Морские приключения мышки Клариссы

Биллу и Чаку с любовью

Оригинальное название: CLARICE THE BRAVE

Text copyright © 2021 by Lisa McMann

Jacket art copyright © 2021 by Antonio Caparo

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

This edition published by arrangement with G. P. Putnam’s Sons, an imprint of Penguin Young

Readers Group, a division of Penguin Random House LLC.

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2022

Бунт

Я уже слышала это слово раньше. На общей палубе, где мы с братом жили в углу деревянного ящика цвета пожухлого кукурузного поля, моряки произносили его шепотом. Они передавали его друг другу, засидевшись допоздна и выпив лишку грога. Они бормотали его себе под нос, когда тишину рассекал удар кнута, когда с глухим звуком на ребра их товарища опускалась палка.

Я много раз слышала слово «бунт», но не понимала, что оно значит. Вернее, что оно значит для нас. Тогда это было просто слово.

Наш ящик стоял в кладовке на камбузе. В нем хранили джутовые мешки с кофе, зерна которого постепенно теряли аромат. Амбарный замок на кладовке не был для нас помехой: мы с братом легко проскальзывали в щель под дверью. Зато он оберегал нас от моряков и котов. Только Танука, очень бледный мальчишка с ключом на шее, прислуживавший на камбузе, заглядывал в кладовку по несколько раз в день, чтобы принести продукты, которые просит кок. Поэтому мы с братом почти все время были в безопасности и не нуждались в еде. Вся семья погибла на наших глазах, так что безопасность заботила нас больше всего.

Уцелели только мы с Чарльзом Себастьяном – так зовут моего брата. Кого-то из наших братьев и сестер погубили болезни, а кого-то съела Патронесса, одна из трех ужасных корабельных кошек. Почти все время она крутилась рядом с коком на камбузе, выжидая, когда судно накренится и со стола в ее бездонную пасть свалится случайный ошметок еды. Ее хозяином считался сам капитан. И эта ужасная, откормленная рыжая зверюга так и норовила проскочить в кладовку следом за Танукой. Именно она сожрала нашу сестру Оливию.

Гибель Оливии потрясла нас. Ведь во всем выводке она была самой крепкой, самой быстрой мышью. Но все равно не сумела убежать от Патронессы, что сразило меня в самое сердце. Если уж Оливия не смогла, то на что надеяться мне? Моя гибель – лишь вопрос времени? От этой мысли я теряла способность шевелиться.

– Мамочка, как ты сумела продержаться здесь так долго? – спросила я маму вскоре после гибели Оливии. Тогда у нас еще была мама.

– Наверное, фасолинка, во многом благодаря везению, – честно призналась она и, внимательно посмотрев мне в глаза и будто прочитав спрятанную в них тревогу, добавила: – И еще потому, что поняла: иногда прятаться лучше, чем убегать.

Мама бросила встревоженный взгляд на брата. Чарльз Себастьян часто пускался бежать, теряя голову. Мы пытались учить его контролировать порывы. Неужели в тот момент мама задалась вопросом, не его ли черед погибнуть?

– А если мы ошибемся? Если мы бросимся убегать, когда надо будет спрятаться? – спросила я еле слышно.

– Кларисса, – шепнула мне мама на ухо, и я почувствовала ее теплое дыхание. – Я покидала дом совсем юной и очень сомневалась в своих силах. Расставаться с семьей было тяжело, но приключения манили меня и перевешивали страх. Тем вечером, когда я решила отправиться в плавание на этом корабле, отец сказал мне слова, спасавшие меня в самые тяжелые времена.

– И что это за слова? – с трудом произнесла я.

Мама чуть подняла усики, поникшие из-за утраты Оливии.

– Он сказал: «Нужно, чтобы всего одна мышь верила в тебя. И эта мышь – я!»

Мне стало необычайно тепло на душе.

– И что ты тогда подумала?

– Я почувствовала, что я сильная, что я сама могу принимать решения. И если мне становилось одиноко, если я сомневалась в себе, я повторяла эти слова. – Мама смотрела в темноту кладовки и вспоминала. – До сих пор слышу папин голос…

Она повернулась ко мне:

– И знай: я верю в тебя. В тебя! Так же, как в меня верил отец.

В маминых словах было столько искренности, что у меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Я и так понимала, что чаще всего принимаю правильные решения, но ее слова наполнили меня особенной уверенностью в своих силах.

Немного помолчав, мама окликнула Чарльза Себастьяна, чтобы сходить с ним за пресной водой. Может, она хотела остаться с ним наедине и тоже поговорить, научить его верить в свои силы.

Но правду нам никогда не узнать. Потому что в ту вылазку маму смыла за борт огромная волна. Ее не стало в одно мгновение. Чарльз Себастьян вернулся один, пораженный до глубины души. Мамы не стало, и кладовка без нее была в два раза больше, казалась слишком велика для нас двоих.

Мама любила море, а я ненавидела. Ее гибель лишь усилила мою ненависть. Воде нельзя верить. Она кажется ласковой, но ведет себя иначе. Одного удара волны достаточно, чтобы переломить несчастной мышке спину. Как случилось на глазах Чарльза Себастьяна. После увиденного он отказывался выходить из кладовки, а меня вновь охватила неуверенность. Если наша мама – мама, которая обожала морские приключения, – не сумела выжить, то каковы наши шансы уцелеть?

Без мамы в ящике мы боялись еще сильнее, чем раньше. Мы сидели, прижавшись друг к другу. Спали, свернувшись в клубок. Еду делили на двоих. И только я в самое глухое время ночи выбиралась за водой и приносила бережно собранные капельки в деревянной ложке с отломленной ручкой, чтобы напоить брата. И больше у нас не было причин покидать ящик.

Пока не прозвучало то самое слово.

Как-то раз дверь в кладовку открылась, и на пороге показался Танука. Вместе с прохладным морским бризом в темноту проникло нечто зловещее. У меня встала дыбом шерстка на спине. Чарльз Себастьян на мгновение замер, а потом задрожал всем телом и впился зубами в дно ящика – он так часто делал, чтобы успокоиться. У моего брата были чудесные острые зубы и на зависть крепкие челюсти. Грызть – вот что важно для мыши. Мы прогрызаем себе пути внутрь разных мест, мы прогрызаем себе пути наружу. Мышам не выжить без умения грызть. Я выглянула наружу: нет ли рядом котов, но никого не увидела.

– А ну-ка намели кофе! – заорал с камбуза кок.

– Хорошо, – отозвался Танука, повернув прыщавое лицо в сторону источника звука.

– Давай, ночка будет долгой!

У мальчишки глаза стали как блюдца, но я не поняла из-за чего.

– Сегодня? – выдохнул он вопрос.

Кок не ответил. Или ответил слишком тихо. Танука зашел в кладовку. Мы с братом вжались в угол ящика малюсеньким комочком, а мальчишка навис над нами, до его ляжки оставалось не больше мышиного хвоста. Оглушающе громко в кофейные зерна вошел ковш, разворошил их, сдвинув с места мешок. Грубый джут коснулся нашей шерстки. Чарльз Себастьян трясся, вжавшись в пол, и я боялась, он сорвется с места и кинется бежать. «Держись!» – хотелось мне шепнуть ему, но… Но, может, и правда лучше бежать? Я была уверена еще меньше, чем обычно: внутри меня разрастались страх и сомнения. В голове звучала мамина история. Слова ее отца стали напутствием для меня: «Нужно, чтобы всего одна мышь верила в тебя. И эта мышь – я!» Я зажмурилась и просидела так, пока вновь не стало тихо и темно.

Но покой длился недолго.

Беда

– Кларисса! – шепотом позвал Чарльз Себастьян.

Он немного успокоился: от тряски осталась только чуть заметная дрожь. С палубы доносились крики, судно как-то особенно громко скрипело сегодня, а матросы как-то особенно тяжело топали башмаками.

– Да, братик, я здесь.

– Матросы сегодня еще бешенее обычного, мне кажется.

«Да они сегодня вне себя. Обезумели просто», – подумала я, а вслух сказала:

– Да.

– И воздух напряжен.

– Разве?

Я встала, положила лапку Чарльзу Себастьяну между ушек, погладила его по голове, как всегда делала мама, чтобы успокоить. Она баловала его. Мы все его баловали. Чарльз Себастьян был самым маленьким в нашем выводке, поэтому требовал опеки. Вернее, мы старались его опекать, а он позволял это делать. Мама даже считала, что у Чарльза Себастьяна есть дар предвидения. Она вообще во многом была идеалисткой и мечтательницей – не только в своем стремлении повидать мир. Я обладала более приземленной натурой. Естественно, никаким даром предвидения Чарльз Себастьян не обладал. Иначе бы он знал о волне, которая унесет с собой маму. Он бы знал, что кошмарная Патронесса схватит нашу бедную сестру Оливию, а та будет пищать у нее в пасти. Никогда, никогда я не забуду этот писк. И тот миг, когда он оборвался, тоже не забуду.

Но зато Чарльз Себастьян был умнее, чем мы все вместе взятые, – это факт. Только вот ему не хватало хладнокровия. Наверное, поэтому он постоянно дрожал от страха. И наша забота не особо ему помогала.

Чарльз Себастьян несколько раз быстро моргнул и сказал:

– Началось!

– Что?

Ответа не последовало, но в нем не было нужды. В полоске света из-под прикрытой двери кладовки быстро мелькнули кошачьи лапы. Патронесса тоже знала о том, что экипаж судна раскололся на две группировки. И наверняка понимала в происходящем побольше нашего. На судне, доверху загруженном кадками с молодыми дубами, которые предстояло продать в далеких странах, царил постоянный хаос. И половина моряков в команде была очень зла на капитана, который в грош их не ставил.

Трапы загрохотали под топотом тяжелых ног: все же люди – самые шумные животные в мире. Моряки орали совсем рядом – пугающе рядом. Судно задрожало, и наш ящик вместе с ним. Заскрежетало металлом оружие, отозвалось пронзительным звоном. Глухими ударами кулаков моряки лупили друг друга. Мы с братом больше и больше вжимались в угол ящика. В последние несколько дней драки на корабле стали обычным делом. Как стал обычным делом свист кнута и скрежет цепей по палубе – капитан все чаще и чаще приказывал сечь провинившихся, а затем бросать их в кандалах в специальную клетку, которая стояла на палубе у кормы, прямо над нашим укрытием. И все члены экипажа непрерывно ругались сквозь зубы. Даже коты вели себя беспокойнее обычного.

В ящике нам ничего не грозило, но без мамы в нем казалось слишком пусто и холодно.

– Плохо, все очень плохо! – взволнованно произнес Чарльз Себастьян. – Бунт – это беда для нас с тобой. Почему нет нашей мамочки? Она бы знала, что делать, куда бежать.

– Тс-с…

Я постаралась вести себя как мама. Она бы наверняка хотела, чтобы я позаботилась о нашем младшеньком.

– Мы здесь в полной безопасности. И никуда бежать не будем.

Что бы еще сделала мама? Уже одно ее присутствие успокаивало, но это мне исправить не по силам. Мной овладевала паника. К такой ситуации я оказалась не готова. А кто бы оказался готов?

По трапу застучали башмаки.

– Открывай! – Женский голос. – Открывай дверь! – Стук кулака снаружи.

Я моргнула. Лучия. Ее голос. Она из офицерского состава судна.

Танука возился с ключом в замке кладовки. Чарльз Себастьян часто дышал, высунув кончик языка. Дверь резко распахнулась, ручка ударилась о стену. У нас от испуга застучали зубы. Лучия оттолкнула Тануку с прохода.

– В чем дело? – заорал он.

Притворяется, что не понимает?

Женщина отвесила ему гулкую пощечину тыльной стороной ладони. От боли мальчишка взвыл. В наш ящик, прямо в кофейные зерна, отлетел окровавленный зуб. Лучия пристально посмотрела на подвывающего Тануку.

– Готовить умеешь?

– Я… я… – Он не знал, что ответить. Так и стоял, прикрыв рукой опухающую щеку и ощупывая языком дыру в зубах. – Немного… – Стал белый как простыня. – Я… я только учусь. Я первый раз… – Его шатнуло.

Лучия обернулась к морякам, стоявшим у нее за спиной.

– Этого взять и бросить к капитану. Им понадобится кок, когда они найдут сушу.

– Не-е-ет! – завопил мальчишка. – Я не уйду! Я останусь здесь!

Его схватили под руки два моряка и поволокли наверх. Танука затих.

– Молись, чтоб капитан этого не слышал, – бросил себе под нос один из моряков.

И тут мальчишка снова оживился:

– Сестра! Моя сводная сестра! Бенеллун! Ей только двенадцать лет.

Я ни разу не видела его сестру, но прекрасно понимала, из-за чего он разволновался. Хоть мальчишка мне никогда не нравился, я почувствовала к нему жалость.

– Мы ее найдем и кинем вместе с тобой в лодку с капитаном, – пообещал один из матросов.

– Найдите девчонку! – приказала Лучия кому-то, кого нам из укрытия не было видно.

Тяжелый топот постепенно затих. Мы с Чарльзом Себастьяном снова вжались в угол ящика, потому что Лучия вернулась и теперь изучала содержимое полок.

Как же она мне раньше нравилась! Из ее шелковистых волос можно было сплести великолепное гнездо. Темно-каштановыми волнами они спускались из-под шляпы, а несколько прядок всегда падали на лицо. Теперь на лбу Лучии выступила испарина. Она склонилась над нашим ящиком, и меня обдало невыносимым смрадом из ее рта. Вообще, я стойко относилась к любым запахам, но от дыхания Лучии, вонявшего соленой треской, было не спрятаться.

Она хватала ящики с полок и бросала их матросам. Неужели и наш она сейчас швырнет им в ручищи? Я вцепилась коготками в доски и зажмурилась.

– Держись! Только держись! – шепнула я брату.

Чарльз Себастьян дышал так часто, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.

– Хватит! – крикнул сверху один из матросов. – Остальное нам.

В его глазах плескалось безумие. Мама нам много рассказывала об иерархии на судне: этот матрос не смел таким тоном говорить с офицером. Лучия моментально взбесилась – нас обдало волной ее гнева.

– Хочешь, чтобы тебя вздернули за убийство? – рявкнула она через плечо. – Им надо дать провиант.

– До Кингсленда каких-то восемьдесят морских миль.

– На шлюпке с одним драным парусом, которую утопит первый же шторм! Делай, как я сказала, иначе искупаю тебя под килем!

Лучия вытащила с нижней полки полящика соленой трески, загребла вялых апельсинов и, кинув их сверху, сунула ящик матросу. Он не удержал груз, и несколько апельсинов свалились на пол.

– Да ты еще хуже него! – злобно бросила Лучия и, подняв ящик, вручила матросу, стоявшему позади. – Чего застыли? Передавайте наверх и не мозольте глаза!

Рядом с нашим укрытием она нашла пакет сухого галетного печенья и еще какую-то еду – я не разглядела. И тоже передала все наверх. А затем ее тонкие смуглые пальцы легли на бортик нашего ящика. Она стянула его на пол и ногой подтолкнула к выходу. Чарльз Себастьян взвизгнул. Но скрежет поглотил звук.

– Держись! – крикнула я, уже не переживая, что нас услышат, и еще крепче впилась коготками в доски. – Не смей бежать! Здесь безопаснее, чем под башмаками.

Чарльз Себастьян не мог вымолвить ни слова – я только слышала, как колотится его сердечко. Наш дом переходил из рук в руки, нас кидало из стороны в сторону. Все выше и выше – и вот мы на палубе.

Я осмелилась выглянуть наружу. И чуть не ослепла от пламени факелов, освещавших непроглядную ночную тьму. Руки последнего в цепочке матроса бросили ящик на палубу, и мы с братом подпрыгнули от удара, кубарем покатились по дну, шлепнулись рядом с мешком с галетами. Мир бешено крутился.

– Вы пожалеете об этом! – Вопль раздался совсем рядом.

У кричавшего были связаны веревкой руки и ноги. Но голос я узнала сразу – капитана ни с кем не спутаешь, хотя с замотанными руками и ногами, в ночной рубахе вместо кителя он выглядел странно и очень беспомощно. Бросались в глаза пожелтевшие, а местами черные ногти на босых ногах.

И пока некоторые члены экипажа мялись, не понимая, что происходит и чью сторону занять, несколько человек подхватили капитана на руки, высунули за борт и… бросили.

Я замерла. Но вместо всплеска воды раздался глухой тяжелый удар. Значит, он упал с небольшой высоты. А вскоре над кромкой борта показалась макушка: капитан сумел сесть. Но как это возможно? Немного придя в себя, я сообразила: под бортом судна, над водой, болталась на тросах шлюпка. Капитан расшиб голову, когда упал в нее. По лицу у него сочилась кровь.

– Это измена! Вы будете повешены! Помяните мои слова!

Я не отводила глаз. Появилась Лучия. Капитан бросил на нее тяжелый взгляд и выговорил:

– Как ты могла?!

Она посмотрела на него с сожалением. И вдруг повернулась к собравшимся на палубе и сказала:

– Я остаюсь верна капитану.

Ее слова вызвали рокот, но я не понимала почему. Капитан, надменный и не сдавшийся, всматривался в экипаж: кто же еще верен ему? Взгляд налитых кровью глаз он останавливал на лицах всех моряков по очереди и, казалось, запоминал их. Внимательно вслушивался в их насмешливые реплики. Потом уставился на сбившихся в группку вокруг одного из офицеров. Это был мистер Томас, и именно он возглавил мятеж.

Еще несколько человек перешли на сторону капитана. Их тут же лишили оружия и пересадили в шлюпку. Несчастного и поникшего Тануку по-прежнему держали под руки двое матросов, а он вертел головой в поисках сводной сестры.

– И его в лодку! – заговорила Лучия. – Девчонку нашли?

– Какую девчонку? – переспросил кто-то, но Лучия уже переругивалась с мистером Томасом.

– Бенеллун! Ее зовут Бенеллун! – успел выкрикнуть Танука, пока его перекидывали через борт.

Раздался глухой удар. И мальчишка замолк. На протяжении всей этой сцены Чарльз Себастьян попискивал и елозил. Он почти забрался мне на спину и наблюдал за происходящим, вцепившись коготками передних лапок в бортик ящика.

– Кларисса, надо бежать!

– Нет!

Я толкнула его, пытаясь успокоить, но Чарльз Себастьян только громче запищал. Я проследила за его взглядом. В тени перил, изящно лавируя между столбиками и не обращая внимания на общую суматоху, к нам кралась Патронесса.

От ужаса у меня расширились глаза, вдох застрял в горле. Кошка уловила нашу возню и теперь смотрела прямо на нас.

– Не шевелись! – приказала я брату и, выскользнув, прижала его ко дну ящика, пытаясь уберечь от верной смерти.

Наверное, Чарльз Себастьян понимал, как нужно себя вести. Но его страх был сильнее моих лап: он вывернулся и кинулся в щель между досками, выскочил под ноги моряков и понесся прочь, еле успевая уворачиваться от тяжелых сапог.

Кровожадная кошка метнулась за ним.

Голосок

– Чарльз Себастьян! – закричала я. Вдруг огромные руки схватили мой ящик и швырнули. – Ча-а-а-арльз!

Я ударилась о стенку ящика, впилась в него когтями. Кофейные зерна, полный рот крови. Лечу кубарем… Ящик с глухим ударом приземлился на дно шлюпки, кончики моих когтей остались в древесине. Боль пронзила передние лапы, отозвалась в боку. Не понимая, что происходит, я заползла под мешок с остатками кофе. На обломках трех когтей выступили капельки крови. Из-за невыносимой боли, из-за пережитого ужаса я забыла о брате.

Высунувшись из-под мешка, я с удивлением увидела Тануку: он обхватил голову руками и стонал. Наше суденышко заполнялось ящиками, тюками и матросами. От качки деревянный бок шлюпки с жутким скрипом терся о бок судна, а мешки так и норовили упасть. Почти всем матросам, как и капитану, связали запястья, заведя руки вперед, а не за спину. Некоторых членов экипажа я узнавала по запаху или даже по виду. Ужас и растерянность на их лицах показывали: они прекрасно знают, что происходит, и к тому же осознают, что заняли не ту сторону.

Капитан сыпал проклятиями в адрес оставшихся на борту, обзывал их бунтовщиками и предателями, требовал больше провизии и вещей, торговался за пресную воду. Я взглянула на Тануку. Казалось, он смотрит прямо на меня. И оцепенение сразу прошло. Он больше не звал Бенеллун. В глазах у него стояли слезы, губы надулись и опустились в горестной гримасе. Он смотрел не на меня, а сквозь, как будто я прозрачное привидение. Я забилась глубже под мешок, чтобы не попадать в свет факела.

После нескольких жутких ударов и толчков лодка со скрежетом наклонилась. Все разом заорали. Мы летели вниз. От удара об воду в шлюпке попадали матросы, посыпалась со своих мест провизия. Я не успела ни во что вцепиться, потому что очень болели сломанные коготки, и от толчка вылетела из ящика на дно шлюпки. Не успела я вскарабкаться обратно, как меня окатило морской водой.

Мне показалось, что я умерла, что меня смыло волной в ледяное море, как маму. Но нет, я всего лишь оказалась в мелкой луже на дне лодки. Отплевываясь и хватая ртом воздух, я поплыла первый раз в жизни и, надеюсь, последний. Кое-как преодолев глубокое место и цепляясь остатками кровоточащих когтей, я вскарабкалась на боковую стенку шлюпки. Затем, протиснувшись между досок ящика, спряталась под мешком с кофе. Сознание покидало меня. От потрясения зубы стучали друг о друга, а от пронизывающего ночного холода содрогалось тело.

И вдруг все внутри оборвалось. Чарльз Себастьян! Где он? Он жив? Или погиб в кошмарной пасти Патронессы? Я вытянула шею и начала всматриваться в борт судна, безнадежно пытаясь отыскать брата и прекрасно понимая, что уж на перилах его точно не может быть. Но все же я надеялась.

Между шлюпкой и кораблем появилась полоска воды. Хотя оба судна стояли на месте. Но какая разница? Чарльза Себастьяна больше нет. Я осталась одна. Задыхаясь от нехватки воздуха, я приказала себе выйти из оцепенения. И услышала голос капитана.

– Этот бунт будет преследовать тебя до самой смерти, мистер Томас! – орал он в сторону судна. – Я не успокоюсь, пока не увижу, как ты болтаешься на рее!

Бунт! Снова это слово. Слово, чтобы обозначить царящую неразбериху. Я уже поняла, что бунт – это борьба между двумя сторонами, но все еще не могла уловить точное значение. Для громко хохотавших матросов, которые остались на борту судна, бунт значил независимость от капитана, свободу и, пожалуй, покой. А для тех, с кем мы теперь в одной лодке, это слово означало предательство, потрясение, страх. А еще изгнание, одиночество. Мы оказались самыми слабенькими в помете, заморышами, не сумевшими дать бой, вот никто и не думал о нас заботиться – нас просто вышвырнули.

Для меня бунт означал неминуемую смерть. Как там мой Чарльз Себастьян, за которым погналась Патронесса? Если чудом мне удастся выжить, то понадобится еще одно чудо, чтобы залечить мое разбитое вдребезги сердце. Я никогда больше не увижу брата. От осознания этой страшной истины все тело обдало жаром: каждая шерстинка отозвалась болью. Зачем мне теперь жить?

Издалека донесся тонкий детский плач. Кто это? Сестра Тануки? Как страшно… Под единственным изодранным парусом наша шлюпка, забитая изгоями, удалялась от судна. Все больше и больше морской воды разделяло нас. И вдруг донесся еле слышный, слабый писк с корабля:

– Кларисса!

Сердце замерло, дыхание остановилось. Мне показалось? Пережитое так повлияло на меня? Голос брата теперь станет мне чудиться в ночных кошмарах? Подняв ушки, я хотела поймать звук, который вряд ли был доступен еще кому-то. И снова услышала его.

– Кларисса!

Вжавшись в доски, я изо всех сил всматривалась в удаляющееся судно. Но не видела ничего.

– Чарльз Себастьян! – запищала я, пытаясь перекричать плеск волн.

– Вернись! Вернись! – рыдал он.

Плач брата разбил мне сердце. Я смотрела на враждебное море. На то, как увеличивается расстояние между нами и судном. Столько мне не проплыть. И никогда не вскарабкаться по отвесному скользкому борту корабля, даже если я не утону. Слишком страшно, чтобы даже попытаться.

– Не могу…

– Я хочу с тобой! – прокричал Чарльз Себастьян.

– Нет! Будь там! – Надо было остановить брата, пока он, поддавшись порыву, не прыгнул в воду. Это верная гибель. – Я найду тебя. Слышишь? Я найду тебя! Слушайся голоса разума, Чарльз Себастьян! Выживи! – прокричала я, а затем, как эхо, повторила мамины слова: – Нужно, чтобы всего одна мышь верила в тебя. И эта мышь – я!

Может, выкрикнутое в отчаянии напутствие придаст ему храбрости, которой мне так не хватало? Но как страшно думать, что мой брат обречен!

В этот миг вновь загрохотал голос капитана. Ему развязали руки, и теперь он грозил воздуху кулаком. Лодка качнулась, и он стукнулся ногой о мой ящик. Я ударилась головой. Кофе из мешка засыпал меня целиком. Стало темно.