Buch lesen: «Голый конунг. Норманнизм как диагноз»

Часть 1
Клейн как диагноз, или голый конунг норманнизма

Вначале было слово Клейна

28 сентября 2010 г. газета «Троицкий вариант – наука» опубликовала, разместив ее дополнительно в Интернете, статью Л.С. Клейна «Варяги, антинорманизм и час истины»¹, в которой он, норманнист, позволил себе в весьма грубой форме вести речь о тех, кто иначе интерпретирует варяго-русский (варяжский) вопрос. Но данный вопрос – вопрос сугубо научный, и он должен спокойно разрешаться в рамках науки, а не сводиться к безответственной болтовне, которую Клейн с помощью «ученых и научных журналистов» «Троицкого варианта» пятитысячным тиражом выплескивает на читателя, и которой захламляет Интернет, и где он оскорбляет, навешивает ярлыки, передергивает факты, бросается грязными обвинениями. Причем Клейн – доктор исторических наук, слова которого могут произвести впечатление голоса истинной науки.

Доктор-то доктор, но варяго-русским вопросом этот археолог профессионально не занимался, хотя в последнее время вещает по нему с самоуверенностью самозваного куратора ранней истории Руси, который все «бдит» и «зрит», у которого все под контролем, и не дай Бог, если что-то не по нему. Сразу же грозный окрик и молнии с норманнистского Олимпа. Чего только стоят его слова: «Должен покаяться: запись декабрьской передачи «Час истины»² на тему «Русь изначальная: происхождение варягов, норманизм и антинорманизм» только недавно попалась мне на глаза». Ну, сам начальник Тайной розыскных варяжских дел канцелярии, ведающей научным сыском – выявлением неблагонадежных ученых, то бишь антинорманнистов, под лозунгом «Слово и дело Клейна». Выявлением и вытравлением из науки.

Могут сказать: как это он не специалист по варягам, ведь в 2009 г. вышла его книга «Спор о варягах»? Но данная книга представляет собой довольно маленькое сочинение (что-то вроде расширенного по объему реферата), которое в печатном виде занимает 74 страницы (но к ней добавлено всякой всячины более чем на 300 страниц). А написана она Клейном в 1960 г. без серьезного вникания в проблему и побочно, во время работы, как автор сам говорит, над диссертацией «по бронзовому веку» (там, видимо, что-то не клеилось), потому и содержит массу ошибок, нелепостей, а вместе с тем явных фальсификаций. Так, смерть М.В. Ломоносова отнесена в ней к 1764 г., хотя, как это хорошо помнят многие неисторики еще со школы, великий ученый умер в 1765 г., а норманнист XIX в. А.Ф. Федотов выдан за антинорманниста. Клейн, то ли заблуждаясь, то ли специально «заблуждая» студентов семинара, с которыми работал по рукописи своего «Спора», отчего у них серьезно искажались подлинная картина историографии и суть варяжского вопроса, говорил тогда, что «в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. антинорманизм в его реакционно-монархическом оформлении стал уже официальной догмой: русские школьники учились истории «по Иловайскому».

Но, во-первых, а этот факт очень хорошо известен, далеко не все «русские школьники» осваивали историю «по Иловайскому». А только те, кто учился в учебных заведениях, чьи педагогические советы выбрали его учебники. И большинство педсоветов выбирало последние на основе свободной конкуренции из очень широкого круга учебников потому, что они были самыми лучшими. Во-вторых, и этот факт также хорошо известен, Д.И. Иловайский являет собой пример антинорманниста (искреннего) и норманниста (вынужденного) одновременно. Так, в научных разысканиях он, разделяя русь и варягов, считал русь восточнославянским племенем, проживавшим в Среднем Поднепровье и известным под именем поляне-русь, а варягов норманнами.

Однако в учебниках, например в «Кратких очерках русской истории. Курс старшего возраста», на которых выросло несколько поколений «русских школьников», Иловайский был чистейшей воды норманнистом. Ибо он, направляемый программой Министерства народного просвещения, объяснял учащимся, что плодом движения варягов-норманнов «на Восточную Европу было основание Русского государства». А далее, знакомя их с опытами решения вопроса «о том, кто были русы и откуда пришли князья», историк резюмировал: «Одни принимали за финнов, другие за славян (из Померании); некоторые выводили их из литвы с устьев Немана и даже из козар. Однако полная достоверность остается на стороне скандинавского происхождения». То же самое он излагал в «Руководстве к русской истории. Средний курс (изложенный по преимуществу в биографических чертах)»³.

И если такие утверждения Иловайского и есть «антинорманизм в его реакционно-монархическом оформлении», то точно такой же «реакционно-монархический антинорманизм» исповедует сегодня и норманнист Клейн.

А «в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. антинорманизм» никак не мог быть «официальной догмой», т. к. ситуация и в науке, и в общественном сознании того времени была такой, как ее обрисовал в 1876 г. И.Е. Забелин применительно ко всему XIX в. (а как показала жизнь, и к ХХ в., и к началу XXI в.): «…Мнение о норманстве руси поступило даже посредством учебников в общий оборот народного образования. Мы давно уже заучиваем наизусть эту истину как непогрешимый догмат». При этом еще подчеркнув, будто также заглянув в будущее и увидев там Клейна, у которого, видимо, кровь закипает в жилах лишь от слова «антинорманнизм» и мысли, что кто-то смеет (какая наглость!) в русской истории обходиться без его разлюбезных скандинавов, что «всякое пререкание даже со стороны немецких ученых почиталось ересью, а русских пререкателей норманисты прямо обзывали журнальной неучью и их сочинения именовали бреднями. Вот между прочим по каким причинам со времен Байера, почти полтораста лет, это мнение господствует в русской исторической науке и до сих пор»⁴.

Историк без знания историографии, конечно, не историк. Под стать знанию историографии варяжского вопроса и уровень знания Клейном источников. Так, стараясь выдать варягов за шведов, а когда этот фокус ему не удавался, то за германцев вообще, Клейн втолковывал своим «семинаристам», смотревшим на него как на единственный светоч знаний, что имя Владимир «звучит по-русски, но, очевидно, это «народная этимология», т. е. подлаживание к русским корням чуждого имени, видимо, германского… Вольдемар. Ведь древнерусское звучание – «Володимер», а не «Володимир».

Но в Повести временных лет (ПВЛ) это имя читается в летописи в обоих приведенных Клейном вариантах: «Приде Володимир с варяги Ноугороду…» (и тут же несколько раз «Володимер», 980), «заратишася вятичи, и иде на нь Володимир…» (982), «Володимир заложи град Белъгород…» (991), «иде Володимир на хорваты» (затем только «Володимер», 992), «…придоша печенези к Василеву, и Володимир с малою дружиною изыде противу…» (дальше «Володимер», 996). А свое знаменитое «Поучение» Владимир Мономах начинает словами: «Аз худый дедом своим Ярославом, благо-словленым, славным, нареченый в крещении Василий, русьскымь именемь Володимир, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы» (а вот немец Г.З. Байер, очень плохо знавший русскую историю и совсем не знавший русского языка, в 1735 г. отмечал, что «славяне в старину говорили Владимир…»)⁵.

Даже в изложении самой главной ценности норманнизма – Бертинских анналов, в 1735 г. введенных в науку Байером, – Клейн действует настолько неграмотно, что сделал несколько принципиальных ошибок, которые заметит и не сведущий в варяго-русском вопросе читатель: «Одна из западноевропейских хроник (Бертинские анналы) упоминает о прибытии к французскому королю Людовику Благочестивому в 837 г. каких-то подозрительных «послов». … Называли они себя подданными «хакана Рос» (Rhos). … Французы опасались, не шпионы ли это страшных норманнов. И действительно, по исследованию оказалось, что они «из рода шведов».

Во-первых, Людовик I Благочестивый был франкским императором, а не французским королем, и окружали его не французы (огромное Франкское государство, основанное германцами, распалось в 843 г., после чего начинается особая история Франции, Германии и Италии. Францией Западно-Франкское королевство стало именоваться в Х в.). Во-вторых, к нему не в 837 г., а в 839-м прибыли, но не послы «хакана Рос», а послы византийского императора Феофила. И лишь вместе с ними перед Людовиком Благочестивым предстали люди, утверждавшие, «что они, то есть народ их, называется Рос (Rhos)», и что они были направлены их «королем», именуемым «хаканом (сhacanus)» к Феофилу «ради дружбы». В-третьих, как записано в анналах, «тщательно расследовав цели их прибытия, император узнал, что они из народа свеонов (Sueones)…», но не шведов, как повторяет Клейн заблуждение Байера, простительное для его времени.

Полагать же свеонов шведами (самоназвание svear) в силу лишь некоторого созвучия, – это то же самое, что видеть в немцах ненцев и на полном серьезе уверять в полнейшей тождественности этих народов. Причем на ошибку Байера – Клейна прямо указывают источники, которые отличают свеонов от свевов-шведов. Так, Тацит, поселяя свионов «среди Океана», т. е. на одном из островов Балтийского моря, резко отделяет их от свебов-шведов, живших тогда в Германии и переселившихся на Скандинавский полуостров в VI в., в эпоху Великого переселения народов, дав название Швеции⁶.

И хотя после 1960 г. много воды утекло, знания Клейном сторон варяго-русского вопроса и сейчас все так же поверхностные и суждения о них все так же предвзятые.

Так, Мстислава Великого, сына Владимира Мономаха, он преподносит в качестве его внука (такая ошибка, в связи с важной ролью обоих великих киевских князей в русской истории, следовательно, с их широкой известностью потомкам, непростительна и студенту), утверждает, не зная саг, что «под «Великой Швецией» у Тура Арне и других имелось в виду не расширение границ Шведского государства до размеров огромной империи, а гипотеза о шведских поселениях вне первоначального очага – на манер именования Великой Грецией греческих поселений в Италии в античное время. Поэтому «Великая Швеция» на Востоке противопоставлялась «Малой Швеции» в Скандинавии, современного историка А.А. Горского, признающего норманство варягов и руси, т. е. своего же стопроцентного научного единоверца, характеризует в качестве антинорманниста и поясняет читателю, что обозначение «норманнизм» – это «клише советской пропаганды». Но данное «обозначение» то и дело мелькает в работах дореволюционных историков. Например, Н.К. Костомаров в публичном диспуте с М.П. Погодиным в марте 1860 г. неоднократно использовал термин «норманнисты» (кстати говоря, Клейн под фотографиями героев диспута поместил подпись: «Участник дискуссии 1865 г.»). В 1870-х гг. норманнист А.А. Куник также вовсю использовал «клише советской пропаганды» и «норманнистом» именовал, от норманнистской немощи записывая его в свои союзники, даже Нестора-летописца («самый старинный норманист», «отец» и «почтенный родоначальник норманистики»). За ним и В.О. Ключевский с А.А. Шахматовым называли летописца либо «решительным норманистом» (какими были, подчеркивал Ключевский, немецкие академики Г.З. Байер и Г.Ф. Миллер), либо «первым норманистом»⁷.

Остался Клейн верным и своему правилу работы с источниками, т. е. приписывать им то, что в них отсутствует, и по которому славянский Владимир был превращен в 1960 г. в германского Вольдемара. Теперь в русской истории появился еще и Людвиг (сын, видимо, Вольдемара, среди своих просто Вольдемарович). Такое «открытие» Клейн сделал из славянской надписи на клинке меча XI в. из Фощеватой под Миргородом «людо[?]а коваль»: «Она говорит о местном производстве мечей, причем либо славянский мастер учитывал вкусы потребителя, либо мастером был славянизированный норманн (имя для славянина необычное – Людота или Людоша, фамильярное от Людвиг?)»⁸.

«Спор о варягах» Клейна вообще кишит выдумками и неряшливостями, в том числе в научном аппарате, которые нисколько не ассоциируются с профессионализмом. И это при том, что, как отмечает автор во введении, бригада из трех человек, среди которых есть и его ученик – археолог и доктор исторических наук С.В. Белецкий, «помогли мне в выверке ссылок» (упаси Господи от подобных «помощников», не оправдавших надежд властелина их дум, что кто-то за ним приберет и придаст его книге видимость научного сочинения. Не гневайтесь на них, г. Клейн, это их уровень).

Во-первых, это какие-то фантастические сноски и прежде всего на несуществующую литературу. Такими, например, указаны работы Г.З. Байера 1770 г., А.Л. Шлецера 1774 и 1908 г., Т.Ю. Арне 1912 года. С другой стороны, реальные сочинения известного историка XIX в. М.П. Погодина «выпущены» в свет Клейном в 1946 и 1959 г., исследования ученых советской поры Л.В. Черепнина, В.Т. Пашуто и Е.А. Мельниковой датированы, видимо, для равновесия, XIX в. – 1848, 1874 и 1877 г., а выход монографии своего самого известного ученика Г.С. Лебедева «Эпоха викингов в Северной Европе» относит к 1885 г. (и считает ее то его кандидатской диссертацией, то, называя уже правильно 1985 г., докторской, то утверждает, что докторской диссертацией была его четвертая монография «История отечественной археологии» 1992 г.). Девятый том «Полного собрания сочинений» М.В. Ломоносова, содержащий служебные документы за 1742–1765 гг. и вышедший в 1955 г., озаглавлен Клейном как «Труды по теории и истории русского языка» (а тома с таким названием в природе не существует), якобы изданный в 1956 году. Даже свою книгу «Перевернутый мир» он датирует то 1991-м, то 1993 годом.

Во-вторых, многие сноски даны Клейном без указания страниц, что сразу же сигнализирует о его незнакомстве с содержанием приводимых им в таких случаях трудов. В-третьих, цитаты даже из классики норманнизма – «Нестора» А.Л. Шлецера – переданы в далеком от подлинника виде и с ошибочной нумерацией страниц. Вероятно, Клейн, в глаза не видя «Нестора», цитаты из него списал у какого-то любителя вольной передачи Шлецера. В пользу чего говорит и тот факт, что археолог сноски дает по первой части «Нестора», тогда как одна из них имеет отношение ко второй его части⁹.

Фамильярничая с наукой, Клейн приписывает авторам то, чего у них нет. Так, с ссылкой на другого классика норманнизма – В. Томсена и без указания страниц, конечно, – он ведет речь о якобы норманнских заимствованиях в древнерусском языке. Это слово «князь», которое «в древности звучало близко к «конинг» и которое производят «из скандинавского древнегерманского «конунг» («король»). Подобным же образом из Скандинавии выводятся древнерусские: «витязь» («вождь», «герой» – от «викинг»), «вира» («штраф»), «вервь» («община»), «гридь» («воин») и др. (Томсен, 1891)».

Но из всех перечисленных археологом слов у Томсена есть только слово «гридь». Других нет, как ни ищи. Историка же А.А. Горского он внес в перечень тех ученых, кто отмечал, что «финское Ruotsi при переходе в славянский по всем законам сравнительной фонетики должно было дать «Ручь» или «Руць», а не «Русь», хотя у того таких слов также не найти (несмотря на свой норманнизм, Горский в 1989 г. продемонстрировал несостоятельность скандинавской версии происхождения названия «Русь», ибо аргументация в ее пользу настолько не согласуется с показаниями исторических источников, что это бросилось в глаза даже неспециалисту в варяжском вопросе)¹⁰.

Самое же главное (и самое печальное вместе с тем) заключается в том, что автор «Спора о варягах» 1960 г. до сих пор пребывает в блаженной уверенности, что его книга – это новинка и что в науке, в том числе в родной ему археологии, за полстолетия ничегошеньки не изменилось. В том же «Троицком варианте» 23 декабря 2008 г. он в статье «Сами с усами. К спору о варягах» по-детски делился распирающей его радостью, что скоро выходит книга, написанная им полвека назад. При этом с нескрываемым удивлением констатируя: «Это редко происходит с научными книгами, в археологии – особенно. Ведь в ней источники удваиваются за каждые 30 лет. А вот не устарела!»

Действительно, не быть научной в момент создания, да затем еще за 50 лет в такой научности нисколько не устареть, несмотря на почти двойное удвоение источников, иначе, как чудом, не назовешь и искренне подивишься такому чуду вместе с автором. Подивишься и задумаешься, что же это за течение в науке – норманнизм, в котором ничего не устаревает. Но это тогда не наука, а что-то вроде веры. «А вот не устарела!» – и лбом об пол. И почаще, и посильнее, тогда в голове еще не те видения появятся.

Издавая книгу, Клейн включил в нее материал маскарадной «дискуссии» 1965 г. и ряд статей последних лет. В связи с антиломоносовской направленностью я подробно рассматриваю ее в монографии «Ломоносовофобия российских норманистов», которая только что вышла в сборнике «Варяго-русский вопрос в историографии» (вып. 2 серии «Изгнание норманнов из русской истории»)¹¹. Отмечу, что после ознакомления со статьей Клейна я усилил критику его «аргументов».

Как известно, в науке оперируют научными аргументами. А с какого аргумента начинает Клейн разговор в газете «Троицкий вариант – наука» о Фомине, прямо затем назвав его фальсификатором, которого он, ну, прямо супергерой Бэтмен, оказывается, схватил за руку? С того, что Фомин патриот (вот жуть!), который обвиняет в антипатриотизме всех, кто признает скандинавское нашествие (что творится! Быстро сворачиваем нашествие и делаем ходу от этого разбушевавшегося патриота).

Разумеется, я патриот (а кем еще, г. Клейн, должен быть гражданин России?), но в антипатриотизме никого из норманнистов – ни сегодняшних, ни вчерашних – никогда не обвинял, в том числе и в сентябрьской (а не декабрьской, как обычно перевирает Клейн) телепередаче «Час истины». Тем более не называл, как продолжает он лгать, не уважая даже свой весьма преклонный возраст и подставляя тем самым «учено-научное» издание, нынешних русских историков «русофобами, подкупленными Западом». Лжет Клейн и в «Споре о варягах», приписывая мне слова, что норманнист – это, «безусловно, антипатриот» (лжет и тогда, следует добавить, когда инкриминирует замечательному историку А.Г. Кузьмину желание представить норманнистов сторонниками «зловредного подрывного учения с политическим подтекстом»)¹².

Таких клейнских и не имеющих никакого отношения к науке «аргументов», как «патриот», «антипатриот», «русофоб», у меня нет вообще. И дело не только в моем воспитании и моем принципиальном отношении к науке. Просто я не делю ученых на своих и чужих, ибо все они – и норманнисты, и антинорманнисты – все наши, все наше наследие. Но, естественно, отмечаю их заслуги перед отечественной исторической наукой в разработке прежде всего варяго-русского вопроса, и отмечаю совершенно независимо от того, кому они принадлежат – русскому или нерусскому, потому как национальная принадлежность историков и для науки, и для меня не имеет, в отличие от Клейна, никакого значения, а значение имеет только то, что они доказали, открыли и т. д.

Как я, например, подчеркивал в двух монографиях и докторской диссертации в 2005–2006 гг., имена немцев Г.З. Байера, Г.Ф. Миллера и А.Л. Шлецера, несмотря на их весьма серьезные ошибки (а у кого их нет?) во взглядах на прошлое России, «являются таким же достоянием русской исторической мысли, как и имена русских Татищева, Ломоносова, Карамзина и других замечательных деятелей нашей науки», и что они имеют «весьма значимые заслуги… перед русской исторической наукой». В текущем 2010 г. мною в монографии «Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты его историографии» были отмечены одаренность и вместе с тем противоречивость Шлецера, в 1768 г. резко отделявшего русь от норманнов (тогда он видел в ней черноморскую русь), но в 1802 г. уже рассуждавшего, под влиянием выдумки шведа Ю. Тунмана, об особом виде скандинавов – руси (хотя при этом все равно твердо говоря, по причине хорошего знания и понимания ПВЛ, что она различает шведов и руссов, а обратное утверждение, по его очень верным словам, слышите, г. Клейн, «надобно доказать»)¹³.

А чтобы современные специалисты без предвзятости взвешивали и ошибки, и заслуги этих ученых, но не повторяли и не приумножали первые, я в 2006 г. переиздал статью Байера «О варягах» (1735), речь-«диссертацию» Миллера «О происхождении народа и имени российского» (1749), о которой более 250 лет норманнисты говорили с восторгом, но не видя ее воочию (как я понимаю по тональности рассуждений Клейна, он и ее не читал), готовлю к изданию перевод с немецкого книги Шлецера «Probe russischer Annalen» («Опыт изучения русских летописей», 1768), в которой он предстает перед нами во многом иным, чем в своем знаменитом «Несторе» 1802–1809 годов. Добавлю, что в сборнике «Варяго-русский вопрос в историографии», посвященном 1150-летию похода руси на Константинополь, публикуется исследование норманниста эмигранта В.А. Мошина, давшее название всему сборнику – «Варяго-русский вопрос» (1931), а также статьи советских норманнистов Д.Л. Талиса (1974) и М.Ю. Брайчевского (1985).

Помогает это науке? Несомненно, ведь названные работы либо плохо, либо вовсе неизвестны современным норманнистам, с умным видом изобретающим велосипеды, на которых по русской истории пылят, застилая истину, Вольдемары и Людвиги Клейна.

А переиздал ли что-нибудь Клейн из наследия норманнистов прошлого (и что было бы куда полезнее его «не устарелого» «Спора о варягах»)? Нет. Исправил ли свои ошибки, дорого обходящиеся науке? Нет. Но при этом свой ложный взгляд на варяжский вопрос он пытается прикрыть завесой разговоров о зловредных патриотах, т. е. силится сугубо научный разговор перевести в плоскость политики, чтобы в ее мутных водах утопить суть варяго-русского вопроса, и представить ученых, смотрящих на историю Руси не его глазами, националистами и даже нацистами. Вот слова, которые в 1960 г. Клейн сказал в отношении двух замечательных русских историков дореволюционной поры и которыми он много лет наставлял студентов своего семинара: «Некоторые реакционно-настроенные историки (Иловайский, Забелин), подходя к вопросу с позиций великодержавного шовинизма, выступали против «норманской теории», поскольку она противоречит идее о том, что русский народ по самой природе своей призван повелевать и господствовать над другими народами»¹⁴.

И ведь в его голове ничего не изменилось с той очень уже далекой поры. В 2004 г. в книге «Воскрешение Перуна» Клейн утверждал, что академик Б.А. Рыбаков «был не просто патриотом, а несомненно русским националистом или, как это сейчас принято формулировать, ультра-патриотом – он был склонен пылко преувеличивать истинные успехи и преимущества русского народа во всем, ставя его выше всех соседних. … Он все видел в свете этой idée fixe…». В добавлениях последних лет к книге «Спор о варягах» Клейн в сильнейшем раздражении выдает антинорманнизм за «ультра-патриотизм», за «искусственное, надуманное течение, созданное с ненаучными целями – чисто политическими и националистическими», за «шовинистическую ангажированность», даже за «экий застарелый синдром Полтавы!» (и что это он забыл про Невскую битву, ведь тогда бы «экий» синдром стал «эдаким», т. е. во много раз ужаснее), а сегодняшние его сторонники изображаются «дилетантами» и «ультра-патриотами», которые «повторяют то, что в XVIII в. придумал Ломоносов, да так и не смог доказать»¹⁵.