Buch lesen: «Урманов дар»
Глава 1
Глава 1
Во всем, конечно, был виноват Бобрихинский гусь – тварь столь же вредная и противная, как и его хозяйка. Если бы не он, стащивший из Ульянкиного лакомника* заветную горбушку, не пришлось бы отдариваться Урману случайной находкой, и не случилось бы… Да ничего бы не случилось.
Гусь подкрался незаметно и залез в поясной карман, пока Ульянка слушала, как Бобриха распекает на всю улицу сына Даньку.
Ну, «на всю улицу», небось, громко было сказано. Жила Бобриха, как нарочно, на отшибе, у самой кромки леса. И слушать ее вопли доводилось лишь глуховатому старику Степанычу, живущему напротив, да нечаянным соседям, что шли мимо в лес по грибы-ягоды. Вот Ульянке, например, собравшейся за малиной, сегодня «повезло».
Живи Бобриха в центре деревни Кологреевки – слушателей на ее концерты набиралось бы не в пример больше. А тут? Одна только Ульянка и нарисовалась. И гусь, чтоб его, до чего противная птица.
– И послал же мне боженька такого дурака в сыновья! – завывала Бобриха, и бородавка у нее под носом вздрагивала как свернувшаяся пушистая гусеница. – За что? Олух непутевый, весь в отца, чтоб его черви поедом жрали!
Олух, он же сын Данька, стоял, опустив голову и разглядывая рваные лапти. Данька был самым обычным парнем. Не красавец и не урод. Может, ростом не вышел, но в плечах был широк. Нос картошкой и в веснушках, зато ресницы над серыми глазами светлые и пушистые. Такими не каждая девица похвастаться может. И силой Данька не обделен – мешки легко таскает, с косой играючи управляется.
А вот смекалкой бог его не одарил. Безалаберный Данька парень, мечтательный какой-то, не от мира сего. Тут Ульянка была с Бобрихой на удивление согласна.
– Вы посмотрите, люди добрые, кого он купил! – Бобриха вздела пухлые кулаки вверх, затрясла вышитыми сборками широких рукавов и покосилась на Ульянку. –Это ж разве конь! Кляча старая, а не конь! Последние деньги за это страшилище отдал!
Рабочая Бобрихинская кобылка издохла от старости уже как неделю. А куда в деревне без лошади? Так что Марфа Бобрихина, попричитав и покряхтев, залезла в кубышку и отправила сына в Большую Покровку – за новой лошадью.
Отчего же сама не поехала? Ясно дело. Послать Даньку в соседнюю деревню за покупкой – полбеды, оставить его одного на хозяйстве – беда полная. Проходили уже. А так есть надежда, что не с самой сложной задачей справится.
В Большой Покровке, что на границе соседней Казанской губернии, конезаводчик один – старый Евпат. Лошадки у него что надо – простые, выносливые, работящие. Плата разумная, плохим товаром Евпат не торгует – доброе имя себе дороже. Казалось бы, что может пойти не так? А вот поди ж ты.
– Ты пошто такого урода взял, а? Я тебя, болвана, спрашиваю!
«Болван» молча стоял, поглаживая конька по шее. Они были чем-то похожи, и обоих Ульянке вдруг стало немного жалко. Конек был низкорослый и неказистый – какой-то непонятной рыже-чалой масти, с куцей белесой гривой и хвостом в репейниках. Но, в общем-то, нормальный конь – не кляча и доходяга, как кричала Бобриха. Ребра не торчат, горба нет и все четыре ноги на месте. Ну, что она так взъелась?
– Зато я рупь выгадал, – пробормотал Данька, все так же разглядывая лапти.
– Рупь он выторговал, ты посмотри, торгаш от боженьки! Лучше б приличную кобылу взял, чем это! Он же копыта откинет после первой борозды!
– Он хороший, – Данька погладил спутанную гриву конька, и оба одинаково вздохнули.
– Горе мне, горе… – запричитала Бобриха. – Кормилец в могиле, сын дураком вырос. Все сама, что ж за бабья доля такая, – и снова покосилась на Ульянку, ожидая сочувствия.
Ульяна пожала плечами и виновато улыбнулась: «Что, мол, поделаешь».
А тут и случился гусь. Подкрался, вытянул шею и вытащил из кармана припасенную горбушку. Ульяна спохватилась, когда уже было поздно.
– А ну, отдай!
Гусь замахал крыльями и зашипел, не выпуская добычу из клюва. А потом, давясь и мелко дергая головой, проглотил ее и, довольный, крякнул.
– Ах ты, гадина! – замахнулась на него Ульянка.
– Ты пошто мне птицу пугаешь? – мгновенно переключилась Бобриха. Видимо, упреки для непутевого сына у нее уже кончились, а сочувствия от слушателей не наблюдалось. – Тебя мать куда отправила? За малиной? Так и иди, неча тут уши греть на чужом несчастии!
Ульянка покрепче перехватила корзину и пошла дальше. Проклятый гусь! И что теперь оставить в подношение лесному хозяину Урману? У Бобрихи даже снега зимой не допросишься, не то, что корки хлеба. Возвращаться домой через всю деревню? Ульянка остановилась на мгновение и даже почти повернула назад. Идти-то долго, да и лень. Время потеряешь. Соседи увидят, разговоры пойдут, матушка ругаться будет. И так задержалась с утра, надо было раньше в лес выбраться.
Может, обойдется?
Видимо, придется отдать Урману неожиданную находку. Ту, что подвернулась под ногами в самом начале пути. Ульянка украдкой вытащила из лакомника камушек и залюбовалась снова. До чего же красивый! Черный, круглый, гладкий. С одной стороны зернистый – как будто разломанное напополам яблоко. А в сердцевине искристый и яркий, дивной окраски – как цветки сирени, подсвеченные солнцем.
Никогда Ульянка таких необыкновенных камушков не встречала. А этот «подмигнул» ей из дорожной пыли, поманил чудесным светом. Она и подняла. И подумала сразу, что никому про чудесную находку не расскажет – ни матери, ни подружкам. Это – её. Личное.
А тут, выходит, придется отдать чудесное сокровище, которое и одного дня ей не принадлежало?
Ульяна не заметила, как добралась до опушки леса и остановилась перед огромным пнем, за которым начинались владения Урмана. Говорят, много лет назад тут стоял древний могучий дуб. А потом люди – по глупости ли или по недомыслию – его спилили. Урман тогда сильно прогневался – навел порчу на поля и скот. Земля не родила больше, и коровы не давали молока и чахли. Но после жители Кологреевки покаялись перед лесным духом и принесли ему ценную жертву, и он смягчился, сменил гнев на милость.
Какую именно жертву – никто уже не помнил. Деревенские старики лишь загадочно шептались, что «щедрую и кровавую». А травница Ханифа суеверно поворачивалась на восток, «умывала» лицо сухими ладонями и бормотала, что «Урман Иясе ничего не забыл». Но с нее что взять? Татарка же, иноверная. Но в травах ведает лучше всех и дары Урману всегда оставляет самые лучшие. Удивительно все-таки выходит: вера у Ханифы другая, а духи и нечисть у всех народов одинаковые.
С тех пор и повелось, что к Урману с пустыми руками приходить нельзя. Иначе заморочит лесной дух, заведет в чащу, и косточек твоих уже никто никогда не отыщет.
Идешь в лес – оставь подарок. И не абы какой. Лучше всего – еду. Но просто выдернуть морковку из грядки или нарвать ягод нельзя. Еда должна быть домашняя, «деланная». Хлеб, пироги и каши – лучше всего. Пиво можно, медовуху. Табак Урману нравится, мужики его иногда оставляют. Кукол дух тоже любит, их специально для него из соломы плетут.
Что же отдать, если припасенную горбушку украл зловредный гусь? Ульянка потянулась уже было оторвать пушистую кисточку с пояса-оберега, но вовремя остановилась. «Никогда не отдавай Урману своего – того, что на себе носишь. Ни бус, ни кистей, ни единой ниточки, – твердила мать. – Это для него как зов, приглашение. Унесет к себе – никогда не вернешься».
Оставалось одно – нечаянная находка. Ценная, но не своя. Ульянка вытащила из кармана найденный камушек. Красивый. Страсть, какой красивый. А сердцевинка и правда на сердце похожа. Но, как в деревне говорят: «Пришло махом – ушло прахом».
Камень искрился на солнце и сверкал фиалковым нутром. Ульянка со вздохом положила его на пень рядом с сухими корочками и теплыми еще пирожками. «Прими в дар, дядька Урман, не дай заплутать в лесу и позволь вернуться домой», – прошептала Ульянка и пошла в заросли, не оглядываясь.
Она не видела и не могла видеть, как из-под земли выпростался тонкий и длинный корень, деловито ощупал подношение и снова скрылся. А потом узкая щель на пне вдруг раздвинулась, поглотила камень и сомкнулась обратно.
* * *
Данька еле дождался, когда матушка уснет. Как нарочно она, что ли, тянула? Всегда после захода солнца клевать носом начинает, а тут…
Он весь извертелся на своей узкой лежанке, пока не услышал доносящийся с печи храп. Храпит матушка изрядно. Но Данька к этому уже привычный. Иногда за день так умаешься, что засыпаешь, только улегшись на лавку. Особенно, если день выдался тяжелый – как сегодня.
Утренняя матушкина взбучка за купленного конька – это еще цветочки были. И надо же такому случиться, что Ульянка нечаянно подслушала! Она же Аленке, подружке своей, непременно расскажет. И выйдет так, что опять Данька дураком оказался.
Аленка красивая. Старосты дочка. Ладная, осанистая, грудь пышная, русая коса до колен, а глаза – как васильки. Данька вздыхал потихоньку, понимая, что такая никогда не обратит на него внимания. А теперь и подавно. Ульянка наверняка расскажет. Сегодня же – на вечерних посиделках у холма. Соберутся девки Кологреевки, будут лузгать семечки и пересказывать местные сплетни. А сплетен тех – кот наплакал. Ничего-то в деревне интересного не происходит. Разве что Бобрихин недоумок Данька плохого конька купил. На пару вечеров хватит косточки перемыть.
Да что уж теперь, не привыкать. Первый раз что ли? Да и Ульянка, если подумать, девка не злая. Не подтрунивает над ним, как некоторые. По крайней мере, в открытую не смеется. Худая только, ей бы мяса нарастить в нужных местах, была бы хороша.
Нет, с Аленкиной красой не сравнить. Но болтливые обе… Видимо, все бабы такие – лишь бы языком трепать. А о чем – неважно. Вот и матушка молчать не умеет, даже когда ее причитания слушать некому. И кучу дел для Даньки придумывает. Но уж лучше работой себя извести, чем вечные упреки слушать.
Сегодня матушка расстаралась, как могла. Конька велела в хлев поставить – в самый дальний и темный угол, а Даньку гоняла весь день – сначала на поле, потом сено косить, воду таскать, грядки окучивать. После ужина (очень скудного) даже вздремнуть не дала. Ввечеру посадила ложки резать на продажу – сразу дюжину.
В общем, устал Данька за день больше обычного. И чуть было не уснул сразу, когда на лавке устроился. Щипал себя за руку, чтобы глаза не закрывались, и все ждал, когда же матушка, наконец, захрапит. А она все ворочалась. И тут: «Хр-р-р… ви-ви-ви…». Раскатисто вначале, как гром, а в конце выдох с жалобными подвываниями. Все, уснула.
Данька тихо поднялся, прокрался на цыпочках и прихватил со стола огарок свечи и морковку. Ткнул лучиной в тлеющие в печи угольки и зажег свечу, прикрывая огонек ладонью. Замер на миг, когда матушка, громко всхрапнув, перевернулась на другой бок. И вышел на улицу, а затем так же тихо открыл дверь в хлев.
Конька он решил назвать Тишкой. Как-то сразу это имя в голову пришло, когда на дворе Евпата его увидел. Стоял конь в стороне – тихий и какой-то очень одинокий. Такой же, как Данька – не замечаемый никем.
Евпат, конечно, пытался другой товар продать, получше. Бобрихин характер и в Покровке хорошо знали. «Кобылку эту бери, трехлетку, – убеждал Евпат Даньку. – Ладная, сильная, послушная. Матушке твоей понравится».
Гнедая кобылка со звездочкой во лбу и правда была хороша. И матушку бы вполне устроила. И Данька уже было потянулся ее взять, но снова покосился на неказистого конька и спросил:
– А этот… сколько будет?
– Этого не бери, – сплюнул Евпат. – Порченный он, прибился вот невесть откуда. Ни масти, ни счастья. Видишь, какой хилый да немощный? Родился, видать, убогим, таким и останется.
– Может, его просто кормить лучше надо было?
Евпат вдохнул с присвистом, размышляя, не отпинать ли наглеца со двора. Но вид у Даньки был такой простодушный и бесхитростный, что торговец просто громко выдохнул:
– Не в коня корм. Хочешь – забирай. Но учти: если Бобрихе не понравится – обратно не возьму.
«Ничего, я тебя овсом подкормлю, будешь большой и сильный», – убеждал Данька по дороге не столько коня, сколько себя. Сесть верхом на «заморыша» он не рискнул, и пешком им пришлось идти всю ночь. А потом случилась матушка, ее упреки, Ульянка, грядки, ложки…
Данька прокрался мимо спящих гусей, куриц и сонной коровы в дальний темный угол, где пахло прелой соломой и навозом.
– Эй, Тишка, – позвал он, вытянув ладонь с угощением, – я тебе вкусного принес.
Огарок в руке светил совсем тускло – матушка всегда самые дрянные свечи покупает. Но даже в этом неярком свете Данька увидел, как из темноты вдруг высунулась длинная черная морда, схватила мягкими губами морковку и захрустела.
Черная морда?
Данька от неожиданности чуть не заорал и едва не выронил огарок на солому. Еще не хватало хлев спалить. Никак, хлевник шалит, морок наводит? Данька мелко перекрестился, три раза сплюнул через левое плечо и прошептал: «Не балуй».
Хруст прекратился, и Данька осторожно поднес свечу поближе.
Так и есть. Черная морда. Никуда не делась. Вместо невзрачного Тишки в углу стоял вороной как ночь конь. И какой! Всем коням конь. Высокий, статный, с налитыми мышцами, что перекатывались под глянцевой шкурой.
– Тишка, это ты? – испуганно спросил Данька.
Конь кивнул, словно понял вопрос.
Данька осторожно протянул руку и коснулся морды. А вдруг мерещится? На ощупь конь был гладкий и горячий – как печка.
«Волшебный», – подумал Данька. Другое объяснение ему в голову не пришло. Видимо, Тишка был заколдован, а теперь вдруг… расколдовался. Выходит, что так. Вот матушка обрадуется! Такого коня и соседям показать не жалко. И проехаться перед всеми! И чтобы Аленка непременно увидела, как Данька на таком красивом коне хорош…
Рука сама потянулась к висящей на гвозде уздечке. Надо попробовать прямо сейчас!
Конь вел себя на удивление смирно, дал себя взнуздать и вывести на улицу. При свете луны он оказался еще прекраснее. Шкура лоснилась и переливалась, уши чутко вздрагивали, шея изгибалась дугой, а с нее свешивалась густая грива – длинная и волнистая. В такую красные банты вплести – ни одна Аленка не устоит!
Данька подтащил чурбак, не без труда забрался на высокую спину, подтянул повод и слегка сжал босыми пятками бока.
Конь стронулся с места так быстро и внезапно, что Данька едва не выпустил упряжь и не свалился вниз. А Тишка (хотя какой он теперь Тишка?) с шага и рыси почти сразу перешел в галоп и понесся вдоль кромки леса, по краю деревни – к полям и реке. Данька держался крепко – все местные мальчишки с малолетства умеют ездить верхом и без всякого седла. Но на деревенских лошадках долго не поскачешь – костлявые они или слишком жилистые, привычные неторопливо по пашне идти или тащить телегу.
А тут не конь – птица! Спина широкая, поступь легкая, резвая. От быстроты захватывало дух, и Даньке хотелось орать в полный голос от восторга. Но он не стал – не хватало еще разбудить кого-нибудь. Испугался было на мгновение, что конь в темноте вдруг попадет ногой в яму или запнется о корягу, но тот безошибочно находил тропу и не сбавлял темпа. Даньке даже показалось, что глаза у коня светятся призрачным огненным светом, и изнутри оскаленной морды пробиваются красноватые всполохи. Наверное, все-таки показалось. Чего ночью только не привидится?
Конь пронесся стрелой по одному полю, выскочил на другое, где днем паслись деревенские коровы, и повернул к реке. «Наверное, пить хочет», – подумал Данька и потянул левый повод. Тут, за полем, высокий обрыв, а вот слева как раз удобный пологий спуск. Конь не обратил на повод никакого внимания и продолжал скакать прямо. Данька дернул сильнее. И снова без толку. Вот глупая скотина, хоть и красивая!
Кромка поля стремительно приближалась, а конь и не думал сбавить ход.
– Стой, дурак! – заорал Данька и дернул поводья на себя изо всех сил. Руки вдруг стали очень мокрыми, а каждый удар копыт о землю отдавался глухим толчком в груди.
Конь дернул головой резко и злобно, чуть не вырвав лямки из потных ладоней, и еще больше ускорился.
«Убьемся же оба! – запаниковал Данька. – Надо прыгать!».
Он свесил голову вбок, прикидывая, где трава будет повыше… Но понял, что прыгать уже поздно.
Конь взлетел над обрывом и… не упал, но вдруг продолжил стремительный галоп уже по воздуху. Это было совсем страшно и непонятно. Разве можно скакать в пустоте, без опоры под ногами? Данька скрючился на широкой спине, сжимая изо всех сил колени. И куда теперь прыгать? В воду? Внизу неприветливо блестела в лунном свете холодная река Утка. Туда и днем соваться опасно, если не знаешь, где омуты, а ночью – просто смерть.
А конь не просто топтал ногами воздух, а забирался все выше – как на гору. А что если он так до облаков доберется? Или вообще – до луны? Там же, наверное, очень холодно. Ветер, если честно, уже начал Даньку пробирать. От долгой скачки он вспотел, и теперь мокрая рубаха неприятно холодила спину. Ног он почти не чувствовал, а пальцы рук совсем онемели.
Вот тебе и волшебный конь. Вот тебе и чудесное приключение.
«Он не смог меня сбросить и теперь заморозит до смерти, – с ужасом подумал Данька. – Права матушка – олух я непутевый. Она ведь даже тела моего не отыщет. Окочурюсь тут и упаду где-нибудь в лесу. А там волки съедят».
Навернулась слеза и тут же остыла, сдулась ветром, оставив за собой ледяную дорожку. Данька пугливо поглядел вниз – деревья там были совсем маленькие, а редкие огоньки Кологреевки остались позади. А конь ничуть не устал – все так же скакал быстрым галопом, не обращая никакого внимания на всадника. Данька попытался было еще раз дернуть повод и стукнуть коня пятками. Куда там? С таким же успехом муха может кусать корову, и та ухом не шевельнет. А если сильно куснуть – еще и хвостом может прихлопнуть. И конь, наверное, тоже мог сбросить Даньку, резко взбрыкнув один раз, но почему-то этого не делал.
Морочит. Вымотать хочет. До гибели. Вот и конец.
Данька зажмурил глаза от ужаса, а когда открыл снова, то увидел летящую рядом сороку. Глаз у птицы был ярко-синий, светящийся в темноте. И очень ехидный. Сорока вдруг вырвалась вперед, сделала крутой вираж, вращая хвостом, и уселась на голову коня, прямо между ушей. Скакун на это не обратил никакого внимания. А сорока уставилась на Даньку, и вид у нее был насмешливый и злорадный. Точь-в-точь как у матушки.
– Ну что, дурак, накатался? – спросила сорока.
«Видать, я умом тронулся или помер, – подумал Данька. – Раз со мной птицы разговаривают». Но на всякий случай кивнул.
– Как есть дурак, – сорока наклонила голову влево, потом вправо. – На богатыря ты не похож. Зачем на Тулпара залез?
– Н-на к-кого? – спросил Данька, с трудом разжав замерзшие губы, и изо рта его вместе со словами вылетело облачко пара.
– Да ты совсем болван, – расхохоталась сорока и чуть не упала, но в последний момент цепко сжала коготками густую гриву. – Тулпар – волшебный конь, норовистый. Всякий может его взнуздать, но не всякий – удержаться. И не всякий – приручить.
– П-помоги, – прошептал Данька. – К-как его ос-становить?
– Кишка тонка, – презрительно каркнула сорока. – Но подсказку, так и быть, дам. Не справишься – сам виноват. Мяса в тебе много. Небось, волки все не успеют съесть, и мне кусочек достанется.
Сорока вдруг подняла левое крыло и деловито начала чистить клювом перья, выискивая мусор. Как нарочно время тянула. Данька ждал, окоченев почти полностью.
– Значит, так, – продолжила она, завершив чистку. – Три волоса с левой стороны гривы, три волоса с правой, а три – с челки. Заверни в кольцо и свистни через него. Тогда он тебя послушает. Ну, бывай, богатырь доморощенный.
И сорока, взмахнув крыльями, растворилась в ночи.
Первый волос Данька бесславно упустил по ветру. Второй тоже. Пальцы замерзли и совсем не гнулись. Он подышал на них, чтобы немного согреть. Кое-как выдернул три волоса справа, потом три слева, считая про себя. Осталось самое сложное – с челки. Конь, как назло, видимо, что-то почуял – опустил голову и начал мотать ею в стороны. Данька уже было подумал, что сейчас точно свалится. Как же одновременно пытаться держать равновесие, дергать волоски и не потерять уже вырванные? Но как-то получилось, и Данька исхитрился, обняв коня за шею, дотянуться и добыть последние три.
А потом, не дыша, свернул волоски в кольцо и, держа дрожащими пальцами, подул. Свист вышел совсем тихий и постыдный. Но уж какой есть в его нынешнем незавидном положении. Ну, что – получилось или нет?
