Шурави бача

Капитан недоуменно посмотрел на Портова.

– Я сам, сам я, идите в штаб, я вам приказал, кажется, товарищ капитан! Что вы тут стоите, выполняйте приказ, или вы тоже разучились? – выплеснул он свое раздражение на капитана.

– Так точно, товарищ майор, – ответил Кривенко, опуская глаза

– Что так точно, разучились? Что, что, что-оо? – повышая голос, закричал Портов.

– Ты что, Алексей? Успокойся.

– Да пошел ты подальше, – вытаращив глаза, зашипел майор. – Он меня успокаивает, ты вот кого должен успокаивать, разнуздал, распустил, расслабился! Он меня успокаивает, етит-твою мать, – он грязно выругался. – Ишь ты, он меня останавливает. Я здесь хозяин. Забыли? Кому прекословить вздумали? Урро-одыы. Всем стоять смирно! Я не давал команду «вольно».

Ровные шеренги заметно напряглись, солдаты сдерживали дыхание.

– Вот так-то лучше, – уже мягче произнес комбат, окидывая их тяжелым взглядом.

Он был готов разорвать любого, кто осмелился возмутиться по какому-либо поводу. Дембеля, покрытые коркой пыли, изнывали, стоя на вытянутых руках. Крупные капли пота стекали по налитым кровью лицам быстрыми струйками, падали в ядовитую серую мучную пыль, впитывались в нее, исчезали.

– Ну что, отдохнули? – обратился он к ним со злорадной улыбочкой. – Раз, держать. Вам выбирать, аккорд или боевые. Что вдруг замолчали? Устали? Я понимаю, что это трудно и неприятно. Да мне плевать, так же как и вам. Это ваша служба. Вы в моей власти. Но я с вами еще по-человечески обращаюсь. Вот как скажете, так и будет, слово даю. Так что, дембельский аккорд или разомнетесь до замены в горах, а-ааа? Делай два!

Дембеля, измученные продолжительной муштрой, плюхнулись на плац, подняв небольшое облако пыли.

– Ну что такое, что за отношение к себе? – как бы в шутку проговорил майор. – А теперь слушайте меня внимательно! Пока не построите баню, – меня лично не интересует, сколько вы будете ее строить. Для вас чем быстрей, тем лучше, сами понимаете. Для вас полная свобода времени. А до этого времени никто никуда не поедет, – он поднял многообещающе палец. – Ну, если только грузом двести, – съязвил он. – Понятно вам, граждане дембеля? Я спрашиваю, понятно? Не слышу ответа.

– Так точно, товарищ майор, – прохрипело отделение из пятнадцати человек.

– Ну ладно, – комбат по-хозяйски прошелся вдоль лежащих шеренг. – Полежали – вставайте, а то еще уснете, не дай бог, – и на его суровом лице появилась обжигающая улыбочка. – Вольно-оо! – гаркнул комбат.

Батальон оживленно зашевелился и загудел, выходя из напряжения.

– Теперь слушай мою команду. Дембеля, в столовую, завтракать, – он посмотрел на свои часы, усмехнувшись. – Хотя уже близится время обеда, но ничего, даю час чистого времени без проволочек принять пищу – и быстро на объект. А то я уже замучился пробираться через «зеленку» в бригадную баню, пора бы уже свою иметь. Своего отца-комбата совсем не жалеете, – он прищурил глаза и оголил клыки, выдавливая из себя уже знакомую улыбочку. – Уедете от меня, будете вспоминать лучшие денечки своей службы, граждане дембеля, – сказал он, четко выделяя последние два слова. – Остальные – разобраться по плану сегодняшнего дня. Третий взвод третьей роты, приготовиться к выезду. Инструкции получите у командира роты. Все, – проговорил он, выдыхая.

Батальон с нетерпением ждал последнего слова хозяина.

– Командирам рот, развести по объектам, – любимое выражение Портова, такое же, как и слово «уроды». Он говорил уже спокойно, улыбаясь, как будто ничего особенного не произошло, вежливо раздавал указания подчиненным офицерам, которые не спеша подходили к нему в порядке очереди.

***

Перед глазами плыли родные места: речка, палисадник, стол, за которым режутся в «козла» мужики в выходные дни, с утра до вечера и с вечера до утра. Их жены, которые тянут их домой, а те упираются, ругаются, и в конечном счете побеждает сила. Последний год службы все чаще заставлял Сергея возвращаться в родной дом. В мыслях, во сне, в мечтах. Он все больше и больше скучал по запаху необъятных колосящихся полей и бурого цвета пашен и крохотных березовых рощиц между ними, и истоптанных в пыль тропинок, и зеленеющих с приходом весны лужаек, манящих ароматом полевых цветов, и нежных подснежников под хрустящей корочкой исчезающего на глазах снега, талой водой уносящегося вглубь парящей земли. Он скучал все больше и больше, но не так, как в первый год своей службы, а совсем по-иному, чувствуя что-то скорое и неотвратимое.

Кто-то легко взял его за руку, свисающую с края кровати, приподнял и опустил. Сергей неторопливо перевернулся на бок от стены, лениво открыл глаза и увидел, как Жука аккуратно выставлял на его тумбочке «пайку», стирая рукавом своей гимнастерки осевшую на поверхности пыль. Две толсто врезанные горбушки черного хлеба, пара кусков тающего желтого сливочного масла и небольшое куриное яйцо.

– А-аа, это ты, – сонно произнес Сергей и недовольно покосился. – Я чуть не заснул, ожидая тебя. Где тебя черти носили?

– Да я быстро, – попытался оправдаться Жука.

– Что значит быстро? Я же тебе говорю, чуть не заснул с твоим «быстро». Что, жрал, наверное, за двоих, да?

– Да я-яя пока автомат в ружпарк сдал, пока на ПХД сходил, пока в офицерку зашел.

– Слышишь ты, что ты мне лапшу на уши вешаешь, душара, твое счастье, что я устал. Свое вечером возьмешь сполна.

– Да минут двадцать прошло, не больше, – жалобно запричитал Жука.

– Ну ладно, вали отсюда, не порть мне аппетит, – оборвал его Сергей, мельком взглянув на электронный циферблат своих трофейных часов «Омах».

Жука затоптался на месте, как бы вымаливая прощение.

– Ты еще здесь? Вали отсюда, вечером разберемся. Ну, хорошо, – смягчился Сергей. – Я сейчас перекушу малеха, и до ужина не будить. Понял? – он внимательно посмотрел на солдата. – А сейчас принеси воды, намочи простыни и меня закрой. Ну, я думаю, ты знаешь, как это делается? Только порезче.

– Будет сделано, – весело пропел Жука, и, сорвавшись с места, исчез в дверях казармы.

Сергей быстро проглотил пахнущий мятой хлеб с маслом и желтком куриного яйца, вдогонку сделал несколько больших глотков теплого чая. Желудок ласково заурчал. Удовлетворенно закрывая глаза, моментально охваченный пеленой наступающего сна, Сергей уснул, оставляя проблемы этого дня далеко в стороне. Над опаленной территорией батальона опускался долгожданный вечер. Уже не душащий, прогретый дневным адским солнцем воздух остывал, и дышать становилось гораздо легче. И не нужно было пробираться сквозь него, разрывая столбенеющий гнетущий плен длинного пожирающего афганского дня. Окруженная с четырех сторон старыми желтовато-серыми простынями, кровать напоминала небольшой восточный склепик. Нудная серая муха, пробравшаяся окольными путями в прохладное и чуть влажное убежище, надоедливо жужжала над ухом, прерывая сладкий сон. Сергей всячески старался отмахнуться от надоедливой соседки, с головой накрывшись влажной от пота подушкой, с сожалением думал о том, что сейчас самое время быстро подняться, прогнать ее и спасти готовый покинуть его сладкий сон.

И только он отказался от этой трудновыполнимой задачи, как кто-то торопливо сбросил подушку с его головы и, настойчиво теребя за плечо, прогоняя остатки сна, почти в самое ухо громко зашептал:

– Вставай, Серый, давай, кочумарь. Вставай, Серый, хватит дрыхнуть. На ужин пойдешь или как? Я и так изнылся в ожидании, когда ты проснешься. Не хотел тебя будить. Ты совсем меня не ценишь. Я уже жду, жду, жду, жду, когда ты проснешься, – пожаловался он и отбросил край простыни на верхний ярус кровати, наполняя тусклым светом казармы угол, где спал Сергей.

Сергей, прикрываясь ладонью, увидел улыбающееся лицо своего лучшего друга и соседа по койке, Петра Черкаса, невысокого крепыша родом из далекой маленькой деревушки где-то на западе Украины. Его круглые, в русых ресницах, глаза были наполнены жизнью и какой-то непонятной радостью.

– Потому что в моих жилах тэче кровь моей неньки Украины, моей ненечки, – любил ласково приговаривать он на вопрос: что у тебя с лицом? что ты лыбишся постоянно, а?

– Это ты, братишка, – произнес, потянувшись на кровати, Сергей, улыбаясь и протирая рукой заспанные глаза.

– Я, конечно! А кто? Кого ты еще ждал? Ну, давай, браточек, вставай, – ласково поторопил Черкас. – Давай, давай, – он подошел и потянул Сергея за руку, усаживаясь на свою кровать рядом. – Сейчас скажу что, не поверишь.

– Что? – с любопытством посмотрел на него Сергей, натягивая носки. – Ну, чего ты там еще придумал, Петруха?

– Сегодня на ужин много мяса, во-ооо!! – он распахнул руки в разные стороны, восхищенно изображая количество. – С облета семь баранов привезли, троих «шакалы» забрали в офицерскую столовку, много конечно, но с их аппетитами нам не равняться, и судить об этом, я считаю, бесполезно, – по-философски рассудил он. – Но наш «бача» Хашим приготовил много плова, и рис нашелся сразу, а то эта «кирза» уже до блевотины надоела. Ух, сегодня почифаним от пуза, – радостно потирая ладони друг о дружку, с удовольствием проговорил Петруха. – А еще знаешь что?

– Что? – вопросительно посмотрел на друга Сергей.

– Что, что, – загадочно улыбаясь, произнес Петруха. – А вот не скажу.

– Да ладно, Петря, не томи, выкладывай, что там у тебя приключилось.

– Да не приключилось, а что у меня есть.

– Что у тебя есть? – поинтересовался Сергей.

– А у меня еще есть ха-аа-роший «бакшиш».

Запустив руку в голенище солдатских смятых в гармошку сапог, он с нескрываемой радостью поднес к носу Сергея аккуратно завернутый в целлофан жирный, в два пальца, коричного цвета кусок чарза, исходящий резким запахом дурмана.

– Во-оо, на, вдохни, – сказал он восторженно и развернул сверток перед глазами Сергея. – На, вдохни, браток!! Не курил, тебя ждал, пока ты очухаешься.

– Да ладно, шутишь, Петруха.

Сергей посмотрел на него, принимая из рук чарз и предвкушая удовольствие всей своей плотью. Запах, казалось, разошелся по всей казарме. Сергей вдохнул полной грудью, и от пьянящей дурманящей волны глаза сами закрылись и его бросило в легкую тошноту.

– Ух-хх!! – произнес Сергей с восхищением, передавая пакет обратно Петрухе. – Где взял, Петря? – спросил он, подпрыгнул на пружинах кровати и соскочил на еще влажный бетонный пол.

– Да с Дедом на бэтээре в кишлак гоняли за шаропом, так там у духанщика на три куска хозяйственного мыла выменял. – Ну как, хорошая «дурь»? – с нескрываемой гордостью спросил Петруха.

– Высший класс, – одобрительно согласился Сергей. – Сегодня оторвемся после ужина с пацанами. Если они с собой не привезли с кишлака.

– Да нет, вроде бы, ходят хмурые, я их видел мельком, не успел даже поговорить толком.

– А рота где? – повертев головой, спросил Сергей.

– Да они уже с час как на ужине, – махнул рукой Петруха. – Тебя не разрешил дневальному будить, так что пошли, нам там оставят, я застрополил нашу «пайку». Пошли, браток.

– Ну, раз так, тогда пошли на королевский ужин.

Петруха заулыбался, обнимая Сергея по-дружески.

– Я знал что ты оценишь мой прогибон, ты же мой брат, а я твой, а остальное по барабану. Правда, браток?

Сергей кивнул головой в ответ. Они встали и вышли на улицу из казармы.

Темный вечер окутал клейкой чернотой всю территорию, спасали только глазищи закрепленных на крышах трех казарм прожекторов, которые, надрывисто потрескивая и гудя, освещали тусклым неоновым светом площадь батальона. Привлеченные светом, различные мелкие насекомые, отчаянно жужжа, кружились над жестяными банками, цеплялись лапками, пробирались в щели отдушины поближе к холодному свету, потом безрезультатно пытались найти дорогу обратно, бились о толстые стекла и к утру следующего дня засыхали внутри своего рая.

Роты уже отужинали. Из прогретого злым дневным солнцем помещения сборной железной столовой выходили последние отставшие солдаты, торопясь занять свободные места в батальонном кинотеатре под открытым небом. Сегодня, в выходной, в очередной раз показывали надоевший до чертиков фильм «Человек с ружьем». До отбоя еще оставалось часа три, и поэтому молодые, уставшие за нескончаемо длинный день, хронически не высыпающиеся солдаты-первогодки спешили на сеанс, чтобы немного поспать перед отбоем после дневных мытарств. Пока шел просмотр кинофильма, никто из старшего призыва по строгому приказу комбата Портова не мог посягнуть на их «право культурно-массового отдыха». И сонное царство молодых дорожило каждой минутой своего свободного времени. Дежурный офицер время от времени прохаживался вдоль деревянных, без спинок, лавок, внимательно всматриваясь в лица спящих, повторял:

– Не спать, смотреть хороший фильм.

– Уг-уу, – говорил кто-нибудь из толпы одинаково одетых людей и беспомощно опускал голову на свои натруженные руки, упираясь локтями в колени.

В «чифальне» ужин был в стадии завершения. В небольшом сборном сооружении за деревянными столами сидело по два-три человека, в основном старшего призыва, лениво доедая исходящий запахом баранины коричневато-белый плов. Дневальные безобразно гремели посудой и собирали грязные столовые принадлежности, размашисто стряхивали со столов влажной толстой ветошью крошки хлеба и остатки пищи, нервно отмахивались от надоедливых серых столовских мух, нудных писклявых комаров, которые кружили скопищем над ними, пытаясь ужалить. Запах вареного мяса и смесь каких-то цитрусовых беспощадно драконили желудок Сергея, как только он с Петрухой появился на пороге солдатской столовой.

– Вот это чифан, давно мы такого не едали, – сказал Сергей и посмотрел на своего друга.

– А я что говорил тебе, а ты тормоза включил, нужно было давно здесь нарисоваться, нажраться и-и-и…

– Да ладно, Петря, мы и так свое возьмем.

– Я знаю, браток, – согласился Черкас.

За отдельным, чисто вымытым и насухо вытертым столом-десяткой, лицом к входной двери сидели два человека. Сержант Александр Иванов, замкомвзвода, уткнулся взглядом в алюминиевую тарелку и, не отрываясь, с жадностью поглощал ее содержимое, и рядовой, красавец роты, неугомонный одессит, душа-человек и балагур Николай Ольха, по-простому среди своих «Одеса». Невысокого роста, смуглый, с выпирающим кадыком на крепкой шее. Его черные жесткие кудри, коротко остриженные, блестели так, как будто он их натирал воском. Он что-то оживленно рассказывал Иванову, лихо постукивал по пластиковой крышке стола то кулаком, то костяшками согнутых пальцев. Иванов в ответ то и дело кивал головой, морщил лицо, искоса поглядывал на Одесу, не отрываясь от вкусной еды. Приблизившись к столу, Сергей краем уха услышал несколько коротких отрывистых фраз.

– Да-а, бля, пошел он к едрене фене. Шакаляра. Да плевал я на эту крысу, он мне говорит: «Куда? Духа прикрывай!» Нужен он мне, этот чморина. Тут самому сам знаешь что, тут самому бы не подохнуть.

– Ну, как там, на войне, без нас, пацаны? – усаживаясь за стол на деревянную, выскобленную до белизны лавку, заговорил Петруха, прерывая их напряженный разговор.

– Как всегда, пацаны, вы же знаете, если живы, значит, все нормально, пацаны, – произнес как-то натянуто Иванов, чуть заметно улыбнувшись.

Одеса, перегибаясь через стол, протянул по очереди Сергею и Черкасу свою руку, по обыкновению, доброжелательно.

– Сегодня на облете были и попали после духов, – пробубнил почти себе под нос Иванов.

– Где?

– Да в этом долбанном Гуль-Беле, – оживился Одеса. – Посадили на ножи нашего наводчика духи, вместе с домочадцами.

– Ну и дальше что? – подключился к разговору Черкас.

– Ну и то, – продолжил Одеса. – Там духи бачей обложили, спустились с гор, как всегда, за провиантом, ну, и конечно, баб пощупать. А им по хрену, видно, натворили и смылись; а тут мы нарисовались, да их уже тю-тю.

– Да по почерку видно, какая-то залетная банда, что их, мало в горах и в зеленке развелось, – проговорил Иванов и развел руки в разные стороны. – Там ведь был наш наводчик, хатовец, кто-то на него вывел из кишлачных. Так забрали все, что можно было забрать, а кишлак-то этот договорной, потрошат все кому не лень, кишлачные обозленные и на нас, и на духов, ну и короче, сдали его вместе с семьей. А тут нарисовались мы, немного не успели. Да по почерку, скорее всего, «дикари», порезвились на славу.

– Так самое главное, – вмешался Одеса, – у этого хатовца было две ханумки, малолетки по-нашему, жены его, скорее всего, так ничего себе, но с ними уже аллах беседует. Так они их шмакнули по очереди и глотки им перерезали, курвы, перед тем как свалить, на сухаче возле кириза повесили голых. Да я бы сказал, что они ничего были при жизни, судя по их внешнему виду.

– Да у тебя только одно на уме, прекращай, не об этом сейчас речь, – одернул его Иванов.

– А я что, я ничего, – обиженно промямлил Ольха.

– А этого хатовца, – продолжал Иванов, – порезали всего, поизмывались над ним от души. На лбу вырезали звезду, уши отрезали, руки вывернули, ноги перебили. Да, короче, не на что было смотреть. Они, наверное, думали, что ему хана, сделали контрольный в сердце, а пуля прошла выше. Пинцет из санчасти сказал, будет жить. Мы его с собой привезли. Ну и живучий попался, сука. – Иванов замолчал и принялся выгребать из тарелки остатки уже остывшего риса, время от времени запивая чаем. – Ротный сказал, что пойдем в засаду, после всего, как уляжется эта история. По расчетам, они должны вернуться в Гуль-Бель. Где-то через дня три. Наш взвод пойдет. Так что готовьтесь, – поглядывая на своих друзей, вполголоса произнес Иванов.

– Что, в первый раз, что ли, – заметил Петруха. – Сейчас курнем – и хоть на Панджер в ущелье Джабель-Уса-Радж, в засаду.

– У тебя есть, что ли, Петруха? А что ты молчишь? – широко раскрывая глаза, проговорил Иванов и встал из-за стола, расправляя плечи, хрустнул ключицами и сцепил руки в замок за головой. Высокий жилистый худощавый парень с черными, как сажа, глазами и размашистым шрамом от ножа на правой щеке – в память о Чарикарской «зеленке». – Ну, тогда договорились. Вы давайте, дожевывайте не торопясь. А мы с Одесой в роту, перекинемся во что-нибудь полегче и будем на арыке на нашем месте. Хоп1 ?

– Договорились, – кивнул Сергей.

Они вышли из-за стола и направились к выходу.

Плов оказался на редкость вкусным, даже холодный.

– Бача Хашим молодец, отличный чифан забацал, – сладостно проговорил Петруха, пережевывая мягкие длинные рассыпчатые зерна индийского риса.

– Да-аа, браток, что вкусно, то вкусно, отрицать не буду, – сказал Сергей и, взяв из тарелки кость, стал обкусывать пахучие куски мяса. – Петруха, надо будет Хашима подогреть на раскурку, зайдем после ужина, хорошо?

– Конечно, о чем речь, – согласился Черкас, не отрываясь от еды. – За такой чифан я ему лично благодарность объявлю.

– Ну бабай, ну молодец, – восхищался он. – Все, вот это я нарубался, сейчас взорвусь, нужно чайку горяченького замахнуть, – потянулся он за чайником, который стоял рядом на разносе, и насмешливо спросил: – Что пить будешь, Серый, чай или какаву?

– Чай, конечно, – ответил Сергей, подставляя кружку под носик чайника. – Хорош чаек, – сказал он и отхлебнул глоток из кружки, смакуя крепко заваренный напиток. – Хоро-оош, м-ммм! Ну что, к арыку идем, по дороге зайдем, как договорились, к Хашиму, так, и займемся культурно-массовым отдыхом до отбоя и вечерней поверки. А то пацаны уже, наверное, заждались нас, – заторопился Сергей, выходя из-за стола. – Да вставай, пошли, хватит жрать без меры, заворот кишок получишь, – он похлопал по плечу друга, который после кружки выпитого чая вцепился зубами в кость и с удовольствием грыз ее, причмокивая. – Да пошли, Петря, дома будешь отъедаться, кочумарь. А то, я смотрю, ты на глазах жиреешь, морда уже заплыла.

Черкас бросил на стол дочисто обглоданную кость и, тяжело поднявшись, пошел вразвалочку за Сергеем к выходу из столовой.

Хашим стоял возле кучи немытой посуды. В одной руке он держал влажное вафельное полотенце, завязанное на самом конце крупным узлом, другой размахивал в воздухе над головой и быстро говорил что-то хриплым голосом, почти кричал. Рядом с ним суетилось несколько молодых солдат, они бегали по кругу от одного стола к другому, на которых стояли кастрюли, банки и всякая поварская утварь.

– Блят в ваш нога, бистро ногам шевелит, дюхы, – хрипел он, подгоняя их.

– Эй, бача Хашим, инджа, – позвал его Крымов по-афгански, просовывая голову в открытое окно посудомойки.

– О-ооо, вай, вай, – повеселел тот и, что-то коротко буркнув, подошел к ребятам.

– Ну, как дела, Хашим-бача?

– Да достали меня эти салябоны, – неожиданно выдал тот почти на чистом русском.

– Так ты уже стал базарить, как русак, – пошутил Сергей и пожал ему руку.

– Да нэт, это я один раз полючился, как это, не знаю сама.

– Сама ты давно уже ничего не знаешь, – съехидничал Черкас.

– Чито ты, братышка, хотель? – не понял он.

– Да все нормально, бача, проехали, все о’кей. На, держи, раскуришься после работы, хапнешь, – сказал Черкас и протянул кусочек чарза.

– Вай, вай, хо-ро-шоо, – радостно залепетал он. – Ташакор, братишка, как раз вовремя ты грел меня, мой башка савсэм больной. Эти дюхы, меня скоро крища оторвется, ни хрен ни врюбаеться, – сказал путаясь он и посмотрел назад.

– Ну ладно, бача, нам нужно валить, пацаны ждут.

– Спасыбо, братышка, – он обнял, по очереди прижимаясь щекой к щеке, Сергея и Черкаса. – Ви куда пошел? – спросил вдруг Хашим.

– На арык, курнем.

– Завтра пришли одын молодой, сахар привезут. Дам пара пачка бакшиш, – прошептал вдогонку он.

– Хороший, свой бача, малый метр с кепкой, но зато в доску свой. А я совсем забыл объявить ему благодарность за ужин, – опомнился Петруха.

– Еще успеешь, – сказал Сергей и подтолкнул его вперед.

Возле назначенного места, опустив ноги в прохладную журчащую воду, сидел Одеса, что-то бубнил себе под нос, разговаривая сам с собой.

– Оба на-аа, – игриво вскрикнул он и спрыгнул с перекладины, которая лежала поперек арыка и служила мостиком для перехода. – Поймал, поймал, – закричал он радостно. – От меня еще ни одна не уходила, зараза.

Он вытащил руки из быстро струящейся воды и поднял над головой небольшого черного угря, который, извиваясь, хлопал его по рукам и разбрызгивал остатки воды во все стороны.

– Все, теперь ты будешь шашлычок, – весело нараспев сказал он и отбросил рыбу на берег, подальше от воды, в еще не остывшую пыль дороги. Он напоминал заправского мужика, который, позабыв обо всем, занимался добычей еды для своего семейства, барахтался в прохладной мутной воде, шарил руками по дну.

– О-ооо!! – крикнул зычно он. – Еще один, жирный, гад, куда, куда, я же говорил, от меня ни одна стерва не уходила.

Иванов сидел немного дальше на берегу и внимательно наблюдал за происходящим, не предпринимая никаких попыток вмешаться в ловлю угрей.

– Откуда они здесь взялись? – недоумевал Одеса, отряхивая руки от воды.

– Ну ладно, вылазь, – наконец настойчиво проговорил Иванов и встал на ноги. – Хватит, вон пацаны идут, – он указал на дорогу, по которой двигались со стороны батальона две легко узнаваемые фигуры.

– Много надергал? – поинтересовался Сергей, приблизившись к своим друзьям.

– Да-а, есть кам-кам2 , – отозвался Одеса и показал рукой в пыль.

– Что так долго? Мы вас уже тут заждались, думали, не придете. Или «шакалы» перехватили со своими проверками по карманам? – почему-то озираясь, спросил Иванов и достал запечатанную пачку сигарет из нагрудного кармана гимнастерки. – Держи, Петря.

Черкас отломил кусок душисто-вонючего чарза и принялся его крошить на мелкие куски, время от времени подогревая раскуренной сигаретой.

– Ах, Одесса, жемчужина у моря. Ах, Одесса, ты знала много горя. Ах, Одесса, родной любимый край, – весело напевал вполголоса Николай Ольха, умело выдувая табак из четырех сигарет. Он быстрыми движениями принимал от Петрухи измельченный в порошок чарз и в считанные минуты выдал творение своего таланта – набитые под самый верх «солдатской радостью» две пары сигарет.

– Нет лучше наслаждения, чем накуриться и забыться после трудного дня работы. Как хорошо посидеть со своими друзьями, да что я говорю, братушками моими. И вспомнить свою матусю ласковую, в думках сгорая. И город родной мой, в мечтах и во сне приходящий, и легкий запах пленяющей кожи девичьей, и губы мягкие бутоном раскрытым, – сказал он и шикарно улыбнулся в темноте белым рядом ослепительных зубов.

Он, сильно затягиваясь дымом сигареты, блаженно выдохнул, еще, и еще, и еще раз втягивал в себя пьяный дым спокойствия и забытья. Он откинулся назад, краем глаза посмотрел на молчаливо сидящих своих друзей и опустил веки, неподвижно застыл в позе покойника, сомкнув руки у себя на груди, вытянулся во весь свой небольшой росточек, еле слышно застонал. Его глаза чуточку приоткрылись. Было видно в свете полного месяца, как небольшая овальная слезинка застыла в разрезе его красивых карих глаз и, немного задержавшись, растянулась в падении, как утренняя роса, скользящая по холодному листу, уже длинной, жирной каплей упала в пыль и исчезла навсегда, не оставив никаких следов. Им было хорошо сегодня. Они были все вместе, одно целое. Они чувствовали рядом жаркое дыхание друг друга, шутили, смеялись, подкалывали, язвили. Ведь сегодня прошел еще один день их пребывания здесь, в плену войны, непонимания, голодной тоски по Родине и всего того, что они уже испытали в свои восемнадцать, девятнадцать и двадцать лет, выплевывая кровавую грязь. Они распластались на берегу и слушали плеск воды и жужжание надоедливых насекомых, пребывая в сладостном состоянии спасительного дурмана.

В засаде

Как только приплюснутые силуэты боевых вертолетов исчезли из поля зрения за далеким хребтом афганских стального цвета гор и мощный гул турбин растворился в небе, звенящем зноем беспощадно палящего и пронзающего своими лучами солнца, моментально навалилась гнетущая, уже знакомая, потрескивающая тишина, иногда прерываемая глухим топотом солдатских полусапожек и лязгом боевого снаряжения.

По пыльным улицам между дувалами цепью вытянулся взвод, направляясь к руслу высохшего арыка, расположенного вдоль периметра небольшого предгорного селения. Шли тихо, прислушиваясь к каждому шороху, стараясь при ходьбе придерживать руками позвякивающие металлические предметы. «Вертушки» должны были привезти очередной дозор на подмену через двадцать четыре часа.

«А пока нам нужно защищать этих бачей при необходимости», – подумал Сергей, вытирая рукавом гимнастёрки вспотевший лоб.

– Взвод, стоять! – послышалась короткая команда ротного, прокатываясь легким шепотом по шеренгам движущихся людей.

Цепь разведчиков рассыпалась по руслу пересохшего арыка.

– Принять боевую позицию! Командирам доложить о состоянии отделений! – распорядился старший лейтенант, командир роты Губанов.

День набирал силу. При каждом взгляде в небо, гнетущее своим спокойствием, солнце оказывалось все ближе к зениту. Струйки пота текли по всему изнывающему в пекле телу, пробивая себе дорогу наружу. Х/б постепенно пропитывалось жгучей влагой пота, мокрые пятна моментально испарялись и вновь появлялись, чтобы исчезнуть, образовывая на спине и подворотничке большие белые пятна солеотложений.

Гимнастерка, пропитавшись жидкостью, прилипала к телу под тяжестью боевого снаряжения и солнца, беспощадно жалившего своими стрелами лица и руки солдат.

Сергей перевернулся на другой, еще не онемевший от лежания бок, высвободил руку из-под себя, медленно, аккуратно достал вспотевшими скользящими пальцами сигарету. Захватив ее губами, поджег спичку, прикрывая одной рукой взметнувшийся огонек и дым. Перевернувшись на спину, пощупал холодный бок еще не успевшей нагреться солдатской фляжки. Отстегнул клапан футляра, приложил ее к горячей, покрывшейся соленой коркой щеке, затем ко лбу, на мгновение застыл, принимая желаемое за действительное. «Побольше бы воды ледяной!» – подумал он. Отложив сигарету в сторону, сделал несколько коротких осторожных глотков, задержал воду во рту на долю секунды и проглотил драгоценные живительные капли, ощутив моментальное облегчение во всем своем напряженном теле. Перевернулся на живот и, с трудом напрягая зрение, пряча глаза от солнца, посмотрел в сторону уже ожившего кишлака. Было тихо. Только время от времени блеяли овцы и кучей бегали и возились в серой пыли кишлачные куры, мелкие, как двухмесячные цыплята. А точнее, дико-домашние куропатки. «Наверное, нужно машину и БТР набить ими под самую завязку, чтобы накормить наш взвод», – подумал Сергей и сглотнул густую липкую горьковатую слюну, представив себе большой круглый стол, аккуратно застеленный чисто пахнущей белоснежной скатертью. Запах домашних цветов, только что срезанных в саду, ласковые руки своей мамы, которая суетилась возле него, старалась угодить ему во всем, что он попросит. И стало так хорошо и приятно на сердце, что Сергей позабыл о своей настоящей жизни. И о том, что он здесь, в Афганистане, и о том, что ему сейчас идти в бой. Ему казалось, что он дома, растянулся на большой пуховой перине, наслаждается жизнью вольной и беззаботной. Он, Сергей Крымов, солдат своей Родины. Он, недавний студент и хороший друг своих друзей. И заклокотало у него в груди, обволакивающей дрожью пробежала по всему телу волна сиюминутного наслаждения. Он зажмурил глаза, и ему стало больно от судороги, взорвавшейся в голове. Закрывая руками перекошенное лицо, Сергей встал на колени.

– Ты что, Серый, куда собрался? – услышал он как будто издалека доносящийся голос. – Что с тобой? – его кто-то дергал за ткань гимнастерки. – Ну, пригнись! – тихо прошипел Иванов. – Что с тобой, братишка?

– А-а-а, а-а-а, – сильно задышал Сергей, пытаясь справиться с тяжестью, нахлынувшей в его грудь, невидимой путой заставляющей его задыхаться в этом и так душащем воздухе. – А-а-а, что? – с недоумением посмотрев в глаза Иванова, Сергей увидел перед собой черное расплывчатое пятно.

Он опять попытался встать на ноги, сжимая пальцами лицо. Его обхватили со спины, повалили на землю, прижимая к ней тяжестью тел.

– Что с тобой, Серый? – услышал он спокойный говор Петрухи.

Сергей, немного успокоившись, пытался справиться с навалившимися на его лицо судорогами. Он прохрипел, скрипя зубами, с трудом разжимая челюсти:

– Голова у меня раскололась.

Закрывая глаза, он чувствовал, как пульсировали на висках вздувшиеся жилы и наливались тяжелой кровью глаза.

– Ну что ты, что ты, братишка, терпи, сейчас, сейчас я тебе помогу, сейчас я тебя успокою, браток, – ласково выговаривал Черкас с украинским акцентом, придерживая Сергея за затылок. – Иван, пакет, еще один, – обращаясь к Иванову, негромко крикнул он.