Zitate aus dem Buch «Планка (сборник)»

Я совершенно не знал, чего я хочу и как там. Я просто очень сильно не хотел того, что у меня было. Не хотел того, к чему, не желая того, привык.

Я, конечно, помнил свою жизнь и помнил, что я делал. Этого я забыть не мог. Но я также не мог вспомнить, как я жил. Помнил, что жил, но как, не помнил.

-Хозяйственным мылом мыться хорошо, - отвечал боцман, - его крысы жрут. Они дрянь жрать не станут.

Улыбаться приятно, это физически приятно. Еще приятнее смеяться. А хохотать - это же просто удовольствие! И здесь дело даже не в причине смеха. Можно услышать и прочесть удивительно тонкую шутку, поразиться остроумию автора, даже подумать: "Как же смешно, черт возьми!" Можно стать свидетелем чрезвычайно комичной ситуации, отметить про себя, насколько она комична... и не посмеяться. Будет приятно, но физической радости смеха не будет.

А можно хохотать, теряя дыхание и равновесие, падать на колени, плакать от рвущего смеха и удивляться тому, что шутка-то была дурацкая или ситуация идиотская. И все вокруг тоже будут умирать от смеха, утирать слезы и говорить: "Чушь какая!".

Мне открылось тогда, что мудрость может скрываться там, где её ожидать не приходиться. И еще то, что везде, во всем и в каждом, казалось бы до конца изученном, понятом и классифицированном явлении и человеке, может открываться та бездонная глубина, которая не пугает, а заставляет стоять перед ней изумленным и счастливым оттого, что такая глубина открылась и она прекрасна.

А если они мне безразличны, значит, я такой же, как они?! Нет, я другой, я не такой! Мне безразлично, а значит, меня они обидеть не могут. Мне будет не обидно, мне будет все равно.

"Другие"Как же много нужно было сделать! Много разных мелочей. И каждая мелочь требовала хоть немного времени. А когда спать?

"Лечебная сила сна"

Широко улыбаться можно только кому-то. Другому человеку.

С возрастом понимаешь, что если любишь путешествия, то постепенно попадание в знакомые места начинает волновать не меньше, а затем и больше, чем места новые. Узнавание становится ценнее новизны, переживание пережитого – значительнее первопроходчества. Это объяснимо: ты видишь себя изменившегося в старых декорациях, и по прежним отметинам строится график твоей души.

У Гришковца удобная фамилия - так и следует называть тот непохожий жанр, в котором он работает, чем бы ни занимался, такой вид литературы и искусства. И этот жанр - Гришковец, "гришковец" - всякий раз другой: и в его писательском смысле и в нашем читательском.

А широко улыбаться в одиночку,наверное,совсем невозможно.Широко улыбаться можно только кому-то.Другому человеку.