Buch lesen: «Сибирский ковчег Менделеевых»

Schriftart:

К читателю

Данный роман-реконструкция о семействе Менделеевых и их пребывании в Тобольске не является доскональным воспроизведением фактов, известных из дошедших до нас документов. В то же время автор предельно придерживался хронологии, описывая те или иные события в жанре исторического повествования, где вполне допустим авторский вымысел, что никак не влияет на изложение происходящих событий.

Часть первая
Пора надежд, пора свершений…

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине…
Кор. 13: 4–7.

Глава первая

На занесенной снегом станции, служащей последней остановкой для смены лошадей перед губернским Тобольском, со странным нерусским названием Карачино второй день сидели два вчерашних выпускника Петербургского педагогического института: Иван Менделеев и Семен Гаревский. Смотритель упорно не замечал их, делая вид, будто их вообще не существует в природе и лошадей не давал. Однако другим проезжающим, более солидного вида и в богатом одеянии, супруга его беспрекословно несла самовар, а к нему баранки или пироги с начинкой из сибирской рыбы, от которых шел сногсшибательный запах. А вчерашние студенты, у которых денег осталось лишь на последний перегон до города, оставались голодными и не решались потребовать угощения для себя. Однако всему бывает предел и, наконец, более солидный из них Гаревский встал, прочистил грудь громким покашливанием и решительно направился в комнатушку, где за ситцевой занавеской находился смотритель. Он несколько минут постоял, прежде чем решиться войти, а потом рванул занавеску на себя и шагнул внутрь, откуда тут же раздался его могучий бас:

– До каких пор… мы будем пресмыкаться перед вами, словно ваши крепостные мужики?

– А у нас в Сибири нет крепостных. Как вы изволили заметить, вообще не бывает, – тут же пояснил, ничуть не смутившись, смотритель.

– Мне все равно, есть они или нет, но мы выпускники Императорского университета и не потерпим подобного с нами обращения!

– Вы мне угрожать изволите? – с хитрецою в голосе переспросил его тот, – у нас и не такие особы проезжают и все грозятся, а толку с того пшик. Вот и вы не хотите ждать своей очереди. А она у вас двенадцатая по счету. Вы чин-то какой имеете, поди, самый наинизший? Меня не проведешь. Вот и ждите своей очереди. Остальные же господа, имеющие чин повыше вашего, получают лошадей согласно разряду и правилам, изданным еще при Павле Петровиче, чего я неукоснительно и придерживаюсь. Еще какие-то вопросы имеете задать? Тогда ступайте обратно и ждите своей очередности… Пристыженный Гаревский чуть помялся и с пунцовым лицом вышел в людскую, не зная как ему быть. Но тут уже поднялся со своего места его спутник, порылся в походном саквояже и достал оттуда свернутый в трубочку лист дорогой александрийской бумаги, после чего направился в ту же комнатенку, где кинул на стол перед смотрителем свой документ, произнеся всего лишь одно слово:

– Глянь…

Тот нерешительно подержал в руках предъявленный ему документ и развернул. Начал негромко читать:

– Грамота сия выдана учителю Ивану Павлову Менделееву с тем, чтобы в пути он не испытывал никаких затруднений и трудностей, а всем, кому требуется, решительно оказывали подателю сей грамоты помощь и всяческое содействие. Подпись: граф Аракчеев. Что же вы сразу не предъявили документ свой? Это же меняет дело, граф Аракчеев – человек известный, второй после самого государя, а потому мы изволим тут же исполнять все его предписания. Сейчас будет вам тройка, как по штату и положено.

Произнеся свое заключение, он тут же стремглав помчался вон и через какое-то время у крыльца раздался звон колокольчиков и лошадиное ржание. Затем в дверь просунулась голова смотрителя с притворной улыбкой, и он заискивающе предложил:

– Лошади у крыльца, прошу пройти, ваше благородие.

Уже сев в сани, Гаревский спросил Менделеева:

– Он, что же, с нас даже денег не попросил?

– Принял нас за высоких особ, потому и не взял. Побоялся…

– Что же ты ему такое сказал, что до испуга его довел?

– Есть у меня одна бумага за подписью графа Аракчеева. Они его все как огня боятся. Вот и вся премудрость.

– Аракчеева? – переспросил с удивлением Гаревский. – Он что, тебе знаком или подделал подпись?

– Зачем подделывать, сам граф собственноручно подписал. – Менделеев похлопал по своему саквояжу.

– Когда же ты с ним познакомиться успел?

– Да он наш земляк. Так уж вышло, что батюшка мой его грамоте учил. А мне граф своих детей поручил, отчего я отказаться не посмел.

– Платил хоть за уроки те? – видно, интерес Гаревского к личности Аракчеева не угасал.

– Платил, – кивнул Менделеев, – хоть мало, но платил. Вот и все знакомство. Ты лучше по сторонам глянь, такая красотища. Вон вроде и город мелькнул, да опять деревья пошли…

Однако Гаревский сидел насупившись, то ли никак не в силах осознать причину знакомства своего попутчика с графом, то ли переживая свое бессилие перед смотрителем. Тем временем вокруг действительно проплывали припорошенные снегом красавицы сосны со стройными, как корабельная мачта, стволами и шапкой мохнатых ветвей на макушке. Других деревьев видно не было.

Близился вечер, солнце клонилось к закату, и его лучи били прямо в глаза путникам. Ямщик впереди них вроде как пел, а может, просто бормотал что-то себе под нос, не обращая внимания на вчерашних студентов, о чем говорили их поношенные шинельки с эмблемой учительского института. Те вскоре тоже замолчали и начали подремывать. Однако спать долго им не пришлось, и на очередном ухабе они дружно открыли глаза, уставившись друг на друга.

– Далеко ли еще до города? – поинтересовался Гаревский, ткнув ямщика кулаком в спину.

– Скоро будем, – успокоил тот его, не оборачиваясь, – поспите еще. Как до Тобольска доберемся, непременно разбужу.

– Поспишь тут, – недовольно пробурчал Гаревский, – дороги у вас в рытвинах все. Поди никто не следит…

– Так некому, – пояснил тот, – наши мужики этому делу не обучены, а воинской команды давно не было. Раньше каторжников пригоняли, а ноне губернатор распорядился дальше городских ворот их не пускать, чтобы соблазна к побегу не было.

– А много в городе каторжников?

– Хватает…

И на этом разговор вновь прервался. Они уже проехали сосновый бор и какую-то деревеньку о трех домах. Дальше пошел березняк, местами вырубленный, и через лесные вырубки, называемые прогалами, перед приезжими открывался вид на городские постройки, словно парящие в воздухе. Видна была высоченная колокольня с золоченым куполом, а рядом пятиглавый собор. А перед ними высилась каменная стена с зубцами поверху. Увиденное их поразило, и тут уже Менделеев высказал свое предположение:

– Никак мираж или видение. Никогда раньше не видел, чтобы город на воздусях предстал. Но о миражах читал, они в пустынях обычно встречаются, а тут им откуда взяться, не могу понять.

– Так он на горе стоит, город-то Тобольск, – пояснил ямщик, – а приезжим чудится, будто и впрямь на воздусях парит. Не вы первый обманываетесь.

– Вон оно что, а я думал мираж…

– О таком мы сроду не слыхивали, – засмеялся ямщик, – наговорите всякого, только меня в смущение приводите речами своими. У нас все по-простому, как везде на Руси, хотя и Сибирь.

– А год-то нонче который? – поинтересовался Гаревский. – А то мы в дороге который день, со счету сбились. Слышали, будто бы новый год уже наступил.

– Так оно и есть, нонче другой год – восемьсот восьмой, – согласился ямщик.

– Ну вот, выехали в один год, а приедем уже в другой, – ни к кому не обращаясь, обронил Гаревский.

Какое-то время они опять ехали густым березняком, попались две крутые горки и такие же подъемы. Кони сбавили шаг, шли медленно, испуганно поводя головами и пофыркивая.

– Никак волки близко, – пояснил ямщик, – каждую зиму подле дорог обитают. Тут зевать никак нельзя. Выскочат, тогда от них не отобьешься, коней погрызут. Ух, твари подлые.

– То им божье наказание, – высказал свое предположение Менделеев.

– За что же им так-то?

– А все за грехи тяжкие, хотя говорят, будто бы волчица двух мальчиков вскормила, а они Рим основали. Только теперь это – город грехов и по всей земле тем славится.

– Ты уж скажешь, Ванечка, – не согласился Гаревский, – там, как-никак, сам папа Римский проживает.

– Вот он и есть самый наипервейший грешник, потому как наше православие отринул и своей собственной веры придерживается, а то – главный его грех.

– Тебя, Ванечка, послушать, так всех кругом в грешники отпишешь. А сам-то как?

– А я как все – не без греха, но молюсь каждодневно.

Гаревский только отмахнулся и ничего не ответил. Какое-то время они опять ехали молча, пока не кончился березняк и перед ними не предстал во всем своем величии стольный град Тобольск.

– Ух ты, – не сдержали оба своего восхищения, – действительно стольный град. Как есть красавец…

Солнце, словно по заказу, осветило позолоченные купола, и тысяча лучиков заиграли вокруг, образуя изумрудную корону, как бы подчеркивая тем самым царственное предназначение открывшегося перед ними зрелища.

В то же время в городских контурах просматривалась простота человеческого замысла и одновременно мастерство строителей, сумевших создать нечто неповторимое, и притом для глаза людского привычное. Потому выглядел Тобольск не как иные увиденные путниками городские строения, а как нечто непохожее на все остальные строения. Потому не было ни одного неравнодушного человека, который в изумлении не поцокал бы языком, наслаждаясь увиденным.

Напрашивалось сравнение города с елочными игрушками, создаваемыми умельцами-стеклодувами для новогодних елок. Но когда приближаешься к переправе через Иртыш и видишь Тобольск более четко и в полном объеме, то понимаешь, что это не так. И невольно возникают мысли о его древности и многих перенесенных им испытаниях, что воистину является правдой.

Тобольск за долгие годы своей жизни пережил около десятка больших и малых пожаров, а наводнения при полном затоплении всего нижнего города случались чуть не ежегодно. И никто тому не мог воспрепятствовать, кроме матушки-природы, которая к человеческой воле почему-то не желала прислушиваться, а поступала наперекор ей, как той самой заблагорассудится.

Переехали через Иртыш уже в сумерках, и, пока тащились до нижней части города, незаметно подкралась ночь, и небо озарилось мерцанием тысячи больших и малых звезд. Их слабый свет позволял различить силуэты домов и дорогу, по которой они пробирались между вросшими в землю домишками к постоялому двору, где ямщики высаживали своих седоков и тотчас возвращались обратно.

Глава вторая

Когда они в растерянности ступили на землю и огляделись вокруг в поисках человека, знавшего ближайшую дорогу до гимназии, то никого не обнаружили. Переглянулись друг с другом, не зная, как поступить, но тут, на их счастье, из темноты возник закутанный по самые глаза бабьим платком полицейский с неизменной шашкой на боку и грозно спросил их:

– Кто такие будете? Откуда прибыли? Надолго ли к нам? Никак студенты, погляжу.

И они действительно растерялись, не зная, как отвечать. Наконец Гаревский, опять чуть покашляв и собравшись с мыслями, робко заявил:

– Никак нет, ваше превосходительство. Уже не студенты – учителя. К вам же в гимназию направлены. Не изволите указать нам дорогу, а то мы в затруднении…

Полицейский, несмотря на свой грозный вид, громко расхохотался и из-под платка вылезли его рыжие усы и здоровые, блеснувшие в темноте зубы.

– Дорога тут одна будет, никак не ошибетесь, господа учителя, – указал он им взмахом руки, – только уж больно вы в шинельках своих на студентов смахиваете. Да и значки у вас сами за себя говорят, но то не беда. Разбогатеете, шубами обзаведетесь, тогда будем вас за иных принимать, а пока все одно, студенты.

А те стояли в растерянности. Не зная, то ли обижаться на его слова, то ли принять как должное.

– А вот проводить вас никак не выйдет. У нас тут чуть ли не на моих глазах купеческий лабаз обокрали, а потому следует мне к поискам того воришки приступить и на иные заботы не тратиться.

Услышавший это Менделеев переспросил его:

– И много унесли товара?

– Да порядочно, – крякнул тот, – а чего вдруг интерес у вас к случившемуся? Никак видели кого? Тогда пособите, благодарны будем.

– Никак нет, видеть не довелось, но помощь оказать могу. Приходилось участвовать, – пояснил Менделеев.

– Так вы, господин студент, выходит, еще и в сыскном деле сильны? – удивился страж порядка. – Тогда прошу вас, покажу все как есть.

И они скрылись в темноте, оставив Гаревского в полном одиночестве. Тот, немного постояв, подхватил свои вещи и направился по дороге через горбатый мост, а там мимо древней церкви, обнесенной ажурной оградой, давшей трещину во многих местах, откуда произрастали побеги диких трав, ныне увядшие от сибирских морозов. Он отметил это про себя в качестве ориентира для будущих прогулок и смело зашагал к высившейся на другой стороне громаде с греческими колоннами и выступающим над ними небольшим балкончиком, слегка освещенным тускло горевшими факелами.

При этом он размышлял, что жизнь и нравы сибирские мало чем отличаются от уже увиденного им ранее. А значит, люди здесь живут так же, как везде в России. Это его успокоило, и он спокойно добрался до гимназической сторожки, стоявшей во дворе. На его стук вышел сторож на одной ноге с деревянной культей вместо другой, привязанной к обрубку ноги, и грубо поинтересовался, чего тому надобно. Гаревский ответил, и тогда сторож указал на другое здание, глухо пояснив:

– Там вас комнатушечка ждет. А дрова для печки во дворе уж сами найдете.

– Благодарствую, – кивнул ему Гаревский и смело зашагал навстречу неизвестному.

…Тем временем Менделеев под руководством полицейского осматривал место кражи. При этом рыжеусый полицейский подсвечивал ему свечой, помещенной в жестяной фонарь со вставленным стеколком. Вот только свечка горела тускло, а потому различить что-либо было просто невозможно, и приходилось догадываться, помогая себе при помощи пальцев. Первым ему под руку попал выдернутый из скобы и брошенный тут же на землю замок, тогда как двери лабаза были аккуратно прикрыты, чтобы никто не обратил внимания на следы взлома. Лишь благодаря опыту пожилого полицейского кража была обнаружена едва ли не сразу после ее совершения.

Менделеев, опустившись на колени, склонил голову к самой земле и пытался разглядеть следы подкованных сапог среди множества отпечатков, оставленных побывавшими здесь до них людьми.

– И что там нашли, господин студент? – спросил его насмешливо полицейский, глядя сверху вниз на ползающего Ивана Павловича.

– Снег давно выпал?

– Да, можно сказать, перед вами подсыпало чуть. А чего видно, говори.

– То и видно, что тащили на себе что-то тяжелое, потому следы воришки этого глубже впечатались, чем все остальные. Что взяли, коль воришки нагрузились так?

– Да как тебе сказать, скобяной товар: подковы, скобы строительные, гвозди кованые. Одним словом, железки всяческие. Но, верно мыслишь, всего пуда два, по моей прикидке, а там как знать, у хозяина надо спрашивать. Только, думается, и он точного веса знать не будет. Это же все перевешивать надо да вычитать украденное. Вот тогда поймешь. Только я тебе так скажу, никто этим заниматься не станет – у них других забот полный рот. Надо запор новый искать, охрану ставить, потому как по старому следу да новые гости могут пожаловать. А где ты сейчас охрану сыщешь, да к тому же честную и непьющую? Таких и в столице не найти. Так говорю, ваше учительское благородие?

Иван не обиделся на очередную шутку полицейского, а поднялся с колен, стряхнул снег со штанин и предложил:

– А не пойти ли нам по тем самым следам до того места, где логово крадуна нашего откроется?

– Верно говоришь, верно. Так и сделаем. То мне не впервой искать подлецов тех. Глядишь, пойдем вдвоем, да и вора вмиг найдем.

Иван уже перестал удивляться шуткам и прибауткам полицейского чина, что он считал несвойственным для их брата. Но вот тут, в Сибири, наверно, все иначе, и, как ни крути, а встречаются веселые полицейские, каковых в столицах ему знать не доводилось. Там были больше все строгие и надменные служители закона в полицейской форме и с простым народом долго не разговаривали, а тут же, надавав взашей, посылали куда следует.

Но вслух ничего не сказал, считая, что не время говорить об этом. И они тут же отправились по впечатывавшимся в снег следам с подковкой, прямиком к реке, а дальше по льду на другую сторону. И вскоре они остановились у выкопанной в береговом обрыве пещерке, заставленной досками от чьего-то забора, где через щели меж досками видны были языки пламени от зажженного костерка.

– Ты, что ли, там, Карась? – громко крикнул полицейский и шашкой ткнул в одну из досок. – Не устал награбленное-то на себе переть? Давай выходи, пока я добрый…

– Ты что ли, Петрович? – послышался сиплый, явно простуженный голос из пещеры. – Лучше вы к нам, чем я к вам. То всегда успеется…

– Да ты, Карась, твою мать и всю ее родню, хоть знаешь, чей лабаз грабанул?

– А зачем мне знать? Вот ты мне, глядишь, все и выскажешь… Верно говорю?

– Так то ж самого купца Селиванова! Или думаешь, он тебя в совестной суд пригласит? Не дождешься. Вокруг него такие ухари хаживают, они тебя, и глазом моргнуть не успеешь, до ближайшей проруби доволокут, и моли бога, чтоб крестное знамение дали на себя наложить, а там поплывешь подо льдом не знамо куда, и никто тебя вовек не сыщет. Да, честно сказать, и искать не станут. Лучше айда со мной в участок, глядишь, так и мне, и тебе спокойней будет. И мешок с железками крадеными, что в углу припрятал, захвати с собой. Может, тогда все и обойдется. Ну, решай, я вовнутрь не полезу, не потому, что боюсь, а перепачкаться в копоти не желаю. А коль ерепениться станешь, сейчас свистну, казачки, что в дозоре, прискачут и тебя пиками достанут. Тогда поздно будет, они за магарыч точнехонько Селиванову на тебя донесут, гляди, а то пожалеешь.

Обитатель пещеры для вида поскреб затылок под шапкой и несмело шагнул наружу, привычным движением заложил руки за спину и обреченно произнес:

– Веди уж, что ли, Петрович…

Он был невысокого роста, заросший бородой по самые глаза, и лишь вызывал удивление его большой вздутый живот, неестественно выпиравший из-под овчинной шубейки.

Иван Павлович почему-то смотрел не на него, но потом, не желая тянуть время, круто развернулся и зашагал по той же тропинке обратно к противоположному берегу. Следом шел пойманный ими разбойник с закинутыми назад руками, а позади – полицейский с побрякивающими в мешке украденными железками на его широком плече. Дойдя до постоялого двора, они остановились, чтобы отдышаться, и Менделеев спросил стража порядка, по какой именно улице ему идти дальше к гимназии. Тот, отдуваясь, указал направление и добавил:

– Да нам пока что дорожка вместе лежит, а там я поверну к участку, а гимназию оттуда вы сами увидите, до нее рукой будет подать.

Прощаясь на перекрестке, Менделеев не выдержал и, отойдя чуть в сторону, спросил полицейского:

– Скажите, а за что его прозвали Карасем?

Тот в ответ расхохотался и пояснил:

– Ты его пузо видел? Оно, как и у Карася, всегда икряное. Любого вспорешь и обязательно икра найдется. Так и у этого разбойника пузо вздутое. Потому и прозвание ему такое дали. Я его уже раз пять, а то и больше ловил. Так-то он смирный. А как становится жрать нечего, то крадет для пропитания потихоньку там, где плохо лежит.

– И сейчас отпустите?

– А что с ним делать? За такие дела в тюрьму не сажают, а у нас в участке еды на него не припасено. Тем паче железки эти я сейчас обратно в лабаз снесу, так что купцу придется всего лишь замок поменять, да чего покрепче на двери повесить. А лучше будет, коль они доброго караульного сыщут, вот и все дела. Ну, прощай, господин учитель, может, и свидимся еще…

И он вместе с задержанным отправился к освещенному полицейскому участку, а Менделеев направился к зданию гимназии, видному издалека.

По дороге ему попался осанистый двухэтажный особняк в два этажа по пять окон в каждом, и лишь одно из них было освещено. Проходя мимо, он на ходу подумал, что, наверно, занимают его состоятельные люди, и не мог удержаться, чтоб не пообещать себе, если все сложится удачно, то приобрести для будущей семьи точно такой же дом. По примеру своих родителей он мечтал со временем тоже обзавестись большой семьей, чтобы в доме всегда слышались детские голоса, было бы весело и шумно. Иначе, думал он, какая же это жизнь без детей, вызывающая лишь тоску и уныние. При этом даже не подозревал, что всего лишь через год дом этот станет для него родным и близким и жена его будет рожать чуть не каждый год, а потому они вскоре обзаведутся многочисленным семейством и все желания его исполнятся.

А тот двухэтажный особняк, построенный сравнительно недавно, после большого пожара принадлежал почтенному семейству купцов Корнильевых. Правда, за последние годы они подрастеряли свой капитал, со смертью главы семейства и всем в доме управляла оставшаяся после него вдова Марфа Ивановна, в том числе немалым числом дворни под два десятка душ. То были приписные крестьяне со стекольной фабрики, большую часть которых после остановки производства она сочла за лучшее забрать в город, где они вели под ее приглядом мелкую торговлю.

Само семейство Корнильевых, не считая вышедших замуж дочек, состояло из находившихся при ней двух ее великовозрастных сыновей: Дмитрия и Якова. Причем жена первого не так давно скончалась после родов, оставив ему двух мальчиков-подростков и дочь Марию. Преждевременная смерть любимой супруги тяжело сказалась на здоровье Дмитрия Васильевича: он надолго слег, долго болел и в результате потерял память, хотя, как можно было предположить, рассудка окончательно не лишился, но вот только ни к каким торговым или коммерческим делам стал не способен. После смерти супруги он так и не женился, и его трое детей жили вместе с многочисленным семейством Корнильевых, где всеми делами управляла, несмотря на почтенный возраст, вдовствующая Марфа Ивановна.

Еще с ними проживала жена младшего сына Якова – Агриппина Степановна, вышедшая повторно замуж за младшего Якова Корнильева. А ее первый муж, сосланный в Сибирь за своеволие и дерзость, лишившийся дворянства Наум Чеглоков, благополучно скончался в одном из своих имений, едва отбыв сибирскую ссылку. Детей у них не было, и, судя по всему, появления на свет младенца после брака с Яковом тоже не предвиделось.