы, хмуря брови, обдумывая ответ. – Есть вероятность, но не в том контексте. Есть версия, что при путешествии в прошлое, реальность, вектор, разветвляется, то есть появляется реальность-двойник, параллельная реальность. Получается, что есть та действительность, где путешествия не состоялось, и та, где оно состоялось. Но опять же эта вторая реальность, где путешествие случилось, уничтожается тут же из-за как раз таки этого парадокса, потому что если мы перемещаемся в прошлое, значит, мы становимся частью этого прошлого и дальнейшие события совершаются сообразно с нашим появлением, но! Мы-то путешествовали из настоящего, которое имело свой вид при том условии, что нас в прошлом не было никогда, значит, оказываясь в прошлом, мы прямо влияем на ту ситуацию, при которой мы начали своё путешествие, а значит, и в прошлое мы отправляемся сообразными с теми изменениями, которые мы уже произвели своим путешествием, но как бы мы могли эти изменения произвести, если нашего путешествия в условном настоящем ещё не было? Есть мнение, что мы никак не смогли бы произвести на нас-будущих-условно-настоящих никаких воздействий своим путешествием вследствие волнового эффекта, то есть пространство-время само бы сгладило те искажения, которые бы мы произвели, но при том условии, что мы бы вернулись обратно в будущее-условное-настоящее».
Пока писатель всё это говорил, мы, все остальные, озадаченно поглядывали на него, переключив своё внимание с еды и напитков.
«То есть путешествия в будущее возможны?» – спрашивает актёр.
«Да, но в один конец».
«А почему?»
«Потому что как только мы окажемся в будущем, оно для нас станет уже не будущем, а настоящим. А то настоящее, откуда мы начали свой путь, станет прошлым, а в прошлое путешествовать нельзя по тем причинам, которые я уже сказал».
«Ну да, – согласился актёр. – А таким путешествием мы никак не будем влиять на ход событий?»
«Нет, потому что мы просто исчезнем для истории на какой-то промежуток времени и просто затем появимся спустя, может, годы или века. По сути, мы лишь исказим или, лучше, прорвём пространство-время и окажемся в ином пространстве-времени, согласно декартовой системе координат с добавлением четвёртого измерения – времени. Но это возможно только при условии уже готового сценария развития нашей Вселенной, то есть стрелы времени: согласно этой теории, конец света уже произошёл, а мы-настоящие лишь, перетекая из уже готовых состояний, приближаемся к нему. Своего рода неофатализм, основанный на естественных науках, а не на религии».
«Апокалипсис или великий Армагеддон со вселенским взрывом? – уточняет оператор, поглаживающий под столом коленку актрисы.
«Ну-у… – задумался писатель. – Это тривиальная трактовка конца света, библейская. Вообще слово “апокалипсис” переводится как “откровение”. Вот. А не конец всему, как все привыкли считать. Конец всего так и называется – “конец света”. И никаких всадников не будет, я полагаю, вы это все понимаете. Самые популярные сценарии таковы: одни утверждают, что когда-нибудь погаснут все солнца и все звёзды, и тогда жизнь во Вселенной прекратит своё существование. Но это спорно. Иные говорят о том, что в дальнейшем концентрация тёмной энергии настолько станет доминирующей над концентрацией тёмной материи…»
«Мм… боюсь спросить: а что такое тёмная материя и энергия?» – говорю я, заскучавший от своего долгого молчания.
«Если кратко…»
«Вот да! Нам лучше кратко,» – восклицает мой друг-режиссёр, видно, уже утомившийся от затянувшегося естественнонаучного монолога.
«Тёмная материя, – отвечает писатель, – это материя, движущая всеми созидательными процессами в этом мире, например, процесс гравитации – это целеполагание тёмной материи. Ещё Ньютон писал, кажется, что есть сила притягивающая и отталкивающая, вот отталкивающая – это тёмная энергия, она заведует разрушением. Если я сейчас уроню этот стеклянный стакан на пол и он разобьётся, это будет обыденным проявлением тёмной энергии».
«А почему эти обе энергии называются “тёмными”, – интересуется девушка-актриса, покусывая зубочистку.
«В то время, когда о наличии этих сил учёные могли лишь подозревать, они не догадывались, что собой представляют эти силы, поэтому их загадочность и таинственная природа и сподвигла к такому именованию».
«Мм…» – кивает, будто бы вникнув, девушка, начав посасывать клубничный коктейль, только что принесённый официантом.
«Так вот: если превысит тёмная энергия и тёмная материя уже не сможет уравновешивать её воздействие на тела, то эти самые тела так отдалятся друг от друга, что перестанут как-либо взаимовлиять и просто остановятся – это будет великим вселенским сном».
«А если перевесит тёмная материя?» – накидывает вопросы мой друг-порнограф.
«А вот здесь и вовсе всё сродни фантастике Брэдбери: некоторые считают, что если во Вселенной больше станет тёмной материи, то космические сверхмассивные тела, то есть планеты, спутники и прочие – все станут крутиться в обратную сторону, за чем воспоследует и обратный ход времени, то есть время станет идти вспять. Вот тот, мной упомянутый стакан, который разбился в одной из параллельных реальностей, вновь обретёт свою целостность при условии того, что начнётся процесс Большого Сжатия – по аналогии с Большим Взрывом».
«А что будет в конце?» – говорит оператор.
«А в конце Вселенная просто ужмётся обратно в сингулярность, бесконечно малую точку, из которой, кстати, по версии учёных, взорвётся новая Вселенная. То есть они считают, что до нашей Вселенной была какая-то другая Вселенная, которая ужалась в эту сингулярность, а затем произошёл уже тот Большой Взрыв, из коего выхлестнулось наше четырёхмерное мироздание. Очень может быть, что та протовселенная была аналогичной нашей, а возможно, и нет. Возможно, она состояла из трёх измерений или пяти».
«Погоди, – встревает актёр, – но наш мир ведь тоже трёхмерный!»
«Не-ет-нет, – снисходительно улыбается писатель, – это великое заблуждение. Ещё Эйнштейн провозгласил, что пространство и время неразделимы, из чего следует, что к уже известным тогда и догматическим пространственным измерениям длины, ширины и глубины необходимо добавить четвёртое измерение времени. Ведь ты не будешь отрицать того, что в разный период времени какой-либо предмет имеет различные свойства, значит, чтобы процесс осознания и понимания был полным, просто необходимо учитывать временно́й показатель. Например, если я сейчас схвачу этот уже знаменитый стеклянный стакан и брошу в сторону той стены, то в некотором количестве временных отрезков, или временных координат, он будет цел. Но когда-нибудь его целостность пошатнётся наличием на его пути стены. И чтобы познать путь этого стакана абсолютно, мне придётся прибегнуть не только к декартовой афинной системе координат в её традиционном смысле, но плюс к тому учесть то, что в различные промежутки времени этот стакан имел разные состояния целостности».
«Офигеть,» – качает головой потрясённый услышанным актёр, хоть и утомлённый болтовнёй писателя.
«И кстати, кинотеатры, обещающие зрителями кино с эффектом 4D, – продолжает тот, – должны, по логике вещей, гарантировать путешествия как раз таки во времени, потому что запах, который они выставляют за четвёртое измерение, – не более чем фикция для привлечения ничего в это не смыслящей публики».
«А 5D?» – спрашивает мой друг-режиссёр.
«А это вообще не мыслимо в рамках нашей Вселенной,» – отвечает писатель.
«Вон оно что, – говорит режиссёр. – Значит, о 7D и заикаться не стоит – посмеивается он».
«М-да, всё-таки чтоб это всё знать, нужно много читать, но когда мне всё это делать? А? Вот ты мне скажи, – обращается актёр к порнографу, – могу я столько же знать, как и вот… вот он, – поколебавшись, парень-актёр кивнул в сторону писателя, – Где мне взять столько времени и сил, чтоб прочесть это всё и осмыслить? А я хочу! Хочу, понимаешь! – он пристально уставился на моего друга, создателя фильмов для взрослых, и обращался сейчас только к нему».
«А я-то тут при чём? – ошарашенно говорит режиссёр. – Я читать тебе, что ли, запрещаю? Или ты мозги вместе со спермой на лица актрис спускаешь и постепенно тупеешь?!»
«Ой, ну вот к столу! – возмущаюсь я. – Люди ж едят вообще-то!»
«Ну знаешь ли, мы тоже едим, – ёрничает девушка-актриса, – и заметь, я сейчас не о фуршете говорю».
Оператор заулыбался, осторожно глянув на девушку.
«Вот спасибо за умный каламбур,» – отвечаю я на её издёвку, состроив гримасу.
«Мне казалось, что ты-то у нас с сильным желудком,» – продолжает она.
«Ну не то, что некоторые твои напарницы! И вообще, ты чего взъелась-то? Я, конечно, понимаю, что это ещё то удовольствие: глотать эту пакость, но…» – завис я на половине фразы.
«Но! Нашёлся умник!» – Она вдруг осеклась, откинулась на спинку дивана и уже спокойно продолжила: «Эх, ладно, извини, это я чего-то сегодня какая-то злая, устала, наверное. Прости».
«Да нет, ничего».
Помолчав, парень-актёр продолжил обижено:
«Ничего я ни на чьи лица не спускал…»
«Врёт! Врёт! – резко встревает девушка, развеселившись. – Ты́ же мне сегодня всё лицо изгадил! Забыл? Все же видели! – сквозь прорывающийся задорный смех тараторила актриса. – Такой ещё наглый – даже в глаз мне попал; я потом его десять минут в туалете пыталась промыть! Нахал! Не спускал!»
«Ну да, ну да! – смущённо заулыбался актёр. – Заткнись уже! А ещё говоришь, что вам, девушкам это не нравится! Сама-то щас чуть ли прыгаешь от радости, когда это вспоминаешь!»
«Было бы чему радоваться! – возмущается шуточно девушка. – Посмотреть бы на тебя в гейской порнухе в роли жертвы толпы охочих качков! Вот я бы поухохатывалась! Или сесть бы тебе на лицо, и вызвать вагинальный оргазм, и залить…»
«Так, хватит, я понял, чё ты хочешь со мной сделать!» – Актёр посмотрел на моего друга, смеющегося во весь голос: «А ты не вздумай её послушать, я с гомиками не собираюсь трахаться, понял!» – полусмеясь, говорит актёр.
«А про сидение на лице и дальнейшем потопе?» – ехидничает оператор.
«Да пошёл ты!» – смеётся актёр.
«Ага! – восклицает девушка-актриса. – Как других пачкать – он всегда первый, а как самому – уже не хочется! Чистоплюй!»
«Вот точно, – кивает мой друг, – чистоплюй».
«Да какой к чертям чистоплюй! – злится актёр. – Сам же жопу рвёшь, чтоб делать свою сраную художественную эротику! Теории, блядь, целые строишь об этом! – тычет он пальцем в режиссёра. – Чё за бредятина-то, чистоплюй, блин! Да, я не хочу участвовать в японском треше, купаться в тошнотине и говне, ещё и хлебать это всё! Не хочу! У меня и так-то выражение лица во время секса часто, как у аутиста какого-то, а ты ещё хочешь, чтоб я на камеру изображал радость от того, что мне на лицо слили свои соки?!»
«Ну я же это делаю!» – возражает актриса.
«Вот удивила! Как будто у тебя в твоей жизни из камшотов было что-то большее, чем “снежки”! Чё-то ни в буккакэ, ни в гоккуне я тебя ни разу не видел!»12
«Пф, ещё чего: не один ты не хочешь купаться в этой тошнотине!»
«Ну так вот, а я, чёрт, хочу сказать, что в исполнении девушек это хотя бы смотрится красиво и эротично. А мы, мужики, в порнухе всегда выглядим, как дебилы; умственно отсталые кобели, трясущие жопой перед камерой. Я чё-то никогда не встречал профессионального ролика с тем, как мужик просто мастурбирует, красиво мастурбирует (поднял указательный палец)».
«Так ведь порно снимают для мужиков, так-то, умник! Девочки не такие повёрнутые на этом, как вы, мальчики – парирует девушка. – Поэтому мы, бедные, и валяемся для вас, дрочил, перед камерой с ногами рогаткой, и массируем там себе, и стонем картинно. Для вас всё! Для вас лица подставляем под всю эту мерзость! А ты чё лыбишься? – обращается она к оператору. – Думаешь не о тебе, что ли?»
Улыбка всё равно не сходит с его лица.
«Нашлась альтруистка! – говорит актёр. – Не за “спасибо-то” всё это делаешь!»
«Ах ты сволочь! – удивлённая от таковой наглости актёра, выкрикивает актриса. – Как будто ты за “спасибо” снимаешься, придурь!»
«С чего ты взял, что нет порно с мужской мастурбацией? – спрашивает вдруг у актёра режиссёр. – А видео для геев?»
«Да нет, я имею в виду, что наш вид… ну… – он начинал мямлить, не зная, что сказать. – Ммм… – вздохнул актёр, ссутулив плечи. – Просто… ведь, вот видео с геями, видео с лесбиянками, классика – для всего этого гипотетическая публика – мужчины, не так ли?»
«Всё так,» – отвечает актриса.
Пауза.
«Я просто хочу сказать, что я и так из кожи вон лезу, чтобы не выглядеть по-идиотски перед камерой, хочу быть красивым в фокусе. Вы думаете, так уж и легко держать себя в такой атлетической форме? Да я каждый день буквально пропадаю в тренажёрном зале! Поэтому попрошу не издеваться над моими стараниями, пожалуйста».
«Да никто над тобой не издевается, – говорит режиссёр. – А запачкать тебя своими соками она при желании всегда успеет, пока ты будешь ей делать кунилингус,» – небрежно махнул он рукой в сторону актрисы.
«Вот-вот, бойся меня! – улыбается девушка, допивая коктейль. – И брось уже напрашиваться на комплименты, мы и так тебя все любим, понял?»
«Понял… – улыбнулся смущённо актёр. – И всё же жаль, что у меня совсем нет времени на самообучение такого уровня, как у вас, – обращается парень-актёр затем к писателю. – Это всё неправда, что занимаясь сексом в порно, получаешь больше удовольствия, чем в обычной жизни; якобы с партнёршей можно делать, что только захочется, и думать о её ощущениях особо-то и не нужно, получай себе удовольствие да получай. Особенно некоторые говорят это о групповых съёмках, будто бы там из-за толпы и обезличенности сексуальных партнёров совсем прощаешься с предрассудками и стеснением. Бред. Только больше заморачиваешься. Постоянно думаешь о тех людях, которые на тебя смотрят, думаешь о том, как бы не облажаться перед ними, перед массовкой, съёмочной группой, а самое-то главное, ролик же увидят миллионы, это ж какой позор, если ты будешь на видео, как обезьяна, сгорбленный, с дурацки надутыми губами от потуг; кряхтишь, чё-то пытаешься, жмёшься к бедной девушке и думаешь «а ей нравится??? Я молодец?» Ни черта нет никакого раскрепощения, все комплексы остаются, всё только усугубляется съёмочной группой, толпой, которая на тебя постоянно пялится. А самое страшное, если эрекции не будет, вот это вообще позорище… Девочкам-то что: раздвинула ноги или нагнулась и стони себе, а нам? Нам нужно ещё постараться. Если ещё и обильно не кончишь, чтоб всё было густо и жирно, то какие-нибудь задроты будут писать на своих сраных форумах, будто ты какой-то импотент, ни на что не способный и где тебя вообще такого ущербного откопали, полчаса елозил-елозил, а кончил на три жалкие капли. Вот ведь сволочи неблагодарные! Как не стыдно!»
«Ты чего так разошёлся-то? – говорит мой друг. – Все тебя любят, тебе же уже сказали, и всем ты нравишься, в чём проблема? И в кадре ты шикарно выглядишь».
«Так ты бы знал, скольких мне это даётся трудов, чтобы так выглядеть в кадре».
«Так никто и не говорит, что ты тунеядец!» – отвечает ему режиссёр.
«Да я знаю, но… Просто так классно, когда у человека такая эрудиция, какое же это довольство собой приносит!» – продолжает рассуждать актёр.
«Вот тебе лишь бы собой полюбоваться, – говорит снова режиссёр, жуя, – на съёмах такой интеллект тебе к чёрту не сдался, тебе ни с кем там не нужно разглагольствовать на всякие трансцендентальные темы – занимайся сексом да занимайся – при случае показывай, как тебе всё это нравится, но а в жизни-то? Тебе всё это будет пригождаться только во время таких вот попоек и всё».
«Да даже и пусть во время наших попоек, но в другое время мне будет просто хорошо от того, что я образован».
«Слушай, – говорю я, обращаясь к режиссёру, – здесь нет ничего плохого, сам-то не тупица какой-нибудь, диплом криминалиста имеешь всё-таки, а?»
«Да здесь дело не в счастье знания, а в том, что наш актёр нарцисс, не правда ли?» – глянул он ехидно на актёра.
«Да иди ты к чёрту!»
«Ну, вот что и требовалось доказать! Знание приобретают для того, чтобы приложить его к чему-то, пусть даже это “что-то” умозрительно».
«Чё ты несёшь?» – говорит оператор
«Ой, да какая уже разница, – отвечает ему актриса, вставая из-за стола. – Пошли уже, нам пора, а то на фильм опоздаем».
«Хорошо, пошли. Пока, ребят,» – бросает оператор, следуя за уходящей из кафе девушкой-актрисой.
«Ну, так вот, – помолчав, наблюдая за садящейся в такси парой, говорит мой друг-порнограф. – Знание нужно или для практических целей, или для теоретизации, или же просто для саморазвития. У тебя же ни то, ни другое, ни третье, потому что тебе знание нужно по той же причине, по какой это знание нужно какой-нибудь тупой тёлке, цепляющей на нос очки без диоптрий!»
«Хм-м-м!» – посмеиваюсь я, кивая.
«Ты воспринимаешь знания как какой-то аксессуар, а вот писатель наш уважаемый, и я, и он (показывает кивком на меня) – все мы считаем знание неотъемлемой частью нас, потому что только с теми знаниями, которые у нас есть, мы и являемся нами, то есть мы тождественны себе».
«То есть ты пеняешь мне на то, что я не учёный в вузах придурок, снимающийся в порнухе?»
«Вот ты сам это сейчас сказал, а у меня и мысли об этом не было».
«Он имеет в виду, – замечает писатель, – что нужно просто быть собой».
«Нет уж, – протестует мой друг, – этого я точно никак не мог иметь в виду! Так и существование всякого отребья можно оправдать…»
«Ха, для которого, – посмеиваюсь я, уплетая чипсы, – ты и стараешься, детально снимая чужие письки».
«Знаешь ли, – отвечает возмущённо мне режиссёр, – на мою продукцию буквально аудитория от шести и выше, понял! Меня смотрят все: и стар и млад, и девушка и парень, и мужчины и женщины – порно – тот продукт, который будет востребован всегда и всеми! И стараюсь я уж точно не для кого-то – стараюсь я для идеи!»
«М-да, сейчас бы, кто нас услышал, раскрыл бы рот: порно снимают для идеи! Дела-а-а…» – говорю я.
«Искусство всегда было отвлечено от общества, и всегда оно было к нему равнодушно! Уверен, Гёте только для видимости состроил гримасу скорби, когда после его “Вертера” толпы экзальтированных придурочных малолеток пошли стреляться! По своему опыту говорю, что ему было плевать на всех этих дебилов, потому что на этих дебилов плевать всем, кто бы это ни был, а уж тем более писателям, которым плевать на всё и всех, им важно только их произведение и они сами, и я – такой же. И ты, – он обращается ко мне, – такой же. И писатель наш не исключение! Кто нас судит? Кто судит наше творчество? Ничего не смыслящее сборище ишаков: в моём случае – это толпа никчёмных онанистов, для которых нет особого отличия от меня и всяких томпсонов13 и сраных гонзистов! Я делаю искусство, создаю поистине красивую эротику, рядом с которой ни одни “оттенки” и рядом никогда не встанут! И поэтому “будь собой” – здесь не канает, по такой логике свиньи пусть свиньями и остаются – а это полный бред. “Не будь собой, но будь лучше” – вот, что я имею в виду. И не мусоль нам мозги своим нытьём – тупой ты тупой – разнесчастный ты наш мальчик, сколько можно-то?! Серьёзно! Сколько можно жаловаться: то тебе не так, это! Просто возьми и сделай. Хочешь ты знать больше, ну так начни читать книги, смотреть хорошее кино, а не только качать мускулатуру и дрочить перед камерой! Вот, что я хочу сказать, а не оправдывать ублюдочное сборище обывателей в их ублюдочности!»
Режиссёр говорил, а мы, остальные, жевали и слушали.
«Ты соизмеряешь себя с миром; я понимаю: это всё твои детские комплексы, которые до сих пор не дают тебе покоя, видать, в детстве ты не чувствовал уверенности в том, что ты делал, каким был, отсюда и эта тяга к постоянному сравнению себя с другими: какой я и какие они. Идиотская идентификация себя с миром. Но пусть тебе полегчает: мы все такими были – не такими, мы отличались от других. Я неоднократно и когда был маленьким, и в юношестве получал по роже за своё несоответствие большинству от этого самого большинства. Это ни для кого не секрет. Брось уже это соизмерение! Не жди ни от кого похвалы – просто делай, наплюй на всех и на их злоебучие оценки. Вот, – он показывает пальцем на меня, уже машинально поедающего чипсы, – его эти пляски в костюме хомяка. Ты думаешь, ему важно, что́ о нём подумают? Нет, безусловно, ему хочется, конечно же, чтоб его игру оценили, – но – он делает это, танцует и веселиться в костюме, потому лишь, что он – такой… Вот оно – тождество, – с расстановкой говорит режиссёр, – о котором я тебе говорю. Он просто такой и никакой другой. И если какой-то блядской суке не нравится, что он такой, – пускай эта сука разъебётся нахуй со своим ебучим мнением. А чьё это мнение? – Это мнение блохи, вонючей гниды, и именно поэтому: учитывать его – не уважать себя и то, что́ ты делаешь».
«Так чёрт! – восклицает актёр. – Так могут думать все, и получается, что ты оправдываешь своей этой тождественностью всё: и убийство, и изнасилование. Ведь кто их может судить? Может в их-то понимании: убийц и насильников – все остальные люди, их осуждающие – это те самые выродки, чьё мнение ни черта не стоит!»
«А я не говорю о девиации».
«А как будто его пляски в костюме – не девиация! Как раз таки девиация!»
«Но эта девиация направлена не на агрессию – то есть это позитивная девиация! А то, о чём ты говоришь, – девиация негативная, вот и всё! В этом вся суть: может, вся твоя индивидуальность – это сплошная девиация, но если она не направлена на разрушение, значит, она вне общественной критики и морали, потому что это нонконформистское поведение – есть сама эта мораль».
«Да-а-а… – тянет актёр. – Ты ещё отождестви с моралью то, что мы делаем».
«А что в нашем занятии плохого?» – интересуется мой друг.
«А тебя не смущает тот факт, что всё это…»
«Порно?» – с напускной наивностью уточняет режиссёр.
«Да, – кивает парень-актёр, – и не строй из себя идиота, будто не понимаешь, о чем я. Да, порно – тебя не смущает, что уже целые поколения вырастают на нём?»
«О-о-о-о… Вот прям декабрист! Что они, что ты – всё завравшиеся клоуны! Если тебя так волнует подрастающее поколение, так что ж ты до сих пор снимаешься-то, а? Давай, раз ты такой хороший, брось это срамное занятие! Начни с себя. А если хочешь честно: то мне не стыдно, и меня это не смущает – то, что пятилетняя девочка может свободно поглядеть в интернете на то, что люди могу вытворять друг с другом и с ней в частности! Я, – он тычет указательным пальцем себе в грудь, – я вырос на порно. Он, – показывает на меня, – и он, – показывает на писателя, – и ты тоже. Да будет тебе известно, все мы с самого детства смотрим порнуху, пялимся во все глаза и получаем от этого удовольствие! И если хочешь сказать, что из-за порнографии люди рано начинают половую жизнь, ещё будучи детьми – тринадцати, двенадцати, десяти лет, – то я тебе отвечу – да, это так. Но мне плевать на это, – говорит режиссёр. – Потому что это – не моё дело, кто, с кем и когда трахается. Это становится моим делом только тогда, когда я в качестве режиссёра присутствую на съёмках, – и это всё. А за детьми должны следить их родители. А иначе, зачем они тогда вообще нужны, эти родители, если при любом удобном случае пытаются переложить вину с себя то на плохую компанию, то на телевидение, то на интернет? И получается, что чадо их растёт конченной блядью или конченным дебилом и деградантом не потому что они, эти сраные родители, не постарались это чадо должным образом воспитать, а потому что телевидение у нас якобы такое развращающее, и интернет у нас такой порочный! Вот отличные дела! Родители и только родители всегда и во всём виноваты, что бы ни учудили их сучьи дети! С самого начала они должны вложить в ребёнка те основы самоконтроля, который бы продолжал действовать и в их отсутствии. Я не тешу себя надеждами о том, что моя мама никогда не хотела меня к чёрту придушить. – Мой друг обильно жестикулирует. – Все дети тупые. Вот я был тупой. – Показывает на себя, упирая в грудь ладонь. – И не думаю, что кто-то от меня отличался в этом плане. Но моя мать всё-таки как-то да ухитрилась сделать так, что я ни во что не влипал и ничего не вытворял в её отсутствие. И поэтому я считаю, что незапланированное зачатие – преступление перед человечеством. Так как очень часто затем такие безответственные родители просто не занимаются воспитанием ребёнка…»