О ком плачет небо

От редактора

Несколько лет назад я познакомилась с молодым человеком, который удивительно тонко чувствовал своего персонажа на сцене. В тот момент я подумала о том, что этот человек очень талантлив. И это чистая правда. Человек многогранный. Человек сцены. Человек особой мысли. Человек, который удивляет своими постановками, своим танцем, вокалом, режиссурой, своим видением мира. Но, оказалось, что автор ещё делает пробу пера. Отдает свои идеи, сюжеты бумаге. Даже не так. Он пишет фильм своими текстами. Игорь Алексеевич берет за основу раскадровку текста. Разрезает основной сюжет, кольцует, возвращает к другим действиям. Как признался сам автор, он видит свой текст, как меняющиеся кадры кинофильма, поэтому очень часто повествование обрывается одной сценой, чтобы неожиданно начать другую. Желание создать картину, наполненную спецэффектами, приёмами. Словом усилить воздействие и даже дезориентировать читателя.

При прочтении можно отметить некоторую авторскую пунктуацию, обилие многоточий. Диалоги не расписаны по лицам, не до конца передают иногда даже настроение героя. Всё это доверяется читателю, заставляя более тщательно относится к деталям, к событиям, погрузиться в мир главных героев.

Если коснуться сюжета, то можно отметить повторяющиеся события, обстоятельства, состояния героев. Воспоминания, прошлое не отпускает персонажей. Они так или иначе возвращаются мыслями туда, где было хорошо или хотя бы понятно. Дождь, страдание, боль– это все создаёт мрачные картины безрадостного настоящего, что и заставляет героев прозы спасаться бегством в воспоминания, найти тот момент, с которого все пошло не так.

Данный сборник – это как некое собрание сочинений на память. Тексты не видели света. Только близкие люди, которым автор доверял, знакомились с ними. А теперь, благодаря упорной работе, стараниям, творческим прорывам на свет появится книга, которая найдёт своего читателя. Сюда входят не только прозаические произведения, но ещё и стихотворения разного периода жизни.

И. А. Пожидаев не ставит себя в ряды писателей, поэтов, даже относится к своим сочинениям с лёгкой иронией. Называет их «макулатурой». Но разве важно писать только мировые бестселлеры? Как мне кажется, если есть желание, если есть способность к чему-то новому для себя, надо делать! Надо творить! Ведь кто знает, когда лёгкое увлечение может перерасти во что-то совершенно серьёзное.

Творите, Игорь Алексеевич! Творите!

Дневник мертвеца

1

…он сказал мне, что поможет дневник. Глупая затея! Дневники ведут всю жизнь. У меня в школе был друг. Ну, как друг… Курили вместе за углом. Так вот, он каждый день делал записи. Каждый день! Глупо тратить время на то, чтобы описывать свои серые будни. Представляю, как бы выглядел мой дневник: «Десятое сентября. Проснулся, прожил день, лег спать. Одиннадцатое сентября. Проснулся, прожил еще один день, лег спать…». Какой смысл тратить полжизни на написание того, что будешь потом полжизни перечитывать? Или их пишут в надежде на то, что кто-нибудь другой их прочтет? Дядечка в белом халате уверял, что станет легче после того, как я поделюсь мыслями с кем-то близким. Чушь! Как только я завожу разговор, мама начинает рыдать. А теперь я должен делиться мыслями с бумагой? Мысли на то и мысли, чтобы принадлежать только мне! Учитывая тот факт, что моя мама, рано или поздно, все равно прочтет дневник…

Раньше было просто. Огромный мир в моем детском сознании сводился всего к двум цветам – черному и белому. Добру и злу. Дядя с пистолетом – плохой, дядя в форме – хороший! Я скучаю по тем временам. Время шло. Оттенков черного и белого становилось все больше. Мотивы поступков людей становились все более туманными и необъяснимыми, даже для самих себя. Я не исключение. Сколько раз я оглядывался назад и спрашивал себя: «Зачем?». Теперь вся моя прошлая жизнь – один простой вопрос, зачем?

Я никогда не считал себя особенным. Я такой как все. В школе никогда не блистал талантами, не проявлял рвения к знаниям. Всегда между троечником и хорошистом. Не обладал выдающимися физическими данными, красавцем меня не назовешь. Обычный «серый» подросток. Серый – это где-то между черным и белым. Серый – неинтересный, скучный. Я никогда не пользовался популярностью у девушек. По правде говоря, меня они тоже всерьез не интересовали. За время моего обучения не произошло ни одного яркого события, ни веселого запоминающегося праздника, ни спортивного соревнования, ни эвакуации школы (по причине дурости неудавшегося шутника). Школа была такая же скучная и серая, как я. Закончив «серую» школу я получил «серый» диплом. Все как заслужил: тройки с четверками вперемешку. С «серым» дипломом меня взяли только на «серую» работу. И все началось сначала. Один день сменялся другим, а к концу недели все эти дни сливались в одно серое воспоминание. К моей жизни, в которой жизни как таковой и не было, я привык настолько, что суета моих коллег по работе, людей на улице, людей которых показывали по телевизору, мне казалась нездоровой…

…потом появилась боль. Несильная, зудящая и ужасно раздражающая боль. С другой стороны, кого удивишь головной болью? Боль стала частью моей повседневности. Я просыпался с ней, с ней работал, возвращался с ней домой и с ней ложился спать. Время шло, а боль становилась все сильнее. Нарушать свой «серый» распорядок дня визитом к врачу, казалось глупой тратой времени. Один друг… Ну, как друг. Пили пару раз после работы пиво вместе. Посоветовал мне таблетки. Может, конечно, случайность, а может ирония жизни, но таблетки были серого цвета. Одна таблеточка равнялась одному спокойному дню. Я стал замечать, что совершенно плохо выгляжу. Как бы я и раньше не походил на модель, но в глаза бросались синяки под глазами, вечно усталый вид. Даже мама заметила. Тем временем я принимаю в день уже по две серых таблеточки, а иногда и по три. Коллеги задают одинаковые вопросы. Мама дома переживает. Я заверяю их, что со мной все хорошо. Пока я им вру, глотая горстями обезболивающее, на календаре всплывает дата моего девятнадцатого дня рожденья.

…меня рвет от боли. Однажды утром я ловлю себя на мысли, что слеп как крот. Через пару часов зрение восстановилось, но скрывать свое состояние от мамы уже было бессмысленно. Она потащила меня к врачу. В дорогую платную клинику с широкими белыми коридорами, белыми каталками и докторами в белых халатах. Столько белого цвета вокруг, что «серый» человек сразу почувствовал себя неловко. От гула в ушах и давящей боли, я ощущал себя тряпичной куклой. Меня посадили на инвалидное кресло и возили по кабинетам. Там брали анализы и неизменно спрашивали, как я себя чувствую. Будто мой внешний вид не выкрикивал столь очевидный ответ…

…пытаясь бороться со сном, вызванным лекарствами, сквозь мамин плач я слышал обрывки предложений и отдельные слова седого доктора: «…затронута височная доля…неоперабельная…уже на последней стадии…только ослабит боль…очень быстро развился…мне жаль…полгода максимум…».

2

«…полгода максимум». Эти слова будто преследовали меня. Мама в слезах обзванивала знакомых и в каждом втором предложении повторяла: «полгода максимум». На работе, куда я пошел вопреки запретам матери, за моей спиной постоянно шептались: «А вы слышали? Полгода максимум…». Мои коллеги стали такими учтивыми и вежливыми. Даже стали здороваться и прощаться. Друг, снабжавший меня таблетками, несколько раз даже решился заговорить. Но толи он не сумел найти ко мне подход, толи я, за своё недолгое «серое» существование, так и не научился открывать людям душу. В общем, разговора не вышло. Стали ходить слухи о том, что я замкнут, подавлен, сломлен…

…Я не был сломлен. Больше того, я даже не чувствовал разницу между тем, что было до посещения больницы и тем, что происходило потом. Все осталось прежним. Серое утро. Серые улицы. Серая работа. Изменилась мама. Она старела на глазах. С ней невозможно было разговаривать, так как все сводилось к слезам. Еще иногда становилось нехорошо, но я точно знал заранее, когда «рак» снова даст о себе знать. Три раза в день я выпивал целую порцию лекарств и, когда подходило время очередной из них, был краткий промежуток времени, которое я называл «а вот и Джонни». Это была фраза из какого-то фильма. Мне она казалась забавной и очень уместной. Каждый день в одно и то же время на меня наваливался целый ряд симптомов: тошнота, рассеянность, двоение в глазах. Иногда я ходил по квартире и не понимал, что ищу. Иногда по пятнадцать минут стоял с горстью таблеток в одной руке и стаканом воды в другой и соображал, что именно мне нужно сделать. Особенно тяжело было с утра. И с каждым днем период «а вот и Джонни» неумолимо становился длиннее…

…Однажды, придя на работу, мне стало противно. Противно от того, что я буду там делать то же, что и вчера. Оттого, что вокруг меня будут те же скучные лица, которые обязательно мило улыбнутся в глаза, а за спиной примутся живо обсуждать, как я стал плохо выглядеть. А какой-нибудь придурок просто для того, чтобы поддержать разговор, моментально придумает историю о том, как я вчера упал в обморок и пускал пену изо рта. Мне в один миг опротивели начальники, их подчиненные, их разговоры и их скучная жизнь. А еще я их возненавидел. Возненавидел за то, что я так был на них похож. Мне хотелось возненавидеть и себя. Все эти мысли казались столь очевидными, что я удивился, как я не дошел до этого раньше? И я ушел. Ушел, никому ничего не сказав. Ушел сам. И не знал, куда я пойду…

3

…Ноги сами привели меня в парк. В эти холодные дни он не особо пользовался популярностью. Удивительно было то, что в этих мрачных деревьях я видел только завораживающую красоту, которую не дано понять простым смертным. Долгие часы я бродил по парку одними и теми же тропинками. Как художник, ища вдохновение на пейзаж, я рассматривал каждый сантиметр окружающего пространства.

…Я увидел ее еще издалека. Она бродила по парку с большим фотоаппаратом, который в ее маленьких ручках казался просто огромным. Она периодически останавливалась перед очередной корягой или веточкой, делала несколько щелчков и с довольной улыбкой снова принималась за поиски нового «сюжета». Невозможно было оторвать от нее взгляд. Какое-то время, чувствуя себя полным идиотом, я наблюдал за ней из укрытия. Потом на ум начали приходить кучи нелепых поводов начать разговор. В конце концов, я поймал себя на мысли, что ноги сами несут меня к ней, в то время как мозг, в панике, пытается найти этому разумное объяснение…

…На вид ей было не больше семнадцати. Я не очень хорошо умею описывать внешность, поэтому могу сказать лишь одно – она была очень красивая. Очень красивая. Таких я еще не встречал. Необычайная. Одним своим видом она наполняла красотой всё вокруг.

…Когда я подошел к ней, она была занята очередным снимком. На мое внезапное появление за спиной, отреагировала довольно спокойно. Даже слишком. Все мои жалкие заготовки для начала беседы вылетели из головы при виде ее обескураживающей, лучезарной улыбки. Она просто улыбалась. Я понимал, что надо что-то сказать, но в голове крутились всего две мысли: какой же я придурок и зачем я вообще к ней подошел? Выбор был не велик. Тогда вместо общепринятого «привет», я сказал ей: «Ты очень красивая».

…Мы долго гуляли по парку. Разговаривали ни о чем. Чаще я просто слушал, но иногда высказывался по тому или иному поводу, попутно удивляясь собственному красноречию. Не могу не признать, я ей восхищался. Ее невозможно было обмануть, с ней невозможно было кем-то притворяться. Ее огромные глаза казались специальным прибором, который почувствовав даже самые малые нотки фальши, начинал искриться. Покинув парк, мы побрели по тусклым улицам города, которого, как оказалось, я совсем не знал. Мы уже подошли к ее дому, но разговор так захватил нас, что мы не могли остановиться. И говорили, пока не стемнело, пока нам стало совсем неловко. Мы попрощались и пообещали друг другу встретиться снова…

…Спустя какое-то время, после того как она скрылась в дверях подъезда, состояние эйфории прошло. Я осознал, что нахожусь где-то в чужом районе, что давно уже должен был быть дома. Представив состояние мамы, которая уже наверняка знала, что меня не было на работе, я пошел на ближайшую остановку, сел на автобус до конечной.

…В людном автобусе на меня смотрели, как на дурака. Изредка покидая свои мысли о моей новой знакомой и о том, как я вообще мог раньше так скучно жить, я обращал внимание на свое глупо улыбающееся отражение в окне. Окончательно вернул меня в жизнь нарастающий шум в салоне. Несколько пассажиров ругались, остальные с интересом за ними наблюдали. Я далеко не сразу разобрался. Все началось с того, что два явно не трезвых мужика, сидящих в самом конце автобуса, очень громко матерились. Женщина, сидящая перед ними с маленьким ребенком на руках, сделала им замечание. Они же, в свою очередь, «вежливо» попросили ее к ним не приставать с подобными просьбами. Дальше за обиженную даму вступилась бойкого вида старушка. Прочитав мужикам лекцию и напомнив при этом несколько раз, что она стоит, а они сидят, она начала стыдить остальных пассажиров мужского рода в бездействии и трусости. Пьяным мужикам даже начало нравиться такое внимание, и они с удовольствием вступили в перебранку с беспомощной женщиной. Ко мне как раз подкрадывался «а вот и Джонни», от их ругани становилось еще хуже. Перед глазами все плыло, немного тошнило, пару раз поймал себя на мысли, что не помню откуда и куда еду…

…Короче, я решил вмешаться. Для начала, наивно полагая, что мои слова что-то урегулируют, вежливо попросил мужиков извиниться перед женщинами и перестать в присутствии их выражаться. Мне посмеялись в лицо и нагрубили. На грубость я ответил грубостью. Ну и понеслось…

…Я, скорее всего, даже справиться с одним не мог, а уж против двоих – вообще не было не единого шанса. Они отметелили меня и выскочили на ближайшей остановке. Старушка ругалась им вслед и сетовала на то, что мне никто не помог, хотя сама тоже не особо спешила поднять меня с пола. Домой я ввалился в жутковатом виде. С фингалом под глазом, разбитым носом и двумя сломанными пальцами на руке. Мама крутилась вокруг меня, охая и ахая. Пока я пытался рассказать ей про свой героический поступок, она клялась повсюду водить меня за руку и ни на секунду не выпускать из виду…

…Приняв очередную дозу лекарств, я рухнул спать. Мама на кухне еще долго разговаривала толи со мной, толи сама с собой. Говорила о моем не стабильном психическом состоянии, о том, что завтра же поведет меня к психиатру. А я медленно засыпал. Засыпал и думал: «вот она – жизнь…»

4

…Утром было еще хуже, чем обычно. Я старался не показывать это маме, но ее не обманешь. Она, как и обещала, повела меня (хорошо, что не за руку) к известному психиатру. Снова белые стены, белые потолки, белые кабинеты и люди в белых халатах. Хоть я и не чувствовал себя уже таким серым, мне все равно было не по себе. Доктор задавал скучные вопросы, а я давал скучные односложные ответы. Немного разнообразия в этот процесс пришло тогда, когда пришлось рассказывать о вчерашнем прошествии. Вспоминая эти неоднозначные события, я выставлял себя, то героем, то полным придурком. Психиатр, дослушав историю до конца, заключил, что я пока сам не знаю как к этому относиться. Потом он спросил, не хочу ли я рассказать еще о чем-то. Я тут же вспомнил о парке, о девушке и сказал доктору, что мне с ним больше делиться нечем. Тогда он принялся рассказывать о пяти стадиях принятия смерти. Сначала идет «отрицание». По его словам, то, как я вел себя в последнее время, и есть мое виденье отрицания смерти. Я каждый день делал то, что делал на протяжении последних двух лет жизни, убеждая себя, что ничего не изменилось. Но то, что произошло вчера, является переходом от стадии «отрицания» к стадии «гнева». В общем, я зол на весь мир и выплескиваю свою злобу на всех, кто подвернется мне под руку. А впереди, перед заключительной стадией «принятия», меня ждет еще стадия «сделки» и «депрессии»…

…Мне доктор нравился. Он не был похож на своих коллег. Он не был занудным умником, на приеме у которого чувствуешь, что в чем-то провинился. Он действительно хотел помочь. Единственное в чем он ошибался, что ко мне эти стадии никакого отношения не имели. Я уже давно смирился со всем. У меня не было депрессии, я не искал виновных и вовсе ни на кого не злился. Я хотел только одного – еще раз ее увидеть.

…После недолгих дебатов с мамой, мы вместе пришли к выводу, что на работе мне больше делать нечего. Однако последовал вопрос, чем мне вообще заниматься? Мама даже записала меня на три занятия по групповой терапии. Оставалось лишь переждать выходные.

5

…Смятение на ее лице польстило мне. Не просто так я встал в шесть утра и пришел к ее дому с цветами. Я проводил ее до института. По пути разговаривали. Я сейчас даже не вспомню о чем. Да и неважно это. Меня пленила ее манера говорить: ее речь, ее смех…

…Когда мы расстались, я снова пошел к доктору. Ни к тому, который мне понравился, а к новому. Снова белые стены, потолки… Группа была большой. Человек двадцать. Не меньше. Каждый из них по очереди рассказывал про то, какой он сильный, как ему нелегко с болезнью, но он обязательно справится. Он пройдет этот сложный этап своей жизни и бла-бла-бла… Короче, все в этом духе целых три часа. После очередного рассказа, все пришедшие смахивали слезы, взрывались аплодисментами, подбадривали говорившего и, вторя сонному доктору, уверяли, что он молодец. Когда пришла моя очередь говорить, некоторые сентиментальные барышни разрыдались еще до того, как я открыл рот. Видимо, все дело было в моем возрасте. Растерявшись, я решил вообще ничего не говорить. Доктор прищурил свои поросячьи глазки, но настаивать не стал.

…На этот раз я достиг желаемой реакции. Она засмеялась, увидев меня, ждущего ее после учебы с очередным букетом цветов. Мы гуляли по набережной. Она фотографировала. Я делал вид, что очень заинтересован процессом фотосъемки, а на самом деле я был заворожен ей. Мне было достаточно того, что она просто была рядом. Поэтому я терпеливо смотрел, как она фанатично относится к своему увлечению. Она могла подолгу вглядываться во что-то, представляя, как будет выглядеть снимок. А я пару раз в такие моменты ловил себя на мысли, что даже задерживал дыхание. Видимо боялся спугнуть видение…

…Я понял одно. Она – мое лучшее лекарство. То время, что я проводил с ней, было временем без боли, без мыслей о смерти. Когда ее не было рядом, приходил «а вот и Джонни», приводя с собой утомляющие своим однообразием размышления. Я думал о том, как изменилась моя жизнь. Думал о том, какая она была до этого бестолковая. Думал о том, что будет дальше…Вернее, чего дальше не будет. Думал о маме… Одни и те же мысли постоянно приходили в мою изможденную болями голову. Одни и те же картины проносились перед глазами. Я хотел рассказать все это доктору, но каждый раз, когда мы начинали разговаривать, боязнь стать уязвимым брала надо мной верх…

…Зима окончательно отступила. На улице с каждым днем становилось все теплее и теплее. А я в свою очередь чувствовал, что становлюсь все тупее и тупее. Просыпаясь по утрам, я долго не мог сообразить, где я и что мне надо делать дальше. Ежедневные походы на занятия в группе не давали желаемых результатов. Они не давали вообще ничего, кроме запаса раздражения на весь день. Одинаковые разговоры, скучающий доктор «поросячьи глазки», слезы… Я по-прежнему молчал. Мне нечего им было поведать. Да и они не рвались что-то узнать. Складывалось ощущение, что эти люди могут вечно смотреть на мое спокойное лицо, но так и не понять, о чем кричат мои глаза. Короче говоря, я перестал туда ходить и стал больше времени проводить с ней…

…В один из вечеров мы в очередной раз разговаривали с ней ни о чем, когда вдруг пошел дождь. Улицы сразу опустели, куда-то исчезли прохожие. Сразу стало как-то тихо… Лишь мы с ней стояли в тусклом свете фонаря, даже не думая уходить… Она очень романтичная девушка. Она любила дождь. Я, наверное, тоже… Мы поцеловались…

…Она сказала: «Я, кажется, влюбилась…». Я смотрел в ее глаза и плакал. Я понял, как я не хочу умирать…

6

…Рано утром я пошел к доктору. К тому самому. К тому, кто хотел меня слушать. Его не удивил мой приход. Он будто ждал меня. И я все ему рассказал. Рассказал о своем страхе, о том, что наконец-то понял, что главное. Рассказал о ней, как встретил ее, как влюбился, как поцеловал и о том, как рассказал ей про свою болезнь. Рассказал, что она была ошарашена, рассказал, что она ушла…, рассказал о том, что она не берет трубку, не хочет меня видеть. О том, что я ее не виню, что я все понимаю и от этого еще больнее… Я говорил и говорил, пока не выговорился настолько, что слов не осталось… Он выслушал все, и я благодарен ему за это. Он не перебивал, не комментировал, не мешал. Хотя я уверен, что ему было что сказать. У меня в какой-то момент сложилось такое ощущение, будто бы я объясняюсь не с ним, а с самим собой. И это помогло…

Он сказал мне, что поможет дневник. Глупая затея! Дневники ведут всю жизнь…

…Я лежал в постели, смотрел в потолок, думал. Я решил, во что бы то не стало, завтра ее увидеть. Жизнь слишком коротка, чтобы сомневаться. Ведь я с ней счастлив, она нужна мне и это главное. Она наполнила мою серую жизнь красками, внесла в нее смысл.... Я просто должен попробовать! Я снова нарву цветов и буду ждать ее возле дома. Ждать столько, сколько нужно. И я дождусь.

…Я засыпал с улыбкой на лице и поймал себя на мысли, что уже два дня не страдаю от боли. С недавних пор я стал страшным фантазером и тут же придумал историю, в которой парень, поставив цель в жизни, вылечился от рака. Жалко, что чудес не бывает. Или бывает?

7

…Я долго думал, как поставить финальную точку. Кроме ироничной фразы «а потом я умер» в голову ничего не шло. Надо отдать должное доктору. Дневник и, правда, помог. Скажу даже больше. Я так проникся идеей записывать в него все происходящее, что скучаю по нему уже от одной мысли расставания. Но нет ничего вечного. Я не знаю когда именно меня доконает болезнь. Не хочу, чтобы мой рассказ, так же как моя жизнь, был оборван на полуслове. Теперь все намного яснее. Все настолько очевидно. Слова так убоги. Они все равно не передадут того, что во мне. Того, что лезет из меня. Я все понимаю. А от этого еще хуже. Ты понимаешь все и знаешь, что правильно было, а что нет. Надо жить дальше. Пытаться ползти сквозь тернии к звездам. А иначе, зачем жить, если не ползти к звездам? Если не стремиться к совершенству? Через боль, через все! Сквозь толпу людей, которым все равно. Людей, которые будут смеяться. Людей, которые слишком низкие для того, чтобы поверить, что они могут дотянуться до звезд, но слишком рослые, чтобы смеяться над теми, кто этого хочет! Вот только одно. А что, если моя звезда осталась позади, и ползу я в черную пустоту, а не к звездам? Что если я где-то между глупым прошлым и темным будущим в дерьмовом настоящем тону от бессилия что-то изменить… А прошлое когтями рвет сердце и тянет обратно… Мудрецы говорят – беги! Философы говорят – забудь! Психологи говорят – смирись… И вот я, смирившись, бегу по жизни. Время, которое раньше тянулось слишком долго, уже пробегает мимо… Беги. Не оборачиваясь, беги. И я бегу. В пустоту. Пытаясь измениться, сделать себя чуть счастливее. Пытаясь достигнуть большего, переступая через себя. Вот только невдомек всем этим философам, психологам и прочим, что это все бред. Что все, кому надо доказывать, неважны. И само доказательство неважно. И будущее с настоящим и прошлым неважно. И я неважен… А важен лишь миг. Только я, она, дождь… И несколько секунд счастья.