Обрывки

Часть1. «У попа была…»

Письмо

«Здравствуй мой дорогой, мой любимый, мой единственный медвежонок! Мой!

Мой, не смотря на то, что сегодня мы с тобой словно на разных планетах. Больно осознавать, что так все повернулось! Очень больно. Но я благодарю бога уж за то, что ты нашелся.

Нет! Я не боюсь твоей болезни. Господи! Какая же это глупость! Да я просто мечтаю быть рядом с тобой….

Я не боюсь неустроенности и неопределенности. Рядом с тобой я готова терпеть любые лишения и горести.

Но!

Милый! Родной! Единственный! Любимый! Не знаю, поймешь ли ты меня?

У меня – дочь. По своей глупости я уже испортила жизнь тебе. Я не могу. Просто не имею права испортить ее еще одному дорогому для меня человеку.

Я не могу поступиться счастьем дочери, не имею морального права рисковать ее здоровьем. Она ведь полностью зависит от меня, она привязана ко мне пуповиной. Ее благополучие это единственное что осталось: чтобы замолить мой грех, чтобы иметь возможность хоть как-то существовать теперь в этом мире.

Знаешь, когда ты исчез, я некоторое время бродила точно в бреду. Голову занимала только одна мысль – «Как лучше наложить на себя руки!?»

Открыть газовый вентиль, сунуть голову в духовку и повернуть кран? Сказать по правде, я даже пыталась это сделать, но в последний момент не смогла повернуть крана! Тогда я поняла, что не смогу уйти из жизни пока рядом со мной моя Тоня. Я очень боюсь. Боюсь не за себя! Я боюсь навредить дочери, навредить окружающим меня людям. Такая вот я бесхарактерная и слабая.

Потом я стала искать тебя. Но все было безуспешно, и я решила найти ту по вине, которой ты заболел. Я решила отомстить ей. И знаешь – нашла. Нашла и испугалась. Не может быть ненависть сильнее всего на свете. Не должно быть так. Зло нельзя прощать, но и злом отвечать не стоит, его нужно понять и исправить.

Я никогда не верила в бога. Не верила так – чтобы по настоящему …. Но теперь часто хожу в храм, правда пока не совсем хорошо понимаю, то, о чем говорит со мной бог. Но веришь? Становится легче.

Во дворе монастыря есть маленькая скамеечка. Помнишь? Мы гуляли там один раз. В углу под деревом. Я теперь часто сижу на этой скамеечке. Я там встречаюсь с тобой.

Я так и зову это место: местом наших свиданий, потому что там – ты всегда рядом. Ты берешь меня за руку, смотришь на меня своими добрыми глазами, говоришь со мной, и от этого становится хорошо и легко на сердце, кажется, что мы вовсе и не расставались, что мы вместе. Я сижу и вспоминаю. Иногда плачу, иногда улыбаюсь. Знаешь? Вся жизнь теперь разбилась на обрывки точно лоскутное одеяло. Я часто думаю: почему некоторые моменты врезаются в память так прочно и явственно, а другие, казалось бы, более важные, забываются сразу? Интересно.

Знаешь? Везде. В каждом обрывочке моих воспоминаний рядом со мною незримо находишься ты, словно мы были вместе с самого рождения.

Порой я так увлекаюсь этими обрывками, что лечу домой точно на крыльях, и мне все кажется, что вот откроются двери, а дома меня ждешь и встречаешь меня ты. А я прибегу, соберу на стол и буду тебя кормить.

И как же плохо на душе, когда все это оказывается неправдой. Такая неизбывная тоска сразу наваливается…. Если бы не дети – с ума можно сойти. Забота о них пусть не лечит, но отвлекает. Да! Забыла тебе сказать!…»

– Серафим…

– Когда я читаю письма – я Семен!

– Прости. Мне показалось…. На тебе лица нет.

Мужчина погладил ладонью плохо выбритые щеки и, успокоенный тем обстоятельством, что лицо все же на месте, грустно усмехнулся.

Летом звезды теплее

Детство в памяти Андрея навсегда отложилось в виде быстротечных, но таких счастливых и радостных летних месяцев. Словно и не было ничего другого: ни детского садика, а потом семьи и школы, ни пионерской зорьки в одном месте. Впрочем, семья, конечно, была, но в усеченном варианте, а именно бабушка, да младший двоюродный братишка Игорь – москвич по призванию. Родители, почему-то, всегда работали, словно отпусков в те далекие времена им не давали вовсе, а если и давали, то по великому блату и только зимой. Жили они в рабочем поселке: частный дом; река под боком; лес; вечно изодранные, грязные коленки и журавль колодца над крышей соседского дома.

А ещё, с тех самых босоногих лет в памяти засела одна крамольная до безобразия мысль, настолько крамольная, что в слух и произнести страшно. Мальчишке казалось, что в Москве народ живет очень плохо и бедно. Не так что бы бедно совсем, что бы в лохмотьях да с клюкой. Нет. Насчет одежды таких ассоциаций почему-то никогда не возникало. А вот насчет продуктов…. Тут уж увольте. Тут Андрей мог поспорить с кем угодно. Даже на кулаках, если до первой крови естественно….

В последствии Андрей, осознавая глубину своей вины, покаялся, но долго и мучительно не мог понять: что же послужило причиной столь дикого заблуждения?

А между тем ларчик открывался достаточно просто:

Каждое лето Игорь приезжал из своего стольного города по выражению бабушки весь «синюшно недокормленный».

Встречая на пороге дорогого «заморского» гостя, бабушка Мария Ивановна, слегка присев, ударяла длинными руками о свои пухлые колени, прикрытые одним и тем же застиранным и залатанным передником, и долго причитала на тему узников концлагерей и голодающих африканских братьев.

По приезду Игорь, в первую неделю, ставился на усиленный откорм.

И варился чугун картофеля, и скворчала сковорода полная тонко наструганного сала зажаренного с луком, а на закуску огурчики, помидорчики, пока ещё соленые, прошлогоднего засола, но бабушка так прекрасно умела их готовить! И Игорь – Жрал.

Не кушал, не ел, а именно – Жрал. Жрал с большой буквы.

Обычно кончалось все это довольно печально. Рвота и понос считались нормальным явлением. Так сказать побочным эффектом. И если к концу откормочного периода братцу удавалось избежать попадания в больницу с желудочными коликами – такой сезон для него можно было назвать вполне удачным.

Затем неизбежно наступал период насыщения. Знаменовался он тем, что «птенец», успевал пережевывать пищу до её проглатывания, а в редких случаях даже забывал подбирать со стола хлебные крошки.

Ближе к августу период «жора» возобновлялся вновь. Это природа брала свое. Игоряшка, как почувствовавший холода молодой медвежонок, готовился к очередному сезону зимней спячки, который неумолимо приближался в связи со скорым завершением очередного лета. Москва уже звала своего блудного сына. Москва ждала его.

Ясным, теплым утром, как раз на стыке двух последних периодов пребывания на бабушкиных харчах, Игорь был раньше обычного предательски разбужен наглым солнечным зайчиком, пробивавшим себе путь сквозь неплотно закрытые шторы.

Бабушка возилась с керогазом на летней веранде. На дощатом порожке стояла корзина, почти доверху заполненная грибами. Старушка с утра уже успела пробежаться по лесу. Игорь любил жареные грибы до трясучки.

– Ого! – обрадовался он, – Сегодня много принесла, а то я вчера не наелся. Сегодня МНОГО! Молодец бабуль! Сегодня мы и тебе грибов дадим. Да? Андрюха!

– Угу!

– Бабушка! А жрать скоро будем?

– Сейчас, сейчас милые мои. Вот кашка дойдет…

– Кашка!? – возмутился «гость». – Какая кашка?! Грибов хочу!

– Грибки чистить нужно, отварить, обжарить, а я только из леса вернулась, – виновато оправдывалась бабушка.

– Хочу грибов!

– Ешьте пока кашу, – выставила на стол горячую кастрюлю старушка, – а я скоро. Минуток через сорок грибки будут готовы. Андрюш разлей по тарелкам.

Бабушка, подхватив ведро, трусцой побежала на колодец. Андрей покрутил головой, но половника не нашел, да и лениво было искать. А рядом стоял и гундосил о несчастной, голодной доле его прожорливый двоюродный братец.

– Фиг с ним! Будем, есть по-солдатски, – решил старший

– Это как? – удивился младший.

– Прям из котелка. Бери ложку – наворачивай!

Оба взялись за ложки, Андрей размеренно и степенно, Игорь суетливо и с опаской, что каши на всех не хватит.

– У! Манная! Жидкая! – разочаровано протянул он, – да ещё и мало…

Ложка ворвалась в мягкое, покрытое золотистой корочкой нутро кастрюли, взлетела вверх к губам, и … с грохотом отскочила в угол. Помещение разорвал нарастающий рев обиженного бегемота. Уж чего-чего, а вопить Игорь умел.

– Что случилось? – искренне удивился Андрей.

– Горяячааяяя, – простонал братец, громко отдуваясь. Теперь он походил на маленького дракончика

– Не спеши чудак! Дуть нужно.

Но дуть не получалось никак, слишком велико было желание.

– Так не честно! – сдался, наконец, Игорь – Нечестно! Ты ешь, мою долю!

– Хорошо, – подумав немного, предложил старший брат, – Давай по-другому. Я провожу черту, прямо посередине кастрюли и ем кашу только со своей половины, а ты подожди, пока ни остынет твоя. Идет?

– Я буду следить.

Процедура слежения была мучительной. Мало того, что слюни пузырились у рта бесполезной пеной, так ещё и всякие смутные сомнения одолевали голодного гостя. Андрей тем временем разошелся не на шутку, махнет ложкой посредине, обновит черту и черпает со своего бока, махнет, и черпает, дунет и в рот. Сомнения и подозрения материализовались в факт обмана довольно скоро, а именно в тот момент, когда ложка начала стучать по дну. Черта оставалась на месте, а каша, поскольку жидкая, была съедена в одно лицо почти до основания.

Дракончик снова трансформировался в бегемота и его рев повторился с новой силой. Была даже предпринята попытка физического демарша, но она оказалась подавленна в зародыше более сильным и сытым противником.

На рев сбежались все домашние: куры, кот и, конечно же, бабушка.

– Ах, Андрюша, Андрюша! – всплеснула она руками, быстро разобравшись в ситуации.

Бабушка попыталась обнять и утешить «обиженного лишенца», но тот, надув щеки, убежал в огород.

– Ивановна! – противно заверещало что-то со стороны улицы. – Ивановна!

Это пришла соседка. Бабушка поспешила на зов, и как говорится «зацепилась языком». Андрей побродил точно неприкаянный по двору, но чувство вины не давало ему покоя, требовало искупления. К тому же одолевала скука. Мальчишка направился мириться с братом.

– Может, постреляем из арбалета? – услужливо предложил Андрей.

– Не! Неохота. Кто мою любимую стрелу на крышу запулил?!

– А пойдем достраивать командный пункт на свинарнике?

– Нет уж! Мы с тобой в прошлый раз там крышу проломили…. Увидят – отец убьет.

По небу плавно плыли нежные и ласковые облачка, шелестели листвой бесплодные в этом году яблони, а от соседнего забора настойчиво веяло навозом. Вокруг жизнь била ключом и дело для двоих активных молодых людей, к тому же отнюдь не обделенных воображением, находящихся в том нежном возрасте, когда скука противоестественна, нашлось само собой.

Ребята с надеждой осмотрели окрестности, их взгляды, не сговариваясь, остановились на затянутом по периметру вольере, где радостно и звонко паслись молодые бройлерные курочки и петушки. Гордость отца. В этом году смертность среди цыплят была как никогда низкой….

– Какие они несчастные! Грязные.

– Ага! Не мылись, наверное, с месяц. Помоем?

Два раза предлагать не пришлось. Гревшаяся на солнце вода в ведре пришлась как нельзя кстати.

– Приготовьте больного. Ассистент скальпель, – старший уверенно повторил фразу, услышанную в одном из кинофильмов, и стал аккуратно закатывать рукава у рубашки.

– Кур. Кур. Сейчас мы все гавно с вас смоем. – Глядя на брата, потирал руки младший, – Кур! Кур! Курочки мои. Будете у нас красивыми! Красивее соседских….

Процесс был продуман до мелочей. Андрей медленно, крадучись заходил в вольер, напоминая нечто, среднее между рекламным агентом и колхозным забойщиком скота, ловил не понимающего своего счастья клиента, при этом клиент отчаянно сопротивлялся изо всех своих куриных сил. Затем следовала процедура омовения, и только после нее клиент передавался в заботливые руки младшего персонала.

Поскольку при омовении глупые куры лапами в ведро лезть категорически отказывались, приходилось перехватывать их за рвущиеся непонятно куда конечности и окунать головой вниз, что причиняло банщикам определенные трудности и сулило серьезные опасности. В частности, опасность быть оцарапанным отросшими молодыми коготками. Эту операцию выполняли с особой осторожностью.

После купания младший бережно принимал разомлевшую тушку и тщательно с чувством, выжимал двумя руками, словно половую тряпку, благо, к тому времени сопротивления подобному действу клиент уже не оказывал.

Затем куры рядами, точно отдыхающие на южном пляже аккуратно укладывались на солнышко для просушки….

Пели птички, кружили бабочки лимонницы, за околицей настойчиво и призывно трубил бык, собирая невест на очередное совещание, ребята возвращались во двор с чувством выполненного долга.

– Дрюня! Шухер! Бабуля! – Резво бросился за угол дома Игорь и оттуда стал призывно махать руками и шипеть как змея, – Сейчас заметит что у нас руки мокрые, сразу поймет, что мы в воде бурухтались.

Однако прятаться было поздно.

– Ты где был? – гремя кастрюлями, окликнула внука бабушка.

– Журнал читал…. «Мурзилка»! – пряча за спину мокрые руки, потупил взгляд Андрей.

– А Игорь…? Тьфу ты! Раз миллион твою мать! Рыжий! Куда полез?! Вот я тебя сейчас!

На счастье ребят в этот момент рыжий кот-разбойник отвлек внимание старушки неудачной попыткой совершить очередную кражу со стола терраски.

Солнце перевалило за экватор небесного пути. Руки сорванцов давно высохли, были неоднократно измазаны, вытерты об штаны и рубашки и измазаны вновь, ссадины давно перестали чесаться. Ребята забыли о «добром» деле, которое они совершили и, соблюдая очередность, безуспешно пытались с расстояния нескольких метров воткнуть перочинный нож в старый пень, когда слежавшийся от жары сонный воздух над окрестными домами разорвал душераздирающий крик:

– Раз миллион Вашу мать! Засранцы! Загубили! Всех загубили! Под корень….-

Бабушка, конечно, могла на них поругаться, но так….

– Всех потопили! Курочек! Петушков! Злодеи! Лихоимцы! Спали вас антонов огонь! Вот отец с работы вернется, он вас поубивает! Обоих поубивает! По три раза!

Угроза отцом подействовала моментально….

Летний вечер в рабочем поселке поражает разнообразием красок и звуков. Треск ночных насекомых перемежается с шумом проходящей мимо электрички, надрывный звук доильных аппаратов смешивается в теплом воздухе с отдаленным боем ритмичной музыки танцплощадки. А краски?! Какие краски! Справа небо расцвечено фонарями центральной улицы, а с лева переулок скрытно убегает в пугающую черноту. Сполохи сварочного аппарата режут горизонт на юге, север отзывается в ответ вспышками далеких молний. Смех, лай собак, мычание и возня в хлеву, и вдруг, как по команде, в один момент – тишина. Тишина и звезды. Рой насекомых под колпаком фонаря. Кажется – всё! Улица вымерла. Но нет, есть ещё живые на бескрайних просторах вселенной! Вон зашевелилась ветви кустарника, и четыре зорких глаза заблестели надеждой. И уже громкий шепот звенит над пустотой:

– Брр! Холодно!

– А как жрать охота!

– Спит батяня! Спит, я тебе говорю. Видишь, и окно погасло. Пошли

– А вдруг как не спит? Страшно.

– Да спит! Спит! Индеец ты или нет?

– Чинганчгук не боится белых собак. Чингачгук настоящий разведчик.

– Тогда иди вперед.

– Ну, нет! Иди сам!

– Бледнолицый охотник будет прикрывать тылы. Сам знаешь, враги нападают обычно сзади. Пошли Игорюнь

– Ладно! Только прикрывай тылы как следует мой белый брат.

Две гибкие тени, крадучись и постоянно припадая то на одно, то на другое колено, скользнули на крыльцо. Рука взлетела вверх и застыла. Тени застыли вместе с ней. Прислушались. Затем рука упала вниз, и тени двинулись дальше.

Входная дверь предательски скрипнула. Дом встретил разведчиков подозрительной тишиной. Первый скользнул внутрь, второй как бы случайно задержался, осматривая окрестности. В этот момент раздались два хлестких выстрела. Это отцовский ремень со свистом впился в спину авангарда. Затем секундная пауза и дикий вопль бегемота:

– Уйаааа!!!! Аааааа!

Хлопнула дверь терраски. Удовлетворенный отец отправился спать.

Заиграла музыка на танцплощадке, ей ответил собачий перезвон, проехал запоздалый грузовик. Мир ожил….

За печкой трещал сверчок, наполняя пустоту темной комнаты звездным ожиданием. Андрей смотрел сквозь потолок на воображаемые звезды и горько вздыхал. На соседней кровати тонко всхлипывал несчастный двоюродный братец. Андрею было жалко его, жалко безвременно ушедших цыплят, хотя он ещё в силу своего возраста не мог осмыслить такого понятия как «смерть». Для него смерти не существовало. Для него не существовало ничего, о чем он не знал и с чем ни сталкивался в жизни лично. На свете не было ни пустыни Каракумы, ни города Урюпинска, ни Северного ледовитого океана. Не было даже несчастного угнетенного негра, бесконечно эксплуатируемого на жестоких плантациях капитализма. Того самого, о котором в те далекие времена очень любили рассказывать всяческие дяди и тети по радио и телевизору. Для Андрея не существовало никого и ничего кроме поющего за печкой сверчка, всхлипывающего на соседней кровати брата да звездного неба на невидимом в темноте ночи потолке.

И не было смысла думать о том, что в бесконечных просторах вселенной именно в этот момент происходят разнообразные события, многие из которых так или иначе будут связаны в дальнейшем с маленьким мечтателем….

Рождение сверхновой

Николай Петрович Одуванчиков покинул заводскую проходную на десять минут раньше положенного срока. Такое с ним случилось впервые. В жизни он стеснялся только двух вещей: своей фамилии и отпрашиваться у начальства с работы.

– Как дела, Коль? – улыбнулся в порыжевшие от неумеренного потребления табака усы сосед он же по совместительству вахтер на заводских проходных.

– Да пока не родила! – Громко прокричал привыкший к грохоту горячего цеха Николай. – Вот– вот жду первенца. Сына!

– Девка будет. Как пить дать девка. Я тебе как спесилист говорю. Если пацан, то он живот клинышком. Понимаешь, петрушка какая? А у тебе – девка родится.

– Типун тебе на язык. Дед! Ты чего глупости болтаешь?! Парень и только парень…. Если вдруг родится девка, в роддоме оставлю!

– Ну, ну. Самих вас ещё нянчить нужно, а оне плодятся как кролики. Раскудрит твою через коромысло, – пожелал соседу удачи бравый вахтер.

– Знаешь Василич?

– Чо?

– Ты – большой Мук.

– Как это? – удивился дед.

«Старый мудак», – подумал Николай и, улыбнувшись, нащупал в правом кармане пиджака набор ключей-головок позаимствованный у родного завода.

– Мудрец большой говорю. В смысле мудрый ты очень

– С мое поживешь – поумнеешь!

– Пистолет на веревку привяжи, чтобы снова в туалете не выпал. – Душевно простился с вахтером Николай и, ещё раз ощупав коробку с ключами, вышел на улицу.

«Своему сыну Сашке подарю. Вот родится сын – сразу и подарю!» – решил он и зашагал в сторону дома по ночному городу.

Издержки работы во вторую смену. Город спит, а ты его догоняешь. И лишь редкие огоньки…. Впрочем, Коле как деревенскому жителю это все очень нравилось. На ум приходили диковинные картины ночного. Когда на целой планете только ты, лошадь и звезды.

Дома у порога его уже ждала суетливая тёща. Сердце сразу ушло в пятки, а в душе разгорелся радостный костер предчувствий.

– Что? – сорвавшимся на фальцет голосом испуганно воскликнул Николай – Родила?

– Тетя Паша звонила она сегодня дежур…

– Мама! Скажите прямо: родила или нет? – нетерпеливо перебил суетливую женщину зять.

– Дык, знамо дело. Куда ж она денется. Сроки подошли. Тетя Паша звонила….

Окончание фразы Коля не дослушал. Он, уже неся в сторону роддома. Два квартала вниз, затем направо, мимо городского парка. У парка новоиспеченный папаша задержался, чтобы надрать цветов с клумбы.

– Это я Катьке! За моего сынка Сашку! Спасибо тебе родная! – рвал и приговаривал он словно оправдываясь перед невидимым садовником

За парком Коля свернул налево, чуть не сшиб проезжавший мимо легковой автомобиль. Водитель посигналил: «Мол, куда прешь?!».

– У меня сын родился! – в след габаритным огням поделился радостью Коля, перемахнул через забор и вот он уже у дверей роддома.

– Ты чего долбишь!? Рожениц разбудишь, – наконец открыла дверь на его требовательный стук, дежурившая в ночь заспанная тетя Паша, старая подруга Колиной тещи, а возможно даже и их дальняя родственница.

– Теть Паша. Моя – родила!? – толи спросил, толи поделился радостью Николай и стал совать цветы нянечке. – Отнеси, пожалуйста, Катьке. Катька моя родила! Представляешь?!

– Тихо, тихо! А то я не знаю!

– Как сын-то теть Паш?! Руки ноги на месте?

– Какой сын-то?

– Сашка!

– Какой Сашка? Дочка у тебя Коленька. Дочка! Красавица. И ручки на месте и ножки. Королева прямо.

– Откуда дочка? – удивился Николай – А как же Сашка? …

Цветы, небрежно брошенные на пол, смотрятся как обычный веник.

– Проснулись красавицы? Готовьтесь к водным процедурам. – Это затопала по палате нянечка.

Катя открыла глаза. Странно, но боли в данный момент она не почувствовала. Все, что было вчера, казалось страшным сном. А сейчас, сейчас только солнце в окошке и белые стены.

Взгляд упал на прикроватную тумбочку. Там в литровой банке стоял букетик разнокалиберных цветов собранный неумелой мужской рукой. На краю тумбочки лежала небольшая прямоугольной формы коробочка, обернутая в целлофан. Из-под коробочки торчал край тетрадного листа.

Катя протянула руку, только теперь ощутив тупую боль в нижней части туловища, развернула листок бумаги, и в тот же миг веселая улыбка поселилась на ее лице. В записке были две фразы

«Милая это набор ключей для нашего Сашеньки. Спасибо тебе родная».

Слово «нашего» было неаккуратно зачеркнуто, а сверху, неуклюжей рукой мужа больше привыкшей к общению с железом, чем с пером коряво выведено слово «нашей».