Buch lesen: «Потерянный шпион»

Вместо предисловия
(от переводчика)

Работая в архивах и библиотеках и изучая историю погибших империй, мне неоднократно приходилось находить документы, которые вряд ли заинтересовали бы профессионального историка. Оно и понятно: с точки зрения ученого, основной интерес представляют судьбы и жизнеописания великих полководцев и политиков, монархов, вождей и трибунов. Вероятнее всего, для исторической науки такой интерес абсолютно оправдан. В то же время, изучая историю подобным, академическим образом, ученые так и не смогли прийти к единому мнению по основному волнующему нас вопросу – отчего же эти, Великие и Могучие Государства, казавшиеся своим современникам незыблемыми и вечными, рано или поздно рухнули, рассыпавшись подобно карточным домикам? Конечно, великие катаклизмы истории, такие как засуха, моровые болезни и нашествия воинственных завоевателей, могли разрушить и разрушали целые города и страны. Однако, как это ни покажется невероятным, в год распада каждой из изучавшихся мною империй никаких подобных катаклизмов не происходило.

Мне, как исследователю, представилось весьма возможным, что процессы, приведшие к гибели империй, происходили в основном не снаружи, а внутри самих государств, причем, если можно так выразиться, – «совсем внутри» – в умах и сердцах их подданных. Это заставило меня обратить пристальное внимание на ту часть исторических документов, которая относилась к делам и судьбам простых людей, бывших современниками и участниками Эпохи Больших Перемен.

История Империи Рутении интересна тем, что в ней практически не было каких-либо уникальных, присущих только этой Империи событий. Напротив, история этой великой державы оказалась настолько типичной, что могла стать эталоном для истории других государств. Документы, которые мне посчастливилось обнаружить, были написаны на имперском языке. В отличие от староимперского, этот язык несложен для перевода, особенно для меня, овладевшего им еще в раннем детстве.

Единственной трудностью, но трудностью и в самом деле серьезной, стала попытка перевода на русский язык имперских воинских, полицейских, морских и статских званий. Я нашел выход из этой ситуации, который в равной степени можно считать как сомнительным, так и остроумным. Все полицейские и статские звания были приведены мною в немецкой, морские – в английской, а пехотные и кавалерийские – в русской транскрипции. В этом варианте они совершенно несозвучны их прочтению на имперском, однако, по моему глубокому убеждению, наилучшим образом отражают их сущность. Тем не менее я приношу читателям свои глубочайшие извинения за возможные неудобства при чтении и интерпретации этих званий.

Эпоха Больших Перемен в Империи пришлась на то романтическое в истории человечества время, когда порох и свинец уже в полный голос заявили о себе, однако не смогли еще вытеснить со сцены стрелу и клинок, а основными способами передвижения по воде все еще оставались весло и парус. В наших школьных учебниках этот период примерно соответствует эпохе позднего Средневековья. Поскольку в Империи с древних времен существовало свое летосчисление, указывать конкретные годы, к которым относятся описываемые события, я счел бессмысленным.

Итак, Империя Рутения, Эпоха Больших Перемен…

Пролог

Существует пять разновидностей шпионов:

местный шпион, внутренний шпион,

обратный шпион, шпион, который должен жить,

и шпион, который должен умереть.

Сунь-Цзы

Западные склоны гор, уже обильно поросшие свежей весенней травой и зеленеющим кустарником, все еще были ярко освещены лучами апрельского солнца. В конце апреля в этих краях на солнечной стороне может быть даже жарко, хотя в низинах, особенно за большими валунами в тени еще лежат куски пожухлого сероватого зимнего не то льда, не то спрессовавшегося снега. Странник приоткрыл глаза, впрочем, уверенно открыть удалось только правый. Да, очевидно, он еще жив, хотя ему и было еще не ясно, каким образом. Хотелось пошевелиться, ощупать себя и понять, насколько велики его шансы, но он решил этого не делать, по крайней мере – пока не стемнеет. Те, кто сбросил его с обрыва, почти наверняка были профессионалами и могли либо наблюдать за ним сверху, либо спуститься и проверить свою работу. Странно, что они выбрали такой ненадежный способ его прикончить, ведь их так много, этих способов. Старый Гризли, его учитель в Обители, часто любил говорить, что на каждый известный способ лечения человека люди придумали не менее десяти способов его убивать. Старый Гризли был, по своей первой (и неглавной) профессии, врачом и знал, что говорил. Несмотря на крайнюю неопределенность своего положения, Странник все-таки позволил себе грустно улыбнуться. Он улыбался так всегда, улыбался одними уголками рта, улыбался, когда вспоминал эту забавную древнюю легенду, которую впервые услышал еще в раннем детстве от своей матери.

Нет, все же всему на свете должно быть рациональное объяснение. Как ни трудно было соображать после такого падения, он подумал, что, скорее всего, по сценарию, который незнакомые и совершенно чужие люди написали для него (а в сущности – за него) месяца два назад, все должно было выглядеть как несчастный случай в горах. Конец апреля для этого – время прекрасно подходящее: грязь, слякоть на горных тропинках, нестаявший лед. Тогда это неплохо, тогда они вряд ли станут спускаться вниз и проверять, действительно ли он умер, оставляя на склонах следы своих тяжелых кованых сапог, которые на этой почве будет невозможно потом скрыть. Они ведь могли сначала прикончить его, а затем уже сбросить вниз, однако они этого не сделали. Почему? Странник нашел этому внятное объяснение – они были высокими профессионалами, а высоким профессионалам в любом деле свойственен определенный артистизм, то есть не просто стремление выполнить, а обязательно – красиво, изящно выполнить!

«Как приятно работать с настоящими профессионалами», – подумал он и снова чуть усмехнулся. Да, несомненно, он жив, хотя это все еще и кажется маловероятным. Мертвые не усмехаются.

Судя по темно-бурому, почти черному цвету его крови, обильно разбрызганной на листьях кустарника и камнях, он пролежал без сознания не менее двадцати минут. Его сильно познабливало, и он благодарил Господа, что с него не сняли его темную куртку толстой, грубо выделанной кожи, которая теперь щедро прогревалась солнцем. Вероятно, до сумерек удастся продержаться, а это уже реальный шанс в очередной раз выжить. Правой ноги ниже колена он вообще не чувствовал; наверное, это было и к лучшему.

Он снова закрыл глаза и впал в состояние, представлявшее собой нечто среднее между обмороком, крепким сном и зимней спячкой некоторых животных. Медведей, например. Он не мог ничего изменить и хотел хотя бы сэкономить силы – даст Бог, они ему понадобятся ночью. По-видимому, он не чувствовал в это время боли. Что же, и это тоже большая удача.

Странник очнулся оттого, что все его тело колотила мощная, неукротимая дрожь. Уже стемнело, и с того момента, как солнце закатилось за горизонт, воздух стал остывать; с каждой минутой становилось заметно холоднее. Несмотря на то что он был тепло одет, холод он ощущал уже не кожей, а костями. Что-то подобное он уже испытывал однажды, когда выполнял задание в одном из районов Крайнего Севера. По-видимому, давала о себе знать серьезная потеря крови. Странник понимал, что единственный способ согреться, да и вообще выжить – это начать двигаться, чего бы это ни стоило. Он попытался встать на четвереньки и был удивлен тем, что это ему удалось. Он чувствовал неимоверную слабость и медленно, стараясь не упасть, встал на ноги. Пробираясь по лощине, в которой он оказался, на юго-восток, он, если ему повезет, мог дойти до дороги, спускавшейся по восточному склону до поселения, которое, кажется, называлось Грюненберг или что-то в этом роде. Если бы он был в обычной своей форме, он мог бы дойти до него часов за двадцать, но сейчас это потребует двух-трех суток. Конечно же, он не собирался появляться в селении, особенно в таком виде. В этих захолустных местах жизнь течет очень медленно и размеренно, и можно сказать, что здесь практически никогда ничего интересного не происходит. Появление в селении человека с разбитым лицом, сильно хромающего на правую ногу, в разорванной кожаной куртке и без вещей, спустившегося с гор, то есть, скорее всего, пришедшего с Запада, стало бы основной темой для разговоров сельских сплетников минимум на полгода. Если учесть, что большинство жителей этого Грюненберга, или как его там, занимались овцеводством и пасли свои стада черт знает где, информация о нем распространилась бы уже через неделю в радиусе минимум ста верст. Это никак не входило в планы Странника. То, что его, по-видимому, считают погибшим, было, пожалуй, самой приятной мыслью изо всех, приходивших сейчас ему в голову.

Медленно, с каждой минутой все сильнее и сильнее ощущая боль в правой ноге, Странник пошел, обходя валуны и пробиваясь через заросли кустарника. Страшно хотелось пить, и (он на это очень надеялся) здесь, в низине он найдет какой-нибудь источник. Его ожидания оправдались приблизительно через час, когда он набрел на небольшой горный ручей, громко и весело журчащий среди камней в ночной тишине.

Существует более двадцати разновидностей воды – вспомнил он занятия по курсу выживания, которые посещал во время своего обучения в Обители, – и каждая из них по-разному действует на человеческий организм. Вода может оживить, но вода может и убить. Самой лучшей, самой живительной и целебной водой для человеческого организма является талая вода из горных ледников в течение пяти-семи суток после того, как она растаяла. Что же, именно это ему сейчас и нужно – жизнь и исцеление. Он помнил, что воду нельзя глотать жадно, чтобы она проваливалась прямо в желудок, а нужно подолгу держать во рту небольшие ее порции, так как в этом случае она совершенно по-иному действует на организм, нужно всасывать ее языком и щеками, деснами и нёбом. Перед этим нужно обязательно тщательно прополоскать рот, ни в коем случае не глотая первые порции. Нужно впитывать воду как ученическая промокашка, а не заливаться ею как бочонок. Он все это хорошо помнил, как и многое другое из того Важного, чему его научили в Обители мудрый Старый Гризли и другие учителя.

Вода, выпитая по правилам, была очень чистой и мучительно холодной, а его все еще знобило и потряхивало, однако она все же сделала свое дело – ему стало заметно легче, и он решил, что еще, пожалуй, верст пять он вполне пройдет. Он разорвал, вернее, дорвал то, что еще не было разорвано, и осмотрел свою ногу. Больших размеров рваная рана на передней поверхности голени, вся в запекшейся крови, его не испугала. В своей бурной жизни ему приходилось видеть вещи и похуже. Такую рану можно в принципе зашить, тогда она заживает быстрее, не кровоточит и, что менее всего важно, оставляет маленький аккуратный рубец. Но он помнил слова Старого Гризли; если рана получена в полевых условиях и ее сразу зашили, шансы потерять потом всю ногу примерно пятьдесят на пятьдесят. Это не устраивало Странника, и он просто промыл рану и тщательно ощупал, несмотря на боль, кости голени.

«Вроде бы не сломаны», – подумал он и в очередной раз изумился тому, что падал с такой высоты, а они вот не сломаны.

Наверное, следует благодарить те заросли кустарника, которые разодрали ему в кровь лицо и руки и едва не выкололи глаза – что ж, обмен получился выгодным для него. Еще ему было тяжело и больно делать глубокий вдох, каждая такая попытка отзывалась резкой болью в правом боку – скорее всего, у него были сломаны пара ребер, и он знал, что если легкое не задето, то это пустяки и заживет само без всякой помощи, а если задето – то это конец и здесь, в горах, никто уже помочь ему не сможет. В любом случае он уже ничего изменить не мог. Он разделся и, сняв с себя нательную белую рубашку (вернее было бы сказать: когда-то белую), оторвал от нее рукав. Его вполне хватило для того, чтобы перевязать рану на голени, наложив на нее чистый, промытый в этом же ручье лист подорожника. Он тщательно умылся и ощупал раны на голове – ничего особенно страшного, можно пока обойтись без повязки. С трудом и болью разлепил веки левого глаза и закрыл правый – левый глаз неплохо видел, насколько это было возможно в наступивших сумерках.

«Что же, можно сказать – отделался легким испугом», – подумал Странник, надевая на себя остатки нательного белья и куртку. Теперь – в путь. Он еще не знал, как ему вести себя дальше, просто до сих пор еще не было понятно, будет ли вообще у него это «дальше», однако внутренний голос, которому он привык доверять, говорил ему, что еще случится много удивительных событий перед тем, как все это закончится. Прихрамывая и стараясь не делать глубоких вдохов, он двинулся вперед. В четырех верстах к западу от Грюненберга, в стороне от дороги, он это помнил, находилась пастушья хижина, заброшенная и давно уже никем не используемая. Лучшего места для того, чтобы отлежаться и как-то привести себя в порядок, он придумать не мог.

Глава 1

Весеннее солнце ярко освещало умытые утренним холодным дождем улицы Рутенбурга. Из окна кабинета была видна площадь и огромный дворец Крон-Регента, обнесенный высокой стеной с башенками. На одной из башен, ближней к окну, часы показывали без четверти полдень. Положение солнца на небе соответствовало показаниям часов, что, как утверждал «Независимый Государственный Листок Новостей», свидетельствовало о безупречной работе чиновников Департамента Астрологии Неба.

Зихерхайтскапитан Шмидт отошел от окна и присел в массивное дубовое кресло. До совещания в конференц-зале оставалось 15 минут, время слишком незначительное, чтобы занимать его какими-либо существенными делами, и Шмидт, как это часто бывало в последнее время, предался своим размышлениям.

Его размышления носили преимущественно грустный характер, так как касались его собственных перспектив в жизни и служебной карьере. В настоящее время он занимал пост руководителя специальной следственной группы Департамента Государственной Стражи. С точки зрения простого обывателя это означало колоссальный уровень власти и великолепное жалованье – семьдесят золотых в месяц в стране, где средний уровень дохода едва превышал десятку. Для большинства жителей даже столичного Рутенбурга это могло быть не более чем несбыточной надеждой. К сожалению, все относительно – в самом Департаменте он занимал положение, при котором многие десятки людей могли пренебрежительно смотреть (если вообще смотрели) в его сторону и не отвечать на приветствия, которые он четко отдавал при встрече с ними, в полном соответствии с Уставом внутренней службы. Когда он, молодой рутенбургский парнишка из хорошей семьи и с незапятнанной репутацией поступал на учебу в Академию Государственной Стражи, он, как и большинство его товарищей-однокашников, выдержавших весьма строгие государственные экзамены, мечтал о блестящей карьере. При этом ему наивно представлялось, что залогом успеха служит прилежная учеба, честность, верность Присяге и Родине, ну и, конечно же, – удача, эта капризная Строгая Леди, благосклонность которой позволит ему совершить что-то важное для национальной безопасности. К сожалению для него, прошло слишком много времени, прежде чем он понял, что самым важным для национальной безопасности является родство с кем-то из Высших Чиновников администрации Крон-Регента. Когда его однокурсник, который на экзамене по военной топографии проложил путь пехотной полусотне через выкрашенное светло-синей краской на карте пространство, а на занятиях по применению ядов и противоядий упорно утверждавший, что сильнейшим из известных ему растительных ядов является зверобой, так как он убивает не только людей, но и большинство зверей; однокурсник, выведший ночью учебную разведгруппу на центральную площадь небольшого провинциального городка, так как был убежден в том, что Полярная – самая яркая (как он говорил – «большая») звезда неба, но бывший при этом родным племянником начальника Департамента Недр закончил академию с отличием и был в связи с этим сразу назначен на должность начальника отдела Департамента, тень сомнения уже шевельнулась в душе молодого зихерхайтслейтенанта Шмидта. Однако хорошее воспитание и твердые убеждения не дали тогда этому сомнению вырасти во что-либо большее. Теперь он отчетливо понимал, что его юношеские убеждения сыграли с ним очень коварную и злую шутку: пытаясь идти по жизни в соответствии с ними, он безнадежно застрял на должности начальника группы, причем его здравый ум не позволял ему уже мечтать о чем-либо большем. Его непосредственный начальник в чине зихерхайтсдиректора был на четыре года его моложе. Он слабо помнил этого молодого курсанта академии, бывшего первокурсником в течение того года, когда пятикурсник Шмидт исполнял обязанности сержанта в его учебной сотне. Слабо помнил, несмотря на свою вообще-то прекрасную память на лица, незаменимую в его профессии, потому что молодой ученик никакими особенными способностями себе не проявлял. Его способности в деле защиты национальной безопасности проявились несколько позже, когда он, будучи уже зихерхайтслейтенантом, которому грозило откомандирование в дикие и неспокойные районы Предгорья, молниеносно женился на полноватой, некрасивой и на удивление глупой дочери культурдиректора, тогдашнего заместителя начальника Департамента Культуры. Наивный Шмидт, никогда ранее не предполагавший, какое огромное значение имеет женитьба для Государственных Интересов, все свободное время тратил тогда на ухаживания за очаровательной кудрявой блондинкой, дочерью булочника из пригорода, обладавшей великолепной фигурой и, как показала жизнь, абсолютно неперспективным генеалогическим древом.

Старый человек, умудренный большим жизненным опытом, такой убежденный ортодокс, как его дед, прошедший всю Большую Войну от начала и до конца в тяжелой кавалерии под командованием самого темника Берга Великолепного и много повидавший на своем веку, мог бы, будь он жив, сказать ему, что это не так уж и плохо – не сделать головокружительной карьеры, но зато – сохранить свои убеждения. К сожалению, дед давно уже покинул наш суетный мир, но дело было не в этом. Штука вся была именно в том, что, по мере того как жизнь подбрасывала ему все новые и новые несоответствия реальности с Идеалами, убеждениям все труднее и труднее было сохраняться в его душе. Ощущение было такое, что его идеалы находятся на льдине, которая неумолимо тает под лучами весеннего солнца и они, как и полагается в подобной ситуации утопающим, находящимся на тающей льдине, цепляясь за ее края и отчаянно сопротивляясь, все же, нехотя и неумолимо, идут ко дну. Результат был плачевен, хотя и ожидаем, – интуитивно предпочтя карьере идеалы, зихерхайтскапитан Шмидт в настоящее время не мог похвастаться ни тем ни другим. Это заполняло его душу невнятной и почти неуловимой, но в то же время отвратительно непрекращающейся тоской, значительно ухудшавшей качество его жизни. Впрочем, несмотря ни на что, ему все еще нравилась его работа, он ощущал себя высоким профессионалом и фактически таковым и являлся, что вынуждены были (разумеется – с должной долей пренебрежения) признавать даже его недоброжелатели.

Предстоящее совещание в конференц-зале не было чем-то из ряда вон выходящим: подобные совещания проводились в среднем раз в месяц, и Шмидт уже не испытывал былого юношеского трепета, появляясь на них. Тогда, в те далекие теперь уже годы, ему казалось, что каждое такое совещание может стать началом какого-то большого, героического дела, которое он, уж будьте уверены, доведет до победного конца. В настоящее время зихерхайтскапитан уже давно уяснил для себя простую истину, к пониманию которой рано или поздно приходит каждый профессионал – в жизни никогда нет места подвигу. Подвиги совершаются только дилетантами, при этом каждому подвигу должна предшествовать катастрофа, виной чему чаще всего являются также дилетанты, а финалом подвига – какая-нибудь трагедия, которая если и не уменьшает общее число дилетантов (ибо их не счесть), то, по крайней мере, позволяет поддерживать их количество в социуме на допустимом, неопасном уровне. У профессионалов же подвига нет, и его не может быть в принципе. Профессионал никогда не произнесет фразы «мы воевали в Предгорье» или «мы сражались в Предгорье», он просто скажет: «Последние два месяца работали в районе Предгорья». Чаще всего за этим следовала фраза, которую Шмидт периодически слышал на утренних докладах в Департаменте: «Легкораненых в подчиненной мне полусотне трое, убитых нет». У тех же, кто «воюет» или «сражается», Шмидт хорошо знал это по рассказам деда, да и по опыту собственных командировок в районы боевых действий, через два месяца от полусотни остается человек семь-восемь, не более.

Конечно, такое представление абсолютно не соответствовало тому, что говорилось о подвигах в школьных книгах и «Независимом Государственном Листке Новостей», но ведь они писались в соответствии с нормативами Правды, а Департамент Государственной Стражи, хотите вы этого или нет, был особой службой и в своей работе должен был опираться на Фактическую Правду. Естественно, что к Фактической Правде допуск имело лишь ограниченное число лиц, что, как это прекрасно понимал Шмидт, было одним из высших проявлений заботы правительства о людях. Знание Фактической Правды для людей с неуравновешенной психикой, да и вообще для тех, кто не прошел спецподготовку, неминуемо причиняло ущерб их здоровью и могло закончиться где-нибудь в приюте для душевнобольных. В то же время информация, соответствующая критериям Правды, прекрасно воспринималась обывателями и в конечном счете помогала им выполнять их работу, получать от нее определенный доход и уплачивать справедливые налоги и подати.

Зихерхайтскапитан вспомнил, что мудрое выделение трех уровней Правды – это относительно недавнее изобретение, хотя сам по себе принцип подобной сортировки информации известен был издревле, и без него не могло существовать ни одно правительство. В то же время именно ученые Центральной Империи Рутении, его Родины, первыми осмыслили многовековой опыт и пришли к выводу, что существуют три уровня, научно обосновав их строгие критерии. Первый уровень, или Фактическая Правда, был собственно информацией в ее необработанном состоянии. Подача такой информации населению, справедливо утверждали ученые, является в высшей мере проявлением неуважения к нему, так как подобна подаче на обеденный стол нечищеного и не обработанного кулинарными способами картофеля или свеклы. Никакой культурный человек не станет питаться сырым нечищеным картофелем, ведь даже восточные варвары – горцы пекут его в золе костра. Пользоваться такой информацией могут только специально обученные люди, своего рода – кулинары, причем с определенным уровнем опыта и мастерства. Теоретически, на государственном уровне, такой информацией могли пользоваться лишь руководители Департамента Государственной Стражи и Высший Совет Крон-Регента. Фактически же и зихерхайтскапитан это отчетливо осознавал, единственным сборщиком такого рода информации является только его Департамент. В силу огромного объема этой информации (его сортировкой занимался специальный отдел с начальником в чине зихерхайтсдиректора, занимавший в департаменте целый флигель), его главный руководитель, господин зихерхайтспрезидент при всем желании не может сообщать Высшему Совету всю информацию. Это означает, что верховные правители государства получают уже обработанную информацию, так как именно господин зихерхайтспрезидент решает, какая новость существенна, а какая незначительна.

Второй уровень, или Частичная Фактическая Правда, предназначался для относительно многочисленной армии чиновников департаментов, ответственных за разнообразные стороны жизни государства. Например, чиновникам Департамента Сельского Хозяйства все-таки приходилось сообщать фактические цифры урожая пшеницы в этом году и объемы ее продаж за границу (в миллионах пудов). Хотя данная информация не всегда носила позитивный, эмоционально-положительный характер и могла приводить к патологическим размышлениям, все же без нее работа данного департамента приобрела бы уж слишком мистический характер. В то же время, и на это справедливо обращали внимание те же ученые, данная информация сообщалась не абы кому, а Средним и Высшим чиновникам, прошедшим специальную подготовку в Академии Государственного Правления и имевшим чин не ниже агрокультурмайора.

Третий уровень, или просто Правда, сообщалась населению через независимую прессу, представленную «Независимым Государственным Листком Новостей», печатавшимся на сносного качества бумаге, и Службой Государственных Глашатаев, в обязанности которых вменялось прочтение вслух «Листка» еженедельно на всех центральных площадях городов до волостного центра включительно, а в столице – порайонно. Этот уровень правды, как уже было сказано выше, предназначался для простых обывателей и был ориентирован на заботу об их здоровье, хорошем настроении и Чистоте Помыслов, что формировало необходимую Общенациональную Позитивную Психологическую Атмосферу и улучшало качество жизни каждого отдельного человека.

Шмидт еще раз взглянул на часы. Было без трех минут полдень. Пора. Нельзя опаздывать на совещания к зихерхайтсдиректору, однако и приходить раньше, без дела шатаясь под закрытой дверью конференц-зала, означало показать себя смешным. Он встал, вышел из своего кабинета, запер дверь и пошел по просторному, с высоким потолком коридору к центральной лестнице, которая вела на третий этаж. Он проходил мимо рядов запертых дверей таких же, как и у него, кабинетов начальников групп, обитых кожей, под которой располагался толстый слой хлопковой ваты. Могло показаться, что в учреждении, в котором он служит, существует некий Культ Сохранения Тепла. На самом деле в кабинетах было чаще прохладно, они хорошо проветривались, так как по рекомендации отдела организации службы именно такой микроклимат и создавал наилучшие условия для умственной работы. Шмидт знал, что «теплозащитные» двери на самом деле существуют для того, чтобы исключить возможность подслушивания снаружи. Кто мог бы себе позволить подслушивать у двери начальника группы Департамента Государственной Стражи, в то время как на каждом конце коридора стоял бдительный зихерхайтскапрал и внимательно следил за происходящим в коридоре, Шмидт не мог себе представить; но двери были одной из добрых традиций его Департамента, имевшего уже более чем вековую историю, традиций, которые всегда почтительно соблюдались. «Каждый Департамент силен своими традициями» – вспомнил он старую поговорку…