Buch lesen: «Триокала. Исторический роман»
© Александр Ахматов, 2017
© В. А. Жуков, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4483-7733-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Роман «Триокала» является второй частью исторической дилогии, в основу которой положены события, происходившие в Италии и на острове Сицилия в конце II в. до н. э. Первая часть под названием «Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима» (опубликована в 2005 г.) посвящена одному из эпизодов римской истории – восстанию рабов под предводительством Тита Минуция близ города Капуи в 104 г. до н. э. Минуцию удалось вооружить несколько тысяч человек и разгромить войско римского претора Луция Лукулла. Только с помощью предательства римлянам удалось подавить восстание. Сам Минуций, захваченный в плен римлянами, покончил с собой. Тысячи восставших рабов были истреблены в неравной борьбе. Спастись удалось очень немногим, и в их числе главным героям нашего повествования – Мемнону и Ювентине, с которыми читателям предстоит снова встретиться в новом романе. Им так и не удалось осуществить свою мечту о будущей совместной жизни вдали от жестокого и развращенного римского мира. Мемнон хотел поселиться со своей подругой в одном из городов Крита, еще не завоеванного римлянами. Но жизненные обстоятельства сложились так, что они оказались втянутыми в самую гущу событий на острове Сицилия, где начались массовые рабские восстания, вылившиеся в ожесточенную четырехлетнюю войну рабов против могущественного Рима.
Основным свидетельством этих событий являются сохранившиеся отрывки из сочинения древнегреческого историка Диодора Сицилийского под названием «Историческая библиотека»1.
Диодор родился в сицилийском городе Агирии спустя примерно двадцать лет после того, как римский полководец Маний Аквилий подавил второе восстание рабов в Сицилии. (Это восстание началось в 104 г. до н. э. и продолжалось в течение четырех лет; до него, во время первой войны сицилийских рабов в 138—132 гг. до н. э., восставшие захватили почти весь остров и только большим напряжением сил римлянам удалось одержать над ними победу).
Как историк Диодор был типичным компилятором, но именно это обстоятельство иногда делает его труд особенно ценным для исследователей. Он широко использовал не дошедшие до нас сочинения Тимея, Посидония и многих других авторов. Отдельные места его рассказов о двух войнах сицилийских рабов находят подтверждения в сообщениях римских писателей, являвшихся современниками тех событий. Так, например, не вызывает никаких сомнений сообщение Диодора о поединке («героическом единоборстве») вождя восставших киликийца Афиниона с консулом Манием Аквилием. Упоминание об этом эпизоде Цицероном, младшим современником второй войны рабов в Сицилии, служит верным тому доказательством.
Некоторые исследователи ошибочно считали Триокалу, ставшую центром второго восстания сицилийских рабов, не городом, а горным лагерем, которому сами восставшие дали такое название. Однако есть упоминание о существовании города Триокалы в IV в. до н. э., а Цицерон, хорошо знакомый с сицилийскими делами, так как в свое время он занимал должность квестора Сицилии, свидетельствует о раскрытом заговоре рабов в Триокале в самый разгар войны римлян со Спартаком. Наконец, сам Диодор, коренной житель Сицилии, тоже пишет о Триокале как о старинном городе и даже поясняет, почему его так назвали.
Несмотря на крайнюю скудость источников, весь имеющийся исторический материал позволяет отобразить общую картину событий, составляющих основу этого романа.
В истории много тайн, которые навсегда останутся тайнами. Мы никогда уже не узнаем о древнеримской эпохе больше того, что дошло до нас в литературных памятниках античности. Но если современный ученый-историк скрупулезно собирает сохранившиеся осколки этой исчезнувшей цивилизации, сопоставляя различные, порой противоречивые сообщения древних анналистов, и на их основе осторожно выкладывает свою историческую мозаику, из которой проглядывают лишь смутные образы прошлого, то писателю, взявшемуся за написание исторического романа, необходимо создавать живую и цельную панораму событий, руководствуясь известным принципом: «Там, где кончается документ, я начинаю». В связи с этим мне хотелось бы объясниться с читателями относительно тех мест в предлагаемом повествовании, которые нельзя назвать бесспорными.
Большинство исследователей отрицает, что восставшие рабы когда-либо составляли программы предварительных действий. Однако это не совсем так. Например, перед второй войной рабов в Сицилии, как повествует Диодор, произошла массовая сходка рабов на священном участке богов Паликов2. На этом собрании присутствовали рабы из различных областей острова. Диодор пишет, что они «начали сговариваться друг с другом о восстании». Место для собрания было ими выбрано не случайно: в святилище Паликов именем этих богов давались священные и нерушимые клятвы.
Нет никакого сомнения в том, что рабы-заговорщики связали там друг друга такими клятвами, согласовав между собой свои будущие действия. После этого совещания восстания в Сицилии стали следовать одно за другим, и эта тактика заговорщиков совершенно сбила с толку римского наместника, который, едва успев справиться с одной группой восставших рабов, вынужден был вновь собирать силы для подавления нового мятежа. Первая же неудача претора в столкновении с повстанцами привела к тому, что, по словам Диодора, «уже все рабы стали носиться с мыслью о восстании».
В том же году, незадолго до восстания в Сицилии, произошло вооруженное выступление рабов под предводительством Тита Минуция в Италии. «Это восстание было, перед сицилийским, самым большим восстанием рабов, являясь как бы прологом к нему», – пишет Диодор. Оно также имело подготовительный этап (заговор, предварительная закупка оружия, агитация среди рабов в пользу восстания).
Обдуманные планы были и у Спартака, возглавившего тридцать лет спустя наиболее мощное восстание рабов, которое до основания потрясло Рим. Поначалу Спартак и его сподвижники, беглые гладиаторы, рабы и свободные поденщики, сражались с римлянами, движимые отчаянием. Потом у них родился вполне осуществимый замысел похода в Заальпинскую Галлию. Возможно, они хотели найти там место для поселения где-нибудь в пределах так называемой «Косматой Галлии», еще не завоеванной Римом. Сообщение Плутарха о том, будто бы Спартак намеревался, перейдя через Альпы, распустить армию и «дать каждому вернуться домой – иным во Фракию, другим в Галлию», вряд ли соответствует действительности. В армии Спартака очень мало было рабов из галлов, германцев и фракийцев, попавших в рабство уже взрослыми людьми и помнивших о своей родине. В большинстве своем, как полагают исследователи, это были потомки кимвров, тевтонов, галлов и фракийцев, плененных римлянами в конце II в. до н. э., когда они совершали свои завоевательные походы в Галлию и во Фракию.
Но время Спартака не было отмечено победами римского оружия в этих странах. Поэтому логично предположить, что спартаковцы, в массе своей выходцы из Италии, рассчитывали обосноваться в какой-нибудь области Галлии, подобно тому как это делали время от времени различные племена, менявшие районы своего обитания задолго до Великого переселения народов3.
Помимо грозных передвижений племен кимвров и тевтонов, можно вспомнить, например, о многочисленном племени белгов, пришедшем в Галлию из-за Рейна, то-есть из Германии (свидетельство Гая Юлия Цезаря), или о сравнительно небольшом племени адуатуков, которых кимвры и тевтоны, выступив в поход против римлян, оставили среди враждебных галльских племен охранять общее имущество и военную добычу. Адуатуки осели между реками Шельдой и Маасом. Их главный город, как полагают исследователи, находился неподалеку от современного Льежа. «После уничтожения кимвров и тевтонов, – пишет Цезарь в „Записках о Галльской войне“, – люди этого гарнизона много лет страдали от соседей в наступательных и оборонительных войнах с ними; наконец, между ними всеми состоялось соглашение и мир, и они выбрали себе именно эту местность для поселения». Кстати, есть сведения, что остатки кимвров и тевтонов, после их разгрома римлянами, жили еще на реках Майне и Неккаре. Адуатуки же сражались на стороне белгов против Цезаря, но были разбиты и в большом числе проданы в рабство.
Вне всякого сомнения, закаленная в сражениях с римлянами огромная армия Спартака смогла бы преодолеть сопротивление местных племен и в конце концов договориться с ними относительно той местности, которую восставшие выбрали бы себе для поселения. Однако после своих блистательных побед над римскими войсками Спартак и его соратники отказались от первоначального плана. Зачем идти на север, в суровую глушь галльских лесов, когда на юге есть благодатный остров Сицилия, где их к тому же будут встречать как избавителей тысячи и тысячи невольников?
Спартак, будучи человеком здравомыслящим, никогда не ставил перед собой цель сокрушить Рим. Он прекрасно понимал, что его разношерстной, плохо вооруженной и недостаточно дисциплинированной армии это не под силу (разногласия и своевольство отдельных командиров погубили десятки тысяч восставших). Аппиан, автор «Римской истории», подчеркивает, что Спартак «считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в достаточной боевой готовности: ни один италийский город не примкнул к мятежникам; это были рабы, перебежчики и всякий сброд». Но для того, чтобы ввести римлян в заблуждение, Спартак объявил, что идет на Рим. На самом деле его армия, повернув на юг от реки Пад (По) в Северной Италии, даже не пыталась приблизиться к Вечному городу, хотя ей удалось еще раз разбить войска обоих консулов в Пицене и нанести серьезное поражение Крассу, которого сенат назначил главнокомандующим в войне с мятежными рабами. «Быстро и целеустремленно двигались спартаковцы на юг, – пишет П. О. Карышковский, автор «Восстания Спартака», считавший, что сицилийский поход был задуман еще до того, как восставшие появились в Бруттии (южной оконечности Италии), чтобы переправиться на Сицилию через Сикульский (Мессинский) пролив. Надо сказать, что в отличие от первоначального замысла Спартака его намерение обосноваться в Сицилии заранее было обречено на неудачу. Если бы Спартак увел свою армию вглубь Галлии, римляне, возможно, надолго оставили бы восставших в покое. Но борьбу за обладание Сицилией они вели бы до полного их истребления.
В романе встречаются слова «коммуна», «коммунистический» и даже «коммунист», что может навести на мысль, будто автор чрезмерно модернизует возникшие на короткое время производственные отношения в контролируемых восставшими областях Сицилии. Это не должно смущать читателя, потому что такие слова, как «commune» («общественное имущество»), «communico» («делаю общим», «делюсь»), «communis» («общий», «общее достояние») были весьма употребительны не только у римлян и латинян, но и у жителей сицилийской провинции, процесс романизации которых шел более или менее быстрыми темпами.
В Сицилии тогда был господствующим греческий язык, но можно с уверенностью сказать, что вторым языком там была латынь. В высших кругах провинциального общества ею пользовались наравне с греческим языком, тем более что сицилийская знать в описываемое время состояла в значительной мере из римских землевладельцев и откупщиков. Кстати, Цицерон слово «commune» часто употребляет в значении «община», «гражданское общество» и даже «граждане» (это слово он применяет по отношению к свободным жителям сицилийских городов, видимо, не желая называть их привычным «civitas» («граждане»), обозначавшим, как правило, римских граждан). Да и самих сицилийских рабов, хотя они в подавляющем большинстве своем были привозными, тоже коснулось римское влияние.
Вожди восстания Сальвий Трифон, а затем Афинион, провозгласившие себя царями, пользовались не эллинистическими, а римскими знаками власти: они появлялись перед народом в пурпурных тогах и впереди них шли ликторы, несшие на плечах фасции, пучки розог с воткнутыми в них топорами.
Если верить сообщениям Диодора (а почему бы и нет?), киликиец Афинион, один из главных вождей второго восстания рабов в Сицилии, человек большого мужества и незаурядного ума, стал первым и единственным в древней истории революционером, попытавшимся осуществить на практике идею коллективного труда и коллективной собственности. Ни до него, ни после ничего подобного не было. Во всяком случае, письменные источники не дают нам другого такого примера.
Во время первого восстания сицилийских рабов (138—132 гг. до н. э.) хозяйственная жизнь на острове не замерла совершенно благодаря рациональному отношению восставших к мелким производителям – владельцам небольших имений. Диодор пишет, что «восставшие рабы, разумно заботясь о будущем, не сжигали мелких вилл, не уничтожали в них ни имущества, ни запасов плодов и не трогали тех, кто продолжал заниматься земледелием». Таким образом, рабы вовсе не были какими-то безумными дикарями, способными только жечь, разрушать и грабить, иначе они не смогли бы в течение шести лет оказывать упорное сопротивление римским войскам, контролируя при этом значительную часть острова. Армия восставших, численность которой достигала более ста тысяч человек, вряд ли могла действовать столь длительное время в обстановке тотальной разрухи в стране, без необходимого снабжения.
Вторая сицилийская война рабов (104—100 гг. до н. э.), о которой пойдет речь в этом романе, происходила в условиях, когда большинство мелких крестьянских хозяйств было уже поглощено латифундиями богачей, в основном римских всадников. Снабжение многочисленной армии восставших теперь зависело от крупных хозяйств, в которых работали многие тысячи рабов, и первым обратил на это внимание Афинион. «Он не принимал в свою армию всех без различия восставших, – пишет Диодор, – но брал в войско лучших из них, а остальным приказывал оставаться на своей прежней работе и заботиться о своем хозяйстве, поддерживая в нем порядок. Таким путем доставлялось обильное продовольствие для воинов». Афинион убеждал продолжавших работать в захваченных господских поместьях невольников, которые должны были стать, по его замыслу, свободными сельскими жителями, объединенными в коммуны, что «необходимо беречь страну и находившихся в ней животных и припасы, как свои собственные».
Вполне вероятно, что у Афиниона был достаточно осмысленный план будущего социального и экономического устройства Сицилии в духе «военного коммунизма». Похожее мнение высказывают некоторые новейшие исследователи. «Возможно, что Афинион, бывший в рабстве управляющим поместья с 200 сельскохозяйственными рабочими, хотел… заложить основу государства, в котором земля была бы общей собственностью», – пишет немецкий писатель и публицист Гельмут Хефлинг в своей книге «Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима». Можно предположить, что Афинион рассуждал следующим образом: пусть простые сельские труженики спокойно ведут свои коллективные хозяйства, снабжая армию восставших продовольствием; что же касается населения городов, то паразитическая его часть должна исчезнуть – останется лишь ремесленный люд, производитель оружия, орудий труда и предметов широкого потребления.
Насколько Афиниону удалась его социально-экономическая программа в ходе ее реализации, источники не сообщают. Создаваемые им сельские общины должны были подвергаться постоянным нападениям продовольственных отрядов городов, отрезанных от путей снабжения, а также многочисленных разбойничьих шаек, которые рыскали по всей Сицилии в поисках добычи. Основная масса восставших, сосредоточенная в районе города-крепости Триокала и представлявшая единую военную организацию, в той или иной мере подчинялась требованиям Афиниона «беречь страну», не разоряя ее грабежами и погромами. Однако свободные бедняки, городская чернь, вели себя иначе. Используя смутное время, они объединялись в грабительские шайки и своими зверствами наводили ужас на мирных жителей. По словам Диодора, «бедняки из числа свободных предавались всевозможным бесчинствам и грабежам, бесстыдно убивая попадавшихся им рабов и свободных, чтобы не было свидетелей их безумия». Богатые виллы, превращенные восставшими в «коммуны» и снабжавшие их продовольствием, в первую очередь становились объектами разбойных нападений: грабителям там было чем поживиться. Нетрудно предположить, как страдали при этом совершенно беззащитные деревни мелких землевладельцев. Бандиты действовали под видом восставших рабов, и это наносило последним огромный моральный вред, потому что обыватели не делали между теми и другими никаких различий. Для большинства из них все восставшие и их предводители были обыкновенными разбойниками.
«В условиях второго сицилийского восстания, – пишет Г. Хефлинг, – было возможно даже создание своего рода коммунистического фронта всех нищих и угнетенных, т. е. рабов и пролетариев, но этого не произошло».
К этому нужно добавить, что армия восставших была добровольческая и состояла она в основном из сельских рабов, вырвавшихся на свободу не из символических, а реальных цепей и тюрем. Это были униженные и озлобленные бесчеловечной эксплуатацией истинные мученики рабства. Очень редко к ним присоединялись городские рабы, прислужники в домах своих господ, имевшие более или менее сносное существование и с высокомерием смотревшие на своих сельских собратьев по рабству, хотя сами они в любой момент могли быть брошены под плети надсмотрщиков в беспощадную «битву за хлеб» по произволу своих господ. Пламенные призывы беглых рабов к борьбе за свободу не находили отклика в этих презренных душах. Они предпочитали опасностям войны с могущественным Римом нужду и лишения под защитой стен осажденных городов и даже защищали их с оружием в руках. Например, во время осады восставшими Моргантины городские рабы, поверив обещанию своих господ дать им свободу, если они помогут отстоять город, предпочли получить освобождение не от мятежных рабов, а от своих господ и, как подчеркивает источник, «ревностно бились на их стороне». Правда, после того как восставшие сняли осаду Моргантины, господа жестоко посмеялись над своими рабами: они уговорили римского претора, чтобы он отменил данное рабам обещание как вынужденное, а потому незаконное.
Таким образом, восставшие, превратившись в грозную вооруженную силу, которая в течение нескольких лет перемалывала войска римских наместников, были, в сущности, почти одиноки в своей борьбе: у местного населения, за исключением работников сельских «коммун», созданных Афинионом, она в лучшем случае вызывала сочувствие, но не более того.
Численность повстанческой армии никогда не превышала 40—50 тысяч человек, и она была недостаточно хорошо вооружена и обучена. На длительное противостояние Риму беглым рабам нечего было рассчитывать. В этом восстании было больше отчаяния, чем надежды, и все же участники его в большинстве своем не считали себя обреченными.
Своеобразие положения заключалось в том, что самому Риму угрожала по-настоящему смертельная опасность со стороны кимвров и тевтонов, мощного союза этих двух германских племен, а также присоединившихся к ним некоторых галльских племен.
Если бы кимвры вторглись в Италию сразу же после своей победы над римлянами при Араузионе осенью 105 г. до н. э., катастрофа была бы неминуемой: вся страна подверглась бы жестокому опустошению. С этим согласны все историки, как древние, так и современные. Но прав был немецкий историк Оскар Йегер, автор «Всеобщей истории», отмечавший, что кимвры ничего не смыслили в войне. По какой-то непонятной причине они дали Риму весьма длительную передышку, оставив его в покое на целых два с половиной года. Это позволило римлянам создать прекрасно вооруженную профессиональную армию и привлечь для войны с германцами крупные силы союзников.
Простые граждане Рима, сознавая нависшую над страной опасность, вопреки закону и жесткому противодействию надменной и своекорыстной знати из года в год избирали консулом опытного полководца Гая Мария (он был человеком незнатного происхождения), чтобы сохранить за ним главное командование римской армией до полной победы над врагом. Римская знать была крайне недовольна популярностью «выскочки» Мария, но ей приходилось мириться с этим ввиду реальной угрозы вторжения германских полчищ в Италию.
Несомненно, восставшие рабы в Сицилии все свои надежды должны были связывать с поражением римлян в их войне с кимврами и тевтонами. Не будет слишком смелым предположение, что сами они вполне сознательно действовали как бы в союзе с северными варварами, отвлекая на себя значительные силы римлян. В течение трех лет сицилийские повстанцы одержали ряд побед над войсками римских наместников: сначала потерпел поражение претор 104 г. до н. э. Публий Лициний Нерва, затем неудача постигла претора 103 г. до н. э. Луция Лициния Лукулла и в 102 г. до н. э. наступил черед претора Гая Сервилия, о котором Диодор писал, что он «не совершил ничего достойного упоминания». Афинион же «без всякого противодействия со стороны Сервилия, с одной стороны, осаждал города, а с другой – смело опустошал всю страну и овладел многим». Вожди кимвров и тевтонов не могли не знать о том, что происходило в Сицилии. Возможно даже, что Афинион вступил с ними в прямые переговоры, побудив германцев к походу на Рим, и, со своей стороны, пообещал им напасть на римлян непосредственно в Италии, переправив туда свое войско из Сицилии через Мессинский пролив.
Так или иначе, но именно в это время тевтоны и кимвры перешли в решительное наступление против римлян, разделившись в своем движении на две части: тевтоны двинулись через земли центральной Галлии, намереваясь пройти в Италию вдоль побережья Средиземного моря по южным отрогам Морских Альп, а кимвры пошли северным путем, чтобы вторгнуться в Транспаданскую Галлию, перейдя через Тридентинские (Восточные) Альпы.
Можно допустить, что в это же самое время Афинион сделал попытку перенести военные действия в Южную Италию с целью вызвать там массовые восстания рабов, чтобы угрожать Риму с юга. Источники ничего не сообщают о его намерении переправиться через Сикульский (Мессинский) пролив. Но в связи с этим возникает вопрос: почему в 102 г. до н. э. римский сенат наделил претора Марка Антония чрезвычайными полномочиями для войны с пиратами, что потребовало немалых средств, дополнительного набора солдат и снаряжения большого флота? Была ли у римлян столь настоятельной необходимость борьбы с пиратством в такой напряженный момент, когда тевтоны большими силами штурмовали укрепленный лагерь Мария в устье Родана, а кимвры перешли через Тридентинские Альпы и, отбросив войско консула Катула, по сути, уже начали вторжение в Италию? В минувшем году условия для похода римлян против пиратов были куда более благоприятными: ведь кимвры и тевтоны в то время находились далеко от границ Италии, и непосредственной угрозы для нее с их стороны не было.
Детальные подробности войны Антония с пиратами неизвестны. От Тита Ливия осталось сообщение о том, что Антоний успешно преследовал их до самой Киликии. Правда, сохранились и менее лестные оценки результатов его экспедиции. В одном из источников говорится, что борьба Антония с морским разбоем успеха не имела и что даже дочь его была похищена пиратами, которые потом вернули ее за большой выкуп.
Кто знает, может быть, римляне получили сведения, что кимвры и тевтоны выступили в поход, заранее договорившись с Афинионом о совместных действиях? Возможно, сенат, наделивший Антония особыми полномочиями по борьбе с морским разбоем, обеспокоен был не столько угрожающими размерами пиратства, сколько опасениями, что пираты могут оказать помощь восставшим сицилийским рабам в переправе через Сикульский пролив, и это вынудило Рим хотя бы на время оттеснить пиратов от сицилийских берегов, а сам пролив держать под постоянным контролем.
Известно, что спустя тридцать лет Спартак договаривался с пиратами, чтобы они на своих кораблях переправили его войска в Сицилию. Пираты были вполне заинтересованы в том, чтобы Рим как можно дольше оставался в напряжении из-за грозного движения рабов. Они понимали, что, только покончив с восставшими, римляне смогут направить всю свою мощь на искоренение пиратства, поэтому охотно согласились помочь Спартаку. Но пираты не учли того обстоятельства, что сами они были тесно связаны с наместником Сицилии Гаем Корнелием Верресом «взаимовыгодным сотрудничеством», о чем недвусмысленно свидетельствует Цицерон. Когда Веррес потребовал, чтобы киликийцы ушли из пролива, те предпочли не ссориться со столь полезным для себя «партнером» и выполнили его требование. Переправа спартаковцев на плотах не удалась из-за бурной погоды и сильного течения. К тому же на противоположном берегу находился Веррес со своими вооруженными отрядами, готовыми помешать высадке восставших на сицилийский берег. Так что узкая полоса Мессинского пролива оказалась для Спартака и его воинов непреодолимым препятствием.
Несомненно, у Афиниона должны были быть примерно такие же проблемы при переправе из Сицилии в Италию, и он, не имея кораблей, также мог обратиться за помощью к пиратам. Однако в Риме предположили такую возможность. Сенат поручил Антонию борьбу с пиратами, и тому удалось на некоторое время обезопасить от них берега Италии и Сицилии.
Кому-то из читателей, возможно, покажутся слишком преувеличенными описанные в романе беззастенчивые взяточничество и казнокрадство римских преторов. Например, Лициний Нерва ради наживы вступает в прямой сговор с пиратами, которые при его содействии перехватывают, грабят и топят в море римские грузовые суда. Однако тот факт, что Нерва не побоялся за взятку нарушить даже постановление сената об освобождении рабов, выходцев из государств, союзных с Римом, позволил мне сделать его прообразом претора Сицилии Гая Корнелия Верреса, самого одиозного из всех провинциальных римских наместников. Веррес по возвращении из Сицилии в Рим был привлечен к суду за вымогательство. Его обвинитель Цицерон, помимо многих фактов совершенных им воровства и взяточничества, собрал доказательства того, что Веррес при содействии пиратов проворачивал мошеннические операции с сицилийским зерном и присвоил себе огромную сумму казенных денег. За казнокрадство был осужден и с позором изгнан из Италии Луций Лициний Лукулл, один из преторов Сицилии, воевавших с восставшими рабами.
В заключение следует сказать, что римские и греческие историки всегда рассматривали восставших рабов как преступников, возмутившихся против своих законных владельцев. Лишь изредка у них проскальзывает робкое признание права рабов оказывать сопротивление угнетению.
Плутарх явно симпатизирует Спартаку и его товарищам, совершающим дерзкий побег из гладиаторской школы. По его словам, гладиаторы, поднявшие восстание, попали в школу «не за какие-нибудь преступления, но исключительно вследствие несправедливости хозяина, насильно заставившего их учиться ремеслу гладиаторов».
Диодор, описывая жестокую резню, учиненную рабами в городе Энне во время первого сицилийского восстания, отмечает, что «все содеянное рабами по отношению к господам не было результатом жестокости их натуры, но явилось воздаянием за совершенные над ними раньше обиды». Вообще надо отметить, что только у Диодора мы находим сюжеты, которые помогают понять некоторые стороны социального вопроса в древности. В них, например, отразилась стоическая идея равенства всех людей. Диодор высказывает мысль о том, что строгое социальное равенство возможно только при условии имущественного равенства. Он, кажется, был единственный из греческих и римских писателей, оставивший сочувственные строки о невольниках, подвергавшихся бесчеловечной эксплуатации, например, в рудниках, где добывалось золото. Они, пишет Диодор, «все закованы и принуждаются к работам день и ночь, без отдыха, и охраняются с такой тщательностью, что у них отнята надежда на побег… Так как они не могут вовсе следить за своим телом, а также не имеют одежды, чтобы прикрыть наготу, нет никого, кто бы, видя этих несчастных, не был тронут, ибо им не дают пощады и не делают снисхождения ни дряхлым, ни калекам, ни женщинам… Все безразлично принуждены ударами кнута работать до тех пор, пока, полностью истощенные усталостью, они не умирают от нужды». Описывая тяжелый труд рабов в Египте и Испании, а также рабские восстания в Сицилии, Диодор в конечном итоге склоняется на сторону восставших. По мнению некоторых исследователей, он хотел показать, что сицилийские рабы задумывались о построении нового общества на принципах всеобщего равенства. Они считают, что Диодор, хотя он и был компилятором, внимательно изучил и проработал те места в не дошедших до нас сочинениях других историков, которые касались гракхианского движения и сицилийских восстаний рабов, выразив свое собственное отношение к этим событиям.
Современные историки, романисты и создатели кинофильмов все больше осознают, что жесточайшая эксплуатация рабов в древнеримском мире, выражаясь словами Г. Хефлинга, «лежит позорным пятном на всей истории человечества», а восстания доведенных до отчаяния невольников являются справедливой освободительной борьбой.
