Есения Светлая

Светлов зловеще прищуривается и беспардонно тыкает в сторону Нади пальцем: – Вы! Как Вас там… – Надежда, – еле слышно произносит Надя. – Надежда, – хмыкает Светлов, рассматривая лицо явно немолодой женщины. Как раз то, что надо! – Вы откуда такая? – Из Преображенки, – нерешительно отвечает она, чувствуя, как щеки покрываются румянцем, а среди сидящих в стороне красоток пролетает зловредный смешок. – Идеально! Вы мне подходите!

Я соплю, пыхчу. Считаю секунды до того, как смогу наконец-то ответить, но Ленка… она бы не была Ленкой, да и в принципе моей подругой, если бы не перла напролом, как Анка-пулемётчица. – Ты идешь на такое мероприятие, как можно упускать такой шанс! – не унималась она, сотрясая руками, – там же одни акулы бизнеса! Ага, со своими акулихами, знаю…

Выздоравливай. – а потом смотрю в глаза маленькой девочки и точно такие же глаза этой счастливой женщины. Его женщины. И снова шепчу: – Люби его. Больше жизни люби. Разворачиваюсь, ухожу. И куда-то шепчу в пустоту: "За нас двоих люби…"

Людка домой, в общежитие, практически бежала, крепко сжимая сверток с подарками. Счастливая, захлебывалась слюной от аромата, исходящего от свежей лепехи. Сама она ела только второсортный кислый хлеб. Самый дешевый. Подсушивала его и грызла сухарями. Так он был приемлем на вкус и не портился. На входе ее остановила вахтерша.

В те редкие моменты, когда они все же встречались, родители усиленно воспитывали дочь, выполняя свои обязанности, так сказать, оптом. Практически заваливая ее вопросами, изнуряя правилами поведения и постоянно оценивая, оценивая, оценивая Яну во всем: как сидит, как смотрит, как говорит, отвечает, спрашивает, каков ее тон, наклон головы, положение тела, рук. Эти бесконечные тычки и окрики… Иногда ей казалось, лучше бы они совсем не приходили.