Buch lesen: «Я помню тепло рук твоих»

Schriftart:

«Подобно Фениксу из пепла возродиться
Не многим в этой жизни суждено,
Подняться вверх, упасть, но не разбиться,
И снова встать, а не залечь на дно.
За чередою взлётов и падений,
Воскреснув вновь из мрачной пустоты,
Пройдя тропой своих перерождений,
Не потерять духовной чистоты…»

А. Дубасов

Книга издается в авторской редакции

Часть первая

Заснуть не получалось, события прошлого дня вспыхивали в её измученном сознании, наваливались волнами и беспощадно давили. Мозг судорожно восстанавливал картинки и тут же старался их стереть. Наташа не могла это принять. Вера в то, что всё происшедшее – недоразумение и всё выяснится в ближайшее время, ещё очень крепко жила в ней.

Но страх, этот чудовищный, всепоглощающий и непреодолимый страх поднимался с пола, судорогой сводил ноги и сдавливал грудь и горло. Хотелось спрятаться, зарыться, уйти, убежать, ускользнуть от действительности, вычеркнуть, выдернуть прошедший день из жизни и памяти. Пусть всё вернётся на свои места, пусть этот ужас исчезнет, испарится и всё будет как прежде.

О том, что люди могут быть очень жестокими и злобными, она знала не понаслышке. Но надежда на благополучный исход всё ещё теплилась в душе. Наташа отчаянно цеплялась за неё и не желала отпустить, ответственность за детей добавляла сил. Сжав худенькие, миниатюрные ручки, она старалась подбодрить сама себя, повторяя как заведённая:

– С ним не может ничего случиться. Он вернётся, он обещал, он сильный и умный. Кто посмеет причинить ему вред?

Она закрыла глаза, и всё пронеслось заново:

«… Вот зазвонил дверной звонок, она с лёгкостью подбежала к входной двери, абсолютно ничего не подозревая и добродушно улыбаясь.

– Интересно, кто решил нас навестить?

Повернула замок, открыла дверь. В одну секунду сильная мужская рука схватила её и откинула в сторону, припечатав к стене. Следом за непрошеным гостем в гостиную, не церемонясь, вошли ещё трое мужчин. Один подошёл к мужу, который вышел на шум.

– Казиновский Тадеуш Яковлевич?

– Да, это я.

– Одевайтесь и следуйте за нами.

Наташа смотрела на мужа и ничего не понимала. Он, казалось, был спокоен, выдавала только тоненькая, чуть заметная пульсирующая жилка на шее, которая то выступала, то пропадала.

Спокойным, уверенным голосом он произнёс:

– Я арестован? Какое обвинение мне предъявлено?

– Всё узнаешь в своё время, да побыстрей, не заставляй себя ждать!

Тадеуш только качнул головой, наглость этих людей говорила сама за себя.

Прижатая к стене, Наташа не могла сдвинуться с места, от сумасшедшего стука своего сердца мысли путались. Что за люди ворвались в её дом? Их надменные гримасы не могли обмануть её тонкое, чувствительное восприятие, от них веяло холодом, ледяным превосходством. Цинизм и безнаказанность и ещё что-то мерзкое исходило от них.

С такими людьми она уже сталкивалась в своей жизни давно, когда была совсем ребёнком. Именно такие вот люди, «хозяева жизни», врывались уже в её дом для того, чтобы убить родителей, уничтожив за несколько секунд всё, что было для неё дорого и свято.

Страх, этот жестокий страх, который со временем исчез благодаря любви и теплу очень многих людей, и в первую очередь благодаря её мужу, вернулся. Вернулся вновь, сковав всё её тело. Ей стало трудно дышать. Боязнь за мужа росла с огромной скоростью. Она понимала, что его спокойствие выработано за годы службы, что сейчас он принимает решение и лихорадочно всё обдумывает, но какое решение он примет, она угадать не могла.

Ну, а Тадеуш прекрасно знал, кто сейчас стоит перед ним. Спорить с людьми этого ведомства было абсолютно бессмысленно. Натасканные шестёрки с безграничными полномочиями – редкостная извращённая сволочь.

«Избежать ареста не удастся, только жену напугаю, – пронеслось у него в голове, – она и так напугана. Но кто, какая гадина хочет убрать меня, какую цель преследует? Что кроется за этим арестом? А главное, что мне могут предъявить в конечном счёте?»

Вопросы и предположения роем закрутились в его голове. Надрывный детский плач быстро перегрузил его мысли. Он поднял глаза на жену, сердце ёкнуло: «Что теперь будет с моими девочками?»

Сжав кулаки, Тадеуш тихо произнёс:

– Наташенька, Диночка плачет, подойди к ребёнку, пожалуйста.

Как по приказу железные тиски ослабли, она высвободилась из чужих рук и подбежала к детской кроватке, приподняла Дину и прижала к груди. Обычно очень спокойный ребёнок сейчас захлебывался в истерике. Наташа пыталась успокоить дочь, но безуспешно. Покачивая и нежно целуя её, она потихоньку передвигалась к двери. Оглушительный стук сердца путал её мысли. Всё происходило как будто в замедленном ритме, как будто во сне. Её сознание говорило ей, что всё это она уже видела. Его не заберут, я не позволю.

Тадеуш застёгивал на ходу мундир, его толкали к двери, не церемонясь в выражениях. Вот он поравнялся с ней, поднял свои зелёные глаза, приостановился, протянул к ней руки, слегка сжав её плечи:

– Натка, не бойся, не бойся, милая, с честного человека шкуру не снимут. Не бойся, я вернусь. Верь мне, я вернусь.

Его тут же с силой отдёрнули от неё и отбросили к дверному проёму.

Всё происходящее замерло, только его глаза, его родные до боли глаза, и нежные сильные руки сфокусировались в её сознании. Она уже ничего не слышала, ноги стали подкашиваться, ослабели руки. Наташа смотрела на своего любимого и понимала, что, может, она его больше не увидит, как когда-то своих родителей. Всё повторялось, опять «нехристи» ворвались в её дом, готовые всё растоптать и уничтожить. Разум затуманился, тело становилось ватным. Собирая всю волю в кулак, она попыталась закричать: «Не пущу!», но вырвалось только: «У-у-у-у-у!», и слёзы брызнули из глаз, заливая лицо. Совсем рядом она услышала голос соседки:

– Ребёнка держите, ребёнка держите, уронит.

Кто-то выхватил у неё Диночку. Когда она сползла на пол, сунули обратно. Все куда-то ушли и дверь прикрыли. Даже соседей нет, все попрятались. «Хорошо, Валечки нет дома, – подумала Наташа, – и она не видела, как толкали и пихали её отца к двери и что при этом говорили».

Она прижала дочку к груди и нежно поцеловала:

– Успокойся, успокойся, родненькая. Папа сказал, что всё будет хорошо, он вернётся, он обещал, он никогда не обманывает…»

Не в состоянии больше думать об этом, она тихонько поднялась с кровати, встряхнув головой. Бесшумно подошла к детской колыбельке, аккуратно поправила мягкое нежнорозовое одеялко. Диночка безмятежно спала. Лунный свет проникал в комнату через неплотно сдвинутые песочные шторы, освещая полоску ковровой дорожки. В лунном свете ангельское детское личико её малюсенькой доченьки было ещё прекраснее.

– Чудо моё чудное, какая же ты ещё маленькая и хрупкая.

Наташино лицо на мгновение разгладилось, наполнилось нежностью и любовью, но гнетущие мысли вновь смахнули умиление, она тяжело вздохнула:

– Как уберечь тебя от зла и ненависти, как уберечь и сохранить в этом негостеприимном мире.

Лёгкий шорох заставил её вздрогнуть и повернуться – её вторая дочка, Валечка, повернулась во сне и раскрылась. Наташа тихонько, чтобы не разбудить, поправила Валечкино одеяло. Постояв немного, она перекрестила своих спящих дочек и вернулась в кровать. Заснуть всё равно не получалось, на душе было тяжело. Эта тяжесть сдавливала её, выворачивала наизнанку и не давала расслабиться. Она прислушивалась к тишине, к поскрипыванию и шуршанию, старалась успокоиться. Ворочаясь с одного бока на другой, она думала только об одном: когда он вернётся домой, когда же всё прояснится. Под утро в один миг ей стало совсем легко, как будто с неё сняли тяжелый груз, тиски разжались, она успокоилась, сон стал поглощать её разум. Поправив в последний раз подушку, она покорилась усталости и погрузилась в сон.

«… Входная дверь медленно со скрипом открылась. В тёмном проёме стоял её Тадеуш. Лицо у него было бледное и какое-то чужое. Стоял босиком, в одном нижнем белом белье.

– Господи, ты напугал меня, что с тобой, почему ты так…

Наташа не успела договорить, посмотрела в его глаза и ужаснулась. Невольно она вскинула руки к лицу, вся сжалась, не зная, что и думать. Как она всегда любила эти зелёные лукавые глаза, такие родные, нежные и задорные, в которых она всегда черпала силы, любовь и уверенность. Но сейчас она видела в них только невыносимую боль. Внимательно всмотревшись, она почувствовала, что он боится за неё. Ей и говорить уже не нужно было, но Тадеуш сказал:

– Наточка, пожалуйста, будь осторожна, береги себя и девочек, постарайся, ради меня постарайся.

Она протянула к нему руки, ей невыносимо хотелось прижать его к себе, но он остановил её жестом руки:

– Я ненадолго, милая, пришёл к Якову, мы на рассвете уходим. Мне и оставить вам нечего, родные мои.

Пошарив рукой в кармане подштанников, он достал горсть мелочи и положил на стол. Мелочь покатилась по столу и стала падать на пол. Как заворожённая она смотрела на падающие монеты, которые со звоном ударялись о паркет. Их становилось всё больше, новенькие, сверкающие, они приковали её внимание. Когда она подняла глаза, мужа уже не было. Наташа вскрикнула, попыталась бежать вслед за любимым, но не могла тронуться с места. Все её тело рвалось вслед за ним – догнать, догнать скорей. Он не может уйти, не должен. Но она как будто приросла к полу. Оставалось только кричать:

– Нет, нет… не уходи, останься, не пущу… у-у-у!

Давясь словами и задыхаясь от удушья, сковавшего всё тело, она опустилась на пол…»

Очнувшись от сна, она долго не могла прийти в себя, кошмар не покидал её. Пальцы стискивали одеяло с такой силой, что их свело и скрючило. От учащённого стука сердца дыхание сбилось с нормального ритма. С трудом разжав пальцы, она откинула одеяло. Помассировав руки, дотронулась до лица, щёки были мокрые от слёз. Ночная рубашка прилипла к телу, вся потная. Голова кружилась, подташнивало.

«Господи, что же это? Все будет хорошо, все будет хорошо, – твердила она сама себе, – этот кошмар закончится. Якова отпустили, и Тадеуша отпустят. Господи, ведь он ни в чём не виноват. Я должна что-то делать, как-то разузнать, помочь. Пойду на его работу, может, девчонки, его секретари, что-то слышали, может, вместе мы что-нибудь придумаем?»

Она привстала, спустив трясущиеся ноги с кровати. Посмотрела на дочек, они ещё спокойно спали. Наспех приняв душ, собрав волосы в тугой узел, быстренько оделась и вернулась в комнату к девочкам.

Диночка уже стала ворочаться, открыла свои голубые глазки, стала покряхтывать, словно спрашивала: «А где же мама?» Наташа взяла её на руки, нежно поцеловала в носик и крепко прижала к груди. Диночке это не очень понравилось, но, учуяв, что молочко где-то рядом, стала причмокивать. Маленький точёный носик забавно приподнимался, когда ребёнок начинал морщиться, выражая свое недовольство и непреодолимое желание наконец отыскать долгожданный молочный источник. Матери пришлось быстренько удовлетворить настойчивое желание своего дитя. С жадностью чмокая, малышка упиралась носиком в грудь, а малюсенькие, хрупкие пальчики аккуратно, но настойчиво держались за Наташин халат.

Старшая дочурка тоже проснулась, начала одеваться, мурлыча под нос любимою песенку и задавая кучу вопросов:

– Мам, мам, мы на прогулку пойдём? А тётя Надя к нам придёт? А папа из командировки скоро приедет?

«Всё как всегда, только без тебя, родной мой. Где же ты, где же ты? – стучало у неё в голове. – Как помочь тебе? Как не навредить тебе?»

Она что-то делала по дому, готовила еду, кормила детей, укачивала Диночку, но всё по инерции. А сама смотрела на часы. Сейчас придёт Надежда, и я смогу уйти, может, удастся что-то узнать и как-то отвести беду.

Надежда вошла, как всегда, настежь открыв дверь и с шумом её захлопнув:

– Наташ, представляешь, Яков, твой сосед сверху, умер сегодня утром. Два дня только и пожил. Видно, несладко ему пришлось, что даже дома не оправился после ареста. Хоронить через два дня будут. Наташ, ты чего молчишь-то, белая вся стала, ты чего?

Наташа нащупала рукой спинку стула и медленно присела, поджав ноги. Лёгкая дрожь пробежала по всему телу, сердце учащённо забилось. «Я пришёл за Яковом», – пронеслось в голове. Стало холодно, вновь тошнота подступила к горлу. Подняв глаза, полные страха, она произнесла:

– Сон, сон приснился. Ты, Наденька, проходи, мне уйти надо, я постараюсь быстро вернуться, ты за девочками присмотри, пожалуйста.

– Ну, Наташ, а я для чего притопала, по-твоему? Присмотрим, покормим, погуляем и песенки споём.

Шумная, полненькая, с ямочками на щеках, Надежда всегда точно знала, что и когда нужно делать, кому что надеть и как будет лучше, и спорить с ней было абсолютно бесполезно. В ситцевом платье в мелкий голубой горох на тёмно-синем фоне, в белых носках и удобных сандалиях, она стояла в коридоре подбоченясь. Волосы, как всегда, уложены безукоризненно, две тугие косы переплетены в корзиночку.

– Ну а где мой шустрик?

– Я здесь, я здесь! – кричала Валечка, довольная, что наконец пришла тётя Надя.

* * *

Погода в конце августа 1938 года стояла на удивление очень тёплая. Бархатное, тёплое солнышко дарило своё тепло ласково и нежно. Лёгкий, свежий ветерок с реки увлажнял воздух. Было очень комфортно и как нельзя лучше подходило для прогулки с детьми.

Наташа шла быстрой и уверенной походкой, легкий стук каблучков звонко разносился по мостовой. Ноги сами несли по привычной для неё дорожке вдоль своего дома. А домик у неё был приметный, с колоннами, белокаменный, таких домов в городе было немного. Вспомнилось, как они с Тадеушем впервые пришли сюда с ордером на руках, как переступили порог квартиры. Долго возились с замком, не получалось открыть, потом ключ всё-таки повернулся, и дверь со скрипом распахнулась. Они прошли в просторную гостиную с высокими потолками и широкими окнами. Наташу сразу охватило странное чувство, что она дома.

– У моих родителей почти такая же гостиная была, представляешь? Как же тут славно! И это действительно наша квартира? Посмотри, тут даже мебель есть и подобрана со вкусом: овальный стол и великолепные стулья с изысканным рисунком.

Наташа кружила по дому, тараторила без остановки и была абсолютно счастлива.

– Хорошо, если тебе нравится. Мебель можно оставить или поменять. Как скажешь, так и сделаем.

– Смотри, смотри, лестница наверх. Как необычно, но очень красиво.

Нежная, хрупкая, она с лёгкостью вспорхнула на второй этаж. Подошла к окну и зачарованно села на подоконник. Из окна открывался удивительный вид на реку. Справа, совсем недалеко, был довольно высокий холм, на котором росли яблони и вишни.

Тадеуш стоял рядом, уголки его глаз светились радостью. Он очень любил свою жену, и, когда она радовалась как ребёнок, ему это доставляло большое удовольствие. Он нежно поправил прядь её соломенных волос, которые непослушно выбились из пучка, и ласково обнял её.

Это жильё Тадеушу предоставили, когда он был назначен комендантом города Могилёва. Это было четыре года назад. Ранее он занимал должность коменданта города Витебск. Повышение было незначительным, но сейчас все говорили в один голос, что столицу Белоруссии перенесут именно в Могилёв.

Наташа тряхнула головой, словно хотела смахнуть воспоминания, и ускорила шаг. Вот и знакомый до боли дом. Тут работал муж. Она вбежала в парадное и уверенно поднялась на третий этаж, свернула направо. Ну вот и заветная приёмная. Немного задержалась, перевела дыхание, легонько постучала и открыла дверь. В глубине довольно просторной комнаты за столом сидели две молодые женщины, одна напротив другой. Они одновременно повернули головы в сторону входящей Наташи. Одна из них была хорошо ей знакома. Это – Людмила, хорошенькая блондинка с слегка вздёрнутым носиком, и работала она уже года два секретарём у мужа. Другую девушку она не знала, видимо, новенькая.

Наташа постаралась улыбнуться, подходя к столу:

– Доброе утро, девушки.

Но на лице Людмилы ответной улыбки не появилось, скорее, девушка была напугана и очень сильно растеряна.

– Людочка, мне очень нужна твоя помощь, – доверительно произнесла Наташа. – Может, ты хоть что-нибудь слышала о моём муже? Наверняка что-то говорят. Кто ему сочувствует, кто – нет. Мне важна любая информация, понимаешь, Людочка, любая. Я должна знать, к кому можно обратиться за помощью, а к кому – нельзя. Обычно, вы всегда в курсе всего происходящего. Помоги мне, пожалуйста, скажи всё, что знаешь. Ещё, как назло, сон сегодня приснился какой-то жуткий. Действовать нужно быстро, но нужно точно знать, откуда исходит опасность, чтобы не навредить.

Людмила поморщилась, сглотнула слюну и медленно привстала со стула, мельком посмотрела на Наташу, потом вдруг закашлялась и покраснела. Опустив глаза, она тихо произнесла:

– Что вы, что вы, Наталья Михайловна, я ничего не знаю, разве нам кто такое скажет? И я очень прошу, больше не приходите сюда, а то меня уволят с работы. Идите, идите домой, и как вас охрана только пропустила?

Наташа остолбенела, внимательно посмотрев на Люду, тихо развернулась и медленно пошла к выходу. Она попыталась закрыть дверь, но получилось плохо, дверь осталась приоткрытой. Прислонилась к стене в полной нерешительности. Её просто выгнали из приёмной, где всегда встречали с улыбкой как самого дорогого гостя. Предлагали чай или кофе, если муж был очень занят, сообщали все первые новости. А теперь вот так, два дня прошло, а как всё изменилось. Что же предпринять ещё, куда сходить? Больше нельзя себя так глупо вести, нужно включить голову. Больше ошибаться нельзя.

Из приёмной раздался незнакомый голос:

– Это кто же такая, что ты так испугалась?

Раздались всхлипывания, сквозь слёзы и вздохи Наташа расслышала слова:

– Да ты что, не догадалась, жена нашего бывшего. Хорошая бабёнка, недавно второго ребёнка родила, как она теперь? Чувствует ведь, что с ним что-то случилось. Ой, горе какое!

– А ты что за неё переживаешь? Вон какая гладенькая! Платьишко на ней видела какое! Тебе такое только во сне приснится! А туфельки?

Людмила продолжала:

– Да, мне Захарский рассказал, мужа-то её вчера расстреляли…. Говорят, били его сильно, очень сильно, чтобы всё подписал, а он не подписывал и пошёл прямо на них, смеясь им в лицо. Вот кто-то в замешательстве в него обойму и выпустил. Ужас-то какой! А ты говоришь, что переживаешь, ещё неизвестно, что с ней и детьми будет.

Людмила опять заохала.

– Ты дура, заткнись немедленно и больше об этом никому не говори. Хорошо, ей ничего не сказала, идиотка, «на Соловки» себе местечко выбиваешь? Я на чьём месте сижу, забыла?

Наташе стало нечем дышать. Воздух почему-то перестал попадать в лёгкие, сковало всё тело. Белая стена начала медленно, очень медленно падать, перед глазами – потолок, светильник. Стало тихо, совсем тихо, и всё куда-то исчезло…

Когда она открыла глаза, над ней склонилась Нона Марковна, одна из самых мудрых женщин в администрации города, отвечала она за культуру. Невысокая, но очень энергичная женщина, средних лет. Она одна из немногих внушала Наташе доверие и очень ей нравилась. Интеллигентная женщина с очень хорошим вкусом и изысканными манерами. Стиля она придерживалась классического, строгого и изящного, ничего лишнего и вульгарного. Сейчас на ней был синий костюм с белой кружевной блузкой, на шее поблескивала ниточка жемчуга. Наташа обнаружила себя в кресле, находящемся в кабинете Ноны Марковны, в полулежачем положении.

Нона сняла очки и нежно улыбнулась:

– Ну и славно, пришла в себя. Никто, славу Богу, не видел. Я шла по коридору, вижу, ты сознание теряешь, совсем сползла на пол. Мы с Севой тихонько тебя в кабинет занесли. Попей воды и попытайся успокоиться, хоть это очень трудно, я знаю. Нона встревоженно посмотрела на Наташу. Ты меня слышишь? Хорошо? Кивни головой, если всё понимаешь.

Наташа кивнула. Всё происходящее никак не могло уместиться в её голове. Она как вылупившийся птенец пыталась удержать свою голову в вертикальном положении. Руки судорожно перемещались: то сжимали подлокотники кресла, то поправляли волосы, то размазывали слёзы по щекам.

Нона склонилась над Наташей и очень тихо продолжала:

– Когда я узнала о случившемся, сразу поняла, что ты с детьми в большой опасности, вы тоже можете пострадать вслед за Тадеушем, как говорится, беда не приходит одна. Если я не смогла помочь своему товарищу, поверь, у меня не было такой возможности. Но тебе помочь я просто обязана. Мне с большим трудом удалось уговорить одного человека, чтобы помог походатайствовать в твоём деле. Имя сказать не могу. Ты теперь – жена врага, а с ними не церемонятся, могут отправить в лагерь, детей – в интернат, а квартиру изъять. Желающих занять ваше жильё найдётся немало. Так вот, тебя не тронут, оставят в квартире. Мне обещали, что про тебя просто забудут. Ты умная, сильная девочка, мать двоих детей, постарайся сидеть очень тихо. Ему уже не поможешь, а себе и детям навредишь смертельно. Люди у нас разные, много хороших, а ещё больше – не очень, так что сиди очень тихо дома. Я тебя очень прошу, если ты сделаешь необдуманный шаг, последствия будут мгновенными и ужасными. И я уже не смогу помочь. Они превысили свои полномочия, поэтому тебя не тронут, если будешь молчать. Если поступишь неразумно, сотрут, это они дали мне понять очень ясно. Встреч со мной не ищи, я сама найду способ с тобой связаться.

Наташа с трудом переваривала сказанные Ноной слова, потом сквозь слёзы тихо произнесла:

– Когда мне отдадут тело, к кому мне обратиться?

У Ноны округлились глаза, она покачала головой:

– Наташенька, ты, наверно, до конца не понимаешь, что на самом деле происходит? Ты случайно узнала секретную информацию, а за владение такой информацией люди просто исчезают, испаряются, как будто их и не было вовсе. Про похороны забудь, кто ж такое обнародует, никто правды не скажет. В лучшем случае получишь извещение о смерти, да и то только месяца через два, не раньше. И учти, основная масса людей тебя теперь будет избегать. Более того, найдутся и такие, что будут издеваться, оскорблять. К тебе будут относиться как к прокажённой, будь к этому готова. Старайся всё сносить молча, в перепалки не вступай. Первое время, если кто спросит о муже, говори, что в командировке, хотя плохие новости разносятся быстрее, чем хорошие. Соседи видели, как его забрали, наверняка видели. Значит, говори, что точно пока ничего не знаешь, молчи, ни одного лишнего слова, ни одного. Ты хоть меня поняла, девочка? Кивни, если поняла.

Наташа кивнула. Всё, что ей сейчас говорила эта мудрая женщина, она просто старалась запомнить, а переварить уже потом как-нибудь дома придётся.

Нона продолжала:

– Говорить мне о невиновности и ошибках не стоит, сама догадываюсь, и поверь, всё происходящее в последнее время наводит ужас. Да и говорить об этом нельзя, даже очень тихо нельзя: стены имеют уши. Очень сильно мешал кому-то муж твой, это уж точно. И фамилия его пригодилась, Казинов-ский, и наверняка дело подтасовали умело, но об этом молчи, я ничего не говорила. Всё, девочка, у тебя будет совсем по-другому теперь. С работой для жены врага народа будут трудности большие, да ничего, всё как-нибудь образуется. Месяц-другой, я думаю, продержитесь, а там придумаем что-то.

Нона нежно погладила Наташу по голове и тяжело вздохнула:

– Я знаю, нет таких слов, чтобы тебя утешить. Только умоляю, Наташенька, будь благоразумна. Его уже нет, а тебе и детям нужно жить. Сбереги его детей, постарайся. Сейчас вытри слёзы и тихонько домой, домой. Провожать тебя никто не сможет. Сева проследит сзади, на расстоянии, чтобы опять плохо не стало. Близко ему к тебе сейчас подходить нельзя. Крепись, крепись, девочка, по-другому нельзя, ты – мать двоих детей. Ты обязана их беречь, перед мужем обязана.

Нона смочила свой носовой платок водой и протёрла опухшее лицо Наташи.

Наташа встала:

– Я пойду на улицу, мне одной надо побыть.

Нона остановила её жестом руки:

– Подожди, я гляну, что в коридоре делается.

Она выглянула в коридор.

– Никого нет, иди потихоньку. И постарайся меня услышать, не наделай глупостей, рисковать тебе нельзя, дети у тебя, и это самое главное.

Она прикрыла дверь за Наташей, а у самой навернулись слёзы: «Бедная девочка! Как тут сил на всё это «блядство» набраться? Как жить? Как работать? Круг сужается, нужно самой переводиться в более спокойное место и делать это как можно быстрее, иначе буду следующей. А Наташке надо помочь с работой обязательно». Нона взяла ручку и в ежедневнике написала: «Работа для Натальи, срок исполнения – месяц».

Наташа быстро спустилась по лестнице и вышла из здания. В голове всё перемешалось, всплывали только отдельные фразы: «кто-то в замешательстве выпустил обойму», «секретная информация», «никто правды не скажет». Она почти бежала и остановилась только у дверей своего дома. Прислонившись лбом к стене, в ужасе подумала: «Могут меня выселить из этого дома, и куда я тогда пойду? Я приму решение завтра, всё потом».

Очень кружится голова. Медленно открыв дверь подъезда, постояла немного и потихоньку пошла по лестнице.

Дома никого не было. Она закрыла входную дверь, подошла к кровати и легла. Слёзы струились по щекам, рот пришлось закрыть двумя руками, чтобы вой и страшные гортанные крики, которые рвались из неё наружу, не услышали соседи.

Его больше просто нет, нет совсем. Почему, почему меня всегда бросают самые близкие и дорогие сердцу люди? Без них немыслимо жить, дышать, просыпаться и радоваться жизни. Сначала мама и папа, когда мне было девять лет, а теперь муж – моя половинка, частица меня самой. Тогда, в детстве, если бы не дядя, мамин брат, которому сообщили соседи о смерти родителей, я бы просто не выжила. Папу и маму тоже расстреляли, только в девятнадцатом году, и они – тоже враги народа: слишком хорошо жили. Экспроприировали у нас имущество и заодно, помахав наганом, тоже нажали на курок. Вот, детки, живите новой жизнью в любви и радости. Всё это пронеслось у неё в голове одним мигом. Наташа поджала под себя ноги, обхватила голову руками и тихонько стала раскачиваться, так почему-то было легче.

Господи, страшна злоба людская, зависть, жадность и безбожие. Как жить теперь, где взять силы, Господи? Хотелось кричать, но боль так сдавила грудь, что стало трудно дышать. Наташа встала, поднялась наверх, налила воды из самовара и села на стул возле окна. Сейчас, наверно, придут дети, надо собрать все силы, привести себя в порядок.

Она посмотрела в окно, вдаль, на реку, и воспоминания нахлынули сами собой.

«… Вот она, маленькая, худенькая девочка, стоит возле могилы. На кладбище ужасно грязно: всю ночь шёл дождь. Туфельки облепили комья свежей глины, да так, что ножки с большим трудом отрываются от земли. И так страшно. Как же можно жить без папы и мамы?

К ней тогда подошёл статный, широкоплечий мужчина. Она почувствовала его пристальный взгляд со спины, вся съёжилась и искоса, с большим недоверием посмотрела на него снизу вверх. В его лице она прочла боль и сочувствие, открытый, добрый взгляд располагал к себе. Да и лицо показалось ей знакомым, она не почувствовала опасности, скорее, он вызвал интерес.

– Ты, стало быть, Натка, Лизаветы младшенькая?

Девятилетний ребёнок закачал головой:

– Да, она самая, Наталья Михайловна я.

Мужчина ласково улыбнулся девочке, превозмогая застывшую боль и усталость, погладил натруженной, мозолистой рукой её кучерявую русую голову.

– Ну, тогда давай знакомиться. Я – твой дядя, Николай, твоей мамы родной брат. Царство небесное твоим родителям, Михаилу и Лизавете. Судьбу себе никто не выбирает, Богу виднее, когда кого призвать.

Он перекрестился и незаметно смахнул скупую слезинку с лица.

Наташа вжала голову в плечи и прищурилась.

Николай сразу понял, что происходит в душе маленькой девочки.

– Ты меня, детка, не бойся, я теперь за тебя в ответе. И запомни, в обиду тебя никому не дам. Ты теперь – моя дочка. Было у меня два сына и дочка, стало два сына и две дочки.

Он ласково подмигнул ей, присел на корточки:

– Да ты сейчас упадёшь, не ела сегодня совсем, наверное, да напугана. Иди-ка ко мне на руки, девонька.

Николай бережно поднял её на руки.

– Всё наладится, дитятко, – он поцеловал ребёнка в лобик и прижал покрепче, пытаясь унять её дрожь. – Худенькая ты уж больно, впрочем, мама твоя тоже худенькой всегда была. Любил я твою мамку и оберегал как мог, ну а теперь о тебе позабочусь. Всё проходит, милая, и это потихоньку зарубцуется.

Человека доброго, сильного, с широкой душой дети чувствуют сразу, поэтому Наташе тогда стало спокойно, и она потихоньку стала согреваться. Ей очень захотелось спать, но спать нельзя – а вдруг и этот Николай исчезнет? Она посматривала на дядю и покрепче ухватилась за его воротник, а про себя подумала: «А глаза у него синие, как у мамы, может, и вправду её брат, может, и вправду в обиду не даст!»

Страх и ужас, боль и неизвестность – всё перемешалось в детском сознании, всё произошедшее за последние три дня полностью её измучило, навсегда поселив в душе страх и недоверие к людям.

Николай бережно нёс измученную девочку, тихонько гладил её по голове и что-то всё говорил, говорил. Наконец накопившаяся усталость взяла своё, и она крепко уснула…»

Тогда мне было девять лет, сейчас – двадцать восемь. И меня на руки никто не возьмёт, я – жена врага народа, и у самой на руках двое деток.

«Нет тебя на свете больше, Тадеуш мой. Нет совсем, ты больше не откроешь дверь и не войдёшь. «С честного человека шкуру не снимут», – крутилось у неё в голове. – Ещё как сняли и не поморщились, сволочи! Даже похоронить мне тебя не дали, и на могилку прийти нельзя, её просто нет, прикопали, наверно, где попало. Как мне жить без тебя, как дышать, ходить? Господи, не дай мне озлобиться на всех людей! Господи, покажи правильный путь! Господи, помоги мне справиться, ведь я не одна, у меня дочки! Удержи, спаси от ненависти и безумия! Дай силы, Господи, дай силы, Господи!»

С грохотом нараспашку открылась входная дверь. Раздался Надеждин голос:

– Валечка, придержи дверь, видишь, коляску надо ввести. Наташ, Наташ, ты дома? Диночку пора кормить. Валечка, молоко не опрокинь, его срочно надо вскипятить. Давай, давай, красотка, туфельки побыстрее снимай. Наташ, ты что молчишь? Господи, а бледная стала какая! На том свете побывала, что ли? Ну, говори, говори, что стряслось-то?

Голос Надежды вернул её в действительность. Наташа подошла к коляске, взяла Диночку, которая уже была готова расплакаться.

– Проходите, проходите, сейчас Диночку покормлю и всё расскажу.