Buch lesen: «Семнадцать рассказов»

Schriftart:

Владислав Март

СЕМНАДЦАТЬ РАССКАЗОВ

Сборник рассказов в жанре современной российской прозы. Альтер- нативная и социальная фантастика, псевдодокументалистика, биографи- ческие очерки, дневники наблюдений – основные жанры этой книги. Автор поднимает темы взаимоотношения человека и общества, сохра- нения полноценной личности в период катаклизмов, познания природы городским жителем. Особенностью сборника является связанность рас- сказов в единую вселенную автора. Чем больше рассказов преодолеет читатель, тем больше связей между персонажами и событиями он обна- ружит. Тексты написаны в период 2022–2024 гг.

Не для продажи. Не для библиотек.

Содержит опечатки, неологизмы и предсказания будущего.

Это началось в тот год, когда уменьшились цветы. Повсеместно произошла стремительная перемена. С поздней весны всё новые цве- ты, появляющиеся согласно своему цветочному календарю, оказывались меньше, чем ждали. Куцые ромашки, крохотные васильки, маленькие шарики роз и шиповника. Растения стали давать мало нектара, почти не пахли, их цветы не имели того насыщенного колора, что заставля- ет сорвать, купить, дарить. Цветущие растения перестали нуждаться в насекомых для опыления. Случилась некая перестройка, метаморфоза или мутация. Всё цветущее научилось опылять себя без роя жужжа- щих. Бутоны только появившись – отмирали. Распускались не полно- стью. Пахли просто травой. Ни пчела, ни бабочка не могли насытиться сухой пылью на пестиках-тычинках. Цветы редуцировались и клонясь к земле засыхали. Всего одна весна, одно лето положили конец привыч- ному. Вечные паразиты одуванчики и вовсе не расцвели. Не летели над лодыжками пешеходов белые зонтики, не красили носы собакам жёл- тые цветки, дети не пачкали руки белёсым неотмывающимся соком со- рванных растений. И сока в природе стало меньше. Всюду взгляд видел траву, побеги, деревья, но не тюльпаны. Розы, покрытые колючками, без крупных своих цветов стали походить на терновые кусты. Крылатые на- секомые валялись серой шелухой под ногами. Дворники мели их в кучи и поджигали как листья осенью. Стали находить мёртвых птиц, дроздов и скворцов. Постоянно приходилось наступать на скрюченных мёртвых лягушек. Часть птиц улетела на юг в июле и больше не вернулась. Люди пытались спасти птиц, кормить их семенами подсолнуха, но оказалось, что очень многие птицы его не едят. А к летнему солнцестоянию под- солнух так подорожал, что халва и всякая энергетическая шоколадная чепуха начала быть дорогим лакомством. На асфальте дети не рисова- ли больше цветов, пчёл и птиц. Новое поколение карапузов не имело перед собой примера, модели, с чего переносить мелками на плитку. Их каракули повторяли дома, машины, солнце, что угодно, кроме цве- тов. В последнюю очередь я заметил отсутствие паутины и почти пол- ную тишину по утрам. Цветы всех подвели. В том году они проснулись маленькими, бледными и неароматными. Некрасивыми и невкусными, уродливыми карликами. Уменьшенные цветы запустили целую волну перемен и смертей в природе.

Это было в том городе, где вполне мог бы творить Шинкарёв. Огромные кубы зданий с маленькими одинаковыми окнами здесь могли скрывать что угодно. По внешнему виду серого-кирпичного куба нельзя

было предсказать, детский сад ли, завод ли, цирк ли внутри. Вилками торчали из слежавшегося прошлогоднего снега палки деревьев. Именно палки, стволы, лишённые дополнительного фрактала средних и малых веток. Тени таких деревьев всегда показывали на земле урок геометрии, вечную зебру чёрных на сером полосок. Вода рек того города напоми- нала лужу. Она стояла недвижимо и ничего не отражала, так как цвет неба полностью вторил цвету воду. Улицы перетекали в мосты и были значительно живее реки. Там кувыркались чёрные знаки вопроса – фи- гуры пешеходов, рывками танцевали коробки грузовиков, кружился розенбаумовский бостон опавших пакетов. На воде жизни не было. Ни лодок, ни плывущего мусора, ни тени ограды, ничего демонстрирую- щего энергию потока, показывающего, что река, в общем, та же дорога. Реками в том месте не пользовались. Вода под мостами нужна была для поглощения избытка мыслительной энергии индивидов в пальто и плат- ках. Она была очистительным фильтром, что неслышно сорбирует лиш- нее из воздуха и головы. Река принимала канализацию, обрывки писем, отрепетированные и несказанные признания, плевки злобы и слёзы сча- стья. Река смешивала всё это по ночам, чуть ускоряя под гнётом луны и выводила шлаки в далёкое море, что граничило с иными городами. Шинкарёв нашёл бы здесь облупившиеся классические статуи в парке, бровку мусора у дороги, терракотовую котельную с трубой-ракетой и написав это, остался бы висеть в краеведческом музее. Тот город и ху- дожник не встретились. Пейзажи шинкарёвские здесь называли просто

«вид из окна» или «обычная погода». Никому в голову не приходило, что серый день и двухэтажный проулок нарисованные натурально кри- во и без деталей для кого-то являются темой творчества. Деталей же в переулках было довольно.

Во 2-м Огнеупорном переулке, к примеру, стоял Голубой дом. Типо- вой деревянный трёхэтажный барак, отделанный снаружи толстым сло- ем известки, выкрашенной в голубой цвет. Не везде штукатурка была на месте, не везде рамы содержали стекла, а крыша шифер, но всё же дом выделялся своей самобытностью в серой шеренге других мокрых стен переулка. Дом даже стоял иначе. На метр ближе к дороге, отбирая у тротуара место, отчего с одной стороны его было видно с обоих концов улицы, с другой, его первый этаж был вечно забрызган грязью от про- езжающих бортовых грузовиков. На счёт того отчего дом был голубым, а соседние имели цвет неопределённый или просто некрашенный цвет штукатурки, ходили разные городские легенды. Все они были глупыми и скучными. Жители дома никак не участвовали в развитии легенд и преданий, им было наплевать какого цвета дом. Дом строили коопера-

тивом при другой власти. Его проект и цвет, скорее всего, были выбра- ны спонтанно, как самые дешёвые или доступные. Обитали в Голубом доме – бывшие заключённые – сухие махорковые мужички с толстыми венами на шеях, прачки из соседней фабрики-прачечной и две просто бедных без причины семьи. Квартиранты жили недружно, ругались и портили друг другу двери. Не было ни одной полной семьи в Голубом доме и ни одного рукастого мужика, что мог бы поправить крыльцо или вставить стекло на общей лестнице. Брошенные мужьями прачки били своих детей и слушали Моцарта по радио. Бывшие заключённые пили водку и сносили в свои комнаты различное краденное барахло, что потом пытались продать. На первом этаже между тёмной лестницей подъезда и комнатой особенно часто пьющего и выпадающего из окон по этому случаю бывшего сидельца, жила семья Ильичёвых. Пребывали они в ко- личестве трёх особей: дед, мать и Юра-школьник. Дед был без одной ноги до колена, которую потерял, подорвавшись на мине в войну. Нигде не работал, выходил редко, в основном сидел и смотрел в окно отвора- чиваясь от грязи грузовиков. Пенсию ему носили совсем маленькую и отчего-то не носили деньги ни за его ранение, ни за ветеранский статус. Будто не был он вовсе на войне. Мать, его дочь, за него на это брани- лась и отказывалась готовить пищу. Дед особенно не возмущался, просто тихо каждый раз объяснял ей. Что он ветеран войны, которой ещё не было. Его забрали в будущее и там, на настоящей большой войне, ему оторвало ногу. Как бы подтверждая его истории, одновременно внося ещё большую путаницу, к деду каждую зиму приезжали однополчане. В такой день дом был полон еды и подарков. Мутные мужички о чём- то беседовали с дедом и негромко выпивали за стеной. Они оставляли горы бутылок, что мать потом сдавала за деньги, также и вещи, припасы. Привозили пальто деду, Юрке ботинки, матери платок или отрез ткани. За это мать прощала деду тунеядство временно, но с ходом года её недо- вольство вновь копилось. Более всего её возмущало, что к деду не при- ходили сослуживцы в мае, не ходили пионеры из школы, соцобеспечение и прочие службы, приглядывающие за ветеранами Майской войны. Что в доме у них нет никакой символики Майской победы, ни одной льготы или пособия. Май дед ненавидел. В дни празднования Майской победы, ни гвоздика, ни ленточка, ни флажок не появлялись в квартире Ильичё- вых. И хотя война была всего одна, все знали о ней, проходили в школе, дед служил на какой-то другой. Словно он всё придумал и на самом деле сидел в тюрьме, как большинство соседей Ильичёвых.

Мать работала уборщицей, в разных местах. В зависимости от места, где она трудилась, она обеспечивала небогатый дом каким-то особен-

ным образом. Уборщицей в школе она приносила домой забытые дет- ские вещи, перешивала их для Юры. Уборщицей в аптеке обеспечивала деда лекарствами недавно просроченными. Когда работала уборщицей в заводской столовой, носила кислое молоко и затвердевший хлеб. Когда Юра перешёл в среднюю школу, его мама устроилась служить убор- щицей в проектное бюро откуда приносила бумагу для письма и редко карандаши и авторучки. Мать не любила ни дом, ни деда, ни Юру, но она ежедневно делала всё что полагается матери и дочери. Сухо, по ми- нимальному объёму, но делала.

Юра был спокойным и тихим мальчиком. Отца своего он не знал, уважал деда и любил маму. Друзей почти не было. Дома своего стеснялся. Старался меньше распространяться в школе, где живёт. Ребята говорили, что в Голубом доме живут «голубые». Так в городе называли мужиков, которые спали с мужиками. Это считалось очень позорно. Никто не видел голубых мужиков, не имел таких знакомых, не знал, как именно мужики спят с мужиками, но. Позор цвета распространялся на всех жителей дома во 2-м Огнеупорном переулке. Голубым называли и Юру дети в школе, и деда, проходящие мимо грузчики. Деду было всё равно, а Юра сильно конфузился и обижался. Дети – злые существа – они всегда находят кого обидеть. Со временем Юра увидел, что он может для всех голубой, но другой мальчик – засранец, третий – идиот и далее до самого каждого и всякого. К пятому классу Юра перестал обращать внимание на прозвище, тем более Голубой дом окончательно облез до серой подложки и толь- ко под самой крышей сохранилась полоска небесного цвета. Красить его снова никто не собирался, как и остальные дома переулка, школу, борта грузовиков или котельную. Вещи здесь имели один первозданный облик, который смертные люди не меняли до полного разложения.

Школьник Ильичёв не был отличником и успевал только по мате- матике. Предмет этот казался ему совсем простым, нужно было только совершать действия с цифрами, ничего не читать и не учить наизусть. Можно было делать это в уме и не записывать, учителю сообщать лишь ответ. Позднее неплохо ему давалась физика и химия, но по математике он определённо был лучшим учеником в своей параллели. Почти все остальные предметы, особенно русский, литература, география, исто- рия, не давались Юре. Он не мог читать книги страница за страницей, не понимал зачем объяснять на уроке характер героев повестей, не мог выучить стихотворение. Каждый год его неуспехи были причиной со- брания учителей чтобы оставить Юру на второй год, на повторное об- учение. Однако здесь на стороне мальчика оказывались два важных обстоятельства. Первое – именно математичка была завучем школы и

принимала решение об отчислении или «втором годе». А математичка считала Юру талантом. Он не готовясь мог решить любое задание у доски. Решал задания из учебников старших классов. Он не видел раз- ницы в сложности заданий, все цифры были для него одинаково понят- ны. Латинские буквы в математике он не понимал, но переназывал их по-своему, вроде «крест» и «вилка», вместо икс и игрек, и так справлял- ся. Второй козырь также включала математичка. Когда все остальные учителя начинали объяснять, что Ильичёва нельзя перевести в следу- ющий класс, завуч приглашала Юру в кабинет ко всем собравшимся и начинала такую беседу.

–

Юра, скажи, пожалуйста, почему ты ничего не читаешь по про- грамме литературы?

–

У меня дома нет никаких книг, Вера Николаевна, – смущённый рослый мальчик стоял в центре учительской, – дед их порвал на папи- росы, а новые мама не покупает.

–

Юра, а почему ты не ходишь после уроков в школьную библиоте- ку? Там есть все необходимые книги.

–

После школы мне нужно бежать к тётке обедать. Она не любит, когда я опаздываю. Я бегу до Центральной очень быстро, обедаю и по- том уже возвращаюсь домой.

–

А почему ты дома не обедаешь? – встревала какая-нибудь новень- кая учительница.

–

Дома мне дают только ужин. Завтракаю я в школе как малоиму- щий. Тётя Лена-буфетчица, раньше работала с моей мамой на фабрике, она

мне

даёт

всегда

двойную

порцию

полдник

двенадцать.

Обедаю я у тётки. Ужинаю с дедом-ветераном. Он мне своё отдаёт.

–

Про тётю Лену это мы проясним, Юра, – перебивала завуч, – ска- жи нам почему вечерами не получается заниматься дома?

–

Потому что мы рано выключаем свет. К соседям ходят вечером собутыльники из тюрьмы и часто путают окна. Могут в наше постучать или разбить, если свет горит и никто дверь не открывает. Стекла доро- гие, мать выключает свет.

–

Ну, что ж, уважаемые учителя, – после откровения ученика мате- матичка чувствует победу над всей учительской, – есть ещё вопросы к

Ильичёву?

Вопросов от учителей не было. Каждый год Юру переводили в сле- дующий класс с неизменными пятёрками по математике и тройками по всем остальным предметам.

Про питание своё мальчик не врал. Бежать на Центральную при- ходилось почти каждый день около получаса, километра три-четыре,

в зависимости от времени года, от протоптанных дорожек, от силы ветра и глубины грязи. Тётка была бездетной и богатой, жила одна в двухкомнатной квартире и, главное, в центре, прямо с видом на серый широкий канал и мост. Если Юра опаздывал она воспитывала его от- давая еду своим трём кошкам, и он шёл домой голодным. С мамой Юры она не общалась и редко передавала какое-то простое сообщение, вроде

«пусть будет здорова» или «передай ей поздравление с Днём рождения». Про деда тётка кажется и вовсе не знала. Бег до тётки кроме полного желудка принёс также в жизнь Юры пятёрку по физкультуре. Он так натренировался, что был лучшим в классе по бегу с препятствиями. Две пятёрки это в два раза больше, чем у него было до этого. Шансы закончить школу выросли.

День Юры часто заканчивался у кровати деда. Тот уже был пья- ненький и учил внука жизни. Вещал, что может помочь во всём. Может абсолютно всё, так как знает жизнь, многое повидал ещё до рождения Юры. Говорил какую-то ерунду постоянно и много, и однажды Юра не выдержал и сказал:

–

Дед, если ты так много можешь для меня сделать, сделай меня

умным.

–

Юрочка, внучок, я конечно могу тебя сделать умным, это просто. Но, мне поверь сейчас, тебе это не нужно. Если ты вдруг сейчас станешь умным, ты же жить не сможешь. Ты же оглядишься по сторонам и всё поймёшь,

какой

мы

жопе.

Какие

люди

вокруг,

какое

это

всё…

Юра, не надо тебе быть умным. Не сейчас.

Мальчик молчал. Он подумал, как бы поскорее уйти из комнаты к себе. От деда пахло спиртом и мочой.

–

Но, Юра, я могу тебя сделать сильным, – дед сказал это весьма

уверенно.

–

Я тебе сделаю сильным, вот что тебе нужно. Достань-ка мои ко- стыли из-под кровати.

Юра нагнулся и вытащил самодельные костыли деда, которыми он мало пользовался. Две металлические трубы с прикрученными ручками.

–

Смотри,

внук,

какой

металл.

Это

тебе

не

ржавая

перила

школе.

Смотри, возьми в руку, какая лёгкая и тёплая, да? Это с войны.

Открути вот здесь ручку эту и вставь палку в коридоре в те дырки, где была раньше труба отопления к соседям. Будет тебе перекладина для подтягивания. Каждый раз когда будешь под ней проходить ты дол- жен подтягиваться столько раз сколько сможешь.

–

Ну, дед, – заныл Юра, который мог подтянуться только один раз, –

я думал ты серьёзно сделаешь меня сильным.

–

Сделаю,

Юра,

сделаю.

Иди

вешай.

Мальчик удивительно легко вставил костыль-перекладину в дырки стены чуть выше чем его вытянутые руки, и пообещал деду, что будет подтягиваться всегда, проходя под ней. Сам же ушёл к себе немного обижаясь на пьяного деда.

Дед тем же вечером много раз напомнил о себе, даже ночью звал тихонько Юру, чтобы не будить мать. То ему нужно было воды, то по- править подушку, то открыть, то закрыть форточку. Юра послушно вы- полнял просьбы старика. И каждый раз вынужден был дважды прохо- дить под перекладиной, в комнату деда и назад. Каждый раз выполнял своё единственное подтягивание. В четвёртый раз с большим трудом. Дед с постели подглядывал и советовал: «Уже возьмись», «Шире бери»,

«Выдыхай вверху». И тех пор дед словно заболел. Просьб к мальчику становилось всё больше. Дед и одеться сам не мог и ложку ронял под кровать и прочее. Юра пока был дома стал словно на побегушках при- служивая деду. Немного обиженный на то и достаточно упрямый, он радовался, что прежде чем помочь одноногому деду, сначала змеёй ко- выряется на турнике, а дед ждёт. То же повторялось при сборе в школу, при встрече матери с работы и до, и после похода в туалет. Оказалось, что мимо костыля Юра проходит в день так много раз, что руки его про- сто отваливались к ночи. Когда у деда заканчивались просьбы, он звал Юру просто поболтать, рассказать историю.

–

Знаешь вот, Юра, отчего мы Ильичёвы? Задумывался когда-ни-

будь?

–

Нет

дед,

меня

все

мышцы

болят,

мне

не

хочется

думать.

–

А вот я тебе расскажу. Прадед твой был детдомовец. Откуда на

свет появился никто не знает. Вырос в детдоме, в коллективе, а как вы- ходить в мир стали ему документы давать. А какую фамилию записать?

В то время диктатором был Ильич. В знак уважения детей из интерна- тов, разных детдомов, кто без документов, называли по-новому. Дали твоему

прадеду

фамилию

новую

–

Ильичёв.

Знай

это.

Ну,

иди

себе, я может быть ещё тебя позову.

Или в другой раз так.

–

Прапрадед твой, Юра, знай, был пчеловод. Жил в глухой деревне, такой

глухой,

что

даже

фамилий

там

людей

не

было.

Прозвища

одни. И звали твоего предка все Ульин. Ульи у него были знатные и мёд бо- гатый. Как пришла новая власть, прислали переписчика из города. Тот

всё перепутал от местной самогонки и записал прапрадеда Ильиным, вместо Ульина, как тот хотел. Когда же пострадавший добрался до уез-

да

жаловаться

на

новый

неверный

документ,

то

нарвался

там

на

ещё

большего пьяницу-писаря. Тот исправил ему Ильина на Ильичёва и вы- гнал, грозя милицией. Так и пошли мы с тобой Ильичёвы. Помни эту историю, Юра.

Дед слегка ухмылялся с густые усы, которые вероятно никогда не стриг и не брил. Юра тащился в свой угол неизменно считая по пути свои подъёмы к потолку на перекладине. Так дед сделал домашний до- суг внука разнообразнее. От усталости и небылиц деда Юра крепко спал и с аппетитом ел у буфетчицы Лены утром в школе, не забывая второй раз встать в очередь с пустой тарелкой.

Шло время, обычная смена школы и летних каникул. Перетаски- вание Юры из класса в класс с пятёркой по математике. С обветша- нием дома и углублением колеи в переулке от большегрузных машин, которые возили пустоту, грязь и дым всю свою рабочую смену. С ро- стом морщин у матери, которая перешла уборщицей в роддом и стала приносить какие-то пелёнки и тряпки и затыкать ими дырки в стенах квартиры и в оконных рамах. Юра тем временем, отметил, что его одно- классники и старшие мальчики стали соперничать за внимание девчо- нок, не давать тем прохода и оказывать самые разные знаки внимания. Ильичева девочки совершенно не интересовали. Все девочки в классе были очень некрасивыми, сопливыми и грызли ногти. В Голубом доме не жила ни одна девочка. Казалось, что в школу их привозят на авто- бусе из какого-то спецрайона некрасивых девочек. Юра видел пару раз симпатичных по пути на бегу к теткиному обеду, но рассмотреть не успевал. Ему могло и показаться, что они красивые. Юра не разбирал- ся в отличии от других мальчишек. Те спорили и толкались, всё чаще возникали потасовки из-за того, что кто-то говорил пошлые шутки про определённую одноклассницу. Юре было всё это фиолетово. Однажды ему пришлось высказаться кто самая красивая, его попросту прижали к стене четверо старшеклассников в школьной раздевалке. Ильичёв не знал правильного ответа, потому просто оттолкнул одного из ребят и тот упал. Началась драка, в которой к своему удивлению Юра победил, побив всех. Тех, кто пытался убежать он догнал и побил второй раз. Тех, кто привёл на завтра старшего брата он побил в третий раз и брата тоже. Тех, кто подкараулил его вечером у Голубого дома с кастетом, он побил в третий раз под улюлюканье деда и алкашей, торчащих из окон. Все ребята много кричали, прыгали, ругались, но им хватало всего одного удара чтобы заткнутся. Оказывается, драться это так просто. Уходя с той первой драки в раздевалке, Юра подпрыгнул, схватился за трубу отопления проходящую над дверью и подтянулся пятнадцать раз. Такой сильный испытал прилив энергии после успеха. Он мог бы и больше, но

труба была горячей, и он подтянулся столько сколько мог терпеть. Юру стали обходить стороной все ребята. Ему стали улыбаться некрасивые девчонки даже из старших классов.

Какое-то время спустя, внук пришёл к своему деду поблагодарить.

–

Деда,

проснись,

похоже

ты

сделал

меня

сильным.

Спасибо,

дед.

–

не

сплю,

Юра,

просто

глаза

закрыл.

Поверил

мне?

–

Да

–

Хочешь

для

тебя

ещё

что-то

сделаю?

–

Да. Дед, сделай меня умным. Боюсь в девятый класс меня не пере- ведут. Училка по русскому говорит, что я дебил.

–

Не слушай никого, сами они дебилы. Слушай деда. Дед тебе гово- рит, рано быть умным. Если сейчас поумнеешь…

–

Ну,

дед…

–

Если сейчас поумнеешь, жить дальше не сможешь, пить начнёшь или другие глупости делать. Жизнь для умного тяжела. Сплошь печаль. Оставайся какой есть.

–

Ну,

дед…

–

Хочешь

богатым

тебя

сделаю?

–

Э-э…

Богатым,

это

дед,

мне

кажется

ещё

сложнее,

чем

умным.

Давай. Сделай. Не верю пока я тебе что-то.

–

Ну, зря не веришь, достань-ка мой второй костыль. Совсем я мало выходить стал, не нужен он мне.

Юра вытащил из-под грязных вещей матовую трубку с ручкой, того лёгкого и прочного металла, что дед привёз из будущей войны. Из неё можно было бы сделать ещё одну перекладину.

–

Открути, Юр, тут и тут, сними этот верх. Он разбирается. Видишь ходит туда-сюда?

Второй костыль состоял из нескольких вкручивающихся друг в дру- га частей. Юра разобрал его, оставив среднюю часть, как велел дед. По- лучилась небольшая палка-трубка сантиметров двадцать пять длиной, очень удобная в руке.

–

Теперь смотри, внучок, – дед взял своей всё ещё большой и силь- ной рукой палку, сегмент костыля, и резко махнул ей в сторону. Из труб- ки тут же выехала вторая труба и со щелчком зафиксировалась. Палка стала вдвое длиннее, но осталась такой же лёгкой и удобной. Нажав в середине на торчащий шарик, дед легко сложил трубку снова.

–

Бери,

она

сделает

тебя

богатым.

–

Как,

дед?

Мне

что,

ей

бить

кого-то

отбирать

деньги?

–

Ну что ты, Юра, иди просто в центральный район и покажи её парням. Они сами всё сделают.

Юра молчал, но трубку забрал. Чтобы мамка не увидел спрятал её в рукав. Как раз по длине и легко оттуда выныривает. Никто не догадает- ся, что у Юры в рукаве есть палка.

–

говорил

ли

тебе,

Юра,

отчего

мы

прозваны

Ильичёвы?

Нет?

Тогда слушай.

Юра смотрел в окно. Он редко бывал в центральном районе и не имел представления как ему помогут там парни. В последнее время, го- ворили, что в центре все с ума сошли по звофонам, что даже пиво не пьют, только со своими звофонами и ходят. С ними и разговаривают. Что им раскладная труба?

–

Прадед твой был не из этих мест. Звался он Ильиддин. Это оз- начало

на

родном

для

него

языке

«святой

человек».

Когда

переехал

он в Россию, как раз власть снова поменялась и решил он под это дело сменить паспорт. Времена такие были. Чтобы старое ему никто не при- помнил, хоть и святой человек, но не без греха видимо жил. Заменили

ему документ на фамилию Ильин, похоже, чтобы было, без нарушения. Но прадед твой после узнал, что Ильин, это в честь Ильи-пророка. А для родича твоего не было другого пророка кроме Магомета, так что он обратился повторно и за взятку поменял паспорт вновь. Ему кое-как выправили Ильина на Ильичёва. Иначе не выходило в конторе. Такие дела. Мы, конечно, с тобой не верим ни в каких пророков, но знай свою историю. Детям своим передашь.

Юра подтянулся в коридоре и ушёл в свой угол. За окном проехал свет фар, близилась ночь. Решил, что если дед позовёт ногу почесать или там воды принести, то расспросит его лучше о войне.

В новый день после обеда у тётки Юра не сразу пошёл из центра домой на 2-ой Огнеупорный. Вместо этого шлялся до темноты разгля- дывая витрины с самокатами и костюмами. Смотрел нет ли красивых девушек. Нет ли мелочи под ногами. Так и бродил пока не нашёл дей- ствительно кем-то обронённую монету, на которую купил мороженное. Простое белое. Было оно таким вкусным и так редко попадало к нему в рот в жизни. С наступлением темноты на улицу вышла местная моло- дёжь со звофонами. Их было легко различить. Каждый держал звонофон в руке и что-то показывал в нём другим. Золотистый свет экранов по- падал на лица и было видно, что все в восторге от чего-то. Компании по три-четыре человека как светлячки бродили по улицам с музыкой. У до- рогих моделей свет был более золотой, у тех, что проще – более белый. Юра выбрал компанию из четырёх по виду студентов в проулке между двумя магазинами. Подождал пока они зайдут вглубь проёма между до- мами прячась от ветра и остановятся, смеясь и тыча пальцем в один из

приборчиков в руках. Юра заслонил собой выход к улице и кашлянул, привлекая внимание.

–

Смотрите, что у меня есть, – произнёс старшеклассник и из его рукава

мягко

выползла

матовая

трубка.

Затем

он

сделал

резкий

взмах ей в сторону и трубку удлинилась, прозвучал металлический щелчок.

Юра далее стоял молча и неподвижно. Его чёрный контур подчёркивал свет с улицы.

Четверо заметались, наступая на мусор и друг другу на ноги. Никто из них не полез в драку, никто не позвал на помощь. Они прижались к стене и выставив руки со своими светящимися звофонами в направле- ние Юры пытались двигаться к улице. Ильичёв взял по очереди каж- дый из золотистых устройств свободной рукой и выпустил всех. Затем он сложил трубку и побежал в другую сторону. В чужом подъезде он осмотрел звофоны. Они не светились, если их не трогать и не звони- ли как обычные телефоны. Одна стороны звофона была стеклянной и в ней как в телевизоре бегали изображения. Они Юру не заинтересовали. Там были всё те же некрасивые девчонки, машины, брызгающие грязью на пешеходов, Майская война и прочая чепуха о которой Юра и так прекрасно знал. С обратной стороны у приборчиков ничего не было. Он догадался как выключить все звофоны кнопками на боку и сложив в карман пошёл домой. Перестав светиться приборчики превратились просто в странные прямоугольники.

Утром в школе он подошёл к самому авторитетному человеку шко- лы, обитавшему в подвале в каморке за огромным фрезерным станком. Трудовик осмотрел звофоны и сказал, что возьмёт их «по пятьдесят». Юра кивнул и оставил все четыре. На следующий день трудовик вы- звал его с урока химии и передал свёрнутую газету «Школьная жизнь»:

«Дома посмотришь, здесь не открывай». Ильичёв сдержал обещание сохраняя газету в портфеле. В Голубом доме уже вечером обнаружил в ней мятые купюры на общую сумму сто пятьдесят билетов банка и маленькую записку химическим карандашом: «один был плохой выки- нул». Ильичёв спрятал сотню под подоконник, а на остальные решил купить маме еды. В ближайшем магазине ничего кроме овощей не было, он дошёл до нового большого с витринами и гирляндой на входе. Ку- пив колбасы и консервов Юра был собой доволен. Но радость немного ушла, когда он зашёл в магазин звонофов. Самый дешёвый приборчик с неярким экраном и кнопками стоил пятьсот. Юра что-то почувствовал у себя внутри, заволновался и понёс пакет с колбасой домой.

Дед ел кусками, не жуя и запивал из горла. У него был целый склад бутылок от однополчан и никак не заканчивался. А вот колбасы не было

и Юрин занос дед оценил. Юра с ним не пил. Он глубоко дышал после очередного прохода под турником. Ему хотелось, чтобы скорее насту- пил следующий день после обеда у тётки.

–

А, Юра, подай мне хлеба. Кстати, знаешь, отчего ты Ильичёв? Юра подал горбушку батона.

–

Знаю,

дед,

ты

сто

раз

рассказывал.

Илья,

там,

пророки,

пчёлы.

–

Не-е-е-т, по правде говоря, прапрадед твой, хулиган был знатный в Петербурге. На любой смешок в его сторону, на любой недобрый взгляд отвечал: «И чё?». А потом сразу в морду рррааазз! Понял? И чё? Ичёв-

Ильичёв.

Ха-ха.

Скоро

богатым

станешь,

вот

вспомнишь

мою

историю.

–

Дед, расскажи лучше про войну, где ты ногу потерял. Все же зна- ют, что ты не был на Майской войне и медалей у тебя нет, как у всех ветеранов. Скажи правду, дед. Я уже большой, хочу знать.

–

Юра-Юра, мне нечего скрывать. И тебе, и мамке твоей, я всегда правду говорил. Взяли меня в молодости на войну, что ещё не было. Как бы в будущее, понимаешь. Там я воевал. Вот мои друзья зимой приедут,

я тебя с ними познакомлю, подтвердят. А нога, что нога. Там понима- ешь, оружие другое было. Были такие подземные приборы. Подкрады- вались и бах. Как мина, только бродит по полю под почвой по ночам.

Ими управляли издалека. Ко мне такая подкралась и бах! Оторвало по колено. Мне потом в госпитале подровняли хирурги и вот те костыли удалось спереть. Подай мне ещё колбасы. Потом меня вернули в наше время. Вот и вся история.

–

Дед…

хватит

заливать.

Ты

ветеран

войны,

которой

ещё

не

было?

–

Юра, я не вру. Пойми. Будущее оно рядом. Тебе кажется, что ты

всё

время

настоящем.

Но

нет.

Всё

что

делаешь

сейчас

это

ты

делаешь с прошлым сразу для настоящего и будущего. Вот хлеб отрезал. Про- шлый хлеб прошлым ножом и сейчас имеешь настоящий кусок. Но и в будущее отрез пошёл, понимаешь. Хлеб твой в будущем порезан. Он в будущем

целым

не

станет.

Кто

прошлым

мутит,

тот

будущее

режет.

–

Дед…

Ешь

больше.

Пей

поменьше,

мать

ругается.

Юра стал регулярно совершать променад по центральной части го- рода, вдоль канала и ходил за мосты. Он не торопился и не посещал одни и те же места дважды. Большой город позволял выбирать. Скрывал лицо шарфом или капюшоном. В драку не лез, если что-то шло не так просто убегал. Догнать его никто не мог. Практически каждый раз по- сле того как люди слышали щелчок трубы, они отдавали свои звофоны и уходили. С трудовиком тоже наладилось. Юра двинул ему в живот так, что трудовик сложился пополам и долго лежал на полу за станком. С тех пор за золотистые трудовик приносил сто пятьдесят, за те, что с