Buch lesen: «Пансионат»
Пролог
Подъезжает автобус.
К запертым воротам. Перекошенным, ржавым, одна створка висит наискось, на другой – поверх половинки названия тонкой вязью – намотана кольцами колючая проволока, так что не разобрать, а посередине торчит огромный замок. Рядом будка, запертая, глухая. Водитель, спрыгнув на землю, уверенно идет туда.
Из автобуса выбирается беременная женщина. Подходит к решетке, берется за прохладные прутья обеими руками, прислоняется лбом. Дышит.
Следом соскакивает с подножки молодой парень, потом еще двое. Закуривают. За ними вываливается компания постарше, странная, средневеково-ряженая, их человек пять, они закуривают тоже. Постепенно из автобуса тонкой струйкой выбираются почти все пассажиры. Сигаретный дым поднимается локальным облаком, женщина у решетки морщится, отходит подальше. У ее ног сквозь чугунные прутья пробиваются, как стрелы, кожистые листья какого-то южного растения.
Маленькая японка прицеливается в ворота объективом: фотографирует. Маленький японец кладет ей руку на плечо. Две красивые девушки в мини осматриваются по сторонам. Двое веснушчатых детей, мальчик и девочка, с визгом гоняются друг за другом, веснушчатый отец прикрикивает на них, они не обращают внимания, но молчание уже нарушено. Все начинают говорить. Ровным неразборчивым гулом. Кажется, никто никого не слушает и не слышит. Бледная черноглазая девочка смотрит из окна.
Возвращается водитель и жестами подгоняет людей вернуться в автобус. Курящие пассажиры поспешно затягиваются напоследок, бросают длинные окурки на асфальт. Хрупкая старушка, едва появившаяся в проеме, возвращается в салон и выглядывает из-за занавески. Возникший из мертвой будки человек в униформе отпирает замок на воротах. Мать и отец загоняют в автобус детей. Немолодой импозантный мужчина помогает взойти на ступеньки беременной, она садится последней.
Они готовы ехать дальше. Их двадцать восемь, включительно с детьми, не считая водителя, который вообще не при чем – доставит и уедет.
Автобус въезжает внутрь, удачно вписавшись между кривыми полуоткрытыми створками, название пансионата так никто и не успевает прочесть. Едут вниз по серпантину, усыпанному сухими листьями с ярко-желтых и бордовых кустарников, растущих между вечнозелеными деревьями с мощными, уходящими в небо кронами. В стороны виляют боковые аллеи, некоторые завалены буреломом, по краям громоздятся груды стройматериалов, кое-где тонут в палой листве опрокинутые скульптуры. На одном из витков в проеме между деревьями мимолетно мелькает море спокойного серо-свинцового цвета.
Подъезжают прямо ко входу в корпус. Здесь водитель окончательно высаживает всех, открывает багажник, помогает пассажирам разобрать сумки и кофры, у кого они есть. Он торопится, прикрикивает негромким матом. Ему хотелось бы уехать поскорее отсюда.
Люди постепенно, словно вода в воронке, всасываются внутрь. Вытягиваются вереницей к стойке, за которой восседает квадратная женщина, распахнувшая перед собой гигантского формата тетрадь в клеточку. В тетради – записи от руки очень неразборчивым почерком. За спиной – фанерная доска, прошитая, как шрапнелью, круглыми отверстиями, из которых торчат массивные деревянные груши с маленькими ключами.
– В порядке очереди, – сварливо говорит женщина. – Вас много, а я одна.
Они подходят в порядке очереди, расписываются, получают ключи. Некоторые что-то спрашивают, но неуверенно и скудно. И все равно не получают ответа.
Через сорок минут вестибюль пуст; все разошлись по номерам. Вахтерша захлопывает свой гроссбух и встает. Она здесь тоже особенно не при чем, но у нее все учтено и записано.
Это удобно.
№ 23, полулюкс, южный
– Две комнаты, видишь? А ты говорил.
– Вот и хорошо. Здесь мы, в маленькой дети.
– На одном диване? Как ты себе это представляешь? Тут, смотри, две кровати, расставим к стенкам. А на диване – мы с тобой.
– А телевизор?
– Боже мой, какой теперь телевизор?!..
– Действительно… все время забываю.
– Мам, а там балкон!
– А с него море видно! И качельку!!!
– На балконе осторожнее, не кувыркнитесь.
– Мам, а можно мы пойдем покатаемся?
– На той качели, которая внизу? Мы пошли, да, пап?
– Стойте!!!
– Да не ори ты так на них. Подождите, сейчас вместе пойдем. Пока мама разберет сумки. Ага?
– Только осторожнее. Смотри за ними. Пожалуйста. Я тебя очень прошу.
№ 26, стандарт, северный
– Ну что, пацаны, кто на раскладушке?
– Гробовое молчание.
– Дураков нет, бросаем монетку. У меня где-то была… сейчас.
– А вообще ничего. Клевое довольно место. Я думал, будет хуже.
– А видали, какие девочки в сорок третьем?
– И номер уже запомнил? Ну ты и шустр, однако.
– А ты думал? На девчонок лично я монетку не бросаю, это противоречит моим религиозным убеждениям. Кто первый встал, того и тапки.
– А правда, пацаны, их же только две.
– Ничего, в тридцать втором еще две старушки, как раз для тебя.
– Идиоты… Как вы вообще можете прикалываться… сейчас?!
– А что ты предлагаешь?
– Я ничего. Где там твоя монетка? Давай, я орел.
– Держи, орел!
№ 27, полулюкс, южный
– А на балконе – Рыська!
– Я? Может, пускай Тим на балконе, менестрели всегда встречают рассветы… А мне положение не позволяет.
– Какое положение, Рысь? Интересное?
– Благородное! И на балконе холодно уже.
– Ну подожди, давай еще раз. В одной комнате Контесса с Псом, правильно?
– Ну, это да. А в другой мы с тобой, Белора. И Тим на раскладушке, а что не так?
– Все так, Рыська, счастье ты мое. Белора, ну ты меня поняла? Все так, все довольны.
– Мяв! Ну, как знаешь.
– Мур-мур. Мы с тобой чего-нибудь придумаем, ага?
– Надо было сразу брать на двоих стандарт.
– Ну, не дуйся. Я новую балладу сочинил. Для тебя, между прочим. Белора, Белора моя…
– Эй, вы там разобрались уже, кто где? А то мы с Псом хотим пойти обозреть окрестности.
– Сейчас, Конти! Не без нас. Рыська, ты плачешь, что ли? Нервы? Перестань. Все уже хорошо. Гораздо лучше, чем могло бы быть, правда.
№ 31, стандарт, южный
– Какая красота, нет, ты только посмотри…
– Видишь, а ты хотела так и остаться в тридцать втором, без балкона.
– Ну, ты же знаешь, я никогда не умела ругаться, выяснять отношения… Это ты у нас всю жизнь боец. Всегда добивалась своего, еще в школе, я помню.
– Теперь уж точно нет никакого смысла вспоминать. Работай над собой, дорогая, это имеет смысл даже в нашем возрасте. Как там Зисси?
– Кажется, спит… Ой, а ты видела объявление над стойкой?
– Их там штук двадцать.
– Ну, то… С домашними животными тут нельзя.
– И что ты предлагаешь? Выкинуть Зисси на улицу?
– Нет, что ты! Как ты могла о таком…
– Вот и молчи. Будет жить с нами, а как еще? Никому не показывать, выгуливать только в темноте… а вообще…
– Что?
– Подумай сама. Учись думать сама, это полезно, я всегда тебе говорила. Она же теперь – как мы. С теми же правами и ровно теми же перспективами… на жизнь.
№ 32, стандарт, северный
– Вы курите?
– Бросил. Начались проблемы с голосом, это профессиональное.
– А я вот не бросил, увы, не с моей профессией… Зря мы с вами все-таки уступили старушкам номер с балконом.
– Ничего, курите в форточку.
– Спасибо. Как вы думаете, это надолго?
– В каком смысле?
– В глобальном. Ну, и ближайшую конкретику тоже хотелось бы хоть как-то себе представлять… в общих чертах.
– Боюсь, это невозможно.
– Ну что ж. Надеюсь, мы с вами поладим. Я умею ладить с людьми, всю жизнь по командировкам… тут еще весьма неплохие условия.
– Да-да, согласен. Я тоже всю жизнь по гастролям, в таких дырах приходилось иногда останавливаться.
– Вот-вот! Кстати, может, закурите, а? Подумайте, зачем он вам теперь, этот ваш голос?
№ 36, стандарт, северный
– Давай, раскладывай свои вещички. Вот эта тумбочка будет твоя, для фломастеров, книжек… Что ты там делаешь?
– Смотрю на море.
– Отсюда же не видно.
– Вот.
– Где? Нет, маленькая, это не море. Это деревья шевелятся на ветру. Разложи все свое, и пойдем смотреть на настоящее море, оно с той стороны.
– Ты все придумал.
– Что?
– Все вообще. И мне не нравится.
– Мне самому не нравится… Но это не я придумал, правда. Я не знаю, кто. Ладно, если не хочешь, можешь рюкзак потом разобрать… Идем погуляем, да? Малыш?… Ты слышишь меня вообще?…
№ 39, стандарт, южный
– Кровати сейчас сдвинем, ага?
– А японцы взяли люкс.
– Так они же японцы.
– Какая разница? Они тоже молодожены, между прочим. Только понимают, что уже нет смысла.
– В чем?
– Ни в чем! Но могли бы хоть провести медовый месяц, как люди.
– А дальше?
– Какое дальше? Ты издеваешься?! Какое дальше, блин?!!
– Прекрати реветь! Достала уже.
– Быстро я тебя достала!
– Не ори! Люди за стенкой!!!
– Кто из нас орет?!!
– Дверь бы хоть закрыла на балкон!.. и занавески… ч-черт, кажется, бровь рассек…
– Где?!
– Ничего, фигня… Ну не плачь, ну что ты вечно… иди сюда…
№ 43, стандарт, южный
– Черненький ничего так.
– Тот ушастый, что ли?
– Да не ушастый, а высокий! Баскетболист, наверное. Чур он мой, договорились?
– Забирай хоть всех троих, мне-то что? Ты же знаешь, я вообще… не по этим делам.
– Ну и дура. В смысле, не хочешь понимать очевидных вещей. Никакие другие дела уже не имеют значения. Совсем.
– Прям так уж и совсем. Я на этажерку учебники кладу, ага?
– Нафига они тебе? Учить наизусть?
– А хотя бы и так. Никто не знает, что нам тут теперь понадобится.
– Могу тебе по секрету сказать. Только это не самое приличное слово. Кстати, ушастый тоже ничего, ты присмотрись. Или мелкого ботаника бери, как раз в твоем вкусе.
– Анька!..
– Успокойся, это я так шучу. Доставай купальник и пошли на пляж. У тебя же не месячные, надеюсь? Кстати, у меня тампонов нет. Что буду делать, без понятия…
№ 45, люкс, южный
(в переводе с японского)
– Осень.
– Сезон пламенеющих листьев… Но здесь все другое.
– Да… Все равно красиво. Сфотографируй меня на балконе.
– Что мы будем делать со всеми этими снимками?
– Не знаю. Но пускай будут. Я люблю тебя.
– Юми…
– Ты думаешь, мы никогда не уедем отсюда?
– Я думаю о том, что мы вместе. Пойдем.
– Сейчас. Подожди, я приду к тебе…
(пауза)
– А-ай!..
– Юми?!
– Ничего… я… Знаешь, тут из крана в ванной течет совсем холодная вода.
№ 47, люкс, южный
Старый писатель придирчиво осматривает номер. Писатель привык к лучшему, но ожидал гораздо худшего, это уравновешивает. В большой комнате скрипят четыре половицы паркета и косо накренилась этажерка. В спальне на огромной кровати слегка продавлен матрас и подозрительно подвернуто покрывало: конечно, там обнаруживается большое то ли винное, то ли кровавое пятно. Портьера над балконной дверью ассимметрично провисает на трех кольцах. Мебель на балконе пластиковая, исцарапанная, серая. Посреди круглого стола торчит надбитая пепельница.
В целом здесь можно жить.
Писатель проходит в совмещенный санузел, откручивает кран. В ванную бежит ржавая холодная струя, постепенно она светлеет и становится чуть теплее. Он оставляет воду стекать, а сам идет разбирать кофр.
У писателя немного вещей, но большинство из них явно лишние, избыточные, из предыдущей жизни. Ни к чему теперь парадный костюм, фрак, две пары лакированных туфель, подарочная трость. А одной упаковки нитроглицерина, наоборот, преступно мало. Желудочных препаратов же не осталось вовсе, а еще неизвестно, чем здесь будут кормить.
Ноутбук. Вынуть из футляра, поставить на письменный стол. Писатель всю жизнь говорил в интервью, что работает не для самовыражения или читательского успеха, а исключительно ради самого процесса.
И что теперь?
№ 48, стандарт, северный
Беременная женщина ложится поперек кровати. В окно ей видно край темнозеленой кроны дерева с большими разлапистыми листьями. Надо разобрать вещи, помыться, привести себя в порядок. Надо пойти к морю. Но нет никаких сил.
У нее срок тридцать четыре недели. Тридцать четыре. Повторить несколько раз. Повернуться на бок, найти более-менее удобное положение. Вот так.
Отдохнув и осмелев, маленькая стучит ножкой изнутри. Если присмотреться, видно, как шевелится платье. Она кладет ладонь на живот. Чувствует.
Пытается сосредоточиться на том, что это и есть самое главное.
Часть первая
№ 23, полулюкс, южный
(в прошедшем времени)
В тот вечер они бесповоротно решили развестись, скрепив бесповоротность здоровым сном в разных комнатах: он на широкой супружеской постели, она – в детской, на нижнем этаже двухъярусной кроватки. И никто не пришел среди ночи отменить решенное примирительным сексом, да, собственно, никто и не ссорился – договорились же. Они всегда умели договариваться, потому и протянули так долго вместе. Попросту неприлично.
С утра – а встала Ирина рано, очень рано, на всякий случай, – Рыжего уже не было. Значит, больше никаких разговоров без адвоката. Наверное, надо позвонить в питомник, чтобы на эти выходные не возвращали детей. Но это потом, после девяти, а пока она сварила кофе и снова забралась в разбросанную Звездочкину кровать; Рыжий-Рыжий, когда дети ночевали дома, спал наверху и, кстати, то и дело будил младшую сестру своими шуточками вроде хохочущих привидений на резинке. Эту кровать давно пора убрать отсюда. Многое в жизни давно пора менять.
Прежде всего надо было сжиться с самым главным новым ощущением: она, Ирина, теперь такая, как все. Не странная женщина, не фантастическая счастливица, не закабаленная старорежимная жена, не предводительница маленького громогласного стада, не адресат разнообразных социальных льгот, не объект всеобщей зависти или как минимум интереса – а просто дама за тридцать, каких миллион. Красивая, успешная, свободная. Просто перемена статуса, и не сказать, чтобы не к лучшему. Просто надо привыкнуть.
Со стереообоев детской смотрели, многократно повторенные, две похожие мордашки, щека к щеке: Рыжий-Рыжий и Звездочка, оба огненные, в россыпи веснушек, на пару лет младше, чем сейчас – рыжие косички у Звездочки спускались только чуть ниже плеч, а сейчас уже почти до пояса. Детей они с бывшим мужем теперь будут брать на выходные по очереди, иногда по одному, иногда кто-то обоих сразу – какой график оговорят адвокаты. А вот гулять по центральному проспекту или у городских озер все вместе – Рыжий, двое детей, похожих на него настолько, что это кажется неправдоподобным, все на них всегда оборачивались, и рядом она сама со снисходительно-гордой полуулыбкой – больше никогда не будут. Ну и что? Получается, в минусе у нас картинка, видимость, экспозиция напоказ. С этим вполне можно смириться. От этого не должно быть больно.
Ирина допила кофе, поставила чашку под кровать. Все-таки было слишком, неприлично рано, чтобы кому-нибудь звонить, что-нибудь устраивать, договариваться, разруливать, как она привыкла всю жизнь. Рано собираться на работу – офис открывался с десяти, и хорошим тоном считалось опоздать на полчасика. И Димка, разумеется, еще спал. Хотя кому-кому, а Димке ей звонить не хотелось совершенно. Теперь, когда больше не было «мужа», предмета их вечных неиссякаемых хохм, живого анекдота, плавно и щекотно граничащего с настоящей неясной угрозой, которая и побуждала к осторожности, и подзаводила… Еще неизвестно, захочет ли он ее теперь – такую. Не чужую жену, мать двоих детей, недоступную, запретную, добытую с боя, а вполне свободную современную женщину, никому не обязанную и не нужную. Такую, как все.
И, кстати, если уж совсем откровенно, а скрываться ей теперь было не перед кем и не от кого, в постели Димке о-го-го как далеко до Рыжего.
Валяться дальше становилось невыносимо, Ирина поднялась, опрокинув краем одеяла чашку с кофейной гущей, убирать не стала, прошла в спальню. Рыжий застелил кровать безупречно, он делал безупречно абсолютно все, вон, даже супругу сумел подобрать практически идеально заточенную под него, хватило на целых восемь лет. Интересно, найдет ли он себе кого-нибудь еще. А может быть, уже и нашел давно, ей никогда и в голову не приходило отслеживать Рыжего, ставить программные примочки на его почту и мобильный, чем развлекались все подружки в своих недолгих головокружительных браках. Рыжий был – ее. Она привыкла, расслабилась, вжилась в роль, которую давно уже почти никто не играет. Муж, дети, семья. Да если как следует вспомнить, им не столько оглядывались, сколько посмеивались вслед.
А она совершенно разучилась быть одна. Так, чтобы никому не звонить, ничего не решать, никого не ждать. Жить в свободном обществе – значит быть свободной от него, утверждали с апломбом все дамские таблоиды. Надо будет попробовать. Наверняка ничего слишком сложного, ведь, если разобраться, все так живут.
На тумбочке возле кровати чего-то зримо не хватало: правильно, домашнего ноутбука Рыжего, за которым он всегда зависал перед сном. Ирина порывисто прошла в ванную, заранее зная, что они окажутся пустыми, те полки, где раньше стояла мужская косметика и средства для бритья – дорогие, стильные флаконы, таких мужчины никогда не покупают себе сами, это она закрывала ими каждый его праздник. Что дарить Рыжему еще, Ирина в упор не могла придумать все восемь лет. Все-таки в этом есть что-то неимоверно странное – когда настолько разные люди живут так много времени вместе.
Да, он забрал все, можно даже не проверять шкафы, не со скрупулезностью Рыжего что-нибудь забыть. Во сколько же это ему пришлось встать, чтобы собраться? Или после того разговора он и вовсе не уснул? – а она…
А она свернулась калачиком, поджала ноги на слишком короткой детской кроватки – и отключилась, без слезы, без вздоха. И правильно. Лишнее доказательство собственной самодостаточности, лишний повод себя уважать.
Отвернула кран, напуская ванну: уход за собой – несомненное преимущество женщины, свободной от обязанности ухаживать за кем-то еще. Правда, Рыжий никогда и не требовал особого ухода; ну допустим, дети другое дело, но тех пяти дней в неделю, когда они были в питомнике, Ирине обычно вполне на себя хватало, включительно с ваннами, салонами и маникюром. Однако сколько можно всей своей жизнью опровергать стереотипы? Самое время вписаться, проверить, на чем они основаны. Возможно, проникнуться и постичь.
В прозрачную воду правильной температуры – тонкая струйка перламутрового геля, горсть ароматической соли, несколько капель пряного масла. Все это куплено самостоятельно, ни один мужчина не в состоянии подобрать женщине нужную косметику, и восемь лет ничего не меняют. Строго говоря, если исходить из объективных, ощутимых параметров жизни, пригодных для дегустации на вкус, цвет, прикосновение и запах, мужчина в ней не нужен вообще ни для чего.
Расслабиться. Полностью расслабиться – так возможно только одной, совсем одной. Медленно провести ладонями по скользкой поверхности кожи, гладкой и юной, как у любой свободной женщины в ее прекрасные тридцать пять. Красивая, ухоженная, рафинированная… как все. Ну и что?
Издалека, из комнаты, донесся сквозь шум воды сигнал мобильного, смс-ка. День начинался, кто-то уже пытался выйти на связь, может быть, даже и Димка, вот-вот жизнь окажется заполненной обычными виражами, маневрами и связями, исключающими страх одиночества. Жить в обществе – значит быть свободной от него, значит уверенно рулить куда тебе надо, именно тебе самой, и если наконец-то сброшен лишний балласт, так это лишь повысит твою маневренность и скорость. Ирина плеснула напоследок по пригоршне пены в подмышки, протянула руку, наощупь шаря ладонью по стеклянной полке: где она там, наша бритва?!..
Влажная, благоухающая и недовольная – давным-давно пора было купить нормальный женский станок! – она прошлепала в комнату, едва не вступила в кофейную лужицу и выудила из-под подушки мобильный. Сообщение было не личное и не деловое, а так, рекламная рассылка. Смешная.
«Акция «Одна сатана!» Только для вас – романтическое путешествие на двоих по цене одного! Сделайте незабываемой вашу очередную годовщину! Поздравляем!»
Похоже, адвокатам придется приложить отдельные усилия, чтобы их с Рыжим контакты убрали из всевозможных социальных и коммерческих баз, ориентированных на супружеские пары.
А до восьми лет они все же не дотянули. На две недели почти.
(настоящее)
Бетонная дорожка петляет по склону, усыпанному рыжей хвоей. То спускается вниз под неощутимым углом, то срывается вниз пролетом в четыре-пять ступенек, все они выщербленные, неровные, тут надо особенно внимательно смотреть под ноги. После некоторых пролетов дорожка резко поворачивает в противоположную сторону, и каждый раз Ирине кажется, что она идет совершенно не туда. С балкона выглядело, что площадка с качелями совсем близко, по прямой наверняка так оно и есть, но серпантин издевательски виляет туда-сюда, и бесполезно пытаться срезать путь по скользкому хвойному склону.
Она прислушивается. Детских голосов не слышно, и становится совсем уж неоправданно жутко, будто их нет и не будет, нигде, совсем. Ирина ускоряет шаги, не замечает вовремя очередной лесенки, цепляется каблуком за щербину-щель, спотыкается, чуть не падает.
Сзади ее нагоняет сначала разноголосый гомон, потом топот многочисленных ног, наконец, мощная волна чужого, возможно, агрессивного присутствия. Ирина машинально отступает в сторону с дорожки, давая им путь, потому что их слишком много, они слишком уж энергично прут к цели. Они шумно протопывают мимо, она узнает их – эта компания обосновалась в номере на том же этаже, хорошо, что не прямо за стенкой, через дверь. Три девушки и двое парней, все они ряженые, в странных, даже, пожалуй, дурацких костюмах; Ирина успевает рассмотреть только последнюю девушку, одну, без пары.
Невысокая, плотненькая, с темно-рыжими волосами, заплетенными в несколько косичек и перехваченными кожаным ремешком на лбу, она одета в холщовую хламиду с кусочками звериного меха, из-под меховой опушки торчат крепкие, короткие и кривоватые ноги, переплетенные до колена ремешками плоских сандалий. Ирине хочется ее переодеть. Под ее взглядом девушка оборачивается, она, оказывается, не такая уж молоденькая – как следует за тридцать.
Они прокатываются вниз, как локальный камнепад, замирая вдали неопределенным гулом. И тогда до Ирины доносится, наконец, другой звук. Скрип. Мерный, визгливый, резкий – туда-сюда. Качели.
В сторону от бетонной дорожки ныряет узкая утоптанная тропинка. Ирина сворачивает и почти бежит. На цыпочках, чтобы не проваливаться каблуками.
Она выбегает на детскую площадку, и Рыжий оборачивается навстречу:
– Разложилась?
Ирина кивает, не глядя. Она смотрит на детей, и ей не нравится.
От самой площадки осталось немного: полукруглая лестница с четырьмя разрозненными перекладинами, крестообразный остов карусели, расколотая деревянная скульптура, изображавшая когда-то неизвестно кого. И эта ржаво-желтая лодочка, на которой они самозабвенно раскачиваются, аварийная, визжащая хлипким верхним креплением и чиркающая днищем по гнилой доске. Она может оборваться в любой момент. А он пустил.
Гневно оборачивается к Рыжему. Тот пожимает плечами:
– Попробуй согнать.
Рыжий-Рыжий приседает, вкладывая всего себя в движение, призванное толкнуть ржавую махину вперед, на противоположном ее конце Звездочка взмывает вверх, откидывается назад, и ее косички описывают в воздухе полусолнце. Оба смеются заразительно и хрустально, перекрывая невыносимый звук ржавых петель. Они смеются впервые – с тех пор. Ирина прикусывает губу, смотрит напряженно, прищурившись, как если б ее взгляд сообщал качелям дополнительную прочность. Рыжий ступает ближе и кладет руку ей на плечо.
– Надо, – говорит Ирина. – Скажи, что пойдем на море.
– Сама скажи. Меня они не слышат.
Она глубоко вдыхает, набирая с воздухом голос полный и звучный, способный преодолеть любую преграду:
– Дети! Мы идем к морю!!!
Звездочка и Рыжий-Рыжий синхронно поворачивают конопатые лица, но не перестают ритмично приседать и раскачиваться. Ирина подталкивает Рыжего в спину:
– Останови.
Она смотрит, как он подходит вплотную к визжащему маятнику лодочки, перехватывает в движении перекладину и стопорит ее; на мгновение под свитером обозначается округлость мускула. Мужчина. Простое, ощутимое, прикладное счастье. Страшно подумать, как бы мы теперь – без него?!
Дети неубедительно ропщут. Рыжий произносит с нажимом:
– Море! – и ссаживает Звездочку на землю, перехватив подмышки; из-под свитерка выглядывает голое тело, холодно, надо заправить ей маечку. Рыжий-Рыжий спрыгивает сам, лодочка при этом опасно кренится, но отец успевает зафиксировать ее ногой. Сын приземляется на корточки, упираясь ладонями в землю, похожий на рыжую худую кошку.
– Где море?
– Там, – показывает направление Рыжий. – Не бежать!
Разумеется, сын уже бежит, наперерез, через кусты. Ирина крепко сжимает дочкино запястье. Недовольная Звездочка пытается высвободиться, что-то бурчит себе под нос. Ирина наклоняется к ней:
– Пойдем за ручку, – и Рыжему: – Догони его!
Тропинка возвращается к бетонной дорожке, снова скользит под углом вниз, а затем упирается в лестницу, узкую, длинную. Рыжий-Рыжий, наверное, ее уже проскочил, и Рыжий тоже, это хорошо, что оба. Неровные ступеньки усыпаны лимонно-желтыми копейчатыми листьями, в их ворохе теряются выбоины и щели.
– Смотри под ноги, – говорит Ирина Звездочке, а сама смотрит вверх, где сквозь черные разлапистые ветви дерева, похожие на оленьи рога с дрожащими на них кое-где золотыми копейками, проглядывает спокойное серое небо.
– Ящерка!!! – восторженно кричит Звездочка. Ирина не успевает заметить.
Лесенка заканчивается, дорожка виляет влево и теперь тянется широким асфальтом далеко по прямой вдоль невысокой каменной стены. Впереди Ирина видит Рыжего с сыном, они идут чинно, за ручку, страшно похожие даже со спины. Справа между кронами полуоблетевшего кустарника уже просматривается кусочками море. Оно все еще внизу, где-то здесь должна быть следующая лестница. Какой длинный спуск.
Рыжий и Рыжий-Рыжий впереди притормаживают, ждут. Звездочка, изловчившись, вывертывает руку и бежит к ним по пятнистому от листьев асфальту. Ирина ускоряет шаги, глядя, как Рыжий подхватывает ее на руки, подкидывает над головой и ставит на землю возле себя. Насколько ж они одинаковые – все трое. И уже неважно.
Последняя лестница – металлическая, узкая, дребезжащая. Рыжий берет Звездочку на руки, а Рыжий-Рыжий норовит поскользить вниз по перилам, Ирина едва успевает удержать его за шиворот. Хотелось бы знать, сколько лет никто не пользовался этой лестницей.
Море открывается перед ними сразу все, гладкое, скучное, сероватое. У горизонта оно светлее неба. По ровной поверхности рассыпаны мелкие искорки, это странно, потому что нигде нет солнца. Вдоль моря тянется асфальтовая набережная, вся в трещинах, буграх и заплатах. Полоска гальки вдоль побережья совсем узкая, наверное, плыж размыло штормами.
– А мы пойдем купаться?
– Нет, конечно. Уже осень, холодно.
– А те дяди купаются! И тетя!
С пляжа доносится пронзительный визг, Ирина морщится. Под ноздреватым бетонным волнорезом расположилась компания с их этажа, свои экзотические шмотки они горой побросали сверху. Парни и одна из девушек плещутся в волнах, две другие в купальниках сидят на гальке, подобрав колени и взвизгивая каждый раз, когда пологая волна доплескивает до кончиков пальцев. У обеих вислые, в складку, животы, замечает Ирина, рыхлые груди, дряблые подбородки. Не девушки, а неухоженные тетки хорошо под сорок.
Из воды выбирается, широко расставив руки, коренастый мужик с мокрыми волосами до плеч и седоватой шерстью на груди и пузе. Угрожающе движется на женщин:
– О прекраснейшие Контесса и Белора! Великий Океан требует к себе ваши ослепительные сиятельства…
– Пес, прекрати!
– Пес!!!
– И взрослые же люди, – негромко говорит Рыжий. – Не понимаю.
– Мама, я хочу купаться!
– Я тоже не понимаю. Но им, наверное, легче.
– Может быть.
– Ну ма-а-ама! Папа?!
Второй мужчина тоже выходит из моря, этот выглядит помоложе, наверное, потому что узкий, худощавый, поджарый. Мальчишески прыгает на одной ноге, вытряхивая из уха воду. Подмигивает женщинам, которые предусмотрительно отодвинулись подальше от так называемого Пса, растянувшегося ничком на гальке:
– Вода теплая, рекомендую. Белора?
– Да ну тебя, Тим! Смотри вон, чтоб Рыська не потонула.
Он оборачивается к морю и смотрит, и Рыжий с Ириной смотрят тоже. Далеко от берега мелькает в почти невидимых волнах темный шар человеческой головы, отсюда не различить деталей. Та девушка, догадывается Ирина. Вот выглядывает из-под чьего-то разноцветного бархатного платья ее короткая хламида с меховой опушкой.
– Мам, ну теплая же вода!
– Может, пускай разуются и побегают по гальке? – предлагает Рыжий.
В этот момент где-то над головой рвутся тучи и в просвет ярко обрушивается солнце. Море вспыхивает огнями, деревья и кустарники на берегу проявляются сочной зеленью, тусклый осенний пейзаж мгновенно, будто на слайде, превращается в летний. Ирина чувствует на груди лишнюю тяжесть свитера, машинально оттягивает от шеи резинку ворота.
– Только побегать по самому краю? Хорошо, мам?
– Хорошо, – разрешает она. – Штаны подверните оба. Если кто намочит, сразу идем домой.
– А джемпер можно снять?
– Сними.
Она смотрит, как Рыжий помогает разуться Звездочке, садится на корточки, подворачивая ей до колен вышитые девчачьи джинсы. Рыжий-Рыжий уже внизу, носится туда-сюда вдоль кромки воды и, конечно, в первую же секунду забрызгался с ног до головы.
Обсохший Пес сгребает в охапку Контессу, Тим присаживается по-турецки рядом с Белорой, если она, Ирина, правильно запомнила, ничего себе имена, в их возрасте просто смешно, но некоторые люди категорически отказываются взрослеть. Защитная реакция от всего, что может подбросить жизнь, и бывают ситуации – теперь-то мы знаем точно – когда оно срабатывает, когда приходится как нельзя кстати любая защита. Звездочка бежит к морю, Рыжий выпрямляется на ноги. Ирина подходит ближе и прижимается к его плечу.
Из моря вылезает, спотыкаясь, крепко сбитая девушка-Рысь, ей холодно, на нее хочется набросить полотенце. Но две парочки обжимаются, не обращая на нее внимания, и она сама находит полотенце на волнорезе, заворачивается в него, съеживается в комочек.
Дети самозабвенно гоняются друг за другом на фоне огромного моря. Солнце прячется за прозрачное облако, словно опускает вуаль. Рыжий крепче обнимает Ирину, гладит ее по волосам.
Любая защита.
№ 27, полулюкс, южный
(в прошедшем времени)
– Какую еще Рысь? – материн голос звучал так, что хотелось спрятаться с головой под плед и заткнуть уши. – Оля, тебя!
Она боялась, что это Тим, что он услышит, она надеялась, что это Тим, что он… Подскочила к телефону одним коротким рысьим прыжком, стараясь оттеснить мать подальше, вдавила трубку в ухо и прикрыла рукой:
