Buch lesen: «Тито и товарищи», Seite 8

* * *

Тито в большей степени, чем советские правительственные круги, закрывавшие глаза на происходящее, осознавал, что мировая война не ограничится конфликтом внутри капиталистического лагеря, что немцы готовятся и к нападению на Советский Союз. Сосредоточившись на ожидании этого события, которое дало бы ему возможность реализовать свои революционные планы, он пренебрегал всем остальным. Лео Матес, живший вместе с ним, говорил впоследствии, что воспринимал тогда Тито как человека, который всё время повторяет самому себе: «Я хочу, могу и должен быть вождем»³⁷². Он работал так самозабвенно, что не обратил должного внимания на положение хорватских коммунистов, которых бан Шубашич арестовал и поместил в лагерь Керестинац, и они попали в руки усташей, когда те провозгласили Независимое государство Хорватия. Их было около сотни и среди них – немало видных интеллектуалов. Как с упреком отмечал в своих воспоминаниях Владимир Велебит, в момент хаоса, когда режим Павелича еще не утвердился у власти, поскольку не имел тогда ни полиции, ни армии, их можно было бы спасти³⁷³.

Поскольку в столице НГХ становилось всё опаснее и к тому же было понятно, что из-за воодушевления широких масс хорватского народа наконец полученной «государственностью» (хотя и под эгидой немцев и итальянцев) у коммунистов в данный момент нет возможности оказывать на них влияние, на конференции в апреле приняли решение переместить Политбюро ЦК КПЮ из Загреба в Белград ³⁷⁴. Невозможно было усомниться в преступных замыслах усташей. Вскоре после захвата власти они начали «расовую революцию» против евреев, цыган и прежде всего сербов, составлявших 30 % населения нового государства. Боснийских мусульман Павелич считал братьями «чистейшей хорватской крови» и обращался с ними соответственно; в то же время он одобрил программу уничтожения сербов, согласно которой треть их следовало ликвидировать, треть изгнать из страны, а остальных заставить принять католическую веру. Этот проект сразу же начали претворять в жизнь, и католическая церковь не смогла вовремя дистанцироваться от него. Попавшая в сети национализма, она не выразила решительного протеста по поводу зверского истребления невинных людей или их насильственной «евангелизации». Хуже того, ее прелаты, священники и францисканские патеры были соучастниками преступлениий усташей, что способствовало распространению хаоса, инерции и равнодушия в обществе, не имевшем пастырей, достойных своего звания.

Тито покинул Загреб в такой спешке, что не дождался рождения сына, которого Герта Хаас родила уже после его отъезда³⁷⁵. Он ускользнул в последний момент, 23 мая 1941 г., а через день границу между НГХ и Сербией перекрыли. Как он сам позднее рассказывал, он так поступил, опасаясь не только усташей, но и хорватских коммунистов, которые будто бы заключили соглашение с режимом Павелича и стремились к отделению КПХ от КПЮ, убежденные, что нужно сохранять договор Гитлера со Сталиным³⁷⁶. В ответ на сепаратистские и пацифистские тенденции, распространенные среди хорватских коммунистов, Тито написал для партийной газеты Srp i čekič комментарий под названием «Почему мы по-прежнему находимся в составе КПЮ?». «С тех пор, как империалистические разбойники вторглись в Югославию и оккупировали ее, и было создано “независимое” государство Хорватия, многим нашим товарищам непонятно, почему мы, коммунисты в Хорватии, т. е. наша КПХ, всё еще в составе Коммунистической партии Югославии, почему мы распространяем листовки с подписью ЦК КПЮ. <…> Говорят, что мы <…> против свободы и независимости хорватского народа и за восстановление Югославии в ее прежней форме <…>. Мы, коммунисты, не признаём этой оккупации и раздела Югославии, поскольку они свершились не по воле народов, а путем насилия империалистических захватчиков. <…> Когда мы общими усилиями завоюем настоящую свободу и независимость, мы установим между собой братские отношения, соответствующие устремлениям нашим и наших народов. Так, как это сделали народы великого Советского Союза»³⁷⁷.

Когда инженер Славко Бабич, представитель «Шкоды», приехал в Белград, он увидел, что немногочисленные коммунисты там решительно настроены на сопротивление и революцию, которые следует объединить для борьбы как против оккупанта, так и против местной буржуазии. Как он рассказывал в октябре 1944 г. К. М. Симонову, в городе властвовал террор. Если ты вечером выходил на улицу, тебя могли застрелить. Под угрозой смертной казни было запрещено запирать двери в домах или квартирах: немцы могли входить куда хотели и когда хотели. Несколько недель Тито спал, не снимая одежды, с пистолетом в изголовье. «Единственное, что меня успокаивало в те дни, это то, что меня отделяло четыре дома от дома коменданта Белграда, генерал-лейтенанта Шрёдера. Да, это было время, когда требовалось остаться в живых или умереть, думая только о будущем страны и ни минуты – о своем собственном будущем» ³⁷⁸. Атмосферу тех дней выразительно описал Джилас: «Ночью патрули, тьма и постоянная стрельба то в одном, то в другом районе города. Евреи с желтыми повязками и страх, и злость, голод и смерть, мрачные лица горожан и веселые бесцеремонные немецкие юнцы с проститутками и фотоаппаратами. Перемещение воздушных сил по направлению к Греции и отрядов в сторону Румынии. Первые “региональные газеты” на службе у оккупанта»³⁷⁹.

Тито уже в конце апреля и затем в конце мая пытался убедить Москву в том, что близятся страшные времена, через служащего в советском посольстве он передавал «Деду», как называли Димитрова, что немецкие подразделения продвигаются к границам Советского Союза и что немецкие офицеры в Загребе не скрывают, куда они направляются. Представителям местной буржуазии их генералы открыто говорили, что войдут в Россию, как нож в масло. На танках вермахта, которые проезжали через Белград на другую сторону Дуная по направлению к Румынии, было написано: «Nach Moskau»³⁸⁰. Из депеши, посланной Тито 13 мая, понятно, что готовится восстание, которое начнется, когда нападут на Советский Союз: «Мы организуем боевые отряды, воспитываем свои военные кадры, готовим вооруженное восстание на случай нападения на СССР»³⁸¹. Пропагандистская листовка, которую коммунисты выпустили в конце мая, свидетельствует об их убежденности в том, что это неизбежно произойдет. Она была адресована немецким солдатам и предупреждала, что фюрер намерен погнать их в бой против России ³⁸². Принимая во внимание критическое отношение Сталина ко всем, кто предупреждал его о скором нападении Гитлера, было бы удивительно, если бы такие собщения в Москве приветствовались. Через много лет Владимир Бакарич, хорошо осведомленный об идеологических конфликтах внутри международного рабочего движения, писал: «В аппарате Коминтерна (т. е. в значительной его части) испытывали большое недоверие к товарищу Тито». Для этих людей он был недостаточно «послушен» и «подобострастен», и чересчур «своенравен» и полон «собственных идей»³⁸³.

* * *

Донесение, хранящееся в архивах Коминтерна, свидетельствует о том, что не все в Москве отрицательно относились к его боевому пылу. В этом документе от 29 мая 1941 г. идет речь о тайных встречах Вальтера в Загребе и Белграде с неким московским агентом, который сообщил следующее: в КПЮ насчитывается 8 тыс. членов и 30 тыс. комсомольцев. Партийная организация целостна и находится в боевой готовности. При ЦК организован Военный комитет и Комитет диверсионной деятельности. Оружие в наличии и находится в тайниках. В случае нападения на Советский Союз КПЮ вступит в борьбу. Для пополнения запасов оружия необходимо получить от Коминтерна 5-10 тыс. долларов. «Прошу передать приветы товарищам и сообщить им, что задачи, поставленные перед Коммунистической партией Югославии, будут выполнены»³⁸⁴. При этом следует помнить, что не только идея и тем более не только слепая вера подпитывали эту готовность к борьбе. Как признает Коча Попович, «много было и юношеского бунтарства…»³⁸⁵

Восстание и революция

Резня и гонения на сербов, начатые режимом усташей, венгерскими и болгарскими оккупационными силами, а также косовскими албанцами, вызвали приток эмигрантов на сербскую территорию под управлением немцев. Однако многие скрылись в лесах и пытались организовать вооруженные группы для отпора врагам. Примечательно, что наряду с этой порожденной отчаянием формой самозащиты возникла и другая: вокруг офицеров королевской армии, избежавших плена, стали собираться солдаты, не пожелавшие пассивно принять поражение. Четники, опиравшиеся на традицию антитурецких восстаний, появились в ряде сербских и черногорских областей еще в апреле 1941 г. На гористой территории Равна-Горы в западной Сербии маленький отряд возглавил 49-летний полковник Драголюб (Дража) Михайлович, стремившийся сохранить хоть искру сербской независимости. Он создал движение сопротивления, патриотическое, но, как позднее признал один из его сторонников, базировавшееся на враждебном отношении ко всем народам Югославии. Было понятно, что на основе подобной вражды победа невозможна. Он добавил, что к тому же «мы строили всё, опираясь на мифы прошлого, а в наши дни это был путь к поражению»³⁸⁶.

Тем временем Сталин всеми способами старался сохранить расположение Гитлера. Еще накануне начала операции «Барбаросса» ТАСС опубликовало сообщение: слухи о том, что немецкая армия концентрирует силы на границах Советского Союза, являются ложными. Они выгодны врагам Советского Союза и Германии. Поскольку немцы никак не отреагировали на эту публикацию, Тито и его сторонникам стало ясно, что нападение произойдет в ближайшее время, хотя они не знали точно, когда именно³⁸⁷. Поэтому вторжение Гитлера на территорию Советского Союза 22 июня 1941 г., ставшее неожиданностью для Сталина, их не удивило. В тот же день Тито написал, а ЦК опубликовал в Белграде воззвание «Рабочим, крестьянам и гражданам Югославии», в котором говорилось, что произошло нападение на «цветущий советский сад» и каждый югославский пролетарий должен с оружием в руках встать на его защиту. Лидерам югославских коммунистов было нетрудно принять это смелое, но необдуманное решение, ведь они не сомневались в том, что капиталистический мир вот-вот рухнет, что Красная армия с легкостью победит вермахт и ее победа – вопрос нескольких недель, самое большее месяцев. Ее катастрофическое отступление в начале войны они интерпретировали как гениальную тактику Сталина, поскольку чем еще можно объяснить поражения армии, которая недавно отмечала выпуск миллион первого танка?³⁸⁸ «Все наши силы, стратегию и тактику мы ставили в зависимость от русских. Мы были убеждены: если русские победят, то победим и мы», – рассказывал впоследствии Ранкович³⁸⁹. В ЦК КПЮ даже говорили, что русские со дня на день спустятся на парашютах в оккупированную Югославию и нужно подготовиться к их встрече. Когда Джилас спросил одного из товарищей, когда закончится война, и тот ему сказал, что еще до конца года, Джидо ему в ответ бросил: «Бьюсь об заклад, это произойдет в течение двух месяцев». Об уверенности в получении непосредственной помощи от Советского Союза убедительно свидетельствует донесение, которое Тито послал Коминтерну в конце июня 1941 г.: «Мы ведем подготовку народного восстания против оккупанта, поскольку народ выказывает высокую готовность к борьбе. Сообщите нам свое мнение об этом. У нас довольно мало оружия. Сможем ли мы получить его в ближайшее время?»³⁹⁰

Димитров 22 июня призвал Вальтера к тому, чтобы КПЮ сделала всё возможное, чтобы «поддержать и облегчить справедливую борьбу советских народов» ³⁹¹. Впрочем, зная о его революционных амбициях, по согласованию со Сталиным, он вновь особо подчеркнул, что «на настоящем этапе речь идет об освобождении из-под фашистского ярма, а не о социалистической революции»³⁹². «Сейчас вся партия является военным аппаратом, каждый партиец должен защищать СССР, каждый партиец сейчас мобилизован в Красную армию»³⁹³. То есть он требовал от Вальтера только ведения партизанской войны типа той, что начиналась в оккупированных Белоруссии и Украине. Этим указанием Тито и его товарищи пренебрегли, полагая, что война является подходящим моментом для осуществления революции и захвата власти, и таким образом уже в самом начале борьбы против оккупантов посеяли семена будущего политического раскола со Сталиным.

«Истинный смысл этой депеши, – рассказывал Тито Дедиеру, – мы поняли уже позднее. Если бы мы действовали так, как требовала Москва, нам никогда бы не удалось развить нашего восстания. В югославских условиях выполнение этой директивы означало бы ликвидацию восстания еще до его начала. Поскольку старый режим во главе с королем 6 апреля оставил югославские народы на милость захватчика, всё, что осталось от государственного аппарата, перешло на службу к оккупанту. И этим старый режим выявил целый ряд своих недостатков. Прежде всего, он изменил давней традиции югославов – бороться за национальную независимость – традиции, сложившейся на протяжении 150 лет в не менее чем 39 восстаниях и десяти войнах против попыток иностранных государств поработить югославские народы. В Югославии было невозможно запланировать народное восстание против оккупанта, которое одновременно не пробудило бы у народа надежды, что он получит после войны новое, патриотическое в истинном значении этого слова правительство, которое не допустит того, чтобы Югославия, несмотря на все свои природные богатства, и дальше оставалась обычной полуколонией великих держав, которое не допустит угнетения отдельных народов, которое не допустит того, чтобы огромное большинство народа жило в нищете и угнетении»³⁹⁴.

На заседании 27 июня 1941 г. в Белграде Политбюро переименовало Военный комитет в Главный штаб народно-освободительных партизанских отрядов Югославии и назначило Йосипа Броза его командующим. А 4 июля приняло решение перейти от саботажа и диверсий к общенародному восстанию. «Мы чувствовали энтузиазм и большую радость», – вспоминал впоследствии Тито³⁹⁵. И еще: «Когда в Европе господствовал фашизм, когда в ней и слуху не было ни о какой партии, кроме КПСС, КПЮ подняла свое революционное знамя и повела рабочий класс, трудящиеся массы, нации и народности Югославии на победоносную национально-освободительную борьбу, к социалистической революции. И этим она на деле мощно укрепила свой революционный и интернациональный дух»³⁹⁶.

Чтобы разжечь искру восстания, ЦК КПЮ 4 июля 1941 г. отправил в разные части государства двенадцать делегатов из руководящих кадров, причем коммунисты – единственная из всех партий – подчеркивали «братство и единство», т. е. равноправие югославских народов, но только в рамках федерации, выйти из которой ни один из них не имеет права. Национальному вопросу они придавали лишь тактическое значение в борьбе за власть и сумели – по примеру Советского Союза – запрячь его в свой воз, тем более что уже долго противостояли югославскому интегрализму, который укрепил король Александр Карагеоргиевич³⁹⁷.

На неожиданное препятствие они наткнулись в Хорватии, где любовь к отечеству преобладала над партийной дисциплиной. Когда вермахт вторгался в Белоруссию и Украину, радио «Москва», которое коммунисты преданно слушали, замалчивало войну, как будто ее и не было, и говорило о жизни колхозников и ударном труде рабочих³⁹⁸. Почему бы хорватским коммунистам и не верить, что на Восточном фронте всё в порядке и что Красная армия, имевшая в своем распоряжении многобашенные танки, через 14 дней, самое позднее через шесть недель будет в Загребе? Почему бы им не приветствовать распад Югославии, которую Советский Союз с 16 мая 1941 г. уже не признавал? Основываясь на этом убеждении, Андрия Хебранг, который тогда, после 12 лет тюремного заключения, руководил Военной комиссией ЦК КПХ, больше месяца не мог решить, оказывать сопротивление оккупантам, как приказали Коминтерн и ЦК КПЮ, или нет³⁹⁹. По сведениям, собранным Владимиром Дедиером, он будто бы даже вел переговоры с влиятельными усташами о создании КП НГХ, причем получил на это благословение самого Анте Павелича. На заседании ЦК КПХ в середине июня он якобы также заявил, что «Независимое государство Хорватия – это реализация многовековых грез хорватского народа»⁴⁰⁰.

В этот момент неопределенности и хаоса Копинич – Ваздух от имени Москвы, которая через Димитрова подвергла резкой критике «подлое и предательское» поведение хорватских коммунистов, с помощью городского комитета попытался 9 июля сместить ЦК КПХ и возглавить руководство партией. Он стремился как можно скорее начать акцию саботажа в поддержку Советского Союза⁴⁰¹. Эта попытка провалилась, поскольку Хебранг ей воспротивился, да и Тито, при поддержке Карделя, встал на его сторону⁴⁰². Возникшая из-за этого сумятица привела к трагическим последствиям⁴⁰³. Поскольку из-за спровоцированной Копиничем ссоры загребскому городскому комитету было необходимо доказать свою готовность к действию, он с одобрения верхушки руководства ЦК КПХ в ночь с 13 на 14 июля организовал освобождение коммунистов и сочувствующих, всё еще находившихся в заключении в Керестинце. За несколько дней до этого усташи расстреляли заложников – трех имевших авторитет коммунистов, и пригрозили, что, если начнется саботаж, расстрелы продолжатся. Копинич и секретарь КПХ Раде Кончар считали: пусть лучше заключенные падут как бойцы во время побега, чем будут пассивно дожидаться смерти. Акция была настолько плохо подготовлена, что при ее проведении погибло 68 человек, цвет хорватской левой интеллигенции⁴⁰⁴.

Тито немедленно отреагировал на провал керестинацкой акции. Он отправил в Загреб особую комиссию для расследования дела. Помимо того, он созвал в Белграде заседание Политбюро, на котором обсуждался вопрос о мерах по отношению к виновным. 10 августа 1941 г. было принято решение подвергнуть наказанию весь ЦК Хорватии, включая и Герту Хаас, «за нерешительность и недостаточную партийную бдительность». Еще через неделю Тито послал Коминтерну телеграмму, в которой требовал отстранить «Вальдеса» «от его (воздушной) должности», возлагая на него вину за срыв побега товарищей из Керестинца. Несмотря на резкость его денонсации – одной из самых резких из всех, когда-либо им написанных, – в Москве решили иначе. Ему ответили, что Копинич должен продолжать выполнять свои обязанности, что он и делал в дальнейшем⁴⁰⁵.

Сначала наибольший отклик призыв к восстанию получил в Черногории, куда Политбюро послало Джиласа с поручением его организовать. Но оно не планировалось как всеобщее народное восстание. «Итальянцы еще сильны и хорошо организованы. Они вас сломят. Начните с маленьких операций», – потребовал от него Тито ⁴⁰⁶. Неорганизованность итальянских властей действительно создала условия для вспышки массового восстания 13 июля 1941 г. Подстегнули его также и уязвленная гордость народа, и русофильские чувства, характерные для черногорского общества. За несколько дней была освобождена вся территория, за исключением нескольких важных городов, и это произошло с легкостью, удивившей самих коммунистов и убедившей их, что пришло время для революции. Бывший «ваххабит» Милован Джилас уже говорил о «близящейся антифашистской революции, которая есть не что иное, как необходимый этап пролетарской революции»⁴⁰⁷. Одурманенный успехом, он вместе со своими приверженцами стал проявлять агрессию по отношению не только к иностранцам, но и к местным «классовым врагам», что существенно ослабило коммунистов. А итальянцы отразили удар в полную силу и до середины августа с помощью албанских и мусульманских отрядов восстановили контроль над областью. Еще более роковым обстоятельством для коммунистов стало то, что черногорцы из-за красного террора (который позднее эвфемистически называли «левым уклоном») отвернулись от них и в массовом порядке стали присоединяться к четникам⁴⁰⁸. В убеждении, что «кулаки» и их сыновья предадут их в следующей фазе революции, Джилас и его товарищи решились на проведение массовых расстрелов. Они издали бюллетень, на двух-трех страницах которого были опубликованы фамилии убитых, и написали: «Продолжение следует»⁴⁰⁹. Такие сведения Тито получал со всех сторон, и 22 октября он отозвал Джиласа из Черногории. Он обвинил его в том, что восстание не было подготовлено в политическом плане, поскольку началось прежде, чем сформировались сильные партизанские отряды, которые должны были взять на себя руководство им, и поскольку коммунисты делали акцент на «классовости», что противоречило линии партии, подчеркивавшей необходимость сотрудничества патриотов разных идеологических направлений⁴¹⁰. Однако для Джиласа это не стало большим потрясением, хотя в наказание его чуть не приговорили к смерти, как и многих других⁴¹¹. Позднее Джидо в шутку охотно рассказывал о своих действиях в Черногории⁴¹². Но поскольку он был членом руководства, он избежал наказания. Напротив, его назначили редактором центральной партийной газеты Borba, которую снова начали издавать (ранее, 6 апреля 1929 г., ее выпуск был запрещен)⁴¹³.

* * *

После нападения на Советский Союз немцы вывели с Балкан свои лучшие войска. В распавшейся Югославии остались только подразделения, осуществлявшие необходимый контроль над транспортными магистралями между Любляной, Загребом, Белградом и Салониками, поскольку они обеспечивали снабжение воинских подразделений в Греции и отрядов Роммеля в Северной Африке. Так что основной задачей вермахта была охрана дорог, железнодорожных путей, рудников и крупных промышленных центров; до других регионов немцам особо не было дела. Чтобы как можно больше запутать Сербию в своих сетях, они скоро начали думать о сотрудничестве с местными коллаборационистами. В конце августа они решили сформировать правительство местного квислинга, генерала Милана Недича, одного из самых авторитетных офицеров прежней королевской армии и бывшего министра обороны. Сразу по вступлении в должность Недич организовал сильную жандармерию и завязал тайные контакты с Дражей Михайловичем, которому предложил отправиться со своими людьми в Боснию и начать там борьбу против усташей, тогда как сам он разгонит коммунистов. Немцы, которые были информированы и об этом, и о контактах между четниками и партизанами, немедленно запретили переговоры, убежденные в том, что, по словам Гитлера, «сербской конспиративной клике» не следует доверять. 16 сентября 1941 г. фюрер дал приказ командованию вермахта на Юго-Востоке «энергичными методами задушить повстанческое движение», причем он имел в виду как партизан, так и четников, и послал в Сербию для выполнения этой задачи подразделения из Греции, Франции и даже с Восточного фронта⁴¹⁴.

В тот же день Тито уехал из Белграда, где немцы начали акцию против коммунистов, на территорию повстанцев в юго-западной части Сербии, с паспортом на имя одного четника-коллаборациониста. В то время там возникла свободная территория, на которой Сретен Жуйович – Црни, Коча Попович, Петар Стамболич и другие борцы за свободу Испании сформировали первые повстанческие отряды. Уехал он с главного железнодорожного вокзала, в элегантной одежде и в компании двух девушек, воеводинского «шваба» и православного священника. Одной из девушек была Даворянка Паунович, во время народно-освободительной войны – его секретарша, курьер и любовница ⁴¹⁵. Выйдя из поезда недалеко от Валево, он остановился в забегаловке, где было много подвыпивших четников. Ему с трудом удалось от них отвязаться – после того как он убедил их начальника, что является сторонником Михайловича. Вскоре он встретился с партизанским отрядом, который не известили о его приезде. «Я – секретарь Коммунистической партии Югославии», – представился Тито. Он был слишком хорошо одет и имел иностранный паспорт. Ему не поверили и чуть не расстреляли. Выйти из тупиковой ситуации ему помог Милош Минич, член валевского Главного штаба: «Так это ты немецкий шпион. Помилуй Бог!»⁴¹⁶

Через неделю, 26–27 сентября 1941 г., в Столицах у Крупаня он созвал заседание и вместе с примерно двадцатью ближайшими соратниками принял постановления, которые решающим образом повлияли на дальнейший ход событий. Участники заседания договорились вести борьбу в соответствии со стратегией испанской герильи, избегать фронтальных столкновений, децентрализовать сопротивление по областям и организовать его по национальному принципу, но под руководством Верховного штаба. Было решено сформировать регулярные военные подразделения, называть всех борцов, по примеру русских, «партизанами», а во главе отрядов и батальонов помимо командира поставить и политического комиссара. Приняли постановления и о дальнейшем ведении агитационной работы и, главное, решили заменить на освобожденных территориях старую королевскую администрацию народно-освободительными комитетами, которые станут первыми органами новой власти. Короче говоря, определили структуру своих военных сил, в которых большую роль должно было играть идеологическое воспитание, заложили основы нового общественного устройства и объявили борьбу против всех пережитков старого социального строя. Показательно, что отличительным знаком партизан была выбрана пятиконечная красная звезда (старинная магическая пентограмма), а партизанским приветствием – сжатый кулак⁴¹⁷. Тито проявил себя как хороший организатор сопротивления, поскольку командирами партизанских отрядов он выбирал главным образом «испанцев», т. е. бывших бойцов интернациональных бригад, имевших богатый военный опыт, и избегал давать назначения кадрам Коминтерна, заслугой которых было лишь то, что они некоторое время жили в Москве ⁴¹⁸. «Короче говоря, Тито доказал, что он уже готов к решению задач, с которыми столкнулся при подготовке и проведении вооруженной борьбы. Вскоре после начала восстания он стал его бесспорным вождем; он с самого начала думал своей головой, хотя и решился на восстание лишь после нападения немцев на Советский Союз». Так говорил Коча Попович⁴¹⁹.

Появление конкурирующего движения сопротивления, готового, невзирая на жертвы, помогать Советскому Союзу в его отчаянной борьбе против Гитлера, вынудило четников более детально разработать свою программу и тактику. Они высказались против неразумного конфликта с немцами до тех пор, пока военная удача не повернется к ним лицом, полагая, что «для борьбы еще не пришло время», что нужно сохранять сербскую кровь и тем самым заботиться о «биологической субстанции нации». В ожидании подходящего момента («когда настанет день») для сопротивления, к которому он намеревался призвать весь народ, Михайлович ограничил конфронтацию с немцами до необходимого минимума. Несмотря на это существенное различие, из-за которого партизаны относились к четникам свысока, обе группы вначале не проявляли враждебности по отношению друг к другу, и даже согласовывали свои акции против вермахта, а в Восточной Боснии – против усташей⁴²⁰. Однако эти акции были малоэффективны из-за низкой дисциплины и недостатка боевого духа у четников, которые, со своей стороны, не желали отдать всю инициативу партизанам.

В письме Главному штабу сербской компартии от 13 августа 1941 г. Тито предупреждал, что «изоляция от остальных политических течений, симпатизирующих Великобритании, является главным дефектом народно-освободительного движения в Сербии», что вовсе не означает, что ему было бы просто наладить с ними сотрудничество⁴²¹. Уже 19 сентября 1941 г. в Струганике близ Валево, у подножия Равна-Горы, он встретился с Михайловичем и его заместителем Драгишей Васичем, но, поскольку у них были диаметрально противоположные цели, они не смогли договориться о совместной борьбе. Михайлович требовал назначить его Верховным главнокомандующим всех вооруженных подразделений, чтобы заставить их дожидаться «более благоприятных обстоятельств», а после войны – восстановить старый режим. Тито же изнывал от нетерпения, стремясь продолжить свою так обнадеживающе начатую акцию. Но прежде всего он не собирался отказываться от народно-освободительных комитетов, появлявшихся на освобожденных территориях, поскольку справедливо считал их основой нового общественного устройства. В конце встречи они договорились лишь о том, что партизаны и четники не будут стрелять друг в друга⁴²². С этой встречи Тито не вынес негативного впечатления о Михайловиче. Как он позже рассказывал в кругу друзей, глава четников в какой-то момент положил ему руку на плечо и предложил выйти. «Скажи, друг, ты русский? Почему не признаешься? Мы любим русских». – «Нет, я хорват». – «Хорошо, даже если и так, я ничего не имею против хорватов, я борюсь против усташей, а не против хорватов». Рассказав этот эпизод, Тито задумался, а потом, к удивлению присутствующих, добавил: «Знаете, я симпатизировал Драже. Если бы не было лондонского правительства в изгнании, Дража наверняка был бы с нами»⁴²³. Михайлович, напротив, не испытывал никаких дружеских чувств к Тито, и не дал убедить себя в том, что тот не является русским агентом. Поскольку он намеревался сохранить прежнюю власть с ненавистной жандармерией включительно, конечно, он не упускал из виду, какого цвета будет новый строй, если победят партизаны: на первой освобожденной территории, в городке Ужице, центре военной промышленности, где Тито закрепился 23 сентября, они водрузили красное знамя с серпом и молотом. Партизаны ввели приветствие, придуманное самим Тито: «Смерть фашизму!» И ответ на него, предложенный Ранковичем: «Свобода народу!» На фасадах зданий развесили портреты Сталина и пролетарские лозунги, а тех военных, которые вовремя не сбежали или не присоединились к ним, как и многих состоятельных людей, ликвидировали⁴²⁴.

В Сербии в то время было около 40 тыс. партизан, в Белграде – 600 членов партии и 2 тыс. членов СКМЮ⁴²⁵. «Крестьяне, привозившие продовольствие в Белград, были в то время единственным связующим звеном с округой, ведь партизаны разорвали все контакты с Белградом. <…> Партизанская борьба в Сербии тогда была на высоте, – рассказывает в своих воспоминаниях Кардель, – и уже в 15 км от Белграда размещались первые партизанские патрули <…>»⁴²⁶. Тито был еще оптимистичнее. В начале октября он сообщил в Москву, что в «партизанской армии в Югославии 100 тысяч человек и около 30 тысяч четников, которые являются нашими союзниками». И повторил просьбу прислать ему оружие, отмечая, что в его распоряжении много аэродромов, на которые могут приземлиться советские самолеты⁴²⁷.