Русские народные сказки

3. Преображенный дьявол

В старо-прежние времена, в незапамятные годы жил-был в дремучем лесу, в хоромах княжеских князь некий. И хоть крещёная душа был этот князь, а всё же сторону татар держал, и всё, что ему Мамай ни укажет, князь всё по его воле делал: и народ губит, и села жжет, и скот к себе угоняет. Греха и ответа не боялся. Лют больно был князь до своих. Вот и пишет он хану татарскому грамотку, что-де предоставлю я тебе весь народ крещёный, а только ты меня царем над ним возвеличь! Басурманский хан согласен был. И начал князь лютовать пуще прежнего.

И прогневался Господь на него, отвел от него архангела Гавриила, тут нечистый к князю и начал подступать.

Обернулся нечистый туром-золотые-рога. Увидал его князь и погнался за ним. Долго гонял его князь, наконец изловчился, метнул копьем и свалил тура-золотые-рога. Упал тур-золотые-рога, обернул голову на князя и усмехается. И понял тут князь, какого он зверя полонил. А нечистый скинул обличье с себя и говорит:

– Ну, князь, добрался я до тебя. Теперь не вывернешься ты у меня. Иди за мной.

Испугался князь и говорит:

– Пожалей ты меня. Дай мне прежде в грехах своих покаяться и грехи свои замолить!..

– Нет, – говорит нечистый, – не могу.

А князь ему.

– Да ведь и ты, сказываюсь, прежде Бога восхвалял.

– Это точно, – говорит нечистый, – было такое дело… восхвалял я Бога!..

Князь покачал головой и говорит:

– Сказывают про тебя это точно, а только не может того быть, чтобы это было.

Ну, тут уж нечистого за сердце взяло.

– Хочешь, – говорит, – я тебе покажу, как я прежде Бога восхвалял?

– Покажи, – говорит князь. – Только я тебе не верю…

И запел тут дьявол хвалу Богу, как в прежние годы, бывало, он певал. А как за временем запамятовал он, а теперь вспоминать стал, – так всё только о Боге и помнил. II такая это песня была, что сам князь, на что злодей был, и тот очувствовался и заплакал. И видит он вдруг, что от песни своей преобразился нечистый: и крылья у него побелели, и тело его стало чистое, светлое такое, и когти на руках спали, и стал он отдаляться от земли, стал подниматься к небу. Руки горе поднял, к небу летит, а сам поет и поет свою песню райскую… А там и пропал, словно растаял ясным облаком…

И одумался князь: «Ужели, – думает, – я хуже нечистого?»

Собрал рать сильно могучую, одолел ханское войско, а на том месте, где нечистый райскую песнь пел, церковь поставил и указал себя после смерти под папертью положить…

4. Богатырский белый конь

Вот, сказывают, в старо-прежние годы привалила татарская орда-сила в рязанскую землю. Вел ее сам хан Батый, да путем-дорогой позамешкался что-то и поотстал от своей орды.

Прослышали, проведали князья рязанские про орду татарскую, обкольчужились, облагались, собрали вокруг себя рать сильно-могучую и выходили супротив татарского отряда на почестен бой.

Сходились рати великие на берегах Быстрицы, возле болотца Ермачкова и заводили лютый бой. И от той борьбы содрогнулась мать сыра-земля; от убитого ратного люда Быстрица горой стала, вся красным-красна.

Бьется, ломится сила святорусская, не сдержать ей татаровья… И сложила бы рать великая головы буйные все до единой, да налетал о ту пору, неведомо откуда, богатырь незнаемый на белом коне. Под копытами коня земля гудёт, изгибается; из ноздрей коня огонь пышет, из ушей дым столбом валит. А за витязем его дружина хоробрая летит, словно жар горят все доспехи её богатырские…

Налетал богатырь неведомый со своей дружиной на татарское полчище ясным соколом из поднебесья, ударял на неё мечом, на все стороны силу неверную раскидывал, себе путь-дорогу расчищивал, для дружины своей ход опрастывал.

Растужилась сила неверная, расплакалась:

– Это что ж за боец такой невиданный! Уж как да побьет он всю нашу силу поганую на-тло. Не оставит наших на семена!..

И добил бы витязь славно-могучий всю силу неверную, да поспевал ей на выручку сам поганый царь Батый Батыевич.

Поспевал он с силой новою, а витязь на белом коне о ту пору приустал, приумаялся. Еще белый конь его ослушался, передом к супротивнику не обертывался. Опускал Батый Батыевич булаву во сорок пуд богатырю на темечко, сбил с коня на землю, вшиб его в землю на полсажени.

– Ты лежи, удалый добрый молодец, во сырой земле. Больше тебе на белом коне не ездити, молодецкого сердца честной битвой не тешити!..

Порасшибал Батый Батыевич всю дружину хоробрую до единого, а белого коня богатырского загонял на болотце Ермачково…

С той поры, с того времени чудо-чудное, диво-дивное на Ермачковом болотце творится… Чуть ночь-матка сойдет, – по всему болоту, где могилки богатырские лежат, свист идет, раздаются песни молодецкие. А кто те песни поет, еще кто на болоте свистит – никому неведомо.

И выбегает на болото чудный белый конь; он бежит по могилкам бoгатырским, ушами прядает, жалобно ржет, слезами горючими плачет и роет копытом землю, могилки разрывает.

И тут посвисты да песни пуще прежнего идут, – послушай их, так оглохнешь и ума решишься. А по могилкам ясные, словно живые, огоньки вспыхивают; и бегают огоньки с могилки на могилку, озаряя их.

Осиротелый белый конь витязя своего убитого ищет, Батый Батыевич его в землю вогнал. Ищет-ждет удалого молодца вся дружина его хоробрая; она свищет, песни поет, – голос ему подает; авось де витязь сильно-могучий услышит их да на посвисты их откликнется.

Но молчит богатырь сильно-могучий; ему мать сыра-земля уста запечатала, ясные очи засыпала, придавила его грудь молодецкую, чтобы сердце его ретивое с горя не надорвалось, – с горя, что не привел ему Господь за святую Русь выстоять честь-честью!..

5. Репка

Жила-была на селе старушонка, да такая ли злющая да жадная. Дожила старушонка до старости, никому добра не сделала, а зла натворила – и – Господи сколько!.. Одно слово – камень, а не человек была. Вот только раз полола старушонка грядки на огороде, а мимо шла нищенка. Пожалела старушонка нищенку, выдернула из грядки репку и подала нищенке.

Настало время старушонке помирать; подхватили бесы душу грешную и сбросили ее в смолу кипящую. Заплакал ангел-хранитель старушонкин, что погибает душа человеческая. Да вспомнил он про репку, полетел к Господу и говорит;

– Помилуй, Господи, душу бобылкину. Грешна она во многом; зла сотворила много, а добра от неё никто не видал. Только однажды пожалела она нищенку убогую, подала ей репку и тем добром перед людьми не возносилась.

– Хоршо, – сказал Господь, – пойди, возьми эту репку, протяни ей, пусть хватится она за эту репку, и ты вытащи ее из смолы кипящей.

Обрадовался ангел-хранитель, протянул старушонке репку и говорит:

– Держись, старуха, за репку, я тебя вытащу!..

Ухватилась старуха за репку, ангел и стал ее тащить из смолы. Да увидали другие грешники это, ухватились и они за старушонку, – авось-де и их, вместе со старухой, ангел из ада вытащит.

Да испугалась старуха, что много народа за нее цепляется, и что – неровен час – оборвется её репка, и стала она всячески отбиваться от грешников.

– Отстаньте, – говорит, – чего вы привязались?.. Меня тянут, а не вас. Это моя репка, а не ваша!..

И только сказала она эти слова, оборвалась репка, и упала старушонка в смолу кипящую, там и осталась на веки вечные…

6. Чибис, воробей и голубь

Когда лиходеи Христа всюду искали, чибис все время над ними летал и путь им указывал. Он летит и свищет: – Ви-ижу!.. Ви-ижу!..

За это Господь ему клюв вытянул и указал жить на болоте и питаться червями, лягушками и гадами на всю жизнь.

Стали лиходеи мучить Христа; распяли Его и думали, что Он уже умер. А воробей всё ходит вокруг креста и чирикает:

– Жив-жив!.. Жив-жив!..

Ну, воины и пронзили Христа копьём в ребро.

За то Господь выдернул воробью ножку, оттого воробей и по сейчас ходить не может, а всё скачет по земле.

В то время чёрный ворон был весь белый, и люди почитали его наравне с голубем Божьей птицей. Да когда Христос висел на кресте, и святая кровь Его капала из ран Его, – ворон не удержался от жадности, разинул клюв и давай ловить капли тёплой крови…

За то Господь навсегда вокруг клюва оставил у него запекшуюся кровь и указал ему питаться падалью… И на всю жизнь из белого стал ворон чернее ночи.

Только одна крохотная безыменная птичка пожалела Господа, подлетела к Нему и выдернула изо лба Его занозу. Кровь брызнула из ранки на грудь птички, и у неё навсегда осталось красное пятнышко на груди и горлышке, и люди стали называть безымянную птичку красношейкой.

И голубь тоже о Христе печалился. Он сидел на кресте и ворковал жалостливо:

– У-у-умер!.. У-у-умер!..

Известно, голубь – птица святая!.. Божья птичка!..

7. Дурак и берёза

Жили-были на селе три брата; двое старших были ребята умные, а младший, Емеля, – дурак дураком. Лежит себе, бывало, на печи, и горя ему мало. Скажут ему братья:

– Ты бы, дурак, молотить пошел, а то что даром лежишь на печи да хлеб жуешь?..

– Ну, что ж, – скажет Емеля, – ладно.

Пойдет на работу, поработает до ужина, а утром – опять с печи его не стащишь.

Пришла братьям нужда, а у них корова была. Вот они подумали, погадали да и говорят:

– Сведи-ка, Емеля, корову на базар, продай. Да смотри, дурак, деньги-то считай хорошенько.

– Ну, что ж, – говорит Емеля, – ладно.

Взял посошок в руку, погнал корову из села на базар.

Вот идет Емеля путем-дорогой по лесу, а при дороге старая берёза стояла, дуплистая такая. Дует ветер, качает березу, а она, знай, поскрипывает: «крр… крр» да – «крр… крр!..»

Прислушался Емеля, как береза поскрипывает, и почудилось ему, что береза про корову его опрашиваешь. Остановился Емеля и говорит: – Что, земляк? Али на корову заришься?.. Что ж, корова ничего себе, в аккурат…

А береза опять свое: «крр… крр…»

– Да недорога, – говорить Емеля, – двадцать целковых всего только и прошу. Да ты посмотри, корова-то какая!.. И молока дает, сколько потребы есть…

Берёза всё поскрипывает: «крр… крр…»

– Нет, земляк, – говорит Емеля, – и не торгуйся… Меньше никак не могу. Не то братаны ругаться будут…

Затих ветер, еле зашелестил по листьям, и зашумела береза «шшшу!..»

Обрадовался Емеля даже.

– Вот за это, – говорит, – люблю!.. На слово веришь, давай дело кончать…

Привязал Емеля корову к березе и говорит:

– Ну, земляк, теперь деньги давай…

Подул ветер сильнее, заскрипела береза пуще прежнего: «крры… крры!..»

Почесал Емеля затылок и говорит:

– Обождать, значит?.. Что ж, коли недолго, так можно. Оно точно, что насчет денег-то у всех малость тесновато; да немного обождать можно. Ладно, завтра зайду!..

Пришел Емеля домой и рассказал братьям, как он корову с первого слова без торгу продал. Да как услышали братаны, что он корову в лесу старой березе продал, накинулись они на него и давай его всячески бранить:

– То-то дурень!.. Березе корову продал!.. Эх, ты!..

– Что ж, говорит Емеля, – отдаст!.. Дерево-то старое, не чета молодому… Уж очень она меня просила.

Покачали братаны головами и говорят Емеле:

– Ну, дурак, смотри, ежели тебе береза денег не заплатит, – лучше и на глаза нам не показывайся!..

На утро пошел Емеля в лес, к березе за деньгами – а коровы нет. известное дело, либо волки ее съели, либо прохожий какой с собой её угнал. Подошел Емеля к березе и говорит:

– Ну, земляк, корову-то ты взял, так давай теперь деньги, а то братаны с утра до ночи меня бранят.

Берёза всё своё: «крры» да «крры»…

Почесал затылок Емеля.

– Так, – говорит, – опять обождать?.. Ладно, земляк, еще обожду, а уж там не прогневайся, – разделаюсь с тобой по-свойски.

Пошел Емеля на другой день в лес и топор с собой захватил. Вот подходит он к березе и слышит, – та ещё издали ему скрипит: «крры…» да «крры…»

Зло взяло Емелю за сердце.

– Ну, земляк, нет. Один раз просил, – я обождал; вдругорядь попросил, – опять я тебя уважил. А теперь не прогневайся… Я и то тебя вчера упреждал о том…

Достал Емеля топор из-за пояса, поплевал на ладонь, взмахнул топором, – только щепки от берёзы во все стороны полетели…

Затрещала берёза, повалилась на землю, а из дупла у неё кубышка вывалилась, и рассыпалось из неё золото по земле. Вздохнул Емеля и говорит берёзе:

– Вот, земляк, до чего ты себя довел… А всё почему? Всё от жадности своей… Я тебя честью просил, а ты всё своё ладил: «обожди да обожди!..» Вот оно тебе же хуже и вышло…

Собрал Емеля золото, не считая, в кубышку ссыпал, пришел к братьям, – те только ахнули и руками развели.

– Вот, – говорит Емеля, – всё-то вы мне не верили. А земляк-то мой – старичок ничего себе, скуп только больно!.. Гляньте-ка, всё до копейки выплатил.

Зажили умные братья на славу, а Емеле справили новый синий кафтан да шапку с красным махром, – будь, мол, доволен и на том!..

8. Колка и Жожга

Жили-были в давние времена два удалых, добрых молодца – Колка да Жожга. Загуляли молодцы, отбились от людей добрых и пошли гулять по Волге-матушке, разбивать бусы-корабли да грабить торговых гостей.

Становились они станом в Жигулях, в пещерках потаённых, и сносили они туда всё награбленное добро-богачество…

И серчал на разбойников Грозный царь, – да что ты с ними поделаешь? И близок локоть, а не укусишь. Да напал удалый разбойный народ на царский орлёный корабль, ограбили его, царских служивых людей перебили, а царского посла связали и в Волгу бросили…

И так прогневался на Колку с Жожгой Грозный царь, что собрал противу них рать несметную.

Как прослышали атаманы про царев гнев, – и стало им страшно. Становились они на бережке, скликали голытьбу поволжскую во единый круг, говорили им такое слово:

– А и полно нам, братцы любезные, народ смущать, торговых гостей грабить, корабли на дым пускать, а пуще того, – царёвы орлёные корабли…: Дошла до нас весточка нерадостна: поразгневался на нас Грозный царь Иван Васильевич… Высылает он противу нас рать свою великую, хочет нам, лихим разбойничкам, головы снести по самые плечи могутные… Надо нам будет грехи великие замаливать, приутишить сердце батюшки Грознаго царя. Его сердце неуёмчиво; оно, сердце-то, что ни день – все пуще гневом распаляется!.. А как повалит на святую Русь басурманская сила могучая, отколе солнце красное на заре встает, так и станем мы, братцы любезные, супротив нея; мы ту силу басурманскую своей грудью выстоим; не допустим зла-татарина на святую Русь, потому он, поганый, похваляется. «Я-де всю святую Русь с головнёй пройду, я ни ребят, ни жен не помилую; церковь Божью на-тло разорю!..»

Становились люди разбойные заставой могучей; выжидали они силу басурманскую… Набегал на них сам поганый царь, набегал неверный Кудреянище. Выкликал он себе супротивника из стана разбойного, говорил, похваляясь неподобно:

– Вы идите, люди неверные, поклонитесь мне, царю, дарами богатыми. И о ту пору я вас помилую, буду брать с вас дани-пошлины… А не то я всю святую Русь с головнёй пройду, не оставлю ни ребят, ни жен… Ещё церкви Божьи на-тло разорю…

Выходил на смертный бой атаман разбойный Колка, рукава по локоть засучивал, сапожки сафьянные подтягивал, шапку-мурмолку на правое ухо заламывал. Не сизые орлы слеталися, – сходилися удалые богатыри; они бились, ратились три дня и три ночи без роздыха, до конца борьбы не доваживали, разнимали руки железныя, друг другу челом били, расходились в стороны по-честному…

Пуще прежнего царь порасхвастался. Во всю голову кричит, горы-гаркает:

– Али сильно-могучие богатыри на Руси перевелись, что не могут одолеть меня, татарина?..

Выходил из стана разбойного Жожга на смертный бой. Рукава по локоть засучивал, сапожки сафьянные подтягивал, шапку-мурмолку на ухо на правое заламывал, говорил царю такое слово:

– А и что ты больно рано похваляешься, поганый царь? Еще кому Бог пошлет одоление в честном бою, – то неведомо!.. Одолею я тебя, и тут, станешь ты меня о милости просить, – да уж я тебя в те поры не помилую…

Ухватились удалые, добрые молодцы бороться, грудь о грудь сошлись, словно корни сплелись руки их железные, – да ни тот, ни этот не ворохнётся… О ту пору у царища Кудреянища ножка правая подогнулась, и вогнал его разбойник в землю по-колень…

А уж в чистом поле пыль столбом валит, – поспешает сила ратная царя Грозного над разбойным людом суд чинить… Нападала рать московская на разбойный стан, избивала всех разбойников до единого… Настигала Жожгу в чистом поле калёна стрела, пробивала сердце его ретивое. Не вздохнул удалый, добрый молодец, припадал он к матери сырой земле. Только мать о нем и горевала…

И вставал царище Кудреянище на ноги резвые, похвалялся он силою-удачею. Выводил орду на рать великую, побивал ее и на Москву пошёл…

Уж ты, Грозный царь, Иван Васильевич!.. Ты почто убил разбойника бессчастного?.. Не разбойника убил ты в чистом поле; ты убил свою заступу верную… Как не стало заставы разбойничьей, стало некому силы басурманской грудью отстаивать.

9. Март-озорник

Звал Март соседа своего, Апреля, в гости:

– Приходи да приходи, соседушка; посидим, побеседуем с тобой о том, о сем!.. Чего нам с тобой друг друга чураться!..

Апрель – парень простой, душа нараспашку.

– Что ж, – говорит, – ладно. Буду у тебя!..

А Март всегда озорной был, всегда шутки разные шутил со зла надо всеми.

Посмотрел Апрель в окно, – видит, снег уж сошел, он запряг таратайку и поехал к Марту в гости на колесах.

А Март только того и ждал. Надул щеки, растряс из рукава снегу видимо-невидимо, напустил морозу лютого, ни дать, ни взять Ноябрь на двор заглянул. Что ты с ним поделаешь?.. Застрял Апрель со своей таратайкой в сугробе, – ни взад, ни вперед двинуться не может…

А Март-месяц, знай себе, втихомолку посмеивается, – рад, озорник, что с соседом шутку такую сшутил.

Разобиделся Апрель на него, повернул домой. «Никогда, – говорит, – больше к тебе не поеду, хоть в ноги кланяйся, проси!..»

Да отходчив был Апрель. Мало времени прошло, – и забыл он об этой злой шутке.

А Март не унимается. Пришел к нему и говорит:

– Что, соседушка, не довелось нам повидаться с тобой да по душам покалякать. Приезжай ужо ко мне, родимый, авось погода лучше будет. Да ты бы, отец, того… на санках бы…

– Ну, что ж, – говорит Апрель, – можно и на санках попытать.

А он уж очень прост был, Апрель-то. Ну, вот только он сани запряг, только за ворота выехал, а Март его уж сторожит; напустил тепло, всю дорогу раскиселил, – грязь непролазная, – куда там на санях ехать!.. Что ты будешь делать? А не ехать нельзя, – разобидится на него Март-месяц!..

Вот и говорит Апрель другому своему соседу:

– Так и так, братик Май! Надоумь, что мне теперь делать, как быть?..

Подумал-подумал Май, да и говорит:

– А ты вот что, братан, сделай. Запряги-ка ты телегу, на нее сани взвали да дощаник и ступай в путь-дорогу.

Так Апрель и сделал и, спасибо доброму Маю, блогополучно добрался к Марту то на колесах, то на санях, а иными местами – на дощанике вплавь.

Подивился Март на Апреля, даже позеленел от досады: выходит так, что он сам в дураках остался, вместо того, чтобы самому над Апрелем потешиться!..

Вот и стал он к Апрелю приставать:

– Скажи да скажи, соседушка, кто тебя этому надоумил?

А Апрель и признайся:

– Да меня Май надоумил!.. – То-то прост уж больно был он.

Вот с той поры Март и злобится на Май-месяц.

– Подожди, дай срок, – сказал он в сердцах, – я тебе штуку устрою!..

С той поры в Мае всегда – нет-нет, да и ударят мартовские морозы… А кто этому причинен?.. Все он, Март-озорник. Сердится он на Май-месяц за советы его Апрелю, – вот и шутит над ним шутки неладные. А от этих шуток у Мая чистое горе: и яблоня, и груша, и вишня гибнут в цвету, и озими страдают, и трава туго в рост идет…

Уж такой-то этот Март-месяц озорной да непутевый, и не приведи, Господи!..

10. Водяные цари

Жили-были два водяных царя – один в озере Кушт^[1], а другой – в Онего^[2]. Жили они весело, без лиха-горя, потому что достатки у обоих были xopoшие, озера полноводные; лежать они между крутыми горами, поросшими лесами. А в озерах рыбы всяческой – видимо-невидимо.

Только вот куштозерский-то царь больно любил в кости играть: ничего бы ему не надо, хоть впроголодь сиди, только дай либо в тавлеи, либо в кости поиграть.

А онежский водяной тоже мастер был в кости поиграть. Познакомились как-то водяные цари, и зазвал Онего Кушта к ceбе в гости.

– Давай, – говорит, – в кости перекинемся.

А Куштозерский царь водяной тому и рад.

– Ну, что же – говорит, – давай, пожалуй!..

Вот и начали они кости метать. Кто их там знает, – счастье ли царю Онего шло, или кости метать он наловчился, а только что ни метнет кость, – всё ему прибыль выходит, а куштозерскому царю – всё убыток да убыток. И проиграл куштозерский царь онежскому все свои деньги, какие у него были, а тот ему и говорит:

– Что ж, будем еще играть?

– Да у меня нет ничего!

– Как нет ничего? А озеро-то? А вода?.. Ну, да и рыба тоже? – Подумал-подумал куштозерский царь и махнул рукой.

– Ладно, – говорит, – давай дальше играть, может статься, я у тебя отыграюсь.

Начали они снова играть, и в скорости выиграл у Кушта царя Онего-царь и всю воду, и всю рыбу куштозерскую, так что Кушту-царю стало впору хоть в батраки идти. А Онего улыбается и говорит:

– А что, соседушка, еще не сыграем?

Обомлел куштозерский царь да и говорит:

– Все я уж проиграл, что ж мне еще на кон ставить?

– А ты себя закабали?..

Махнул рукой царь-Кушт и на это, – метнули кости, и вышло, что Онего опять выиграл.

– Ну, сказал Онего-царь, – теперь будет!.. Не царь ты теперь; иди ко мне в батраки, заслуживай свой проигрыш…

Заплакал царь Кушт, однако, делать нечего. Отвел воду из Кушт-озера в Онего, рыбу перегнал туда же, да и сам в Онего перебрался и стал служить царю Онего.

И пересохло озеро Кушт вовсе; ни капли воды в берегах нет; и что диковинно, рыбы-то нигде не найдешь, а прежде Кушт-озеро славилось всякой рыбой.

С горя да с досады на себя взялся, наконец, царь-Кушт за ум, приналег на работу, и так он царю Онего угодил, так по душе ему пришелся, что вскорости тот за его труды весь его проигрыш зачел, – и воду, и рыбу, и деньги ему вернул.

– Иди, – говорит, – к себе в Кушт-озеро. Живи помаленьку. И будем мы с тобою в дружбе жить!..

Ну, вот и вернулся царь-Кушт к себе в озеро, – и откуда ни возьмись и вода набралась, и рыба заиграла в воде, и всё пошло по-старому да по-хорошему.

Однако, с незапамятных времен один раз в десять лет озеро Кушт диковинным образом пересыхает да так, что на месте озера не остается ни капли воды и ни единой рыбины. Мужики, что в окрестностях живут, знают это и теперь не дивятся.

– Видно, – говорят, – опять наш водяной в Онего в кости играть пошел да проигрался. Не замай, отыграется, либо долг свой у царя Онего выслужить и назад вернется.

Так оно и на самом деле сбывается.

Высохнет всё озеро, словно лужа, а там, смотришь, мало погодя, и опять водой полным-полно!..