Zitate aus dem Hörbuch «Истоки морали. В поисках человеческого у приматов»
Невозможно посмотреть в глаза человекообразной обезьяне и не увидеть в них себя.
Обезьян, в точности как люди, стремятся к власти, наслаждаются сексом, жаждут безопасности и симпатии, убивают за землю, ценят доверие и сотрудничество. Да, у нас есть компьютеры и самолеты, но психологически мы по-прежнему устроены так же, как общественные приматы.
Обезьяна, получившая огурец впервые, удовлетворенно его схрумкивает, но уже на второй раз устраивает скандал, если видит, что ее товарка получает виноград. После этого она неизменно выбрасывает свой жалкий огурец и начинает трясти клетку в таком возбуждении, что та едва не разваливается. Мотивация, лежащая в основе действий обезьяны, не слишком отличается от мотивации любых уличных протестов против безработицы или низкой заработной платы. Суть движения "Occupy Wall Street" тоже состоит в том, что некоторые люди едят виноград от пуза, а остальные, кроме огурцов, ничего не видят.
Когда правила взаимности и репутация начали давать сбои, появилась нужда в Боге-морализаторе. Если посмотреть с этой точки зрения, то не Бог ввел мораль, а скорее наоборот.
Два самых популярных светских моральных принципа выглядят при ближайшем рассмотрении ненамного лучше. Мне, конечно, очень нравится дух и буква Золотого правила нравственности — «Относись к другим так же, как хочешь, чтобы они относились к тебе», — но у него тоже имеется принципиальный недостаток. Это правило предполагает, что все люди одинаковы. Слегка утрируя, можно привести следующий пример: представьте, что на какой-нибудь конференции я иду за привлекательной женщиной, с которой едва знаком, в ее комнату и без приглашения запрыгиваю в ее постель. Можно без труда представить себе ее реакцию. Если я попытаюсь объяснить ей, что поступаю так, как очень хотел бы, чтобы она поступила со мной, то моя апелляция к Золотому правилу нравственности, боюсь, не прокатит. Или представьте, что я, понимая, что делаю, угощу вегана свиными сосисками. Сам я мясо люблю и следовал бы в этом случае Золотому правилу, но веган счел бы мое поведение оскорбительным, а может быть, даже аморальным. Чёрчленд предлагает другой пример — благие намерения канадских чиновников, которые изымали детей из семей индейцев и отдавали на воспитание в белые семьи. Может быть, они хотели бы этого для себя, если бы жили в хижинах в глуши, но сегодня принудительная интеграционная политика — к примеру, та, что породила «потерянное поколение» австралийских аборигенов, — считается аморальной. Золотое правило не помогает разрешить большинство спорных ситуаций, как не помогает понять, моральна или аморальна смертная казнь или прав ли был герой «Отверженных» Жан Вальжан, когда украл еду для своих голодающих племянников. Золотое правило применимо лишь в очень ограниченном кругу ситуаций и работает только в тех случаях, когда в них вовлечены люди одного возраста, пола и состояния здоровья, с одинаковыми предпочтениями и антипатиями. А поскольку мир, в котором мы живем, не таков, то и правило оказывается гораздо менее полезным, чем представляется на первый взгляд.
Человек, которому мешает бесчинствовать только вера, поневоле внушает опасения.
Недавно было проведено сравнение причин, по которым верующие и неверующие помогают другим. Выяснилось, что неверующие более чувствительны к состоянию других, а их альтруизм основывается на сочувствии. Верующими, напротив, движет чувство долга и желание соответствовать нормам своей религии.
Наука — это коллективное предприятие, правила которого позволяют целому продвигаться вперед в любых обстоятельствах, даже если его отдельные части тормозят движение.
Лучше всего наука умеет устраивать состязание идей. Она запускает что-то вроде естественного отбора, так что лишь самым жизнеспособным теориям удается выжить и воспроизводиться.
Отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия.
Наконец, бонобо смеется над интеллектуальными мучениями тех, кто пытается разделить «так есть» от «так должно быть»; эти попытки на корню губят всякое обсуждение морального развития. В философских кругах считается общепризнанным, что человек не может отказаться от человеческого или животного в себе и стать идеально нравственным. Первое — это то, как дела обстоят в действительности, говорят философы, второе — лишь директива. Серьезная проблема, и простого решения у нее нет, но в любом случае для начала полезно разобраться в собственных корнях. Если считать, что животные — всего лишь «звери», не умеющие сдерживать естественные порывы, данные им природой, то окажешься на неверном пути. Как и мы, животные предпочитают вполне предсказуемые последствия и отвечают страхом или жестокостью на всякое отклонение от нормы. Кто сказал, что бонобо может делать все что захочет? Даже в отношении секса, где у него намного меньше сдерживающих факторов, чем у нас, ему все же нужна самка, которая согласилась бы на соитие с ним; желательно также, чтобы поблизости не было доминантных самцов. Окружающие ждут от него вполне определенного поведения и не замедлят напомнить об этом, если он, к примеру, напугает малыша или утащит еду у какой-нибудь самки. Пусть бонобо ничего не знает о добре и зле, которое выходит за пределы его индивидуальных обстоятельств, его система ценностей не слишком отличается от той, что лежит в основе нашей, человеческой морали. Он тоже стремится приспособиться, подчиняется социальным нормам, сочувствует другим, налаживает испорченные отношения, протестует против несправедливости. Может быть, мы не назовем это моралью, но должны признать: его поведение так же, как и наше, несвободно от норм.
