* * *
Был у Болиголовы в Петербурге довольно близкий родственник и в то же время добрый друг, который занимался изданием одного весьма скромного распространенного журнала. На этом-то родственнике главнейшим образом и зиждились все надежды, планы и расчеты поручика; к нему-то он и поехал тотчас же, едва успел переодеться с дороги. После первых родственных приветствий и объятий причины приезда в Петербург были объяснены немедленно, тем более что родственник-редактор был уже заранее ознакомлен с этими причинами из писем поручика.
– Мм… Вот видишь ли, – заговорил он, несколько морщась и дружась, – в данную минуту дела мои несколько плоховаты: журнал идет мм… тово… то есть так себе, ни шатко ни валко, а коли говорить откровенно, то более, пожалуй, что и валко… Подписка слаба, сотрудники, бумага, типография, то да се … Одним словом, не в авантаже обретаемся.
Болиголова при этом сюрпризе подсвистнул и, что называется, повесил нос на квинту.
– Но… это, в сущности, ничего не значит! – ободрительно продолжал редактор. – И я надеюсь, что могу помочь тебе во всяком случае.
– То есть как же это? – воспрянул духом поручик.
– А вот, видишь ли, есть тут у меня один… По части искусства пишет…
– Искусства деньги занимать, что ли? – улыбнулся Болиголова.
– Мм… н-нет, по части искусства вообще: о живописи, о скульптуре и музыке… больше всего все это с эстетической стороны… с высоты вечных идеалов…
– Ну, так что же? – спросил поручик. – При чем тут идеал и эстетика?
– А при том, что он в то же время очень полезный человек…
И я сам иногда в крутые минуты у него пользуюсь.
– Идеалами?
– Нет, деньгами.
– В займы дает, что ли?
– Да, на солидные проценты и под верное обеспечение или под верное поручительство.
– И идеалы сему не препятствуют?
– Нимало! Напротив, очень помогают. Я за это доставляю ему авторское удовольствие видеть свои статьи и свое имя в печати.
– И стало быть, твое поручительство имеет требуемую силу?
– Мм… В известной степени да.
– Так поручись за меня, голубчик! Ты сам ведь знаешь, что из деревни через четыре месяца…
– За этим дело не станет, – перебил редактор, – но… надо, чтобы ты сам ему понравился.
– Кому?
– Да все ж ему, сотруднику.
– Это зачем же?
– А затем, что он требует известного уважения к своей особе да еще солидарности со своими убеждениями, а главное, почтения к его познаниям и таланту.
– Тфу ты, черт! Какие штуки еще!
– Да, не иначе! А ты, конечно, и не читал его произведений? – спросил редактор.
– Я?! – удивился поручик. – Я, мой друг, кроме «Уставов», решительно ничего не читаю. А разве это нужно?
– Необходимо. Я дам тебе две-три книжки моего журнала и укажу… Ты ознакомься предварительно, и если хочешь иметь успех, то, пожалуйста, как можно более ловких комплиментов!
Понимаешь?
– Ну, черт возьми, задача! – закусив ус, пробормотал поручик. – Однако нечего делать! – вздохнул он. – Только как нее и когда ты мне это устроишь?
– А постараюсь завтра же, – успокоил родственник. – У меня завтра редакционное утро, – продолжал он. – Сотрудники собираются, будет и он, вероятно, а для пущей верности я даже пошлю ему записку, чтобы приходил непременно, и постараюсь предупредить его, а ты приезжай около часу и познакомишься… Только не позабудь прочитать статьи предварительно.
– Нечего делать, коли нужно, так хоть всю ночь и все утро убью на это. Только, черт возьми, – добавил Болиголова, как бы размышляя с самим собой. – Эстетика, идеалы и деньги в рост…
– Знамение времени, мой милый, – улыбнулся редактор.
– Хм… знамение. Н-нет, у нас эти дела с Ицкой Янкелевичем, как видно, гораздо проще выходят.
И поручик пока до времени успокоился духом в ожидании завтрашних успехов.
Уже поздно вечером вернулся он в свой номер. Сонный Штралецкий, поместясь на стуле, давно уж поджидал там его возвращения.
– Ну и сшто? – спросил он с любопытством, которое, очевидно, томило его душу тоской ожидания.
– Завтра! Завтра, майн аллерлибстер Ицка! – уверенным тоном успокоил его поручик.
– Зжавтра!.. И то вже будет за вирно?
– По крайней мере, так обещано.
– Ну, хвала Богху!.. То я буду зждать до зжавтра, – успокоился Ицка.
– Как же ты поместился и где устроился? – спросил его Болиголова, раздеваясь. – Тоже в этой гостинице?
– Сшто-о?.. Ув этом гасштиницу?.. А хай ему черт! – отмахнулся Штралецкий. – Тутай менш як на пултора рубли и нумеру нема, и увсшё так задорого, так задорого – ай-вай!.. Я улёковал сабе на Сшадовем улицу, в Куканов дом, у Малкинс перевулек, – там увсшё насши… У одногхо еврей улёковалсе за два злоты на сутку… И я вже покушил, покипил сабе булке та щилетке – хвала Богху, на сшами одлични манир!.. До сшвиданью вам, гасшпидин сперучник… Сшпите!
И Ицка осторожно, на цыпочках, вышел из комнаты.
* * *
На следующий день, приехав к редактору в назначенное время, Болиголова застал уже там несколько гостей-сотрудников, из которых иные покосились на его кавалерийский мундир со свойственной некоторым литераторам угрюмостью, которая по большей части бывает у них совершенно беспричинной. Впрочем, в данную минуту Болиголове было не до разбирательств, кто каким взглядом на него взирает. Протянув руку редактору, он мельком взглянул ему в глаза пытливо выспрашивающим выражением, которое, казалось, говорило: «Ну что, успешно ли?» "Благополучной – ответили ему исподтишка глаза редактора. Поручик успокоился, уселся в кресло и закурил папироску. Сотрудники между тем продолжали вести разговоры, то есть ругали чью-то статью, поносили заочно какого-то литератора, сообщали несколько сплетен про общих врагов и отсутствующих приятелей, злословили каких-то посторонних редакторов, презрительно относились о каких-то посторонних газетах и журналах, – словом сказать, редакционное утро было таково, как и все, ему подобные. Но все это для озабоченного по-своему Болиголовы не представляло ни малейшего интереса. Рассматривая этих господ, он думал про себя: «Который из вас, любезные друзья, есть благодетель рода человеческого?» – и никак не мог с точностью уяснить себе этого вопроса: все они как-то более походили на ищущих и берущих деньги, чем на дающих оные. «Который же из вас дает, в самом деле? Этот ли совершенно приличный джентльмен, или тот писклявый замарашка, или, наконец, сей кашлатый субъект, что похож более на Воскресенского дьякона, чем на „цивильного“ человека?»
Редактор между тем поднялся с места и кивком предложил поручику следовать за собой в другую комнату.
– Ну что, прочел статью-то? – быстро и с озабоченным видом спросил он.
– Прочесть-то прочел, только, признаюсь, для меня это отчасти темна вода во облацех.
– Ну, ничего… Хвали!.. Ты только хвали знай да поддакивай.
– Тфу ты, какое подлое положение! – пожал плечами поручик.
– Ата, брат, умеешь кататься, умей и тово… понимаешь?
И, подойдя к двери, редактор высунул из нее голову к сотрудникам .
– Анатолий Борисович, пожалуйте сюда на минуточку, – с особенною мягкостью в голосе позвал он кого-то.
В ту же минуту в дверях появился совершенно приличный джентльмен, с золотым пенсне, которое придавало какой-то особенный и как бы зловещий блеск его совершенно круглым, хищно-совиным глазам. Джентльмен был неприятно красив собою и очень старательно заботился, чтобы всем манерам своим придавать изящную и плавную округленность. Он как бы постоянно помнил про себя об этом.
– Позвольте, господа, познакомить вас, – начал редактор, обращаясь к обоим, – господин Шмец, поручик Болиголова, о котором я вам говорил давеча.
Господин Шмец оскалил улыбкой свои щучьи зубы и протянул руку. То и другое было проделано им с очень изящной любезностью.
– Ваше имя давно уже известно мне по литературе, – пробормотал между тем поручик, памятуя дружеский завет насчет возможно большого количества комплиментов.
– А!.. А вы разве читаете? – спросил размякшим от удовольствия голосом польщенный автор, даже не сообразив, что вопрос был и глуп, и неловок.
«Кроме „Уставов“, ничего», – чуть было не сорвалось с языка поручика, но хорошо, что спохватился вовремя.
– О, как же! – поспешил он поддакнуть. – Ваши статьи об искусстве, это… это в своем роде… перлы… Я просто в восторге… и в особенности от последней статьи… Превосходно! Превосходно! Я, как и вы же, поклонник чистого искусства, а потому и ваш поклонник.
В улыбающихся глазах господина Шмеца показалось даже некое масло умиления. Он с чувством поспешил еще раз пожать руку поручика, который в это самое время думал про себя: «О, Болиголова, сколь ты врешь и сколь кривишь душою!»
– Мне очень приятно за наше время, – заговорил меж тем господин Шмец уже с некоторым нахальством признанного авторитета. – Да, именно, знаете ли, за наше время, когда, наконец, и под военным мундиром встречаешь иногда понимание и любовь к интересам высшего порядка.
«Ах ты, сшволач ты, сшволач!» – подумал при этом комплименте Болиголова, невольно как-то вспомнив любимое выражение и еврейский акцент Ицки Штралецкого. Но увы! Крутые обстоятельства решительно не допускали поручика ответить этому Шмецу за его комплимент так, как бы следовало по совести и как, наверное, ответил бы он, не будь у него этих проклятых крутых обстоятельств. А теперь вместо того пришлось только пробормотать нечто вроде, что давно уже, мол, желал иметь честь познакомиться с вами.
– Н-да, да… и мне самому тоже очень приятно, – растягивая слова, цедил сквозь зубы господин Шмец уже тоном некоторого покровительства. – А вы, вероятно, и сами кое-что пописываете?
«Кроме векселей и расписок, ничего», – хотелось бы ответить поручику, но… благоразумие пересилило, и он ограничился одним скромным «нет», произнесенным даже как будто со вздохом сожаления.
– Но это все равно! – как бы в утешение ему заметил литератор. – И мне, во всяком случае, будет очень приятно видеть вас у себя… Заходите как-нибудь…
– Когда позволите? – поспешил осведомиться поручик.
– Когда хотите, все равно… По вечерам только я обыкновенно в опере или во французском театре, ну, а потом, конечно, заедешь в какой-нибудь кабачок, вроде Бореля или Татар, поужинать… Я, знаете, люблю, – говорил Шмец несколько небрежным тоном и как-то все поеживаясь да поводя плечами, – эдак легкий ужин со стаканом доброго винца. А самое лучшее – приходите ко мне завтракать, – предложил он, – я завтракаю обыкновенно дома, в двенадцать часов… Мы закусим и потолкуем за доброю сигарой… Да вот что: приходите завтра – мой адрес известен редакции, а впрочем – вот моя карточка. Ровно в двенадцать вас будет ожидать уже сочный кусок ростбифа. Мой повар готовит недурно – по крайней мере, я им пока доволен.
Последние слова свои господин Шмец произносил уже в дверях, возвращаясь в кабинет редактора, где все еще жарко спорила и кричала о чем-то компания сотрудников. Он считал, что достаточно уже обласкал представленного ему офицера и что аудиенция его с ним продолжалась тоже достаточно.
– Ну что, каково я подличал? – спросил Болиголова у редактора, когда наконец все литераторы разошлись.
– Отменно хорошо! – похвалил тот. – Я даже и не ожидал от тебя такого искусства. Теперь, брат, почти уже можно сказать, что дело в шляпе.
– Да, но, однако, он ведь и не заикнулся про дело-то.
– Мм… Видишь ли, он вообще об этой материи больше помалкивает, но это, в сущности, ничего не значит, и ты можешь быть совершенно покоен. Отправляйся к нему завтракать, но только ровно к двенадцати – не проспи и не прошалберничай! Он человек аккуратный и по этому же качеству судит о степени благонадежности своих клиентов.
– Да ты, голубчик, говорил ли с ним, предупредил ли его как следует? – озабоченно спросил поручик. – Меня все сомнение берет, что о деле-то он ни полслова.
– Эх, любезный друг! – махнул рукой редактор. – Уж раз завтракать пригласил и сам время назначил, так, стало быть, и говорил, и предупредил – не беспокойся! Приглашение к завтраку прямо означает, что дело твое на хорошей дороге. Без того, поверь, не пригласил бы!
И обнадеженный поручик успокоился до завтра. А вечером опять-таки застал он в своем номере терпеливо ожидавшего Ицку.
– Н-ну, и сшто? – спросил Ицка по-вчерашнему.
– Завтра! Завтра, майн аллерлибстер Ицка!
– Алеж зжвините, и вчора било зжавтра, и зжавтра стало вже сшиводню, а ви изнов мине говоритю «зжавтра»…
– Ну да: мне говорят «завтра», и я тебе говорю «завтра».
– Так. То зжавтра?.. И то вже будет за виерно?
– Надеюсь, наверное.
– Н-ну, то хай будет так. До сшвиданью вам, гасппшдин сперучник. Сшпите!