Фильтр

Мне открылось, что цель людей – счастье.

Что счастье – это обещанный или утраченный рай.

Путь к нему – свобода.

Кто в чём-то нуждается, тот не свободен.

Он раб своей потребности.

Тот, кто нуждается, не может быть счастливым.

Ибо он не свободен.

Муаммар Каддафи. «Зелёная книга»

Вместо предисловия…

Он ехал по лесу. Тусклый свет луны, пробивающийся сквозь ветви, слегка освещал его путь. Седло ритмично поднималось и опускалось в такт шагам чёрного коня. Ворост спокойно дышал, немного похрапывая на ходу. Мгла обволакивала всадника. Он без страха шёл в неизвестность.

Глава 1. Текст

Проблема это мира в том, что никто в нём не принимает творчество всерьёз. Древние учили нас, что созидающая мысль – это единственная сила, которая доступна нам. Наше целое всегда едино. Лишь очистив свой дух, мы можем очистить наш разум. Лишь с чистым разумом человек способен преломлять свет и изменять реальность.

Только будучи в гармонии с реальностью, можно обрести гармонию с собой. Но этот мир не в гармонии с собой. Он постоянно пытается себя себе противопоставить. Зачем? Люди уничтожают друг друга в войнах, природа уничтожает сама себя. Мир пожирает себя с такой скоростью, что не может остановиться. Он забыл. Забыл, зачем он живёт, и против чего борется. Он разросся и пророс сквозь себя паразитом. Этот мир не абсолютен. Он условен и слеп. А наше целое всегда едино. Нам не предоставлено границ. Мы вечны.

Творцы там не мнят себя творцами. Они вынуждены карать себя своей мыслью. Они обречены жить в клетке собственного страха. Довольствоваться остатками вечного, что позволяют себе лишь для того, чтобы выжить. Жители Пустоши. Они слабы. Они думают, что жизнь бесплотна. И потому их жизнь – бесконечная война. И потому их религия – это страдание. И потому их жизнь – это испытание.

Их тексты не подчинены контролю. Их реальность не подчинена разуму. Их разум не подчинён духу. Их дух не подчинён свету. Их воля не подчинена любви. И потому для них невозможно коснуться вечности.

Лишь в нашей деревне царит любовь. Лишь литератцам доступно счастье. Ведь только любовь может очистить разум. Только она дарует нам путь в бесконечность. Только она дарует нам чистые мысли. Только она способна открыть путь к чистому тексту. Наше священное писание, запечатлённое ныне на пятидесяти скрижалях – это источник нашей гордости и счастья нашего. Славься Литерата!

Эрнелия Артемиевна пробегала по тексту глазами уже в третий раз. Её лицо теперь исказилось в гримасе, которую можно было трактовать как угодно.

– Знаешь, Эрней… В целом текст хороший. Только вот я не могу понять посыл. Почему ты любовь при создании текста ставишь гораздо выше, чем свет разума, самодисциплину, самоцензуру…

– Я вовсе не…

– Тебя в семинарии не учили не перебивать корректора? Твоё задание было в том, чтобы написать текст на тему: «Главные проблемы этого мира». Тема почти не раскрыта. Кроме того, я тут совсем не вижу отсылок к речам древних. А без них текст недействителен…

– Но ведь…

– Я поняла, что ты хотел сказать. Джохея на тринадцатой скрижали написала «И лишь сердце дарует тебе путь твой». Но ты же не упомянул цитату напрямую. Так что я даже не знаю, что с тобой делать…

Эрнелия Артемиевна тяжело вздохнула.

– Ладно. Поставлю тебе «Уд» и свободен. У тебя интересный стиль повествования. Даже немного… растёшь.

Листок бумаги отправился в печь. Я вздохнул с облегчением.

– И чтобы не приносил больше мне такую подмену ценностей. Ты хороший автор. Со своим неповторимым стилем. Обидно будет, если ты заболеешь Фильтром.

– Спасибо, Эрнелия Артемиевна! Не заболею.

Я вышел на просторную улицу Литераты. Моя белая мантия развевалась. Моя душа светилась. Мне впервые не пришлось переписывать текст. Мне все говорили, что я талантливый писатель и что в моих размышлениях меня всё время уносит куда-то не туда.

Впрочем, попасть на скрижали у меня шансов всё равно нет. Из целого поколения всегда выбирают одного Пузыря, чьи мысли наиболее чисты. И он записывает на скрижалях одно единственное предложение. А все остальные тексты сразу уничтожаются. Это для того, чтобы они не разрушали единство и свободу нашей мысли. Хотя, это никогда не уменьшало интенсивности наших тренировок, как и нашей веры в великий текст.

Конечно, каждый писатель в душе мечтал стать Пузырём. Но смягчение правил отбора мыслей было бы преступлением перед текстом. Ведь, из скрижалей растёт наше вечное счастье. Наше вечное процветание даровано чистотой наших мыслей и мудростью древних Пузырей.

Мы с Галкеем договорились встретиться у Фонтана после сверки текстов и пойти вместе в оазис к речке. Там мы нередко на своём месте кидались галькой в лягушек, соревновались в сбивании грибов с деревьев и обсуждали будущее великого текста. Но почему-то в этот раз Галкей опаздывал.

Он подошёл к Фонтану мрачный как ночь. В его глазах читалось глубокое уныние.

– Ты чего? Так сильно разнесли?

– Не просто разнесли. Назначили комиссию.

– Тебя подозревают в том, что ты Фильтр?

– Да, ещё заставили письменную клятву написать, что я не пишу в стол. А так как теперь мои бумаги не будут сжигать всю неделю, заставили ещё пятьсот раз написать: «Славься Литерата!», чтобы мои тяжёлые мысли не разрушали наш светлый мир.

– Ну, пойдём к речке, расскажешь, что ты там написал.

– Я написал лишь, что путь к свету может быть труден, и что порой нам нужно преодолевать себя, чтобы быть счастливыми. Что счастье даруется не просто так, а постигается в долгой работе над собой.

– И как тебе в голову пришли такие странные мысли?

– Не знаю. Мне кажется, что никогда у меня не будет счастья.

– Что ты такое говоришь?

– Я никогда не буду счастлив, если Ариалка не будет моей.

– Кто такая Ариалка?

– Это красавица из красавиц! В её глазах отражаются звёзды, а тихий нрав подобен расцветающей розе. Её речь плавна, словно великая река, а движения изящны, как у дикой кошки. Её грудь дышит благородством, а душа наполнена светлой тоской. Мне кажется, что я просто сойду с ума, если когда-нибудь увижу с ней кого-то другого.

– Так предложи ей ласку, и она пойдёт с тобой. Мы живём в великом свободном обществе.

– Ты не понимаешь! Я хочу, чтобы она была только моей! Меня в дрожь бросает от мысли, что она будет с кем-нибудь другим. И я не вижу в этом ничего естественного. Я хочу, чтобы она была только со мной!

– Зависть и ревность только покалечат твою душу. То, что ты говоришь, очень мелочно и эгоистично. Желать чего-то – это нормально. Ведь, желание ведёт к счастью. Но ограничивать свободу другого человека – это же насилие! Алчность не сделает тебя счастливым. Но знаешь… В каком-то плане. Я тебя понимаю.

– В каком смысле ты меня понимаешь? Я чувствую, как внутри меня пылает и сжигает меня необъятное пламя! Никто не в силах понять меня!

– Галкей, друг мой. Ты всегда был со мной искренен. И раз ты не побоялся выдать мне свою тайну, я должен сообщить тебе свою. Я должен сказать тебе то, что не из недоверия, а из страха всегда скрывал от тебя. Ты должен знать. Галкей, я пишу в стол! Однажды я ради дурачества начал черкаться на рабочей бумаге для черновиков, и эта страсть меня захлестнула. Я писал и не мог остановиться. Что ещё хуже, я пишу давно, и у меня сил не хватает сжигать свои тексты. Каждый раз, когда я возвращаюсь к текстам и перечитываю их, у меня сердце замирает от возбуждения.

Порой мне кажется, что вся моя жизнь ничего не стоит без этой преступной самодеятельности. Я опьянён этим и ничего не могу с собой поделать. Только прошу тебя, друг мой, никому не говори.

– Конечно, мой дорогой Эрней. Я сохраню твою тайну. Ведь мне и самому приходилось раньше писать в стол. Я тоже тогда получал от этого непостижимое удовольствие. И со страстью перечитывал свои тексты. Но потом я понял, что не бывает идеального слога и с удовольствием сжёг их все. Страсть к текстам проходит как первое неловкое чувство. Так что ты не переживай сильно.

– Надеюсь, ты прав. Потому что эта ужасная болезнь уже долго не отпускает меня. Я, порой, просыпаюсь ночью и срочно хочу что-то записать. И сердце безумно колотится, как будто со мной происходит что-то сакральное. И в тренировочных текстах стали больше мой слог хвалить…

– Как ты думаешь, Ариалка будет со мной? Она хоть раз согласится?

– Если ты хочешь, чтобы она была рядом, стань её другом. Девушка на многое пойдёт ради хорошего друга.

– О, как бы я хотел целовать её нежные стопы, что наливаются как будто бы гранатовым соком, когда она приподымает пятку над сандалией. О, если бы она доверилась мне, я бы показал ей такую нежность, которой ей никто больше не даст. Ах, если бы она только знала, какая это мука.

– А ты о комиссии не думаешь? Ведь ты скоро предстанешь перед судом.

– Конечно, думаю. Но, если жить мне осталось совсем немного, то как же я умру, не познав её поцелуев?

– Погоди, натешитесь вы ещё. Ты лучше подумай, как текст свой исправить. Ты вообще представляешь, как будет происходить комиссия?

– Нет, мне ничего об этом не говорили.

– Мне кажется, тебя заставят написать идеальный текст, или же исправить его так, чтобы у них вообще не осталось сомнений, что ты светлый автор и не болеешь ни депрессиями, ни Фильтром.

– Что вообще такое Фильтр? Нам часто рассказывали, но я так и не понял, почему многие авторы сходят с ума.

– Ну, Фильтр – это человек, который слишком много чувствует, как я это понимаю. Он пропускает через себя всё, и в нём скапливается вся боль мира. Такой автор очень опасен. Один старик мне рассказывал, что когда настоящий Фильтр придёт и сделает надпись на скрижалях, то деревня погибнет. И завянут цветущие сады, которые нас кормят. И зачахнет веселье. И во всём мире останется одна лишь боль. Правда, потом его казнили как разносчика депрессии. Старика посадили в яму до конца дней.

– А что вообще требуется от текста, ты не помнишь?

– Давай приляжем здесь и вспомним.

Мы легли на мягкую траву возле реки. Огромные лозы винограда свисали над нашими головами. Зрелые ягоды были наполнены сладким пьянящим соком. Мы бросили в рот пару ягод, но решили сразу не наедаться ими.

– Насколько я помню…

Первое правило текста – это красота. Любой текст должно быть приятно читать.

Второе правило текста – это наполненность. Любой текст должен быть умён и интересен.

Третье правило текста – это идейность. Любой текст должен учить читателя чему-то светлому и хорошему.

Четвёртое правило текста – это чистота. Ни один текст не должен влиять на читателя плохо или показывать ему неприглядную сторону жизни. Литература должна очищать.

Пятое правило текста – это стремление к совершенству. Любой текст должен быть проверен автором на изъяны и максимально очищен от них.

Шестое правило текста – это лаконичность. Любой текст должен быть очищен от излишних подробностей и описаний, которые будут мешать прочтению основной мысли.

Седьмое правило текста – это каноничность. Любой текст должен целиком и полностью соответствовать заданной теме и раскрывать её до конца.

Восьмое правило текста – это доходчивость. Любой текст должен быть строго ориентирован на читателя и его восприятие.

Девятое правило текста – это историзм. Любой текст должен быть подкреплён цитатой древних. Текст, не подкреплённый цитатой, считается недействительным.

Десятое правило текста – это оригинальность. Любой текст должен быть уникальным художественным произведением, выражающим неповторимый почерк автора.

– Откуда же ты так хорошо помнишь все правила?

– Меня подозревали в Фильтре ещё в семинарии. Но к семинаристам никто не применяет мер. Нас просто заставляли пятьдесят раз переписывать правила и подолгу петь песню счастья.

– А как ты думаешь, как Хранители могут запоминать все своды правил? Ведь, бумагу хранить нельзя. Всё сжигается.

– Но в этом и заключается их великая миссия. Хранить знания. Они – основа нашего общества. Они его сила.

– Ты никогда не думал о том… куда наше общество идёт?

– В смысле?

– Ну… мы должны же в итоге куда-то прийти.

Я удивлённо посмотрел на Галкея:

– Если наше общество будет идти куда-то, то обязательно придёт к упадку. Поэтому, главная задача Хранителей – это как раз заботиться о том, чтобы оно по возможности никуда не шло.

– И что тогда будет?

– Ничего.

– Это как?

– Мы можем только наслаждаться настоящим. Лишь любоваться им. А мысли о будущем всегда связаны у человека со страхом. Когда он думает о будущем, он как правило подхватывает депрессии и сходит с ума. Будущее пугает его. Я, как представил, что наш сад и в правду может завянуть, вообще перестал о нём думать. Ведь, если наши светлые мысли перестанут нас кормить, то всё… Поэтому, лучше перебороть себя, чем потерять самое ценное – вечно цветущий сад.

– Наверное, ты прав. Сомнения нам мешают. Излишние мысли могут свести с ума. Мне бы просто забыться в объятьях Ариалки. Вот это наслаждение. Вот это истина. А любая диалектика только заводит в тупик. Ты прав, Эрней. Ты прав.

Солнце медленно заходило над цветущими садами Литераты. Воздух был наполнен сладкой пыльцой и свежестью рек, что омывали деревню. Мы с Галкеем спокойно уснули в тени большого виноградника и проспали так всю ночь.

Утро разбудило нас золотистыми лучами, осветляющими узор виноградных листьев и роскошных лоз. Мы подкрепились ягодами с утра и бодрые пошли гулять по деревне.

В отражении озера кроме стройных кипарисов я вдруг увидел её ножку. Изящная, как и всё её тело, она бурила что-то в глубине меня. Вся красота Феотулы была неописуемо бледной и болезненной, словно оголённый нерв. Я нерешительно поднял взгляд и заглянул в её усталые большие глаза. И она улыбнулась мне. Я и не желал большего. Её красота является залогом моего счастья. Её улыбка – залог моего спокойствия. Я поклоняюсь прекрасному, как величайший Пузырь. Я пропускаю через себя свет и свечусь изнутри. Ведь написал Достон: «И лишь изящества лик спасёт тебя». Моё видение – мой путь к чистоте и мастерству. Порой, мне кажется, что именно я напишу это на скрижалях. А пока я могу лишь созерцать. И быть величайшим уже от счастья своего. Славься Литерата!

Мы с Галкеем просто шли по залитым солнцем улицам и любовались идеальными белыми квадратными домами. Порой, обвитыми плющом, а порой и лозами винограда. На улицах из земли били фонтаны свежей воды, что поят нас веками. В них, солнце искрилось золотыми отблесками, а, чуть приглядевшись, можно было и радугу увидеть.

– Славься Литерата!– приветствовали нас проходящие мимо девушки.

Мы улыбнулись им чуть более нахально, чем это было принято. Они ответили чуть стыдливым смехом. Но мы собирались пойти дальше. Несколько ниже в саду был мост. С этого моста в озеро часто кидали булыжники. Причём каждый старался закинуть камень как можно дальше и с как можно более громким плеском. Вскоре это превратилось в соревнование. Самые могучие литератцы брали булыжник помассивнее и зашвыривали его предельно далеко.

Мы с Галкеем тоже ходили к озеру и весьма неплохо метали. После хорошего метания всегда ощущаешь подъём сил. Как будто сила вековой истории Литераты в тебе. И мышцы становятся стальными. И литеранки, грациозные как лани, только и ждут, чтобы утянуть тебя в чащу. И если бы не писал я, то кидал бы камни в озеро весь день напролёт.

Правда, у самого моста наша решительность немного ослабла. На мост, щеголяя икрами, в короткой мантии вышел чернобровый красавец Гакон. Он демонстративно начал разминать своё тело перед броском. Его движения походили на дикую крадущуюся пантеру. Литеранки, стоявшие неподалёку, тихонько замурлыкали. Рядом с Гаконом стоял его друг, белолицый Август, и улыбался грациозной солнечной улыбкой.

Галкей замер как бы в нерешительности, думая, идти ли вообще на мост. Меня это начало злить. Я вышел на мост. Размял шею, склонив её влево, а затем вправо, взял увесистый булыжник и без особого разбега зашвырнул его подальше. Сзади послышались одобрительные вздохи.

Гакон повернулся, поднял свою густую бровь, размял плечи, поднял камень примерно такой же величины, изогнулся, как барс перед прыжком, и запустил его со свистом гораздо дальше. Послышались даже аплодисменты. Я выпустил изо рта воздух с таким видом, что удивляться тут нечему. Тем временем Август продолжал всем добродушно улыбаться.

Я нашёл довольно гладкий камень. По моим ощущениям такой должен был лететь гораздо дальше. Я встал в стойку, немного покачал камень в руке, два раза прокрутил его вокруг себя и отпустил. Он улетел со свистом. Казалось, мой камень даже немного дальше пролетел. Гакон причмокнул. По его лицу было видно, что игры кончились. Поигрывая скулами, он готовился нанести смертельный удар. Гакон размял плечи поворотами рук назад. Он хотел вложить всю свою мощь в один бросок.

Все вокруг просто замерли в ожидании. Гакон взял огромный камень и со всей силы бросил его в небо. Брызг было столько, что даже меня чуть-чуть намочило. Все наблюдающие просто охнули. Гакон даже раскинул руки в стороны, купаясь в лучах своего величия. Всё вокруг тонуло в криках и аплодисментах. Казалось, нет, и не будет силы более мощной, чем сила Гакона, метнувшего камень до самого неба.

Что мне оставалось делать? Только тонуть в луже собственной злости. Я взял продолговатый плоский камень. Мне казалось, что он будет лететь гораздо дальше, если его правильно кинуть. Я выполнил наклоны к стопам. Мои мышцы должны были сработать как одна пружина. Механика воздуха должна была сработать в мою пользу. По какой-то причине я чувствовал, что тяжесть камня можно превратить в скорость, если кинуть его боком как бы сквозь воздух.

Я взял камень в руку и начал его крутить вокруг себя. В какой-то момент мне показалось, что я теряю равновесие. Камень выскользнул у меня из рук. И тут случилось невообразимое. Булыжник стал будто бы прыгать по воде. Он пропрыгал до самого берега, ударился о камень и только через прыжок ушёл под воду. Я не мог поверить глазам. Думаю, никто не мог.

Взрыв криков и хлопков прервал бесконечное молчание. Озеро просто потонуло в криках. Кто-то ужасался. Кто-то восхищался. Кто-то праздновал мою победу. Из-за этого гула было не слышно, что говорил мне Галкей, хлопающий меня по плечу. Гакон злобно играл бровями и скулами, думая, как бы незаметно ретироваться. А Август всё стоял на своём месте, лучезарно мне улыбаясь.

Внезапно я почувствовал ещё одно прикосновение. Желтоглазые, гибкие словно кошки, литеранки начали оплетать нас с Галкеем и вести куда-то за кусты. Дальше было всё словно в тумане, как будто я переел белены или выпил перестоявший на солнце ягодный нектар. Я чувствовал расслабление членов, но мне хотелось вырваться из этого тела. Мысли путались, и в то же время было ощущение, что я поднимаюсь вверх, и что-то уносит меня в бескрайние просторы.

По телу пробежала дрожь. Потом вдруг возник передо мной лик Феотулы. И тут же растаял. Её взгляд тогда показался мне слегка насмешливым. Но всё это мне казалось. Тысячи образов виделись мне, пока сотни пальцев оплетали меня. И тут я увидел горизонт. И за горизонтом ничего не было. Вся деревня, леса и реки вокруг неё мне вдруг показались миражом, который растает словно дым, если провести рукой.

И всё заполнилось строчками, строчками, строчками… Я будто бы сам писал великий текст. И скрижали, и мысли, и проверки как будто были частью текста, который писал я. И я вдохнул запах их тел. Им всем было жарко. Они все будто бы расцветали, касаясь меня.

В глубине чащи ему встретился путник. Тот смотрел на него слепыми глазами. Всадник отвёл глаза.

– Не туда ты идёшь, братец, не туда,– заметил странник ему. Но всадник продолжал путь…

Глава 2. Фео

Утро встретило меня в лени и забытии. Все члены казались мне отдохнувшими, а разум чистым и светлым. И, тем не менее, мне не хотелось шевелиться. Мне не хотелось осознавать себя чем-то отдельным ото сна, из которого меня гнали солнце и оклик Галкея.

– Встал я, встал,– объявил я ему,– Так, во сколько у тебя комиссия?

– Не знаю, сказали, прийти к ним в середине дня.

– Ну, так пошли. Заодно прогуляемся мимо Фонтана.

– Пойдём.

Мы прошли по мосту, вдыхая запах лилий. Утренний воздух был наполнен свежестью. Лёгкий ветерок обдувал моё тело. Утро дышало прохладой. Мы шли между высоких кипарисов. Галкей было даже начал посвистывать, но тут вспомнил, куда мы идём, и взгляд его помрачнел. Я взял Галкея за руку и улыбнулся ему в знак дружбы и верности. Он ответил полным нежности взглядом.

Мы дошли до Фонтана. Там уже сидела черноволосая изящная Феотула, как обычно свесив ноги в воду. Её взгляд был задумчиво погружён в глубину фонтана, как будто на дне его она пыталась что-то разглядеть. Напротив Фонтана находилось Главное Административное Здание. Оно было украшено огромными мраморными колоннами и сверкало в лучах утреннего солнца. Галкей вздохнул и пошёл в его сторону.

– Галкей!

Из-за угла появилась Эрнелия Артемиевна в очках, с острым крючковатым носом и в синей преподавательской мантии.

– Галкей, почему я тебя должна искать по всей деревне? Тебе назначили срочную комиссию, а ты швыряешь камушки, как ни в чём не бывало!

Она схватила Галкея за руку, и они скрылись в стенах Главного Административного Здания. Я, наверное, должен был подождать его здесь. Машинально мой взгляд упал на Фонтан. Мантия Феотулы обнажала её плечо с родинкой. И издалека можно было услышать её нежный запах. Я осторожно подошёл.

– Как ты?– спросил я её,– У тебя грустный вид.

– Отражение,– ответила она.

– Чего?

– Отражение… Я вот думаю, мы отражаемся там, или там отражаемся мы?– она смущённо рассмеялась,– Это сложно объяснить.

– Что за странные мысли, Фео? Мы здесь, а отражение там.

Она улыбнулась.

– Меня никто так не называл… Смотри, там Литерата всё время колышется. И рябит. Почему мы не рябим?

– Потому что вода.

– Что вода?

– Свет в воде ведёт себя по-другому. Ты не замечала?

– Да, но… Ты не понимаешь.

– Чего?

– Внутри меня иногда тоже всё колышется. И вдруг… Вдруг, мы тоже колышемся, просто видно это всё только в отражении.

– Не знаю… А что в тебе колышется?

– Всё. Я иногда чувствую, что всё вокруг неустойчиво. И счастье, и радость, и слёзы… Всё как будто часть большого сна. А разум мой будто бы находится вообще в другом месте. И наблюдает со стороны.

Я нечаянно коснулся её рукой, и что-то во мне заколыхалось. Я вдохнул запах её волос, и в глазах почти потемнело. Сам не заметил, как начал медленно целовать её шею. Она в ответ лишь хихикнула.

Скрипнула дверь. Из Здания вышли Галкей и Эрнелия Артемиевна. У неё был несколько раздосадованный вид. Она поджала губы и сурово сказала Галкею:

– Готовься,– после этого она ушла.

– Ну как?– спросил я растерянного Галкея.

– Не знаю… Мне назначили второй этап комиссии. Они задавали странные вопросы: Что я ел утром, какого цвета вода и прочее. Потом удалились шептаться, и назначили второй этап. Вроде как, всё плохо, но я не знаю, насколько.

– Да не бойся ты,– сказала Феотула, плеская ногами в воде,– у меня подруга все пять этапов проходила, у неё просто выявили временную депрессию, которая лечится шоколадом и мужчинами.

– Но я не в депрессии,– ответил смущённый Галкей.

– Ну, тогда с тобой что-то не так,– рассмеялась она.

– Пойдёшь со мной завтра гулять, Фео?– робко спросил я,– Вдоль аллеи. Там очень красиво.

– Хорошо, тогда расскажешь мне, как свет ведёт себя под водой.

– Конечно. Счастливо тогда.

– До свидания,– задумчиво ответила прекрасная Феотула. Кажется, она была уже глубоко в своих мыслях.

Мы шли отдыхать. Мы шли очищать свои мысли от всего печального. Ведь, завтра нам снова предстояло писать пробный текст и заверять его у корректора. Мы потягивались и не знали, чем себя занять. Не знали, пока не вышли к озеру. Озеру без моста. То, что мы увидели, глубоко восхитило нас.

Изящные литеранки, скинув мантии, нежились под солнцем. Их тела, мокрые после купания, буквально блестели. Мы с увлечением рассматривали каждый пальчик, каждую каплю, каждый контур девических тел. Они ещё только набухали жизнью и наполнялись соком. Нас понемногу начала пробирать дрожь. Мы сняли мантии, нырнули в озеро и начали осторожно к ним подплывать. Подплыв незаметно на достаточное расстояние, мы внезапно обрызгали их водой.

Девушки взвизгнули. Они в изящном прыжке вошли в воду и начали активно обрызгивать нас. Завязалась битва. Я брызгал самую активную смуглую литеранку с большими голубыми глазами, и вскоре начал выбиваться из сил. Тут я пошёл на хитрость. Я занырнул поглубже, чтобы посмотреть на битву снизу. Оттуда гибкая извивающаяся девушка казалась ещё прекраснее. Я выдержал момент и неожиданно схватил её за ногу. Она начала бешено вырываться, но я вцепился в неё дикой хваткой. И всё же она не прекращала борьбу.

Наконец, смуглой блестящей русалке удалось выскользнуть. Но я знал, куда она поплывёт, и поплыл брассом к берегу, чтобы подкараулить её там. Но мне не удалось опередить её. Красавица начала убегать от меня. Я погнался за ней и бежал, бежал, бежал…

Проснулся я где-то в кустах в глубине чащи. Рядом со мной никого не было. Я встал, потянулся и стал пробираться сквозь лес. Через некоторое время я набрёл на озеро. Передо мной раскинулась сияющая в утреннем солнце гладь. Я, не думая, сразу нырнул в обжигающую прохладу. Моё тело завибрировало от таящейся внутри мощи. По мере того, как я плыл, во мне закипала сила.

Я чувствовал себя частью и продолжением вселенной. Я чувствовал, что бесконечно многое могу. Но не способен это реализовать. И это чувство полностью заполняло меня. В какой-то момент мне даже показалось, что я растворяюсь. Медленно растворяюсь в колючей обжигающей прохладе. И тут у меня онемела нога. Внезапно моё тело потянуло меня ко дну. Я беспомощно барахтал руками, пока нога и мой вес всё утягивали меня вниз.

Через какое-то время я устал. Да, устал бороться со стихией. Воздух внутри меня ещё был, поэтому я мог провести последние минуты спокойно. Да, я мог и отдать свою душу вечности счастливым. Я мог не сожалеть о том, что больше не увижу тонких изящных щиколоток Феотулы и её печального взгляда, подобного взгляду сирены. Наверное, в глубине своей печали она радовалась, что наполняет этот мир. И радовалась, что может его украшать.

Постепенно и оттенок досады растворился в моей душе, и я начал медленно всплывать. Как будто лучи солнца пронзили мягкую прохладу и начали вытягивать меня наверх. Само небо звало меня. И я вышел на берег. Человек солнца. Я ощущал собственное сияние. Не солнце дарило мне его. Я сам был его источником. Надев мантию, я направился к Фонтану, чтобы вместе с Галкеем пойти на утреннюю практику.

– Где же ты был, мой друг?– приветствовал он меня поднятием ладони,– Я уже хотел идти без тебя. Ты погнался за той ланью, как разъярённый тигр. И больше тебя не было видно.

Я был светел. Я не хотел вспоминать вчерашнее. Моя душа была чиста и открыта для жизни. Открыта для чистого света и мудрости нашего солнца. Мне не терпелось начать писать пробный текст. И пусть ему суждено было сгореть. Я хотел создавать прекрасное. Я хотел создавать великое.

Что же такое любовь? Любовь – это источник нашего счастья. Любовь – это сокровище, данное нам, чтобы его сохранить. Любовь – есть источник нашей мудрости, луч света, что проведёт нас через любую чащу. Так написал Пирий. И слова его отпечатались в наших сердцах. Любовь – это прежде всего свобода! Потому что любящий что-то одно, способен полюбить всё вокруг себя и одаривать своей любовью других. Сердце любящего всегда открыто для света. Оно отражает свет и наполняет весь мир радугой. Возрадуйся же, литератец! Возлюби себя и весь мир! Ведь, любить себя – значит любить Литерату! Деревню, которая породила тебя счастливым. Славься же Литерата! Славьтесь литератцы! Славься огонь любви!

Текст получился изящным и лаконичным. Мне он очень нравился. И тем сильнее сердце моё колотилось, когда я отдавал текст на сверку. И, как назло, Эрнелия Артемиевна пробегала глазами по тексту раз за разом. Наконец, она улыбнулась:

– Браво, Эрней. Ты растёшь! Твой разум и слог стал гораздо более светел. Только избегай повторений. И тогда твой текст станет ещё лаконичнее и ближе к скрижалям. Это однозначно Отлично!

В душе моей была какая-то необъяснимая одухотворённость. В какой-то момент мне даже захотелось полететь. Даже воздух казался мне сладким. Я вышел к Фонтану. Там уже сидела задумчивая Фео.

– Галкей не вышел ещё?– спросил я.

– Нет, у него второй этап комиссии. Вне очереди. Я заходила, спрашивала, они сказали, что на этот раз до вечера будут мариновать.

Её изящные чёрные брови нахмурились, словно волны великого океана. Я хотел погладить её по щеке, но лишь сказал:

– Пойдём?

– Пошли,– ответила она, надев сандалии.

Я взял её тонкую руку и повёл Феотулу к аллее. Это было странно, что она переживала за моего друга больше, чем я. Но я мог тайком вдыхать запах её волос. Такой момент я просто не мог упустить. Он был дарован мне незаслуженно. Потому что недостоин я быть настолько счастливым. Как будто сам солнечный свет упал на меня, позабыв освещать сердца и мысли всех остальных. Она просто шла рядом и молчала, хотя и улыбалась чему-то. Она была рада меня видеть, но как всегда находилось в своих мыслях. Её холодная рука была сжата в моей.

– Так что там, под водой?– Фео вперила в меня пронзительный любопытный взгляд.

– Кто знает…

– В каком смысле?– вдруг широко раскрылись её радужно-голубые глаза.

– Ну, никто не может этого сказать точно.

– Ты говорил, что там другой мир.

– Я говорил, что там другой свет.

– Если там по-другому светит… значит, там есть те, кто по-другому видит.

– Ну, я не заплывал так глубоко.

– Почему?

Меня удивило её ребячество.

– Ну, это опасно, в конце концов.

– А тебя не раздражает эта мысль?

– Какая?

– Что ты не увидишь того, что мог бы, из-за своего страха.

Я ухмыльнулся.

– Я не уверен, что там вообще можно что-то найти. Я ныряю не за этим.

– А зачем же?– сощурилась она.

– Это трудно объяснить…

Она провела своими пальцами по моим, как бы настаивая на моём ответе.

– Понимаешь, я как бы отключаю восприятие под водой. И мыслю как будто уже по-другому. Я думаю уже от своего лица. А от лица всего на свете.

– Интересно… Это как?

– Я могу почти раствориться в воде. Наверху ты счастлив, но у тебя есть страхи… тревоги. Ты не можешь быть полностью спокоен. Ты боишься не понравиться красивой литеранке. Боишься не узнать чего-нибудь. Боишься, что когда-то умрёшь. А под водой… всего этого нет. Ты просто часть воды. Часть какой-то вечной гармонии. Это как то, что ты описывала. Некий взгляд со стороны. Только со стороны ничего.