Buch lesen: «Мое злое сердце»

Schriftart:

Оригинальное название: Mein böses Herz

Originally published 2012 by cbt Verlag, Munich, Germany

Автор изображения: Филипп Рабачев

* * *

Посвящается Синдерелле, а также Йоргу, Конни, Лили, Кристофу, Деннису и Дисмасу

«Зло не таится в сути вещей.
Оно живет только в человеке».

Китайская мудрость

«Если бы можно было
чувствовать это всегда,
Если бы все снова вернулось на
круги своя…»
«Навсегда»

Foo Fighters

«Каждый из нас одинок
И скрывает дьявола внутри».

INXS

Черное воспоминание

«Что ты сделала, Дора? Что же ты сделала…»

Там кто-то был. Кто-то пытался проникнуть в мою комнату. Еще не открыв глаза, я почувствовала его присутствие. Холодное. Мрачное. Зловещее.

«Взгляни на меня, Дора!» Этот голос, такой мрачный и скрипучий, не мог принадлежать человеку. Скорее… Нет, мое воображение отказывалось представить законченный образ. Все, что оно мне показывало, – полная, бездонная чернота. Что это было, я не в состоянии описать. Я могла только ощутить, насколько «оно» зло.

«Оставь, – произнес угрожающе голос в моей голове. – Взгляни-ка сюда! Чего ты еще ждешь?» У меня перехватило дыхание. Тело словно окаменело. Я уставилась на свои пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в одеяло, тогда как что-то за моей спиной медленно приближалось. Его ступни бесшумно ступали по ковру, и с каждым его шагом становилось все холоднее. Когда оно, подойдя ко мне вплотную, остановилось, онемение пропало, я начала дрожать всем телом, словно в ознобе.

«Ты боишься меня, – утвердительно произнесло Нечто и хихикнуло. – Но бояться тебе следует в первую очередь саму себя. Не правда ли, Дора?» Снова хихиканье. Будто град стучит по медной крыше. Мой страх перед тем, что я вот-вот увижу, был слишком силен. Я хотела закричать, но ничего не вышло. Я знала, что вздрогну от страха, если обернусь. Но я могла только лежать неподвижно, дрожащая и беспомощная.

«Мы оба знаем, что ты сотворила, – прохрипел голос, и я ощутила леденящее дыхание на своей щеке. – Это наша маленькая грязная тайна. Но что ты будешь делать, если об этом узнают другие? Что об этом подумают милые благовоспитанные девочки?»

– Оставь… оставь меня в покое!

Мне потребовалось напрячь все силы, чтобы заговорить. Слова выходили нечеткими, сбивчивыми, как бормотание пьяного. «Нет, – шепнуло Нечто, – я никогда не оставлю тебя в покое! Никогда, ты понимаешь? Ты впустила меня в свою жизнь, и отныне мы связаны».

– Нет, – я почти рыдала, – прочь от меня! Сгинь!

«Как хочешь, – ответило Нечто. – Сейчас я уйду.

Но я вернусь. И буду возвращаться снова и снова. Пока ты не увидишь, что ты сделала. Никто не спрячется от своих поступков, Дора. И ты в том числе!»

В мгновение ока холод пропал. Существо испарилось. Оно исчезло, будто его никогда и не существовало. Со слезами я очнулась от своего кошмара. Он показался мне настолько реальным, что меня не удивили бы оставшиеся на ковре следы. Но в комнате, естественно, никого не было. Через тяжелые шторы зеленого бархата проникало июльское солнце, бросая яркие полосы. Будильник показывал без пяти восемь. Снизу я слышала звяканье посуды и голоса своих родителей.

– Охотно! – крикнул папа из ванной, перекрывая своим глубоким баритоном жужжание электробритвы. – Два, пожалуйста, вкрутую. Они мне сегодня понадобятся.

Из кухни до меня донесся мамин смех. В любое другое летнее утро эта домашняя суета вызвала бы у меня раздражение, я бы натянула одеяло на голову и продолжила спать. Но сегодня я впервые была рада шуму, разбудившему меня. Я выпрыгнула из кровати, натянула джинсы и футболку и спустилась вниз. Мамусик стояла в кухне и насыпала кофе в кофемашину.

– Бонджорно, кара¹. Ты что так рано?

Она улыбнулась мне. В лучах утреннего солнца ее черные волосы соперничали блеском с карими глазами. У каждого человека своя собственная палитра, у моей мамы – удивительные золотисто-карие глаза. Ее родители родом с Сицилии, и моя бабушка всегда говорила: итальянки – самые гордые и самые красивые женщины в мире. Не знаю, относится ли это ко всем итальянкам, но к моей маме точно.

Мамусик мне только кивнула:

– Еще злишься из-за вчерашнего?

– Из-за вчерашнего?

Я покачала головой. В то мгновение я была слишком рада избавлению от своего кошмара, чтобы думать о том, что случилось вчера.

– Нет, уже не злюсь.

Мама улыбнулась:

– Я рада, кара миа. Давай лучше забудем нашу ссору.

– Конечно, – сказала я и попыталась восстановить в памяти события предыдущего дня, но мне это не удалось. – Я слишком бурно реагировала или что?

– Ты унаследовала бабушкин темперамент. Учись с ним жить.

– Так оно и есть, – сказал папа, входя за мной в кухню.

Он склонился ко мне и чмокнул в щеку. Он пах лосьоном для бритья. На бутылочке было написано «Кристальная свежесть». Этот запах вызывал у меня мысли не о кристаллах, а о цвете слоновой кости. Это был цвет моего отца.

– Если ты унаследовала внешность от мамы, а темперамент от бабушки, то что же тебе досталось от меня?

– Второе имя твоей матери, – ответила я, стирая запах цвета слоновой кости со щеки.

Каждый раз, глядя на него, я спрашивала себя, почему выросла только до метра шестидесяти двух сантиметров и выглядела в своей семье карлицей. Папа был высоким стройным мужчиной с широкими скулами и глубоко посаженными голубыми глазами. Он провел пальцами по своим мокрым каштановым волосам и взглянул на меня испытующе:

– Не понимаю, что тебе не нравится.

– Ну, пойми же, папа. Какой девочке захочется, чтобы ее звали Доротея?

– Тебе, судя по всему, нет.

– Мне это имя кажется банальным.

– Знаю, – отец пожал плечами, – но твоей матери оно нравится. Не правда ли, дорогая?

Таймер для варки яиц спас маму от ответа.

– Дора, солнышко, посмотри, как там твой брат. Он наверняка уже проснулся.

– Ох, мама, ну почему всегда я? Разве папа не может за ним посмотреть?

Каждое утро повторяется одно и то же. Одна мысль о кричащем маленьком чудовище напрочь стирает мое хорошее настроение. Не то чтобы я не любила своего полуторагодовалого братца, но необходимость постоянно быть нянькой для нашего «птенчика», как его называет тетя Лидия, меня угнетает. Наверняка маленький Кай уже наделал в пеленки, и при мысли о противном запахе мой желудок сжимается.

– Меня командировали за булочками. – Папа достал ключ от машины. – Будь добра, сделай то, что мама просит. Не забывай, что она тоже унаследовала темперамент твоей бабушки. А кроме того, упрямство твоего дедушки.

– Вы оба просто невыносимы, – сказала мама и рассмеялась. – Ну давайте, вперед, а то у меня яйца остывают.

Мы с папой коротко, с улыбкой переглянулись. Тогда я еще не знала, что это последний счастливый момент в жизни нашей семьи.

Воспоминание о том, что произошло дальше, приходит ко мне лишь в виде разрозненных, спутанных обрывков. Как будто воспринимаешь окружающее, держа голову под водой. Я не слышу больше ни голоса мамы в кухне, ни шума машины, которую заводит отец. Вместо этого мою голову заполняет протяжный монотонный звук. Он уже давно со мной – со времени моей болезни, когда у меня была очень высокая температура. Тогда я тоже слышала этот звук. Смесь гудения и жужжания, которую трудно описать. Это немного похоже на звук, который слышишь под линией электропередач в открытом поле.

Я стою в кухне и смотрю наверх. Солнечный свет падает из окна на ступеньки лестницы, ведущей на верхний этаж, заливая их каким-то нездешним сиянием. Снова все как в моем бреду. По какой-то неясной причине мне не хочется идти наверх, но я все же поднимаюсь по лестнице. Мокрые ступни касаются коврового покрытия. Прочные, узкие ступеньки. Они будто хотят меня задержать. «Остановись, не ходи дальше! – произнес кто-то в моей голове. – Не ходи дальше!»

Комната Кая в конце коридора на втором этаже. Дойдя до середины лестницы, я вижу картонную фигурку на двери. Она такая яркая, что ее краски ослепляют меня. Я моргаю и осторожно иду дальше. Стараюсь расслышать голос Кая через гудение в голове, но в комнате непривычно тихо. Он должен был услышать наши голоса на кухне. Почему же он не кричит, как всегда?

Коридор, ведущий к двери, кажется мне бесконечно длинным, а солнечный свет вдруг куда-то исчезает, будто на окно наползла грозовая туча. Предупреждающий голос в моей голове все звучит. Он не хочет, чтобы я шла дальше. Но я все же приближаюсь к комнате Кая. Шаг за шагом. Я просто не могу остановиться. Я кладу пальцы на ручку двери и осторожно надавливаю на нее. Вступаю в полутьму детской. Странная тишина. Я вижу зарешеченную детскую кроватку Кая. Над ней замерли персонажи диснеевских мультфильмов.

– Кай, – шепчу я, – ты уже проснулся?

Тишина сдавливает мне грудь, словно обручем.

– Кай, – повторяю я, на этот раз громче, – ты, маленький крикун, что с тобой случилось?

Никто не отвечает. Я различаю очертания ребенка под легким покрывалом, смотрю на узор со смеющимися танцующими слониками на голубом фоне. Кай не шевелится. Откуда-то я знаю, что сейчас самое время отвернуться и опрометью бежать вниз. Но что-то неудержимо притягивает меня к кроватке маленького брата. Я стою у решетки, смотрю сначала на тот конец, где ножки, откуда на меня скалится большой мягкий заяц Кая. Все во мне сжимается при мысли о взгляде на другой конец кроватки. Я зажмуриваюсь так сильно, как только могу.

– Кай, – слышу я свой собственный голос, – пожалуйста…

Но в ответ только ненавистная, злая тишина. Я поворачиваю навстречу ей лицо и медленно-медленно открываю глаза. Передо мной лежит Кай и смотрит на меня. Его глаза такие же безжизненные, как у игрушечного зайца. Только Кай не улыбается. Он… он… Его лицо… О боже, его лицо… Теперь я наконец начинаю кричать.

С того дня моя жизнь кардинально переменилась. Ничто не осталось прежним. Меня отвезли в клинику, где было много разговоров с психиатрами и психотерапевтами. Они хотели, чтобы я вспомнила, что случилось ночью накануне смерти Кая. Но ничего не вышло. Вместо картинок на этом месте в моей памяти только черная дыра, и где-то в глубине этой бездонной тьмы я слышу голос зловещего существа. Глубокий, скрипучий и угрожающий. «Что ты сделала, Дора? Что же ты сделала…»

Я не знаю. В самом деле, я ничего не знаю. Все, что осталось в моей памяти об этом времени, лучше всего можно выразить словами с настенного календаря, который повесила над кроватью моя соседка по палате: «Лишь потеряв что-либо, мы осознаем, что́ оно для нас значило».

Часть первая. Фрик

1. Четырнадцать месяцев спустя…

– Ой, что это там такое?

Мамусик так резко нажала на тормоз, что меня отбросило вперед и ремень безопасности больно впился в тело. Я ойкнула и с упреком взглянула на мать. Пока мы ехали, я дремала, и от испуга сердце у меня из груди чуть не выпрыгнуло.

– Боже мой, – произнесла мама, не взглянув на меня.

Я зажмурилась от резкого солнечного света. Мы стояли в автомобильной пробке, протянувшейся по проселочной дороге на сотню метров.

– Там авария?

– Впереди что-то горит.

Мама указала на начало столпотворения машин, но солнце светило слишком ярко, чтобы я могла что-то разглядеть, – будто безуспешно пытаешься различить детали на недопроявленной фотокарточке. Я подняла с пола салона свои солнечные очки, слетевшие от резкого маневра мамусика, и тут увидела черный столб дыма, поднимавшийся к безоблачному небу вертикально, подобно свече. Вокруг нас колыхались поля зерновых, воздух словно замер от послеполуденной жары. Стрекотали сверчки, над холмами парил тяжелый летний запах ягодных кустов, хлеба и сухой травы.

Я отерла пот со лба. Футболка прилипла к телу, и я мечтала скорее очутиться под душем. Старый мамин «Пунто» не был оборудован кондиционером, и я чувствовала себя куриной тушкой на вертеле.

– Где мы застряли?

– Недалеко от Ульфингена. – Мама заглушила мотор и высунулась из окна. – Ты не видишь, что там впереди горит? Как ты думаешь?

– Мда, превосходно.

Я огляделась вокруг и не заметила ни единого домика, только холмы, поля и скалы. Я вздохнула. Значит, вот какой будет моя новая родина.

– Просто великолепно, ничего не скажешь.

Я вспомнила о наклейке, которую мне подарила Беа, когда мы еще были подругами. «ФАЛЕНБЕРГ – НЕ ПУП ЗЕМЛИ, НО МИР МОЖНО ПОЗНАТЬ И ОТСЮДА». Тот, кто придумал этот афоризм, наверняка глядел в сторону церкви Фаленберга. А где-то рядом лежал Ульфинген – Богом забытая глушь. «За семью горами, у семи гномов», – вспомнила я детскую считалку, но не нашла в себе сил над ней посмеяться.

– Почему ты захотела переехать именно сюда, мам?

Мамусик снова откинулась на спинку водительского сиденья, достала из бардачка дорожную карту и начала обмахиваться ею, как веером. Затем она повернулась ко мне:

– Потому что я нашла здесь работу, только и всего.

Я видела свое отражение в стеклах ее огромных солнечных очков: потная девочка с прилипшими ко лбу короткими черными волосами, с отсутствующим выражением лица.

– Знаю, – сказала я и вздохнула. – Но наверняка и в другом месте тоже есть работа. В этой дыре нет даже кола, чтобы на нем можно было повеситься.

– Не принимай все так близко к сердцу, кара. Тебе здесь еще понравится, вот увидишь. Это очаровательное маленькое местечко, как когда-то у бабушки в Чефалу.

– Маленькая Сицилия в Швейцарских Альпах? Сложно представить.

– Где твоя фантазия, кара?

Я схватила ее руку с импровизированным веером и развернула так, чтобы и мне доставалось немного свежего воздуха. Прохлады это особо не прибавило.

– В настоящее время моя фантазия расплавилась от жары.

Я думала о постере с берлинской Академией художеств, который размещу на видном месте, как только прибуду в Ульфинген, – как это было в моей прежней комнате. Этот постер – мой долгосрочный мотиватор, который позволит мне, как я предполагала, не задохнуться от скуки в маленьком городке.

Берлин – моя главная цель. Я мечтаю наконец-то вырваться из узкого мирка выращивания кроликов, духовых оркестров и маленьких аккуратных садиков – туда, в пульсирующий мир больших городов. Там меня ждут интересные люди, огромные библиотеки, художественные выставки, гала-концерты звезд и кинотеатры с экранами во всю стену – больше, чем фасады кинотеатров, в которые я ходила. Это будет жизнь, о которой мечтает каждая шестнадцатилетняя девчонка, – почти шестнадцатилетняя. Все, что мне необходимо для этого нового старта, – это хороший аттестат, и над этим я в последние месяцы усердно работала, несмотря на все события минувшего года. И мне это почти удалось, нужно лишь еще немного продержаться.

– Возьми, выпей глоток.

Мамусик взяла с заднего сиденья бутылку и протянула мне. Теплая минеральная вода горчила, вкус ее показался мне противным, как никогда.

– Ты сегодня принимала таблетки, кара?

Я округлила глаза:

– Конечно, мама.

– И ты договорилась с врачом о терапии?

– Да, я это сделала.

– А ты позаботилась о направлении?

– Боже, ну конечно же! Сколько можно!

Она сняла очки и смущенно улыбнулась, потому что задавала мне этот вопрос уже в третий раз.

– Я хочу тебе только добра, дорогая.

– Я знаю, мама. Но меня нервирует, когда ты постоянно спрашиваешь об одном и том же. Четыре месяца у тети Лидии и так были стрессом.

– Ты несправедлива, Дора! Ты должна быть ей благодарна, что остаток учебного года прожила у нее. Ты ведь сама этого хотела, не забывай.

– Я ей действительно благодарна, – ответила я.

Это в самом деле было так. Со стороны тети Лидии было очень любезно предложить мне пожить у нее, чтобы мне не пришлось менять школу после развода моих родителей. Я боялась, что мои школьные результаты ухудшатся, если буду сдавать экзамены в новом месте. Многочисленные изменения в моей жизни и без того меня угнетали.

– Но ты ведь знаешь, тетя Лидия всегда такая. Ее гиперопека и правда может действовать на нервы. Мама, не начинай, прошу тебя!

Мама поджала губы и кивнула.

– Мне кажется, новый психолог очень милый, – сказала она, явно желая переменить тему. – Он сразу мне сказал, когда ты можешь прийти к нему на прием. Завтра в первой половине дня.

– Уже завтра?

– А что в этом плохого? У тебя же каникулы.

– Именно поэтому.

– Дора, мы не будем спорить с тобой по этому поводу, ладно? К тому же он наш сосед – живет как раз напротив.

– Даже так! Очень практично! Ты действительно подобрала отличное жилье.

Мама взглянула через окно на стенд с афишей, приглашавшей на концерт какой-то заезжей рок-группы. «ПРИ ВХОДЕ НАПИТКИ ВКЛЮЧЕНЫ В НЕОГРАНИЧЕННОМ КОЛИЧЕСТВЕ», – было указано пониже даты концерта. Я подумала: да уж, это действительно привлечет публику.

– Ну наконец, – произнесла мама, снова надевая солнечные очки, – похоже, мы скоро двинемся дальше.

Цепочка автомобилей медленно пришла в движение, продвигаясь вперед со скоростью улитки.

– Отец тебе не звонил?

Вопрос мамы прозвучал как бы мимоходом, но я знала, что эта тема ей вовсе не так безразлична, как она стремится показать. Со мной дело обстояло так же.

– Нет, последнее, что я от него слышала, – он нашел покупателя на наш дом. Но это было две недели тому назад.

– Он, вероятно, переехал к ней?

Мамусик подчеркнула «к ней», произнеся эти слова так, будто они ее душат. Под ними подразумевалась Симона, коллега отца и основная причина, по которой мама уволилась с моторного завода Фаленберга.

Два месяца спустя после смерти Кая у папы завязалась с ней интрижка. По крайней мере, он так это назвал. Интрижка. Как будто это уменьшало причиненную боль. Отец проявил слабость, когда мама обо всем узнала и потребовала объяснений. Смерть Кая, последовавшая за этим мамина депрессия, во время которой она неделями не вставала с кровати, мое пребывание в психиатрической клинике – все это стало для него слишком сильным шоком. Но никто не спросил, не было ли это шоком для нас!

Его извинение для меня ничего не значило, а для мамы и подавно. Для меня оно никогда не звучало искренне – он ведь не боролся за маму и не порвал со своей пассией. Вместо этого, когда мама предложила развод, он тотчас согласился и утратил последнюю искорку моего уважения к нему, которая еще теплилась.

Я не могла понять папу. Его поведение сделало меня злой и беспомощной. Он разбил сердце нам обеим, маме и мне, как бы высокопарно это ни звучало. Когда он впоследствии предложил мне пожить у него, пока мама не переедет в Ульфинген, я отказалась. Вместо этого я поехала жить к его сестре Лидии – суперзаботливой тете Лидии, вручившей мне на прощание пакет с продуктами. Она тоже не могла понять поведения брата. «Таковы мужчины, – сказала она мне. – Оставайся лучше незамужней, как я».

– Это не поле, – вдруг сказала мама, вырвав меня из круговорота моих мыслей.

– Что?

– Огонь. Там что-то горит. Но это не поле. А вон там, видишь, озеро?

Солнце било мне прямо в лицо. Ветровое стекло маминой машины давно нуждалось в чистке, но форсунки опрыскивателя сломались. Поэтому мы проехали еще какое-то расстояние, прежде чем я смогла наконец увидеть озеро. Издалека ровная поверхность не отличалась от полей, но вблизи я разглядела обширную водную гладь, скрывавшуюся за холмами. Тут мы и увидели причину дымового столба.

На берегу горел микроавтобус. Огонь мало что оставил от него, каркас полностью обуглился, а из лопнувших окон еще вырывались языки пламени. Автобус слегка накренился на один бок, в воздухе воняло жженой резиной и средством, с помощью которого пожарные тушат огонь. Я отстегнула ремень безопасности и высунулась в окно. В начале пробки я увидела многочисленные полицейские фургоны, пожарные машины и скорую помощь, которые сейчас отъезжали без тревожного синего света мигалок. Дурной знак. Полицейские жестами показывали ехавшим впереди нас водителям, чтобы те двигались дальше, но большинство из любопытства замедляли скорость возле горящей машины.

Когда мы проезжали место аварии, до меня донеслись голоса полицейских и шоферов. Среди шума машин можно было различить лишь обрывки фраз:

– …Следить, чтобы пламя не перекинулось…

– …Поджог…

– …Эти молодые люди…

– …Просто невероятно…

Наконец мы выехали из пробки, и мама повела машину в нужном направлении. Теперь мы продвигались значительно быстрее. Спотыкаясь на каждой рытвине, мы ехали по пыльной проселочной дороге. Я обернулась назад, чтобы проверить, хорошо ли закреплены на заднем сиденье мои сумки. В облаке пыли, которую мы подняли, я слабо различила контуры «труповозки», только что свернувшей с главной улицы к месту аварии.

Облако серо-коричневой пыли превращало сцену с фургоном для перевозки тел в кадр из старого фильма. Черный лак машины сверкал на солнце, и этот свет казался каким-то потусторонним. «Как тогда с Каем», – подумала я. И тотчас, несмотря на жару, меня охватил леденящий холод.

1.Buon giorno, cara – «Доброе утро, дорогая» (ита л.).