В поисках убийцы

VIII
Сам по себе

Семечкин, решив обратиться к Прохорову за советом, не хотел откладывать и направился к Авдахову, на Калашниковский проспект.

Авдахова он застал в лабазе за приемом муки. Целой вереницей стояли сани, нагруженные мешками. Крючники, засыпанные мукой, друг за другом входили в лабаз с мешками на спине, два приказчика вели счет мешкам, а Авдахов, завернувшись в лисью шубу, указывал, куда класть, покрикивал на приказчиков и томился от скуки.

– А! – радостно приветствовал он приятеля. – Егору Егоровичу нижайшее! Каким ветром занесло?

– Здравствуй, Савелий Кузьмич, – сказал Семечкин, осторожно проходя среди крючников с мешками и без мешков. – По дельцу к тебе.

– Очень превосходно! – обрадовался Авдахов. – Вы, мальцы, уже без меня примите, – сказал он своим приказчикам и обратился к Семечкину: – А мы с тобой в биржу пройдем, за парой чая и побалакаем.

Они перешли улицу и вошли в трактир» Биржа».

– Накось тебе, Ефремушка, – сказал Авдахов, сбрасывая швейцару шубу, – стряхни муку‑то!

– Обязательно, Савелий Кузьмич, – приятельским, тоном ответил швейцар, подхватывая шубу.

– Эй, услужающий, – крикнул Авдахов, входя в общий зал. – Водочки закусить и пару чая.

– Я позавтракал, – заметил на это Семечкин.

– А тут закусишь. Вот в уголочке и сядем.

Они заняли столик в углу зала.

Посетителей не было. В этом трактире общий зал обращается в хлебную биржу в двенадцать часов дня, потом пустеет и снова наполняется уже вечером. В трактире было тихо, только по коридору из кабинетов доносились яростная игра на расстроенном пианино, смех, отдельные возгласы и звон посуды.

– Кто шумит? – спросил Авдахов у хлопотавшего подле их столика лакея.

– Селиванов, Никита Саввич. Сейчас после биржи, – ответил лакей улыбаясь.

– А! – Авдахов кивнул головой и объяснил Семечкину: – Хороший подряд устроил, заливает теперь. Ну, какое же твое дело? Сказывай!

Он налил водки, чокнулся, выпил и отправил в рот целый ломоть семги. Семечкин объяснил.

– Правильно! – кивнул Авдахов. – Сергей Филиппович – золотой человек! Я тогда какой дебош сочинил, он поехал, кого уговорил, кого смазал, а на суде вчистую: был невменяем. Всего три катеньки заплатил, а ему полсотни. Золотой человек! Теперь загордился, по мировым не ходит. Так тебе что?

– Когда принимает?

– С шести до восьми, каждый день. Теперь, – Авдахов посмотрел на часы, – четыре. До шести посидим, и валяй. Что вечером делаешь?

– А ничего. Тоска у меня, Савелий Кузьмич, лютая тоска, – ответил Семечкин с порывом.

– Оно точно! Так вот мы с тобой тоску эту душить и станем. От Сергея Филипповича кати сюда. Я подберу еще парочку, и махнем. Идет, что ли, а?

– Что ж, можно, – вяло ответил Семечкин.

Он едва дождался шести часов и торопливо поднялся.

– Так сюда и ворочайся, – сказал Авдахов. – Я не прощаюсь.

Егор Егорович вышел и поехал к Прохорову.

У Прохорова была практика, и в приемной сидели два клиента. Семечкин переждал всех и вошел последним.

– А, почтенный собутыльник! – приветствовал его Прохоров. – Какими ветрами?

– За советом, Сергей Филиппович. Душевное дело.

В голосе Семечкина послышалась сердечная боль, и Прохоров сразу проявил к нему внимание.

– Ну, садитесь, и будем разговаривать, – сказал он, указывая на кресло и садясь сам. – Рассказывайте!

Семечкин откашлялся.

– Помните наш дебош? Я тогда тоску заливал. Жил я себе, Сергей Филиппович, до сорока трех лет тихо, покойно и вдруг полюбил, да так полюбил, что ума лишился, покой потерял. А она нет. И вот ее‑то, любовь мою, в куски изрезали, ограбили и надруганию предали.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Прохоров.

– Да то, что сказал: в куски изрезали.

И Семечкин рассказал все, что уже сообщил начальнику сыскной полиции, и затем передал о безуспешных розысках последней.

– Что же вы от меня хотите? – спросил Прохоров.

– Совета, Сергей Филиппович. Теперь я в эту полицию ни в грош не верю и сам решил за дело взяться. Жив не буду, если этого изверга не изобличу. Так вот, присоветуйте, как за это дело взяться, с чего начать, кому деньги платить.

Прохоров задумался. Потом вдруг он хлопнул себя по лбу.

– Нашел! Хорошо, что вы ко мне обратились. Понятно, сам я вам посоветовать что‑нибудь, а тем более руководить розысками не могу, но знаю одного человека, который найдет вам этого убийцу.

– Кто же это? – быстро спросил Семечкин.

– Это, – и Прохоров торжественно произнес, – Борис Романович Патмосов. Запишите! Живет по Усачеву переулку, в доме номер двенадцать. Увидать его можете утром, до одиннадцати часов.

– Кто же он? – спросил Семечкин, записав адрес и имя.

– Он – знаменитейший сыщик. Сыщик по призванию. Покойный Путилин пред ним – мальчик, Лекок – ничтожество, а все эти Холмсы и Пинкертоны – выдуманные писателями фантастические сказки, тогда как мой Патмосов жив, и вы завтра увидите его.

– Вот спасибо! Я к нему завтра же утром.

– Непременно! – И увлеченный Прохоров продолжал расхваливать Патмосова: – Он, видите ли, окончил семинарию в провинции и приехал сюда, в Петербург, чтобы поступить в университет, но, будучи совершенным бедняком, вместо университета попал конторщиком к Бурцеву. Вероятно, знаете?

Семечкин утвердительно кивнул головой.

– У Бурцева вдруг оказалась большая растрата. И вот этот Патмосов стал искать, да каким‑то уж очень хитрым способом раскрыл воровство, которое тянулось из года в год. Бурцев наградил его, а Патмосов почувствовал сразу влечение к сыску и прямо пошел к Путилину. Слыхали, верно?

– Начальник сыскной полиции был? – сказал Семечкин.

– Вот Путилин сразу понял его и взял на службу. Тут он скоро показал себя, особенно по делу об убийстве ростовщика Дергачева. Тогда трое невинных в подозрении были, а Патмосов настоящего четвертого нашел. Интересное дело! Ну – с, а потом, как Путилин помер, Патмосов вышел из состава полиции и стал заниматься сыскным делом лично, самостоятельно. Это, Егор Егорович, – знаменитость. Сколько он дел раскрыл, от которых все отказались, сколько тайн разоблачил! Он вам поможет.

– Благодарю вас, – с чувством сказал Семечкин. – Мне теперь уже наверное чуется, что он найдет.

– Он найдет. Завтра и идите к нему! – и, проводив своего гостя до передней, Прохоров вернулся в кабинет.

Семечкин ожил. Он приехал в трактир к Авдахову и весело сказал:

– Ну, брат, дело, кажется, на мази. Твой Сергей Филиппович мне такого человека указал, что просто любо – дорого!

– И превосходно. А теперь едем.

– Кати!

Семечкин вернулся к себе в номера, когда наступило уже утро, напился крепкого чая, переоделся и направился в Усачев переулок, к знаменитому Патмосову. Впрочем, последний был знаменит только среди людей своей профессии и тех, кому был нужен, обыкновенный же петербургский обыватель вряд ли слыхал его имя.

Семечкин поднялся по узкой, без швейцара, парадной лестнице, чисто выкрашенной масляной розовой краской. Ему отворила миловидная горничная и, взяв от него визитную карточку, провела его в кабинет к хозяину.

Семечкин вошел в просторную комнату и сразу заинтересовался ее убранством. Прямо против двери стояло бюро с опущенной крышкой; налево и направо по углам находились два узких, высоких шкафа. У стены направо были расставлены диван, круглый стол и два кресла, а налево – большой стол; недалеко виднелись шахматный столик и телефон.

Но внимание Семечкина привлекли не эти предметы, а то, что лежало на большом столе, и фотографии, висевшие по стенам. На стене, возле которой стояло бюро, между двух окон, висели портреты мужчин и дам, стариков, военных, статских и между ними большой портрет Путилина; на стене налево находились фотографии в размере визитных карточек, очевидно преступников, потому что многие были в арестантских халатах, некоторые с кандалами, а на правой стене были развешаны фотографии, полные ужаса. Это были страшные картины преступлений. Вот зарезанная на дорогой кровати красивая женщина; она голая лежала поперек постели, и голова ее, запрокинутая назад, была почти отделена от плеч.

Вот полный мужчина лежит на полу, и голова его рассечена надвое.

Но еще занимательнее были предметы, разложенные на большом столе налево. Семечкин увидел ручные кандалы, связку отмычек, небольшие ломы, молоток с ржавыми пятнами, ножи, топор, потайной фонарь и над ними на стене коллекции страшных портретов.

Егор Егорович то рассматривал вещи на столе, то переглядывал висящие на стенах фотографии и совершенно не замечал, как проходит время. Вдруг он за своей спиной услыхал мягкий голос:

– Чем могу быть полезен?

Семечкин быстро обернулся. Перед ним стоял Патмосов.

IX
Новые лица

Егор Егорович увидел господина среднего роста, лет сорока пяти. Его умное, энергичное лицо с быстрыми, проницательными глазами, с легкой улыбкой на полных губах под густыми усами сразу производило приятное впечатление. Густые черные волосы, чуть тронутые сединой, чисто выбритое моложавое лицо, домашняя открытая куртка, плотно облегавшая стройную фигуру, усиливали это впечатление, и Семечкину знаменитый герой сыска показался с первого взгляда не проницательным и не устрашимым сыщиком, а просто славным человеком.

– На мои коллекции смотрите? – здороваясь с ним, сказал Патмосов. – Для непосвященного интересно. У меня все по отделам. Это, изволите видеть, – и он указал на простенок над бюро, – от моих благодарных клиентов. Кому я деньги отыскал, кому – вещи, кого успокоил, кого обелил. А это, так сказать, все – звери, за которыми я охотился. Наконец, вот здесь – обстановка, детали и прочее.

– А это? – спросил Семечкин, указывая на стол.

– Это, – Патмосов быстро подошел к столу, – это – мой музей. Вот молоток, которым некий Севрюгин убил семейство из четырех душ. Вот плеть с проволокой, которой один негодяй истязал ребенка. Это – обыкновенный фомка, так сказать, карманный лом. Тут отмычки. Всего понемножку. Для меня эти предметы тем ценны, что все это я лично у разных молодцов отобрал. Да – с, так вы ко мне по отысканию убийцы Коровиной? В полиции разочаровались?

Семечкин изумленно уставился на Патмосова, удивленный его вопросом.

– Садитесь, садитесь! – весело сказал Патмосов. – Курить не угодно ли? Чего вы на меня так уставились?

Они сели у круглого стола в кресла. Семечкин машинально взял папиросу и сказал:

– Но откуда вы узнали о цели моего прихода?

– Ну, это очень легко! – засмеялся Патмосов. – По вашей визитной карточке. Зачем ко мне придет купец Семечкин? Ведь в газетах было подробно описано, как вы неделю тому назад посетили сыскное и сделали там открытие, признав убитую. Теперь вы у меня – значит, ясно для чего.

– Совершенно правильно! Это вначале показалось мне удивительным. Да, я к вам по этому делу. Меня господин Прохоров направил.

– Сергей Филиппович? – воскликнул Патмосов. – Великолепный человек! Я ему в одном деле помогал. Однако что ж это я? – словно спохватился он и захлопал в ладоши.

В кабинет вошла девушка.

– Маша, устрой нам кофе и подай сюда! – сказал Патмосов. – Вы не откажетесь?

Девушка скрылась.

– Да, – сказал Патмосов, раскуривая папиросу, – хотя времени потеряно не мало, но мы, наверно, наверстаем утраченное.

– А вы рассчитываете найти убийцу? – с надеждой спросил Семечкин.

– Раз есть за что ухватиться, есть кончики – значит, и весь клубок распутать можно.

Девушка внесла поднос с кофе и вышла. Патмосов подвинул Семечкину чашку.

– Ну – с, а теперь понемногу и расскажите мне.

Семечкин начал свой рассказ. Патмосов слушал его, не прерывая, и курил папиросу, изредка прихлебывая из чашки кофе. Семечкин кончил и с волнением стал смотреть на него. Знаменитый сыщик некоторое время молчал, а потом спросил:

– Вы говорите, за тридцать тысяч эта Коровина продала свое имущество? А кто купил? Не знаете?

– Как же… через меня и дело шло. Махрушин, наш купец, Николай Степанович.

Патмосов кивнул головой и, быстро поднявшись, подошел к телефону, предупредив своего гостя. «Я одну секунду», – и приложил к уху трубку:

– Соедините, барышня, пожалуйста, с нумером двадцать пять – тридцать шесть. Благодарю вас… Кто у телефона? А, здравствуйте! Это – я, Патмосов. Позови Хмелева. Хорошо! – Он повесил трубку и обратился к Семечкину: – Пока я разговариваю, вы постарайтесь припомнить, какие вы видели на Коровиной украшения.

– Всякие видел.

– Ну, ну, – поспешно произнес Патмосов, – конечно, всякие. Вероятно, муж ей дарил, да и сама покупала.

– Конечно, у нее были кольца, браслеты, серьги, броши.

– Так! Но было у нее что‑нибудь особенное, что могло бы легко запомниться. Понимаете? Ну, вот и подумайте!

В это время телефон затрещал, и Патмосов взял трубку.

– Это ты, Яша? Ну, здравствуй! Скажи мне, что вы теперь делаете по делу об убийстве Коровиной. Ну, я так и знал! А вещи целы? Отлично! И веревки, и клеенка, и коробка? Отлично! Я вечером буду. Устрой, где бы посмотреть. Так! Что случится, донеси. С сегодняшнего дня идет плата. Так. – Он дал отбой и позвонил снова: – Барышня, сорок четыре – двадцать девять. Благодарю вас. Алло! Кто у телефона? Отлично. Здравствуй, Сеня! Ты свободен? Приезжай ко мне завтракать! – Он дал отбой, повесил трубку и вернулся к Семечкину. – Ну – с, припомнили?

– Припомнил, – ответил Егор Егорович. – Браслетка у нее была, узенькая, золотая, а по обручику в три ряда камешки: десять бриллиантов, десять рубинов и десять изумрудов. Это, видите ли, ей покойник муж подарил; десять камушков – это десять лет супружества, а всех тридцать – это ей тогда столько лет исполнилось. Он ей на рождение подарил, а через полгода и умер.

– Узенький?

– Так, не шире пальца, – и Семечкин положил на стол указательный палец.

– А надписи не было?

– Да, внутри: просто года обозначены и число.

– Вы не вспомните?

– Месяц‑то – апрель, и года помню. Один, значит, тысяча девятисотый, а другой – тысяча девятьсот десятый. Это помню, а число забыл.

– Отлично! – сказал Патмосов. – Вот пока и все. Теперь адресок ваш, и, как что узнается либо вы мне понадобитесь, я сейчас же и сообщу вам.

– Так найдете? – спросил, вставая, Семечкин.

– Могу сказать только, что постараюсь.

– Ну – с, а сколько я вам за это должен буду?

– Вот это я понимаю, по – купечески! – засмеялся Патмосов. – Видите ли, если бы вы тридцать тысяч искали и я вернул бы их вам, то спросил бы три тысячи и расходы. А теперь…

– Найдите его, и три тысячи ваши! – воскликнул Семечкин. – А расходы – и слов нет.

– Отлично! – сказал Патмосов. – Значит, и по рукам.

Егор Егорович горячо пожал его руку.

– Я уверен, что вы найдете убийцу.

– Да и я почти уверен, – улыбнулся Патмосов.

– Ах, а на расходы! Прикажите! – и Семечкин сунул руку в боковой карман.

– Рублей двести пока дайте, – просто ответил знаменитый сыщик.

Егор Егорович тотчас вынул двести рублей и наконец распрощался с Патмосовым.

– В случае чего я вас извещу, – сказал ему последний, – а меня застанете всегда утром. Как почувствуете томление, так и пожалуйте.

Семечкин ушел.

Патмосов прошел в кабинет, отомкнул бюро, вынул из него толстую тетрадь и, раскрыв ее, четким почерком вывел: «Дело об убийстве вдовы Анастасии Петровны Коровиной. Начато 11 января 1912 года». Затем он открыл шкаф, снял с полки картонку и вынул из нее ряд синих обложек с надписями. Быстро проглядев их, он достал обложку с надписью: «Убийство Коровиной», отложил ее в шкаф, запер последний и снова сел к бюро.

– Пересмотрим, – сказал он и только что хотел развернуть синюю обложку, как услышал голоса в nepедней и закричал: – Иди, иди! Дверь открыта.

На его зов в кабинет тотчас вошел высокого роста молодой человек.

– А теперь запри дверь! – сказал ему Патмосов. Молодой человек защелкнул задвижку, дружески поцеловался с хозяином дома и сел на стул подле бюро.

Это был помощник Патмосова, Семен Сергеевич Пафнутьев. Сыскным делом он занялся по призванию. Сын купца, он окончил коммерческое училище и готовился стать заместителем отца, имевшего большую железную торговлю, как вдруг совсем случайно открыл свое призвание, выследив и обличив домашнего вора. До смерти отца он таил свое любимое занятие, когда же отец умер, Семен Сергеевич передал всю свою торговлю под отчет приказчику, под предлогом желания просто побездельничать, и явился к Патмосову. Тот принял его ласково, а потом сдружился с ним и сделал помощником в своих розысках.

Пафнутьев жил на отдельной квартире, имел широкое знакомство, навещал свои лавки, бывал в обществе, в театрах, в клубах, и все считали его богатым фланером, не подозревая его деятельности. Ему было лет двадцать восемь. Высокого роста, широкий в плечах, огромной силы, с белокурыми вьющимися волосами, рыжеватой бородкой и открытым румяным лицом, он был настоящий русский красавец, и женщины увлекались им; но он был равнодушен ко всем, со своей стороны увлекаясь только хорошенькой дочерью Патмосова, что еще более скрепляло дружбу между ним и последним.

– Зачем звали? – спросил он теперь Патмосова.

– А вот сейчас узнаешь, – сказал тот и спросил в свою очередь: – Помнишь, в декабре нашли руку, ногу, а потом открылась посылка с головой?

Пафнутьев утвердительно кивнул головой.

– Убийство Коровиной, – ответил он, – купеческой вдовы. Опознал какой‑то купец Семечкин.

– Вот – вот! А теперь этот Семечкин ко мне приехал. Видишь, любил ее, так страстно желает найти убийцу.

Пафнутьев радостно хлопнул себя по коленям и воскликнул:

– Вот это дело! Это я понимаю. Я, признаться, мечтал о нем. Убийство без следов.

– И дурак! – улыбаясь, охладил его порыв Патмосов. – Во – первых, я уже тебя сколько раз просил не поддаваться телячьим восторгам и не орать – это раз. А во – вторых, преступление нельзя совершить без следов.

– Какие же здесь следы? – смущенным шепотом спросил Пафнутьев.

– Шептать тоже не надо, – сказал Патмосов, – знай, что к шепоту всегда будут прислушиваться. А что касается следов, то – веревки, клеенки, глиняный таз, картонки и, наконец, деньги, вещи… Ну?

– Какие деньги?

– Да ведь у этой Коровиной тридцать тысяч рублей было. Где они? Тридцать тысяч золотом не возьмешь, значит, ассигнациями или бумагами. Понял?

Пафнутьев закивал головой.

– То‑то! – сказал Патмосов. – Ну вот и начнем с тобою искать.

– С удовольствием!

– Не ори! А пока что перечитаем, что в газетах об этом написано было, – и с этими словами он развернул синюю обложку, в которой оказались листы бумаги с аккуратно наклеенными на них газетными вырезками.

X
Незамеченные следы

С самого раннего утра уже кипит жизнь в канцелярии Петербургской сыскной уголовной полиции. Со всех сторон города, из разных частей и участков двигаются толпы арестованных – бродяг, воров, падших женщин и пьяниц, окруженных городовыми. Всех их собирают на дворе Казанской части, а потом их ведут в канцелярию для проверки паспортов и установления личности. В оборванной, растерзанной, разношерстной толпе деятельно снуют агенты сыскной полиции и зорким глазом узнают воров, беглых и разбойников. Таких немедля отделяют от толпы и тотчас производят расследование. В фотографическом отделении снимают с них портреты, в антропометрическом бюро делают измерения, и часто попавшийся в участок в пьяном виде оказывается беглым каторжником; его тут же арестовывают и препровождают в тюрьму, а оттуда к следователю. В отдельных кабинетах начальники участков и районов ведут следствия о разгромах, покражах, убийствах, и туда то и дело приводят то страшных разбойников, то шустрых мошенников, то добродушных, глуповатых свидетелей и пострадавших. В отделе находок весь день толпится народ, предъявляя найденные вещи или ища свое потерянное. В приемной сидят люди, ожидающие начальника сыскной полиции, чтобы принести ему жалобу, просить содействия или даже доброго совета. А сам начальник со своим помощником сидят в своих кабинетах и вершат дела.

Все это кипение происходит с утра до трех часов дня, когда вдруг наступают тишина и безмолвие: мелкие агенты получили инструкции и назначения и рассыпались по всему городу, чиновники ушли со службы, начальник спустился вниз в свою квартиру, и в опустевших комнатах остаются только сторожа да два дежурных чиновника. Время от времени трещит телефон, время от времени приходят городовые или почтальоны с корреспонденцией.

Сонно и монотонно тянется время до шести часов, когда снова помещение наполняется чиновниками и тревожными, запыхавшимися агентами. Частной публики уже нет, и начальник с помощником отдают свои распоряжения, назначая чиновников и агентов на следствия и дежурства, распределяя порядок наступающей ночи и следующего дня. И кипит канцелярская жизнь до восьми часов, когда снова все расходятся. И опять в пустынном помещении находятся только сторожа да дежурные чиновники.

Иногда вечером приходит начальник, посидит за работой у себя в кабинете часов до десяти, а потом спустится к себе вниз, и тогда уже наступает отдых до следующего утра. Иногда приходит сообщение о страшном преступлении, и тогда тотчас поднимается начальник полиции, являются агенты, призывается фотограф, и, как пожарные на пожар, начальник сыскной полиции мчится на место преступления.

В описываемый день работа окончилась. Дежурный чиновник Яков Антонович Хмелев сидел у себя в дежурной комнате и рисовал синим карандашом женские силуэты на бумаге. Лицо его то хмурилось, то улыбалось, и он томился бездельем. Но вот половица скрипнула; Хмелев поднял голову и радушно кивнул.

– А, Петр Кондратьевич! Милости просим, закажем чайку и поболтаем, – он приветливо встретил вошедшего Чухарева.

Маленький, рыжий, в веснушках, Чухарев словно вкатился в комнату и, пожав руку Хмелеву, сказал:

– С полным удовольствием. Начальник ушел?

– Куда‑то уехал. Дал номер телефона на случай чего.

– Отлично! Ты все приготовил? Да? Надо быть, он сейчас приедет.

– Интересно! – сказал Хмелев. – Теперь я уверен, что убийца будет отыскан.

– Я тоже! Это, я тебе скажу, чище, чем любой Лекок: все найдет и докажет. Умнейшая голова!

– Странно, что он у нас не служит. Чухарев поднял плечи.

– А кем ему служить? Только начальником, а он, братец мой, без чинов. Как ему добраться?

– Ну, да он все равно хорошие денежки зарабатывает, – засмеялся Яков Антонович. – Ему, пожалуй, еще и лучше на свободе работать.

– Конечно! А теперь распорядись чайком.

Хмелев нажал кнопку звонка и, когда явился сторож, кинул рубль и приказал:

– Фунт чайной колбасы, два фунта ситника, четыре бутылки пива и живо кипяток устраивай! Будем чай пить.

Сторож взял целковый и скрылся. Почти следом за ним на пороге комнаты показался Патмосов. Хмелев и Чухарев вскочили.

– Борис Романович! – воскликнул первый. – Как вы незаметно!

– Как это незаметно? Ведь я шел, стуча каблуками, – улыбнулся Патмосов. – Это вы, верно, голубчики мои, занимались чем‑нибудь очень увлекательным.

– О вас говорили, – сказал Чухарев. – Ну, что прикажете, чтобы мы вам показали?

– Что? Все, что у вас есть по этому делу.

– Коробку. Следователь еще не убрал ее к себе, – сказал Хмелев. – Угодно посмотреть?

Яков Антонович двинулся вперед, за ним пошел Патмосов, а позади него – Чухарев. Они прошли по коридору мимо площадки лестницы и кабинета начальника и вошли в комнату, где обычно занимался один из чиновников особых поручений. Хмелев открыл шкаф, достал картонку и поставил ее на стол.

– Отлично! – сказал Патмосов. – Теперь дайте мне несколько листов бумаги.

Чухарев и Хмелев почтительно отошли в сторону и стали с благоговением смотреть на то, что будет делать знаменитый сыщик.

Борис Романович вынул записную книжку и карандаш, положил их на стол, достал из кармана складной аршин и тщательно вымерил все размеры коробки, записывая в книжке; потом он стал внимательно, не притрагиваясь к коробке, осматривать ее с наружной стороны, также делая у себя отметки. Окончив наружный осмотр, он осторожно снял крышку и стал осматривать внутренность. Из бокового кармана он вынул увеличительное стекло и внимательно осмотрел внутренность крышки, а потом повернул ее и оглядывал каждый квадрат.

Чухарев осторожно приблизился и, указывая на картонку, сказал:

– Здесь, собственно, стояла глиняная чашка? А в ней рубленое мясо.

– А чашка где? – спросил Патмосов.

– У следователя.

– В следующий раз ты сходи туда, – сказал Патмосов, – и попроси, чтобы тебе дали посмотреть чашку. Вероятно, на ней есть клеймо, чьей фабрики. Понял?

– Как же, – ответил Чухарев, – мы и не догадались.

– Надо все осматривать. В этом осмотре иногда находишь и самый ключ. У убитой какие волосы?

– Белокурые, с рыжеватым оттенком, – ответил Петр Кондратьевич.

– Так! – Патмосов усмехнулся и осторожно снял с угла коробки несколько приставших к стенке черных длинных волос. – Рыжеватые, – сказал он. – А это вы прозевали!

Чухарев взглянул и отшатнулся.

– Черные волосы!

– Черные, да еще, смотри, какие длинные… женские. Что скажешь?

Чухарев вытаращил глаза и покачал головою.

– Проглядели! – сказал он.

– А это очень важно. Дай‑ка бумажки!

Петр Кондратьевич тотчас же подал лист бумаги. Патмосов аккуратно положил волосы, завернул их сперва по длине, потом свернул и положил в карман.

– Вы будете свидетелями, что я их нашел в этой картонке.

– Обязательно! – сказал Хмелев.

Патмосов окончил осмотр, закрыл коробку и записал в записную книжку адрес, куда была адресована посылка: «Вильно. Станиславу Личинскому. Немецкая улица, 68».

– Так! Ну, а там справлялись?

– Как же! – быстро ответил Чухарев. – Тогда же в Вильно вызвали этого Личинского за посылкой и при нем вскрыли ее. Он чуть в обморок не упал.

– А кто он?

– Торговец. По объявлениям торгует разными вещами.

– Что же, он ни почерка, ничего не узнал?

– Ничего! Если хотите, у меня есть копия с протокола.

– Непременно принеси ко мне завтра же все бумаги. А теперь пока что постарайся разузнать, какое клеймо на глиняной чашке. Коробка тоже особенная…

– Платье носят в таких от каждой портнихи.

Патмосов покачал головой.

– Нет, это не нашей работы. Я, брат, наши коробки знаю. Это, надо думать, – варшавская работа.

– Может быть, и варшавская. Здесь мы искали и не нашли такой.

– И не найдете! – Патмосов закрыл книжку, положил ее в боковой карман. – Ну вот что, мои друзья, Петр Кондратьевич и Яков Антонович. Как я уже сказал, вы у меня на службе. Что только случится по этому делу, немедленно мне доносите; пока в этом только и служба ваша. А ты, – обратился он к Чухареву, – мне про чашку узнай и бумаги.

– Обязательно!

– Ну, вот! Теперь до свиданья. Спасибо за то, что сделали.

Патмосов пожал обоим агентам руки и ушел. Хмелев спрятал коробку и вместе с Чухаревым прошел в дежурную, где на столе уже стояли чайники с кипятком и с заваренным чаем, стаканы, бутылки с пивом, а на тарелке лежали ситник и колбаса.

Хмелев весело сказал:

– Ну, будем есть!

– Будем! – согласился Чухарев, после чего помотал головою, поднял палец к носу и проговорил: – Вот теперь я спокоен, что убийца будет найден. Это, можно сказать, гений. Смотри пожалуйста: все мы оглядывали коробку – и хоть бы что, а он – женские волосы. Это, так сказать, новый след. Понимаешь?

– Понимаю! Наливай‑ка пива! Ну, за здоровье Патмосова.

– Выпьем, – сказал Чухарев.

И они стали жадно утолять свой голод и жажду.

Между тем Патмосов вернулся домой и тотчас вызвал по телефону Пафнутьева. Через полчаса тот уже сидел в его кабинете, и Борис Романович говорил ему:

– Ну, вот что, мой милый Сеничка: тебя это дело, кажется, заинтересовало? Тебе его и поручаю. Прежде всего постарайся отыскать браслет. Может, и найдешь. А в остальном действуй по своему усмотрению, я же еду.

– А когда вернешься?

– Но я еще не завтра уеду. Погоди! Если уеду, то, во всяком случае, долго не пробуду, вернусь, и опять станем заниматься вместе. А пока, значит, ты попробуй искать браслет. Удастся – хорошо, не удастся – что поделаешь! А если придумаешь свои пути, то тем лучше.

Пафнутьев широко улыбнулся, и его глаза сверкнули торжеством.

– Буду стараться, Борис Романович. Как знать, может быть, мне судьба улыбнется и я ухвачу кончик нити.

– Давай Бог, давай Бог! – сказал Патмосов, усмехаясь. – Ну, а теперь пойдем в столовую. Катя, вероятно, приготовила нам закусить?

Они прошли в столовую.

Катя, дочь Патмосова, радостно улыбнулась, увидев Семена Сергеевича:

– Вот нежданный гость! Как вы пришли? Я и не слыхала.

– Я ему ключ дал, – ответил Патмосов. – Он теперь, матушка моя, без звонка входить может.

– Да, – сказал Пафнутьев, усмехаясь, – в некотором роде свой человек, а скоро, Екатерина Борисовна, буду и совсем своим.

Катя вспыхнула, улыбнулась и покачала головой.

– Ну, это уж погодите! А вдруг я откажусь?

– Не посмеете! – засмеялся Пафнутьев.

– Ну, давай нам чаю! – сказал Патмосов.

– А как дело об убийстве?

– Пока стоит на месте. Может быть, что‑нибудь откроем; может, зацапаем и этих голубчиков.

– Их разве несколько?

– А Бог их знает! Может, один, может, двое, а может быть, и заговор целый. Ну, уж эти наши Шерлоки Холмсы! Столько стараются, столько агентов имеют, а ничего‑то не могут узнать сами. Разве кто придет и прямо донесет, тогда они быстро дело сделают.

– Ты‑то нашел какой‑нибудь след? – спросил Пафнутьев.

– Ничего еще сказать не могу. Ну, вы калякайте, а я пойду спать.

Патмосов прошел в свою комнату, открыл шкаф, вынул целую картонку париков, отобрал парик, накладную бороду, усы и положил их в сторону. После этого он запер шкаф, раскрыл свою тетрадь, где были отметки по делу об убийстве Коровиной, и просмотрел ее.

– Так, – пробормотал он. – Присовокупим женские длинные волосы черного цвета. Может быть, они и сыграют свою роль.