Часовая башня

Глава XIII. Инга.

Женщины никогда не показывали своего желания в стремлении познакомится с ним. Взрослея, не сразу стал понимать это. Поначалу считал; не интересен им, в отличие от своего окружения, что пользовалось явной симпатией слабого пола. Ещё в школе начал понимать; чем меньше внимания уделяет им, тем больше вызывает желания общения. Но, боялся, не справится, не сможет быть таким, как те, кто легко находил общий язык с одноклассницами, крутя романы в закоулках школьного двора, или прячась за гаражами, пытаясь поцеловаться, или обнять провожаемую девочку.

С какого-то момента класс разделился для него на тех, кто ухаживает и за кем ухаживают. Как правило последними были представительницы женского пола. И только один он вызывал желания среди них идти наперекор инстинктам, проявляя заботу о нём. Порою, даже скрываясь от несколько назойливых особей.

Но, ещё в первом классе у него случилась, самая настоящая, как считал любовь. С тем лишь отличием от взрослой, что не требовала интимной близости и тем более росписи в ЗАГСе. Да и выбран он был сам, вовсе не проявляя никакой инициативы, скорее просто подчинившись выбору мало знакомой, но, как признавал весь класс, самой красивой девочки.

Эта любовная история продолжалась не долго. Быстро начавшись, впрочем, так же быстро и закончилась. Но, мама на всю жизнь запомнила; не следует задавать глупые вопросы, ответ на которые заранее известен.

Спросила. И тут же получила ответ:

– Да. Очень сильно люблю. И хочу выйти за него замуж.

Её звали Инна. И она была брюнетка с карими глазами. Неполные семь лет, а сколько уверенности в своих чувствах. Человек яркий, но не видящий главного в поставленных целях. Впрочем, как и многие другие, с кем ему приходилось потом иметь дело.

Но, прежде всего его мучила совесть от такого несоответствия общепринятым стандартам. Не мог признаться себе, что не такой, как все его сверстники. Таким образом, имея печальную «любовь» в первом классе, так и остался один до самого поступления в институт.

Инна же, окончив школу, сразу села на небольшой срок за воровство. Дальше её судьба была ему неизвестна.

Родился в Хельсинки, в 1939 году. Очень любил этот город, считая его русским. Но, всегда в памяти было выделено маленькое местечко для воспоминаний, касающихся самого города. И они ненавязчиво, но постоянно напоминали прошлое, в котором сам не жил. Эти частички памяти были заложены в нём мамиными рассказами, находками во дворе, старыми, закрашенными табличками с прежними названиями улиц, что кое-где ещё оставались на углах домов.

Безусловно, эта малая часть его памяти не принадлежала ему, но развивалась, дополняясь с годами новыми яркими чертами, придававшими ей значимости. Так, постепенно сам в себе переставал быть русским, как было написано у него в паспорте. Но, кто же тогда он был? Немец? Вряд ли. Финн? Вообще ни в какие ворота. Швед! А это уж совсем небылица. Разве мог причислять себя ко всем этим национальностям, будто не ходя в храм, был тайно крещён.

Кто же он тогда, мучил его вопрос, на который не было, да и не могло быть ответа.

Когда учился в Ленинграде не понимал местных, видя в них скрытую, сдерживаемую агрессию. Может и ошибался в своих выводах, но, знал; в отличие от этих, наполненных духом свободы лиц, не нуждался в таковой, так, как не видел в ней истинной воли, которую находил лишь в тишине и замкнутости холодных дворов. Они объединяли своей схожестью с его родным городом, но, при этом выглядели более безысходно. Причину не мог найти, решив; она скорее всего в том, что северная столица слишком далека от границы, и не так наполнена воздухом свободы, как его родной город. Да и к тому же строилась русскими, крепостными мужиками.

Может от того и накопилось в его городе столько протеста, своеволия и вызова окружающим, построенным больше для жизни, а не, как доказательство победы над стихией городам.

Но, задумывался о таких вещах только лишь от того, что решил жить в общаге, экономя время, силы и деньги на бесполезном мотании в электричках из города в город долгими вечерами и ранними, как правило, морозными утрами. Их и так хватало ему по выходным, когда возвращался в свой город среди толпы дачников и грибников с пустыми корзинами и наоборот с полными, по дороге в Питер.

Шумная компания занимала собой две, расположенные напротив друг друга лавки в вагоне. Среди них был и гитарист. Что-то заунывное бренчал на струнах. Остальные подпевали ему. И, если не бутылочка коньяку, так и не сменили бы свой репертуар, который по мере распития улучшался, ускоряясь, и даже приобретая ритм, за счёт постукивания исполнителя по деки гитары пальцами.

– Молодой человек, что вы скучаете там в сторонке, присаживайтесь к нам, – смотрела прямо ему в глаза девушка, явно скучая в шумной компании. Но, чем же он мог помочь ей, если и сам-то не особо любил пение под гитару. Но, впрочем, как слушатель не был против сидеть в непосредственной близости от эпицентра развлечений, будучи не видим и не притянут в водоворот событий. Впереди ждала сессия, и думы его были полны забот.

– Вы мне!? – удивился, но, всё же обрадовался тому, что именно на него пал выбор этой, как показалось, довольно-таки симпатичной, а главное имеющей непростой, и осмысленный взгляд девушки.

– Вам. Вам. Идите к нам, – еле заметно, но, как-то уж очень искренне улыбнулась ему самыми краешками губ.

– Я не помещусь там у вас, – даже и не подумав о возможности какого-либо сопротивления, виновато признался.

– Ну, что ж, тогда я иду к вам сама, – решительно встала и тут же присела рядом с ним, так как его и даже напротив, лавки были свободны.

– Инга.

– Павел.

– Очень приятно. Вы в Выборг?

– Да. И вы тоже, как я вижу, целой компанией?

– Все дороги ведут в Выборг. Хотим подышать вольным воздухом.

– Ваше имя… Вы из Эстонии?

– Разве это имеет значение?

– Значение имеет всё в нашей жизни.

– Почему же?

– И вот даже ваше имя, редкое в России. Тоже не случайно.

– Только не говорите мне, что так звали вашу первую любовь, – улыбнулась уже полностью, не в пол силы. И тогда увидел её совершенно по-другому. Некая грусть проявилась на её лице именно из-за яркости самой улыбки. Неужели умеет грустить, прокралась обнадёживающая мысль.

– Нет. Её звали Инна. И не надо мне говорить что это совершенно разные имена. Я и сам это прекрасно знаю. Просто показалось есть в этом какой-то смысл. Впрочем, как и в том, что вы обратили внимание на меня, не постеснявшись пригласить в свою компанию.

– Компанию… А, где же она теперь?

– Кто? Ваша компания? Как я понимаю на месте. Горланит Визбора.

– Нет. Инна.

– Ах Инна! – теперь уже улыбнулся и он, – Она в тюрьме.

– Как!?

– Понимаете, ли, я был влюблён в неё в первом классе. Это продолжалось пару месяцев. Ведь у детей всё так быстротечно. Да и в тюрьму её посадили через десять лет, не меньше. Так, что наша любовь к этому не имеет никакого отношения.

– Вы учитесь в Питере? А в Выборг отдохнуть? – уже не улыбалась Инга.

– Нет. Я там живу.

– В Выборге? Надо же! Какая прелесть! Покажете нам город? – посмотрела ему в глаза взглядом капризного ребёнка. Так, что показалось, эти глаза надолго запали в его душу.

– Покажу, если не наскучу своим занудством.

– Идёмте же к нам. У нас есть немного коньяку.

– Идёмте. Но, боюсь, всем придётся потесниться, – вторили Ингины попутчики.

Худая, не очень высокая, светловолосая, с тонкими чертами лица, и веснушками на щеках и носу, но, с карими глазами, выделялась среди компании своей несдешностью. Боялся этого, но, в то же время и не хотел сам себе строить преград, раз события развивались таким образом не по его вине. Точнее без его усилий.

Двое молодых людей, явно будущие физики. Тот, что с гитарой ниже ростом и с бородой. И три девушки, цвет глаз которых был в соответствии с волосами; с тёмными – карие, со светлыми – серо-голубые. Приняли в компанию приветливо, будто и выехал с ними вместе из Питера. Но, на самом деле всё так и было; ехали в одном вагоне с самого Финляндского.

– Это Павел, представила его Инга, так легко, будто они уже давно были знакомы, и он подсел к ним в вагон на предыдущей станции.

Затем нагнулась и тихо сказала:

– Вечером, если у меня будет настроение, открою вам одну страшную тайну.

Глава XIV. Веня.

Земля, ведь ты так мала в своём диаметре. Тебя можно пролететь всего за один день на самолёте. Но, при этом, как насыщены твои материки разными народами, и понятия не имеющими о том, что живут вместе. Разные культуры, климат, история. Всё это так влияет на нас, не в силах объединить, только лишь разобщая, лишая целостности. Мы не в силах найти себе даже вторую половинку, заботясь лишь о себе самом, не думая, что готовы сделать для того, чтоб не потерять близкого не только по духу, но и, как отца, или матери своих детей человека. Неужели так много преград и невзгод предстоит пережить только лишь для того, чтоб понять такие простые вещи?

Она спала. Или так казалось. Но, как ещё можно было назвать то, что происходило с её сознанием, пониманием окружающего, как не сон, если не могла что-либо предпринять в нём, просто принимая действительность, как должное, или погружаясь в прошлое.

Вспоминала.

И память принадлежала теперь не только ей, но и всем тем, кто, когда-либо имел к ней хоть, какое-то отношение, многих из которых никогда не видела, но знала о существовании. Теперь все были внутри неё, будто и состояла из их частиц,

Этот молоденький человек, сидящий за соседним мольбертом. Как он красив. Но, мне нельзя отвлекаться. Всего два часа на рисунок. Надо сосредоточиться. Видела его на подготовительных курсах.

Нет, ну это ни в какие ворота. Всё! Хватит! Я на экзамене.

Ездил со мной в одной электричке. Так же, как и я из Выборга.

Факультет архитектуры и дизайна при Ленинградской академии художеств. Первый курс. Архитектурный рисунок.

Надо будет обязательно с ним познакомиться.

Сколько помнит себя, всегда пыталась рисовать. Но не придавала этому внимания. Если бы не мама, так бы и остался втуне этот дар. Кто его знает, может и не только она, но и сам переезд в этот старинный город повлиял на её выбор. Но, родившись в Киеве не могла забыть этот красивый южный город. Сугробы на улицах, такие же старые, с облупленной штукатуркой дома, всё же не могли заставить изменить мнение о городе её детства и юности. К тому же от него можно было добираться до моря. Как-то даже ездила с одноклассниками электричками. Всего одна пересадка, и были в Одессе.

Но, это совсем другое море, не то, что здесь. Чёрное. Оно было тёплым, в отличие от Балтики, которая хоть и имеет преимущественно белые оттенки, всё же холодна даже летом. Но, не пугал её этот холод, так как умела отказываться от многого. Может это даже основа её характера?

Кажущаяся хрупкой, на деле же упрямая и бескомпромиссная. От кого унаследовала эти черты? От отца.

Был для неё человеком, с которого не хотела брать пример, даже не любила его, считая неумелым, грубым, самоуверенным. Но, не понимала, не желая признаваться себе, точная его копия. С той лишь разницей, что самую малость женственности взяла от своей матери, Марфы Матвеевны, коренной Киевлянки.

Степан Григорьевич, родившись под Киевом, выбрался благодаря призыву в армию из своего далеко не передового, влачащего существование колгоспа (колхоз по-украински). Был призван на Балтийский флот. Остался живым. После войны поступил в морское училище, но не закончив его перевёлся в Киевский институт водного транспорта, где познакомился с Марфой.

Инга не то, чтобы не любила своего имени, скорее не понимала, считая слишком оторванным от места, где родилась, будто ощущала в себе некую непричастность к нему. Казалось ярким, и в то же время боялась выделяться за счёт вульгарности, что слегка углядывала в нём.

Хоть и пыталась гулять по Выборгу, но на это не оставалось времени. Переезд был в начале лета, как только закончила школу. Предстояла подача документов в институт. Выбрана академия. Закончивши с отличием Киевскую художественную школу, понимала; вряд ли сможет поступить в такое серьёзное, известное на всю страну учебное заведение. Но, упрямство, приобретённое с детства, не давало ей покоя. Умудрилась даже отходить на полуторамесячные, платные подготовительные курсы.

Жила в Выборге, целое лето, да ещё и начало осени, но совершенно не знала город, который пугал её своей неизвестностью. Вечерами возвращаясь из Ленинграда, перебирала наивозможнейшие составляющие страха.

Много развалин? Боялась она руин, в детстве излазив все, что ещё сохранялись в центре Киева после войны.

Узость улочек? Это огорчало её, так, как любовалась шириной и парадностью Ленинградских проспектов вспоминая о Киеве.

Люди? Пожалуй, да. Хоть и было их тут мало но по вечерам, когда возвращалась с вокзала домой – это пугало.

Только лишь каштаны успокаивали её тревогу! Ну, конечно же они! Видела их в Выборге. Напоминали своими разлапистыми кронами Киевских исполинов.

Ещё совершенно не зная города, судила о нём, на основе догадок, но с этого момента стала искать везде, где проходила их кроны. И, когда несмотря на то, что была на улицах Выборга в темноте, слегка высвеченной блеклостью фонарного света находила их, вспоминала родной город.

В Киеве был молодой человек, с которым зародились некоторые отношения. Заинтересовал её прежде всего планами. Настолько видел своё будущее, даже поверила ему; обязательно добьётся всего, что ставил себе в цель. Впрочем, так же добился и её.

Неопытные, не зная ещё, как нужно целоваться, оказались вдвоём, наедине у него дома.

Пригласил.

Пошла.

Знала, чем это всё может кончиться, но было интересно попробовать. Посмотреть, правда ли всё то, о чём говорил. Квартира в элитном, правительственном доме на Крещатике, пусть и старом, с надстроенными после революции этажами, но с памятными досками на фасаде с барельефами лиц тех, кто отдал свою жизнь делу партии. Кто-то из этих холодных, ничего, кроме светлого будущего не видящих лиц, поднимал промышленность, являясь министром, под кем-то имелись скромные данные, в виде звания и рода войск. Шла мимо них, разглядывая на ходу и читая надписи. Но, больше всего заинтересовал практически на две трети вылезший из стены горельеф бюста одной женщины, фамилию которой не запомнила. Только лишь одна фраза засела в голове навсегда; «Выдающийся деятель культуры и искусства».

– Кто это такая? – спросила Веню, что буквально тащил её за руку в сторону подъезда.

– Где? – сразу и не понял, на что она смотрит, никогда не задумываясь о том, что может быть, что-то интересное на фасаде его дома, кроме помпезности смешанной в экстазе эклектики лепнины надстроенных этажей.

– Вон, – указала головой Инга.

– Это!? – удивился, словно и сам в первый раз увидел это лицо, – Женщина, какая-то. Ну её. Идём скорее. Вечером родители из-за города приедут, – затаскивал её в подъезд.

Не сопротивлялась. Знала, скоро уедет из Киева, и забудет его, как сон, пусть и яркий, но ненужный для её памяти, растаявший при первых лучах солнца.

– Какой красивый подъезд! Здесь наверно до революции жил князь с княгиней.

– Баронесса с бароном, – улыбнулся Вениамин, делая жест вахтёру, как бы говоря тем самым, гость идёт с ним.

– Ты шутишь? – уже хорошо знала его улыбку. Был отличником в классе. Все предметы давались ему с лёгкостью, без малейшего напряга. И ту спецшколу с акцентом на изучение иностранных языков, где учились в одном классе, казалось давно перерос, мысленно находясь в Москве, поступив в святая-святых для сына партийного номенклатурщика – МГИМО.

Но уж очень интересовало, как относится к её имени. Прислушиваясь к тому, как произносит его, не видела ни раздражения, ни лёгкой иронии, скорее уважение. Но не к ней, а прежде всего к таинственности звучания, что явно ценилось им, как иноземное, не принятое в здешних краях.

– Нет. А, как ты думала!? Именно поэтому наш дом и считается особым, – дождавшись лифта, зашли в роскошную, со стеклянными дверями кабину, движущуюся в прозрачном коробе, зашитом металлическими сетками, между псевдобарочными, кованными ограждениями лестниц.

Нажал третий этаж.

– Но, ведь на Крещатике есть и новые здания, с просторными квартирами. Разве они хуже вашего?

– Конечно!

– Почему?

– У них нет истории.

Лифт с металлическим позвякиванием остановился, слегка покачиваясь, словно только что причаливший катер на волнах.

– Шестая квартира, – зачем-то вслух произнесла Инга.

– Шестая. Нравится мне это число. Перевёртыш. Если перевернуть, будет девятка. В нём есть некая изменчивость.

– Но, не измена.

– Измены я не допущу, – так же хитро улыбнулся Вениамин. Худой, высокий, на голову выше её, носил длинные волосы, закрывающие уши.

Веня. Был самым красивым среди всех мальчиков в классе. Может поэтому и позволила ему ухаживать за собой последние месяцы перед экзаменами. То ли так настойчив был, то ли она допустила большее чем другим по отношению к себе, но теперь, был несказанно рад, ухаживание сдвинулось с мёртвой точки. Это произошло сразу после последнего экзамена, когда стремительно выросло свободное время.

Но, впереди у неё был Выборг, куда, в итоге всё же отменив на время Ленинград, переводили отца. Веню же ждала Москва. Странное дело, чем севернее, тем сложнее было устроиться на перспективную работу. Но, что-то заинтересовало её отца в этом переводе. В 44-ом участвовал в освобождении Выборга. Нужен был ей этот город, в первую очередь для получения образования. Внушили ещё в художественной школе; обязана учиться на архитектора. Да и к тому же эта отцовская перспектива. Всё совпало. Теперь могла, пусть и не живя в Ленинграде – поступать в художественную академию.

Венины же родители, как казалось ей, намертво приросли к Киеву, и не видя ничего более перспективного, нежели то, чего уже смогли добиться здесь, не стремились к большему, довольствуясь существующим. Но не упустили любой шанс, если только представится, которого, увы не было. Поэтому Веня брал на себя то, что не могли осуществить родители, двигаясь на север, но, не дальше Москвы, так, как там, считал и находится Иллий рай, что грел его своими лучами славы, для которой и рождён.

– Да тут целый дворец!

– Снимай обувь. Надевай тапки.

– Послушно нацепила с помпонами, разглядывая украдкой стены, с лепниной под потолком, камин сквозь открытую дверь гостиной, что, видимо была установлена в свой проём ещё до революции.

– Здесь сохранилось всё, как прежде. Квартира не была разграблена, так, как с самого первого дня отдана одному чекисту. В 37-ом его расстреляли. Затем, всё как по маслу. Еще трое руководителей высокого уровня пытались жить в ней, до самого начала войны. Так же расстреляны. Потом оккупация. И, только в 1954-ом, разогнав коммуналку, тут поселили моего отца. Сверху, в надстроенных этажах, всё не так. Гораздо проще. Да и потолки на метр ниже. Не то, что здесь, четыре с половиной, – закончив вводный экскурс, сменил тему:

– Пошли музыку слушать. У родаков много есть чего.

– А у тебя?

– У нас с отцом схожие вкусы.

Дорогой проигрыватель, с мощными колонками, занимал центральное место внутри на редкость низкого шкафа, стоящего посередине стены гостиной. Но диван и кресла, неимоверно большого размера, с резными подлокотниками и кожаной обивкой, тёмно-коричневого цвета, значительно уменьшали немалого размера комнату. Помогал им в этом и чересчур большой, стеклянный, журнальный столик.

Порывшись в иностранных пластинках, поставил джаз.

– Инга…

– Что?

– Так, просто.

– Тебе нравится моё имя? – смотрела прямо в глаза.

– Да. Необычное.

– Но оно же вульгарно, – хитро улыбалась.

– Вульгарно!? – искренне удивился; – Ничуть! – тут же сменил тему, заметив; – У отца есть коньяк. Это расслабляет. Выпьем?

– А нам нужно расслабиться? – улыбнулась ему. Всё это было для неё словно некая игра. В глубине себя посмеивалась над его поведением. Веня строил из себя лихого, обладающего широтой души хозяина всей этой сказочной для неё, но такой обыденной для него квартиры. Но, улыбки не сдерживала, наблюдая за ним, учась. Была ещё совсем юна, и многого не могла знать.

Большая, цветная фотография, в медной, тоненькой рамке, висела на стене. На ней мужчина в синем костюме, справа от него шла женщина, на заднем плане люди в серых и чёрных костюмах. Показалось на миг – что-то общее есть у этого мужчины и женщины с Вениамином. Но, что, пыталась понять. Никак не могла сосредоточиться.

– Твои родители?

– Да. Держи, – разлил коньяк, поставив перед ней на журнальный столик бокал.

– Я никогда не пила коньяк.

– Погоди, сейчас принесу лёд, – театрально ударив себя рукой по лбу вспомнил Веня.

Вернувшись из кухни, положил ей в бокал несколько кусочков, вежливо поинтересовавшись:

– Достаточно?

– Наверно. Не знаю.

– Ну, давай выпьем за то, чтоб у нас было всё хорошо в этой жизни.

– Давай.

Чокнувшись уже было собрался выпить. Но, остановил её хитрым взглядом.

– А, давай на брудершафт.

– С поцелуем? – догадалась она.

– Да, – смутился Веня.

– Давай, не теряла смелости Инга.

Крепкий напиток обжог её нёбо. Долго не таявший в бокале лёд одним маленьким, отколовшимся кусочком прокрался сквозь губы, осколком оказавшись на её горячем языке. Долго не решалась проглотить, гоняя айсберг во рту, ожидая его полного таяния.

Наконец проглотила.

Но, тепло прежде прошедшее по её горлу, согрев изнутри, не на градус ни упало.

Дождавшись пока Инга сделает глоток, потеряв хитрость улыбки, и от этого приобретя глуповатое выражение лица, ибо, как поняла теперь, никогда не мог улыбаться от всей души, честно, от сердца, произнёс:

– А теперь… – и потянулся к ней губами для поцелуя.

Никогда прежде не целовалась.

Но, много раз представляла себе, как будет целовать его в губы, если представится случай. Но, не стремясь к этому, ничего не предпринимая, теперь смутилась. Нет не в том было дело, что страсть утихла, и желание прошло. На одно мгновение представила сейчас, каким он будет лет эдак через сорок. Стало не по себе. Нет, не то, чтоб противно, просто никогда не думала, что таковыми становятся мужчины в представленном ею на миг возрасте. Но, ведь её отец не таков.

Ну, конечно же она просто вспомнила отца Вениамина, на фотографии в гостиной, которого никогда не видела прежде. В школу иногда приходила его мать, которую не узнала на фотографии. Теперь понимала; лицемерие таилось в этом взгляде опытного партийного руководителя. Холод и предательство.

Как же смогла прожить с ним рядом всю жизнь эта женщина, что так, казалось искренне улыбалась ей с фотографии. Нет. Ей никогда не понять этого. Никогда.

Не стала отталкивать его, или отодвигаться назад, решив идти до конца. Закрыла глаза. Но, от этого было еще страшнее, или, … скорее неприятнее. Именно это и вызывало тот страх, что нестерпимо заставлял открыть глаза, как раз в тот момент, когда коснулся её губ.

Думала этим и отделается. Но, скользкий, влажный язык пробивал себе путь прямо в неё. Интуитивно, что есть сил сомкнула губы. Но, почувствовав, как его рука скользит по её груди, сдалась. Тут же заполнил собой рот.

Преодолев неприязнь так же, словно нанося ответный удар пробиралась в его рот. Но, не сопротивлялся, наоборот, казалось был рад тому, молниеносно сдавая свои позиции.

– Мм-мм-ммы…

– Что? – набрав полные лёгкие воздуха поинтересовался он.

– Коньяк чуть не разлила, – ставила на краешек стола бокал Инга.

Поставил и он, прежде допив содержимое.

Раздевал её, но, не испытывала никаких чувств к нему. Показалось даже на миг: не будет ли так со всеми. Испугалась.

– Не о том ты думаешь, – боролся с лифчиком Вениамин.

Как же проживёт всю жизнь с таким холодом в себе, если не умеет открыться перед мужчиной. Но, может, виной этому именно та фотография, где увидела отца Вениамина. Если не попалась она ей на глаза. Но, как же могла не попасть, если висела на стене, и такая большая, к тому же цветная. Нет, не в ней тут дело. А в чём? В чём, если не в ней? Остаётся только одно. Холодность её тела, души, желаний.

Всегда раньше думала, только северные женщины, таковы. Да и то не все. Теперь же видела; во многом в жизни бывают исключения. Но, не хотела этому верить. Заставляя себя через силу принадлежать Вене. Он же в свою очередь не мог ничего с ней сделать.

Никогда такого не видел. Да и многое видел ли вообще в своей жизни? Нет, конечно, что-то видел. Было с чем сравнивать.

Снял с неё юбку. Упала на пол, подле дивана. Трусишки, повисли на краю стола.

Весь дрожа от желания, дотронулся рукой.

Там было сухо.

Ничего, сумеет сделать всё, от него зависящее. Если не желанен ей, но, не сопротивляется. то пусть потерпит.

Терпела. Точнее надеялась – будет хорошо. И он победил, одолев преграду.

Значит это не так плохо. Просто первый раз. Первый раз. Первый раз. …

Всё получается!

Нет, она нормальная. Просто это впервые у неё. Надо срочно принести полотенце, лихорадочно думал Веня, не в силах остановиться. И. именно в этот момент на этаж приехал лифт.

– Аааааа! – от безысходности, не имея сил, чтоб прекратить, всё же пересилив себя, помогая сам себе рукой закончить начатое дело, убежал в сторону ванной, вскоре вернувшись оттуда с полотенцем, которым почему-то вытирал сам себя.

– На. Вытри диван и одевайся. А я пока встречу родаков. Вернулись гады на пару часов раньше, – на ходу одевался, прыгая на одной ноге, застряв в штанине.

Не так боялась быть застигнутой его родителями, сколько радовалась своей победе. Нет, нисколько не стыдилась от содеянного. Одеваясь стремительно под лицемерным взглядом с фотографии Вениного отца, который, как теперь знала, несмотря на все свои отрицательные качества, обнаруженные в нём, имеет и положительное – видеть человека насквозь, застав его в самый нелицеприятный для этого момент.

Успела! Крови не было. Ничего не болело. Слышала голоса родителей, шум Крещатика, шелест каштанов под окнами, и даже, как показалось ей, падающие на асфальт листья.

Коньяк! Какой ужас! Куда же она теперь спрячет его?

Нет. Не будет. Да и не украла же она его в конце концов. Пусть уж лучше увидят, чем догадаются о большем.