Ярополк

В ярме

Трава на трех холмах была вытоптана. За ночь пыль не успевала осесть, а на заре уже шли в гору рядами дружины, вздымая к небу черное облако. Хороша была землица на тех холмах, рожать бы ей да рожать, но князь Святослав вел свой род не от пахарей, не от Микулы Селяниновича.

– Может, поискать другое место, зеленое? – предложил Вышата князю.

Святослав рассердился.

– Помнишь, какая земля у ромеев^[35]? Где не полита водой, там голая. Пусть войско научится биться чихая.

– У ромеев земля крепкая, а здесь ни зги не видно.

– А ежели такое случится в лютую сечу?! – вскричал Святослав. – Если ветер пыль погонит нам в лицо?

– Княжичей бы не затоптали, не обидели, – отступил Вышата.

– Пусть лучше теперь затопчут, чем в князьях вместе с княжеством.

Вышата поник, и Святослав обнял его. Головой приник к голове.

– Се не робята! Се князья! Без привычки княжеская ноша задавит. С княжичами варяг. Да вон они, видишь?

Ярополк шел от Икмора по левую руку. Это был третий подряд приступ, и сквозь пыль проходили уже как через стену, осязаемую, хотя и зыбкую.

– Морока! – ворчали воины.

Налетевший ветер вытянул пыль косяками, и вершина со столбами забрезжила совсем уже близко.

– Рази! – послышалась команда.

Ярополк перехватил сулицу левой рукой, торопливо вытер о штаны взмокшую ладонь правой.

Сулицы метали не разом и не как придется, а в очередь с левого фланга. Правый фланг еще только приготовлялся к первому броску, а с левого уже метали по второй сулице.

До столбов было сажен двадцать – двадцать пять. У княжичей дротики были полегче, покороче, нежели у воинов, но добросить их до цели было невозможно. Никто этого и не требовал. Метнул без задержки – и славно.

Ярополк трепетал, ожидая свой черед. Когда сосед слева размахнулся, закричал, пустил сулицу всею тяжестью тела, княжич кинулся вперед, заводя руку с дротиком за голову, метнул что было в нем силы и, устремясь за своим орудием, не удержался, упал в пуховик перетертой ногами земли.

Снизу вверх метать мудрено. Да только железноклювая птица, пущенная детской рукой, взмыла как положено, клюнула столб в самое подножье, зазвенела, как звенели все прочие птицы-сулицы.

– Я попал! Попал! – закричал Ярополк, бросаясь к Икмору.

– Как ты смел покинуть строй? – сказал ему суровый варяг.

Ярополк обиделся, он чувствовал себя победителем.

Когда войско одолело все три вершины и воины возлегли на берегу реки, чтобы перевести дух, князь Святослав поставил сына, нарушителя строя, перед судом воевод и витязей.

Вышата удивился и вознегодовал:

– Как можно судить отрока за его желание быть ровней мужам? Как можно судить человека за попрание закона, если он не ведал закона? Как можно спрашивать с княжича, вчера покинувшего женскую половину дома? Как можно спрашивать с ребенка, равняя его с мужами славы?

Вышате ответил сам Святослав:

– Стремление отрока походить на витязя – отцу отрада. Но вставший в строй, кто бы он ни был, есть звено цепи. Самая прочная цепь перестанет быть цепью, разорвется, уронит свою ношу, если хотя бы одно звено окажется в ней некрепким. Князь да не ведает младенческой неги, ибо он – князь. Если нестроение исходит от князя, как тогда спрашивать с тиунов и даже со смердов? Малые годы, малое знание – не освобождают моего сына, князя, от спроса за деяния.

Ярополк стоял перед грозными великими воинами, совсем крошечный, со взъерошенным хохолком над черным от пыли лбом. Все молчали. Тогда поднялся Икмор:

– Княжич метнул сулицу удивительным образом. Такому метанию нашим воинам следовало бы учиться… За нарушение строя – виновен, за желание поразить врага – достоин награды. Можешь ли ты, княжич, сказать что-то в свое оправдание?

Ярополк вздрогнул, поднял глаза, полные слез. Сказать ничего не смог, но ни единой слезинки не уронил.

Витязи сначала добродушно улыбались, а потом смутились. Святослав сказал:

– Для снисхождения и для прощения у моего сына слишком много причин. Но у каждого виновного слишком много причин быть понятым, а потому приказываю: наденьте на шею сына моего, княжича Ярополка, воловье ярмо и проведите перед воинами. Пусть воины отпустят ему вину и пусть знают: в строю все равны. Славу строй делит поровну, а за позор каждый отвечает перед каждым.

Олег расплакался, когда брата увенчали ярмом и провели перед ратниками. Ярополк поклонился каждому воину, и каждый отдал ему поклон.

Святослав сам снял ярмо с сына, бросил в очистительный огонь костра.

Авадон

Земля была сухая. Спали на земле, не подстилая даже плаща. Вышата страдал за Ярополка и еще больше за Олега, но князь Святослав был неумолим.

– Земля мягче любой перины! – говорил он воеводе. – Ветер – лучше любого одеяла. Тучи как бараний тулуп. Нет туч – одевайся звездами.

Дождь пошел ночью. Вышата хотел поставить шатер, но Святослав не позволил. Спящих Ярополка и Олега укрыли сеном, и спалось княжичам еще слаще, чем под звездами. Пыльная взвесь улеглась, воздух очистился, земля, напоенная влагой, благоухала.

Утром князь решил испытать войско на выносливость. Был устроен трехдневный пеший поход в степь и обратно, с малым отдыхом после каждого часа ходьбы, с часовым обедом, с тремя часами сна. Князь шел вместе со всеми, а княжата и пожилые воеводы ехали на лошадях.

Когда войско вернулось в лагерь, холмы опять зеленели.

– Всем отдых! – приказал Святослав.

Дружинники кинулись в реку, терли друг друга зеленым мылким илом, смывали с себя версты, усталость, злость.

А за холмами воинов ожидали нечаянные радости.

На лугу стояли шатры, в шатрах дожидались мужей жены, холостых – гулящие девицы.

Пир был приготовлен на весь мир. Жарили быков, баранов, свиней… Мед, брагу, пиво – доставили в бочках.

Ярополка и Олега отмывали от грязи горячей водой, натерли благовонными маслами, одели в чистое платье. Обоим отец подарил красные сапоги.

«Как на иконах бабушкиных», – подумал Ярополк.

– Привыкайте к царской обуви, – сказал Святослав, усмехнувшись.

Себе подарков князь не приготовил, но Куря расстарался. Печенеги пригнали тысячу давно обещанных коней.

От печенежского илька, отца Кури, был особый дар – троица дивных коней. Один серебряный, как зима, другой черный, будто ночь, третий – золотой.

Куря сам подвел коней Святославу:

– Выбирай, князь! Избранник будет тебе другом.

– Рыже-ярый! – указал Святослав на коня, зажатого с двух сторон белым и черным конями.

Куря захохотал:

– Кобылица, князь, для дальних походов! – Подал повод: – Садись! Езжай!

Святослав протянул руку, но кобылица зашипела по-змеиному, вытянула, изогнувшись, шею, клацнула зубами. Князь едва руку успел отдернуть.

– Дивного зверя выбрал! – хохотал Куря.

– Необъезженная?!

– Необъезженная… Смири дикую волю, будет служить тебе, пока жива.

– А на что ты у меня, Куря? Садись, а я посмотрю, как покоряют печенеги свирепых коней.

Куря поклонился:

– Готов послужить тебе, князь, всем сердцем. – Снял пояс с кинжалом, зыркнул глазами на своих: – Плеть с тремя жалами.

Ему подали плеть.

– Отойди, князь, подальше!

Взобрался на черного коня, принял узду рыжего, изготовился, прыгнул на спину кобылице, и в тот же миг рыже-ярая взвилась, как Змей Горыныч, как медведь из берлоги, как тетерев из-под снега.

Кидаясь из стороны в сторону, пламенея гривой, кобылица закружилась, норовя схватить зубами ненавистного всадника. Стрельнула всеми четырьмя ногами в воздух, опустилась на передние, высоко вскидывая круп, и тотчас на дыбы. И пошла, пошла, колотя передними копытами небо. Скок у кобылицы был зело легкий, долгий. Парила над землею. И была скачка. Будто камень пустили из пращи. И на самом бешеном движении – на четыре ноги, как вкопали. Взмыл Куря птичкой, но не расцепил рук на лебединой шее. Колесом перекрутился и снова на спине.

Завизжала кобылица, как раненая. Кинулась, не взвидя света, в степь смыть с себя обидчика потоками пространства. Нескоро воротились обратно. Но воротились наконец. С лошади падала наземь пена. Куря улыбался.

– Без плетки, князь, объездил. Вот уж зверь! Зубами плетку вырвала и перегрызла. Напои зверя, князь. Запомнит доброе.

Святослав подал кобылице ведро с подогретой медовой водой, забеленной мукою. Осушила, как пьяница.

– Каким именем наречешь? – спросил Куря.

– Именем? Авадон.

– Не помню такого слова…

– Се дух. Держит ключи от бездны. Губитель.

– Кого же ты собрался погубить, князь?! – вскинул лохматые брови Куря.

Святослав принял у него узду. Отирал лошадь мягкой тряпицей, дал с ладони кус хлеба, густо посыпанный солью. Наконец сказал:

– Губить будем врагов Руси.

Молитва великой княгини

Княгиня Ольга смотрела на княжичей, гневно страдая.

– Что он сделал с вами? Вы черные, как африканские слуги василевса.

Ярополк упрямо молчал, Олег же подбежал к бабушке, ткнулся лицом в ее колени.

– Мы были как воины! – сказал Ярополк.

Великая княгиня вдруг улыбнулась:

– Ярополк! Грозный мой внук! Как же ты похож на вещего Олега…

Лицо у нее стало вдруг жестоким.

– Твой прадед на титулы не покушался. Он почитал себя блюстителем княжеского места, но властью не делился. Нет! Ни в чем!.. Твой дед, князь Игорь, долго ждал. Оттого-то и кинулся за птицей Славой торопясь. Много раз упускал эту дивную певунью. И все же изловил. У тех же неприступных стен Царьграда, что и вещий Олег.

– Я тоже буду вещий! – выкрикнул Олег.

Ярополк зыркнул сердитыми глазами на брата.

Княгиня Ольга улыбнулась.

– Вещим нарекают люди… За великие деяния, за справедливость, за мудрость. Ваш прадед клялся на мече, был язычником, но жил праведно. Волхвов не любил, хотя ему многое было открыто. Читал судьбу человека, словно книгу. Я молюсь о нем. – Княгиня поднялась, перекрестила внуков. – Ступайте по своим веселым делам.

– А у тебя дела невеселые? – спросил Ярополк.

– Старым людям веселиться недосуг. Государям – тем паче, забота на заботе.

– А ты своему Богу помолись! – предложил Ярополк.

– Нашему, внучек, нашему… Я помолюсь. Да благословит тебя Господь в плаванье по водам.

Олега отвели на женскую половину дома Святослава, к матери, а Ярополк с Вышатой поехали на Днепр. Их ждали струги. Полтысячи стругов должны были через три дня прийти в условленное место, дождаться войско Святослава, взять его и вернуться в Киев.

Едва убрали сходни, как бритоголовые, с чупрынами гребцы ударили веслами по воде. Ярополка качнуло, и он припал грудью к борту, чтобы не упасть. Запах великой воды, чистой, как слеза, охватил его тело, его душу. И он сказал себе: «Не кони – струги! Я буду ходить с Баяном на стругах».

И обратился сердцем к далекому другу-пленнику: «Баян! Войско моего отца изготовилось. Жди меня. Я приду за тобой!»

Вышата позвал Ярополка на скамью на самом носу струга.

– Давно не хаживала Русь за море. Из этих, – указал на гребцов, – никто еще не изведал морской волны. Великая княгиня Ольга, правда, наведывалась в Царьград, но не за добычей. За крестом… Три дюжины стругов было с ней. Крест любит мир. Не продувает?

Накинул на плечи Ярополка волчью шубу, с волчьей башкой вместо воротника.

– Как идут-то красиво! При дедушке твоем, при князе Игоре, на десяти тысячах стругов за море ходили. В море тесно было. Слава, слава Перуну! Хорошие времена грядут.

– Иные времена грядут, – сказала в то же самое мгновение великая княгиня Ольга, опускаясь на колени перед иконой Богоматери Путеводительницы. – Богородица! Благодатная! Пришло время возложить бремя власти на молодые плечи юного сына моего, христианке вверить царство язычнику. Богородица! Заступница! Не оставь князя Святослава, кровь мою. Не оставь Русь! Мы, избранные Тобою, пьем из животворящей чаши святой веры кровь Христову, едим тело Его. Что будет с нами? Богородица! Умоли Господа, Сына Твоего, да не испепелит гневом Русь за отступников, которые объявят вскоре об отпадении от Христа, угождая князю земному. Не Христу, но мечу будут служить… Смилуйся! Отдаю себя воле Божьей, веруя – просветится Русь светом Фаворским. По милости Господа, Его Промыслом не истукану из полена, но Живому Единому Богу поклонятся веси и города русские. Как река, идущая в море, так и народ мой потечет ко Господу. Да выбелит Христос черное, да приведет Русь к Своему Кресту, и будь свята во веки веков. Богородица! Верую! По милости Твоей, по Твоему благословению да будет каждый, рожденный на этой земле, наречен Господом Богом православным.

Плакала неудержимыми слезами.

Наплакавшись, затеплила лампаду перед иконой «Спаса в Силах», прочитала молитву об умножении любви:

– «Владыко Человеколюбие, Царю веков и Подателю благих, разрушивший вражды средостения и мир подавший роду человеческому, даруй и ныне мир рабам твоим; вкорени в них страх Твой и друг ко другу любовь утверди; угаси всяку распрю, отыми вся разногласия соблазны. Яко Ты еси мир наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков».

Поцеловала край иконы и соскользнула по стене на пол. Но то не было беспамятство. Ей чудилось, она летит, парит, осеняет огромными, отросшими вдруг крыльями землю, Русь.

Поход на стругах

На стругах развернули паруса. Полетели струги, как птицы, как чайки.

Обедали солониной, хлебом с луком, квасом. Насытившись, нежились на солнце. Было бы горячо, да ветер жару прочь гонит. Ласково под сильным дуновением, а оно до того впрок парусу – звенит. Гребцов объял сон. Вышату тоже сморило. А Ярополк не мог сомкнуть глаз.

По левую сторону Днепра – степь без конца. Степь и синее поднебесье, по другую руку – горы, дубравы, вишневые рощи. Волна бьет в днище, струг сердито погуживает.

Опершись спиной о носовой гребень, Ярополк глядел на струги, идущие друг за другом. Пытался представить не полтысячи, а десять тысяч… Как ужаснулись, должно быть, греки, когда под стены Царьграда явилась такая страсть! Десять тысяч стругов с войском!

Сжимая глаза в щелочки, всматривался – нет ли где какого знака от вещего Олега, от князя Игоря… От Аскольда^[36]? Вниз по Днепру хаживают за славою, вверх – за славою и с добычей.

Какая она, слава? Чудо-рыба? Чудо-птица? Или одни только песни?

«А даст ли бабушкин Бог мне, крещеному, быть за морем?»

Ярополк рассматривает лица спящих воинов-гребцов. Смогут ли одолеть хитрых греков? У греков жидкий огонь, у греков непробиваемая броня. Греки воюют верхом на конях… Почему бабушка не любит славы, а любит мир? Плачет, боится завтрашнего дня… «Князь Святослав – война» – так все говорят. Все ждут, когда бабушка отдаст княжеское место сыну…

– Война, – вслух произносит Ярополк.

Закрывает глаза, и вот уже пыль столбами. Надо лезть на холм, и еще раз, и еще, еще… Но это не война. На войне будет кровь, будут убитые. Будут кричать, в кого стрела попала, кого копьем проткнули…

Он видел раненого на охоте. Вепрь распорол клыком ногу тиуну. На земле была черно-красная лужа, и сначала раненый кричал. Потом, когда ему зашивали рану, скрипел зубами, а потом, когда везли, стонал…

С воды поднялись большие белые птицы. Полетели низко над водой, крылья, как весла. Мах, мах, мах!

– Лебеди, – сказал пробудившийся Вышата. – Ты бы подремал, княжич.

Ярополк послушно лег на дно струга, на овчину. Заснул, глаз не успев смежить.

«Лебеди, – говорил он во сне. – Лебеди!»

На ночлег стали возле русла тихой, почти не текущей реки. Ловить рыбу сил у гребцов не было, заварили клецки, похлебали, легли спать.

А Ярополк день с ночью перепутал. Выспался. Вышату тоже сон не берет. Предложил воспитаннику:

– Пошли, княжич, поглядим на потаенное. Как земля во тьме бодрствует.

Но тьмы не было. Небо на востоке светилось, как светится белая стена от светильника. Свет небольшой, но покойный, ясный. Точно такой же свет лежал на воде тихой реки.

– Что это? – удивился Ярополк.

Трава на берегу закачалась, зашуршала. Вода стала виться змейками.

– Да это же и есть змеи! – тоже удивился Вышата. – На другой берег поплыли, во тьму. Но темно теперь там, где скоро загорится новая заря.

– Что это? – снова спросил Ярополк.

Голова с крыльями висела совсем близко от них.

– Сова.

Сова метнулась куда-то в сторону и опять повисла совсем рядом. Зеленым кошачьим огнем сверкнули жуткие круглые глаза. Ярополк схватился обеими руками за руку Вышаты.

– Охотница! – спокойно сказал наставник. – Мышей выглядывает.

Сильно плеснуло на реке. Ярополк вздрогнул.

– Щука. – Голос Вышаты был до того спокойный, что все страхи княжича тотчас и растаяли.

– А где же потаенное? – спросил он, и в голосе задребезжали колокольцы комнатного баловня.

– Потаенное открывается не всякому, – сказал Вышата строго. – Земля знает, кто любит ее. Кто умеет смотреть… Смотри, еще одна змея плывет. Погляди, какая змеина!

Змея словно услышала, что о ней говорят. Опять два глаза, на этот раз огромных, полыхнули зеленым мертвенным огнем.

– И вон еще! – показал Ярополк на фосфорические огоньки в степи.

– Лисы, – определил Вышата. – У волка тоже так глаза горят, но это – лисы. Видишь, от земли как низко. Лисы.

Ярополк задремал и заснул. Вдруг что-то шлепнуло по воде. И он увидел, как, трепеща по-пчелиному крыльями, плюхнулся на воду рядом с уткой большой, изумрудноголовый селезень. И он, и она принялись окунаться с головою, охорашиваться.

– А яиц утка не спешит класть, – сказал Вышата, – хоть и тепло, как летом. Ждет своего времени.

Вдруг в воздухе мелькнуло что-то большое, бесшумное.

Раздался отчаянный плеск. Ярополк успел углядеть распластанные крылья, а утка исчезла. Разиня селезень закричал, взлетел, как пущенный из лука, умчался прочь от страшного места.

– Сип, – сказал Вышата. – Вот у кого надо воевать учиться. Высмотрел издали, напал, унес.

– Пошли спать, – сказал Ярополк, обидевшись на весь белый свет.

– Пошли, – согласился Вышата и легонько обнял своего питомца: ранимое сердечко.

Такое сердце – князю обуза.

Снова струги летели на парусах по волнам расходившегося Днепра. Но в полдень ветер сник, паруса увяли, и за дело взялись заскучавшие гребцы. Ярополку показалось: корабль движется еще скорее, чем под парусом.

Вечером увидели трех всадников: то был боярин Блуд с воинами. Лошадей поместили на струг со стойлами, а сам боярин взошел на первую ладью.

– Весть от князя Святослава! – объявил Блуд Вышате. – Идти вам до Священной рощи, к Семи Дубам.

– Еще день пути, – прикинул расстояние Вышата.

– Князь приказал: как придете, пусть струги развернутся и будут готовы к обратному плаванью.

Блуд сел рядом с Ярополком, меч в ножнах положил на колени. Рукоять похожа на хвост ласточки, выложена кроваво-огненными рубинами, ножны сияют зелеными камешками, как глаза ночных зверей и птиц. Через всю рукоять какое-то таинственное иноземное плетение.

– За этим мечом мой отец ходил с твоим дедом, князем Игорем, в Царьград, – сказал Блуд княжичу. – А имя мечу – «Светоносец»! Смотри!

Потянул из ножен, показал греческую надпись, вытравленную, вызолоченную от рукояти вниз до желоба.

– Мне сдается – это второе имя твоего меча, – сказал Вышата, указывая на вязь арабских букв. – Вот оно – первое. Не спрашивал у купцов, что написано?

– Зачем выставлять друга напоказ! – Блуд резко задвинул меч в ножны. – Это я княжича уважил. Пусть знает: «Светоносец» всегда готов прийти на помощь мечу их светлости… Какое имя у твоего?

Ярополк покраснел. У коротенького легкого детского меча имя было птичье.

– «Синица».

– «Синица»?! – весело удивился Блуд.

– Меч княжича мал, да удал, – сказал Вышата. – Волос рассекает. «Синицей» назван неспроста. Когда сечет – свистит.

– Мой тоже носит имя по праву! – рванул из ножен, поднял, и меч на солнце просиял, пуская лучи с лезвия.

– Светоносец, – согласился Вышата.

Ярополк невольно протянул руку к мечу. Блуд дал княжичу подержать древнее свое оружие.

Гребец с белой, как просяная солома, головой крикнул боярину.

– Сияет твой меч не хуже алмаза, это верно. А вот крепок ли, как алмаз?

– Давай кинжал! – вспыхнул Блуд.

Гребец по имени Варяжко достал из ножен кинжал. Блуд бросил оружие на крепкий носовой настил.

– Не жалко?

Варяжко развел руками – что поделаешь.

Блуд страшно размахнулся, ударил, развалил кинжал надвое.

Гребцы подходили, брали половинки, удивлялись.

– Ведь не сломал. Перерезал!

Ярополк глаз теперь не сводил с ножен, в которых покоился дивный «Светоносец».

А караван стругов сбавил ход. Вечерело. Выбирали место для ночлега.

Снова ели клецки. Шатров не ставили.

В плаванье пустились вместе с зарей. Сначала под парусом, потом на веслах.

Увидели вдруг лодчонку, мчащуюся к берегу. Лодка врезалась в песчаную отмель, и через несколько мгновений двое рыбаков были на конях и галопом уходили в степь.

– Печенеги! – Блуд хищно раздувал ноздри.

– Рыбу ловили, – сказал Вышата добродушно. – Вон и сеть стоит.

Подгребли поближе, достали сеть: улов на диво. Решили ухой побаловаться. Пристали к берегу, рыбу в котлы. А сеть опять поставили, чтоб печенеги не очень-то обиделись.

После обеда гребли вальяжно, неторопко. До Священной рощи, до Семи Дубов оставались считанные версты. Ветер дул супротивный, но могучий ток воды нес корабли, как задремавших качек. Гребцы ветру даже радовались:

– Пусть разгуляется. Обратная дорога будет легче.