Zitate aus dem Hörbuch «Повесть о настоящем человеке»
...военные письма, как лучи угасших звезд, долго-долго идут к нам, и бывает - звезда давно погасла, а луч ее, веселый и яркий, еще долго пронзает пространства, неся людям ласковое сверкание уже уже не существующего светила.
Выскочив из кабины, Наумов запрыгал около самолета, прихлопывая рукавицами, топая ногами. Ранний морозец действительно в это утро был островат. Курсант же что-то долго возился в кабине и вышел из нее медленно, как бы неохотно, а сойдя на землю, присел у крыла со счастливым, действительно пьяным каким-то лицом, пылавшим румянцем от мороза и возбуждения.
- Ну, замерз? Меня сквозь унты ух как прохватило! А ты, на-ка, в ботиночках. Не замерзли ноги?
- У меня нет ног, - ответил курсант, продолжая улыбаться своим мыслям.
- Что? - подвижное лицо Наумова вытянулось.
- У меня нет ног, - повторил Мересьев отчетливо.
"Неизлечимых болезней на свете нет, как и безвыходных положений".
Я могу признать только, что мы поступили опрометчиво, потому что, как выяснилось в ходе войны, мы многого не знали, а о многом не могли и подозревать. Главное, мы не знали и не поняли советских русских. Они были и останутся загадкой. Никакая самая хорошая агентура не может раскрыть истинного военного потенциала Советов. Я говорю не о числе пушек, самолетов и танков. Это мы приблизительно знали. Я говорю не о мощи и мобильности промышленности. Я говорю о людях, а русский человек всегда был загадкой для иностранца. Наполеон тоже его не понял. Мы лишь повторили ошибку Наполеона.
"В жизни, хлопцы, так бывает: по что пойдешь, то и найдешь".
...военные письма, как лучи угасших звёзд, долго - долго идут к нам и бывает - звезда давно погасла, а луч её, весёлый и яркий, ещё долго пронзает пространство, неся людям ласковое сверканье уже не существующего светила.
«После операции с Алексеем Мересьевым случилось самое страшное, что может произойти при подобных обстоятельствах. Он ушел в себя. Он не жаловался, не плакал, не раздражался. Он молчал.»
«Они почти не были знакомы, и поэтому с ней легко было разговаривать.»
Родной мой,- писала она,- что же это за любовь, если она боится жертв? Нет такой любви, милый, а если и есть, то, по-моему, и не любовь это вовсе.
«Старушка материнским чутьем все поняла. Поняла и не обиделась: старому стариться, молодому расти.»
