Buch lesen: «Серые»

Эпиграф:

Рифмоплетью хочу огреть

По вздыбленной гриве волчьей,

Чтобы снова вопить или петь,

Слушать магию воя молча.

Огрызаясь, слова беспризорные

И рычат, и скулят, и прячутся,

Мифа шпоры в бока иллюзорные,

Буквы-черти, хватит артачиться!

– У-у-рррр! – ощерилась мать, превращаясь в серую суку. Драться гор-р-разды – пыль столбом. Вот отдам вас в ездовые на морозный север, волками взвоете.

─ Мамка, а твой любимчик Мотя вчера Марвуху под подолом нюхал и свёклу с её щёк слизывал, ─ тявкал Губастый.

─ А девка-то не заметила глаза человечьи у вас, упырей нахальных?

─ Не, эта рябая захребетница шкворчала, что наш ручей по камням.

─ Брешет он, ─ огрызнулся Мотя. ─ Я в деревню бегал подхарчиться… на свадьбе.

─ Да, лопни моя утроба! ─ вредничал Губастый. ─ Когда опосля тебя под столом пролез, поглядывал, у кого бы спереть мяса с тарелки. Заметил, как ты Марвухин подол мордой загибал, а она плюнула, не до тебя ей. Жениха у неё Катюха-тихоня увела, хоть и в отребье по деревне ходила. Вот Марвуха глазами соперницу и грызла, как я кость.

─ Цыц! Оглашенные… Скоро в город на работу, Вася ждать не любит. Сегодня я у мадам Полоскиной в поводырях, сахару принесу. Мотя, ты к Васе опять. Уж поосторожней там с девочкой, не опрокинь её, деньги платят.

─ Толку-то от тех грошей. Под половицей бренчат, а не развернись. Топать пять вёрст без обувки – лапы драть в кровь, ─ не унимался Губастый.

─ Нельзя в городе в человечьем обличье – работы мало, не найдём ничего. ─ Сука поднялась на задних лапах, игриво куснула за ухо Мотю, мазнула хвостом по морде Губастого.

Да, подгонять их не надо, они давно готовы. Загодя ночью оборотились её выкормыши, а Серая в бабьем сарафане перед окном маячила, погодила перекидываться. На глухой обочине в стороне от деревни живут, мало ли, кто позарится, – нехорошо. А тут Баба в окне мелькает, да две собаки рядом, лиходеи-то и поостереглись бы со злым умыслом нагрянуть.

Изба жилая, дымком тянуло, миром и покоем пахло. Уж под утро обернулась Серая в суку, когда Губастого от Моти отгоняла. Задиристый не в меру пудель, лучшей жизни ждал.

Вася вошёл в избу с хлебным запахом и с широкой улыбкой.

Низко поклонился иконам, перекрестился. Потом покромсал краюху серого хлеба и накормил собак.

─ Мотя, за мной, Губастый с Серой, не отставайте, я до города доведу, а там уж сами.

По кромке поля вдоль неухоженной дороги с ямами и ухабами за высоким человеком следовал огромный волкодав Мотя, за ним семенили понурый пудель с рваной отвислой губой и поджарая серая дворняга. Вася знал, кому подкидывать щенят беспризорных. Серая – кормилица надёжная, сразу приняла как своих. Вон каких вырастила. Вася тоже из собачьей породы, но ради дочери последние годы всё больше в человечьем теле томился, даже клыки подпиливал.

Мотя часто оглядывался, поспевают ли свои за ним. Впереди вышагивал богатырь Вася, широко, с наклоном, что колодезный журавль кланялся, – это походка, значит, у Васи такая. Добрый он, помогал Серой и многим, кому надо.

Умение у Васи появилось не простое. Может, и не умение, а дар. Распознавал он оборотней собачьей породы и спасал щенков осиротевших. Бывало, что и удавалось отбить несмышлёнышей от волчьей своры. Их с Губастым уберёг и Серой на воспитание отдал.

Вася хваткий, старательный, и ума у него, что шерсти на собаках. Девочку вот уберёг, но не распознал, от чьей стаи та отбилась, а может, и знал, да слукавил. Слепенькой она оказалась, до чего нежненькая, тоненькая, беспомощная. Как не приласкать такую? Вырастил, и слава богу. Своими-то не обзавёлся, а теперь… Мотя вздохнул и посмотрел на Васю, что тут смотреть, сразу видно – горемычный. Не забыть Васе вовек свою Полюшку, а может статься, и отыщется ягодка румяная.

Серая трусила позади всех, недоверчиво зыркая по сторонам. Нынче злобных приглядов – из-под каждого куста. Но Серая, хоть и мелкая по сравнению с Мотей, пасть у неё крепкая, не выпустит вражину, да и ребята злопыхателей потреплют. Ничего-ничего, кобельки у неё обучены. И еды на всех хватит. Вот подслеповатую мадам Полоскину проводит, куда той надо, и обратно доведёт.

А сама Серая быстро домой возвернётся, вкусным ребят накормит – не деньги, а всё же. Вася молодец – монетой расплачивался за свою Куколку, прозрачная совсем, не зашиб бы её Мотя, телепень игривый.

Губастый не знал, кого сегодня пасёт: то ли кур доверят, то ли овец с козами загонять – эти блеют, окаянные, им всё одно от кого бегать, скотинка тупая.

Носился Губастый, язык на вывале, по поджаренной солнцем горбатой краюшке поля. Коровёнок-то он сам не очень уважал. Сторонился, можно сказать. С быком у них темпераменты разнились, а то рогатую морду враз бы позлил. Ленивый да толстобрюхий этот красноглазый – не податливый на лай, а ещё главный в стаде. Ну куда ему с увёртливым хитрым пуделем тягаться?! Ясно дело, рогатый вожак собак боялся.

Вечером Серая насилу дотащила гостинца от жёсткой барыни. Та размягчалась только с кошками и собаками, а от детей держалась подальше. Они, бывало, нет-нет, да бросят камушком ей по шляпке, но Серая как оскалит зубы – озорники так и прыснут врассыпную.

Мадам цеплялась за поводок, и Серая осторожно водила её, обходя препятствия.

***

Вася часто вспоминал свою Полюшку. До чего пригожая, славная у него жёнушка. Долго он искал пропавшую, но лес, поди ж ты найди. А ведь не одна была, стайкой с бабами по малину ходили, Вася их охранял всегда. Да в тот проклятущий день заболел, как на грех.

Не ждала бы его дома кроха беспомощная, так и жить бы наплевать без Полюшки. Не мыкался бы он горемычной долей, а искал бы себе поторочину смертную. Только и держала на этом свете Васю слепенькая приёмная дочка, пропала бы без надзора. Семейство Серой приглядывало за девочкой, а Вася им работёнку какую-никакую подыскивал в городе. В деревнях-то туго, перебивались огородами, денег не заработать, а собаки на капусте не проживут.

За силищу и сноровку Васе деньги неплохие давали. Кому подводу из грязи вытащит, колесо к телеге приладит, кому подсобит надел вспахать, мог избу ветхую подправить, никакой работы не гнушался.