Buch lesen: «Избранное»

Schriftart:

О творчестве Владимира Спиртуса

Литературное творчество феодосийского, в прошлом киевского, писателя Владимира Борисовича Спиртуса имеет в основе своей духовный взгляд на окружающее и душевную взволнованность. Эта пристальная взволнованность, имя которой – неравнодушие, настояна на чувстве искренней христианской причастности миру человеческому и природному. Его очерки и рассказы созерцательны, наблюдательны, порой психологичны. Пленяет в них постоянный поиск положительного начала. Порой Владимир Спиртус, как полноправный представитель автобиографической прозы, вспоминает и текстуально воссоздает свое прошлое с чутким осмыслением, которое дается жизненным опытом. Его героям в немалой мере свойственно чувство судьбы, как это видно, например, из рассказа «Дядины часы». И в воспоминаниях, выделенных в книге в отдельный раздел, неизменен ровный, выверенный духовной позицией автора, «неторопливый» взгляд созерцателя и участника событий…
Станислав Айдинян,
действительный член Российской академии
художественной критики, действительный член
Европейской академии естественных наук,
действительный член Международной академии
современных искусств, член общественного
и научно-редакционного совета
Академии народной энциклопедии,
главный редактор литературно-художественного
журнала «Южное сияние»

Владимир Спиртус – не только профессиональный физик, но и проникновенный литератор. Кажется, что художественное слово – подобно прибою – не смолкает в его душе. Беря его книгу в руки, можно быть уверенным, что она не подведет, а поможет – поможет в современном хаосе расслышать чистую ноту.
Юрий Кублановский,
российский поэт, эссеист, публицист, критик,
искусствовед, член Патриаршего совета по культуре,
сопредседатель Союза российских писателей,
член редколлегии журналов «Вестник РХД»,
«Новый мир»

Воспоминания

Дом у Салгира

Двор

Двор, в середине которого виднелся старый двухэтажный дом с облупившейся штукатуркой, находился на возвышенном берегу Салгира, недалеко от реки. Здесь прошло все мое детство. До того, как началось строительство гостиницы «Украина», были вокруг и другие жилые здания. На втором этаже соседнего дома жила, например, моя ровесница Танечка Михайлова. Однажды мы с ней вместе ходили с сосками по двору, а сестричка Софа сказала про нее, что это моя невеста…

Было небольшое строеньице с виноградной беседкой и множеством собак и кошек, всегда окружавших тетю Валю. Она частенько заходила к маме. Одну болонку, помнится, звали Дэлька. Тетя Валя была веселой, любила дорогие и красивые вещи, хорошо одевалась, носила короткие стрижки. Про нее ходили слухи, что во время оккупации она путалась с немцами.

В небольшой пристройке к нашему дому жили тетя Надя, дворничиха и шофер дядя Петя. У него была в распоряжении грузовая машина, кажется, полуторка. Изредка он катал на ней нас, ребят. Это был праздник. По краю небольшого внутреннего дворика у всех были сараюшки. Центрального отопления тогда не было, поэтому там держали дрова, уголь для печей и подсобный инвентарь. В маленьких палисадниках росли фруктовые деревья: вишни, абрикосы и сливы, а также кусты смородины, огородная зелень, клубника. Недалеко от нашего участка была водопроводная колонка. От нее носили воду ведрами и лейками, пристраивали старые резиновые шланги. Нередко летом я спал у нас в садике. О, это было незабываемо! Проснешься ночью, колышутся ветви деревьев, а сквозь них мерцают на черно-черном небе ярко блестящие звезды…

Секрет

Как-то одна девочка показала мне свой «секрет». В углу двора она аккуратно расчистила цветное стеклышко, прикрытое тонким слоем земли. Сквозь полупрозрачное малиновое оконце было видно засушенные цветы, какие-то бусинки, светлое перо. Очень запомнилось – первое посвящение в чужую тайну и первый урок красоты…

Игры

Конечно, мы, мальчишки, прежде всего, играли в войну. Другая игра у нас была в коней и всадников. Выбирали лужайку и разбивались на пары. «Всадники» забирались на плечи «коней» и начиналась карусель. Стянутый со своего «коня» считался проигравшим. Случалось, это были большие сражения. Если в компанию брали девчонок, то большей частью гуляли в «запечатки». Тут у каждого в запасе имелись свои заветные места, где он прятался. Были и дежурные задирки. Например, если кто-то ловивший проявлял большую осторожность, ему кричали:

– Дома кашу не вари, а по городу ходи…

Часто мастерили самодельные луки и стреляли по каким-то целям, а то и друг в друга. Взрослые в этом случае начинали ругаться:

– А если ты ему в глаз попадешь?

Обычно вопрос повисал в воздухе…

Ну конечно же, были еще разные игры с мячом. Причем чаще других – в забытый теперь штандер. Футбол и волейбол пришли позднее. Однажды мяч залетел на крышу сарая. Мне тогда было лет восемь-девять. Я полез наверх, скинул мяч, но зацепился за что-то, спускаясь, и упал с крыши вниз лицом. Неделю лежал в больнице – оказалось сотрясение мозга. Бедная мама, конечно, была в ужасе. После того она меня долго не выпускала гулять во двор. Это было тяжелым наказанием.

Батискаф

Речка, протекавшая недалеко, являлась, особенно летом, одним из центров нашего притяжения. Воды в ней было обычно по колено, кое-где, может, по пояс. Со временем, правда, возле городского сада построили плотину. Там уже стало можно и поплавать, и понырять. Случалось иногда, после обильных дождей наш Салгир разливался и показывал свой норов бурной горной речки. Тогда ходили на него смотреть, а самые смелые пытались перейти его вброд по заливаемым водой камням.

Некоторые ребята часами сидели с удочками – ловили пескарей. Утверждалось, что они в реке есть. Лично я, кроме жаб и головастиков, ничего живого там не видел.

Однажды Витя, отличавшийся техническими склонностями, показал нам с гордостью металлическую коробку с маленьким окошечком, куда был вставлен кусок стекла. «Конструкция» была тщательно обмазана пластилином.

– Что это такое? – спросили мы его.

– Это – батискаф, – сказал юный техник.

– Мы сейчас будем его испытывать на реке.

Надо сказать, слово было незнакомым и звучало очень внушительно…

Оказалось, что Витя вставил внутрь коробки батарейку и лампочку от карманного фонарика. Удивительно, но, когда «батискаф» стали на веревочке опускать под воду, задумка удалась. Фонарик работал, освещая подводные окрестности. О, какой был восторг! Для нас это стало прелюдией к роману Жюля Верна о капитане Немо…

Грибы на удочку

Наверно, несколько лет любимым моим домашним занятием являлась ловля грибов. Это была тренировка терпения! А теперь я вижу здесь и Промысл Божий – прелюдию к будущей научной работе с долгим изнуряющим сидением над компьютерными программами.

Грибы были деревянные: съедобные боровики, подберезовики и маслята, а также и мухоморы, бледные поганки и пр. Ловились они на удочку, которой служила круглая длинная палочка с прикрепленным проволочным кольцом подходящего размера. У каждого грибочка оказывался свой характер. Тут нужен был опыт не меньший, чем в рыбной ловле. Все гениальное – просто. Но и то и другое исчезает теперь из жизни…

Второй этаж

На второй этаж нашего дома вела деревянная, видавшая виды лестница с отполированными перилами. Съезжать по ним вниз, усевшись верхом, было одно удовольствие, хотя за это ругали. Там жили ворчливый старик Рыжов, лично знавший Чапаева, и дядя Вася, потом переехавший в Москву. Дядя Вася станет со временем известным советским писателем Василием Субботиным. Они с женой Валентиной подарили на день рождения моей сестричке толстую-толстую книгу А. С. Пушкина. В ней были замечательные, хотя и черно-белые, иллюстрации. Особенно запомнились к поэме «Руслан и Людмила» – создавшие живые образ и ощущение «русскости»: «Там русский дух, там Русью пахнет…» Мне было тогда только пять лет, и читать я еще не умел, а тут – такие картинки… Запах – душу Руси я впервые впитывал не носом и не умом, а глазами.

Детская энциклопедия

В школьные годы для меня большим утешением стало чтение дореволюционной Детской энциклопедии. Издание типографии Сытина 1914 года – десять чудесных томов… Чудесным был уже вид обложки у этих книг. Особенно на фоне насаждаемой тогда сухой и узко-схематичной идеологии, пронизавшей школьное образование. На обложке был изображен отрок и его учитель, сидящие на скамейке, вероятно, на краю усадьбы или околицы села. Вокруг – простор, и на небе семицветная радуга. Впрочем, главным в моем восприятии являлся не пейзаж, а то непонятное мне тогда состояние молодого человека и его воспитанника. Лица отрока не видно, он сидит почти спиной к нам, но ощутимо, что душа его непонятно где… Казалось бы – энциклопедия, всеобщее увлечение наукой, новейшими техническими изобретениями, философией Спенсера. И, вопреки всему, – обложка, где спина простого русского мальчика выказывает его особенное умонастроение – богомыслия. Эта спина говорит тебе что-то более глубокое и значительное, чем тысячи разных наставлений и других книг…

А какие названия разделов: «Великие люди и их творения», «Страны и народы», «Живая природа»! Старая орфография с ятями и ерами создавала особую атмосферу издания, сквозь нее, как солнечные лучи, просачивались нравственные принципы и уклад тогдашней жизни с традиционными понятиями долга, греха, милосердия, Божией милости… Толково, доступно и ярко, без тени занудства – огромный, богатейший материал. История промыслов: соль, шелк, фарфор – откуда, что и как берется. История великих географических открытий и изобретений, рассказы о людях и сражениях прошлого, поисках ученых и спорах древних философов. И все вместе сделано так, что не только образовывает, но и воспитывает, греет и питает душу.

Памятник Суворову

На левом возвышенном берегу реки Салгир стоял небольшой скромный обелиск, вернее колонна с бюстом Суворова. Надпись на камне сообщала, что на этом месте в 1777 году находился укрепленный лагерь русского полководца. Цепи вокруг памятника, казалось, были специально предназначены для нас – малышни. Это были мои первые качели. Укрепленный лагерь представлялся детскому воображению как место, обнесенное забором. Только забор, наверно, был повыше и покрепче, чем вокруг нашего двора. Ведь с турками не шутят…

Двор, в середине которого виднелся старый двухэтажный дом с облупившейся штукатуркой, находился рядом: чуть дальше от реки. Так что Александр Васильевич стоял в десяти метрах от стены нашего «гаража». «Гараж» вообще-то не был у нас гаражом – одно название. Хотя там имелась настоящая смотровая яма и в отличие от узкого сарайчика было, где повернуться. В этом помещении в летнее время года готовилась на керогазе еда. Елизавета Моисеевна часто и спала в гараже на раскладушке.

Елизавета Моисеевна. Среднего роста, ладная, круглолицая, с ямочками на щеках. Во всем облике – опрятность, внутренняя собранность и какая-то сокровенная радость… Фамилия у нее была Голубева. Очень к ней подходившая. А отчество – ветхозаветное, такие имена зачастую встречаются в священнических родах. Появилась она в нашей семье в моем младенчестве. После нескольких лет пребывания у нас надолго куда-то ушла. Почему и куда – не знаю. Потом было несколько других теть-домработниц, промелькнувших без особой памяти о себе. Одна из них, Надежда, бывало, ставила меня коленями на горох. Возможно, за дело, но я сильно невзлюбил ее. Другая – Люба – попивала и была нечиста на руку. Как-то она исчезла, прихватив, между прочим, отцовские медали. Особенно переживалась пропажа медали «За оборону Севастополя».

Второй раз матушка Елизавета вернулась к нам, когда на свет появился мой младший брат. Я был тогда школьником. Почему – матушка? У меня нет ничьих свидетельств, никаких доказательств этого факта, только внутренняя убежденность, возникшая внезапно спустя многие-многие годы. Бывают научные открытия, а бывают – трудно найти точное слово – духовные. Первые можно оспорить, вторые – безусловны. Каюсь, почти ничего не знаю о жизни матушки. Однажды она рассказала, что в молодости у нее был жених: морской офицер. Он погиб во время гражданской войны. Вероятнее всего, жених Лизы служил в Белой армии.

Уже в мои детские годы Елизавета Моисеевна была пожилым человеком. Но никогда не сидела на месте и притом все успевала: и убрать в доме, и сходить на базар, и приготовить разнообразную вкусную еду. К тому же еще и присматривала за нами – детьми. Правда, по воскресным дням и церковным праздникам мама ее отпускала. Видимо, эта условие было оговорено с самого начала.

Был у матушки не то что свой красный угол, скорее, «походная скиния»: несколько потемневших икон небольшого размера. Летом «скиния» перекочевывала в гараж, а обычно пребывала на кухне. Точно не помню, где: то ли на полочке, то ли на тумбочке возле кушетки. Да, отдельного помещения в квартире у Елизаветы Моисеевны не было.

– Вова, сбегай в сарай, принеси дров на кухню!

Иногда я мог пойти не сразу. Хотя с дровами особых затруднений не было, больше мне не нравилось возиться с углем. Углем в основном топилась голландская печка в кабинете (он же – гостиная). С этим делом нужна была особая аккуратность в обращении, чтобы, по словам мамы, «не разводить грязь в квартире». Зато топка дровами – одно удовольствие. Отодвинешь толстую чугунную заслонку и, подкладывая поленья, глядишь, как завороженный, на язычки огня…

Гостиная представляла собой большую комнату, уставленную стеллажами с книгами. В конце ее, возле окна, находились папин торжественный письменный стол и кресло из красного дерева. Книг было великое множество повсюду. В общем – кабинет. Но здесь же проходили общие обеды, по вечерам принимались гости. В раннем моем детстве на стене недалеко от стола висел неработающий барометр. Стрелки его можно было покрутить, и поэтому он устойчиво показывал бурю.

Гости, как правило, были люди творческие: местная интеллигенция. Близкими друзьями родителей была пожилая пара: Лев Иванович и Мария Федоровна. Для меня, конечно, они были дядя Лева и тетя Муся. Лев Иванович, как бывший кадровый военный, держался очень прямо и имел внешность и манеры соответствующие своему царственному имени.

Ушел он в отставку, кажется, в звании подполковника, хотя во время войны был и на генеральской должности. У них с тетей Мусей был единственный сын Ростислав, погибший рядовым в действующей армии. Лев Иванович имел возможность взять сына к себе в управление, подальше от линии фронта. Однако не пошел на этот шаг, счел для себя постыдным. «Ну и глупо. Сколько тогда молодых ребят полегло не за понюшку табаку», – скажут сейчас многие. Не берусь судить. Знаю только, что теперь людей с таким понятием о чести, как Лев Иванович, уже не сыщешь. Глядишь, впрочем, скоро и в словарях это слово – честь – будет с пометкой «устаревшее» в скобках…

Надо сказать, речь дяди Левы была не слишком выразительна. Он, например, злоупотреблял выражениями типа «как следует быть». Тетя Муся запомнилась другой: намного ярче и «живописней» своей половины. Она была превосходная рассказчица. У нее имелись явные театральные способности и особый талант живо донести и представить свое видение в зримых образах. Когда Мария Федоровна мастерски, с мягким юмором, представляла персонажей еврейского местечка, все падали от смеха… Однажды, явно в воспитательных целях, она посвятила пространное стихотворное сочинение моей персоне. Хорошо помню его начало:

Есть на свете мальчик Вова.
Рыбий жир, не морщась, пьет.
Он веселый и здоровый,
Учится на пять и вот…

Насчет рыбьего жира тетя Муся попала в точку – с ним было мучение…

Лев Иванович и Мария Федоровна написали несколько пьес, которые были поставлены и шли в крымских театрах. Наибольший успех выпал на долю спектакля «Дочь Севастополя» с главной героиней Дашей – сестрой милосердия. Действие пьесы, понятно, связано со временем первой обороны Севастополя. Сестры милосердия являли тогда чудеса человеколюбия и самопожертвования. Как писал знаменитый врач Пирогов: «Они день и ночь попеременно бывают в госпиталях, помогают при перевязке, бывают и при операциях…»

У мальчишек 50-х годов главные игры были в войну. Начиналось все с дележки на наших и немцев. Тут не обходилось без ссор и криков.

– А я немцем был прошлый раз…

– А я так уже два раза!

Потом начиналось обустройство очередного штаба. Один из последних, помню, был в подвале строившейся гостиницы «Украина». Разного военного «железа», особенно гильз от патронов, тогда было пруд пруди. Обычный диалог во время игры выглядел примерно так:

– Др-др-др! Падай, ты убит!

– Нет, я только ранен…

Над входной дверью в наш дом, обитой железом, под козырьком навеса жили ласточки. А может быть, ошибаюсь, – стрижи. Только там были гнезда из глины, и легкокрылые пичужки сновали туда и сюда. Как и местные коты, я мог часами с неослабным вниманием наблюдать за этим процессом…

Великое благодеяние совершила матушка Елизавета в моем младенчестве. Она меня некрещеного воцерковила. Да еще как… Видимо, родители уезжали куда-то на несколько дней, иначе такое было бы невозможно. Отец ведь тогда работал в обкоме партии. Маленького Вову взяли с собой на какой-то большой церковный праздник, скорее всего Рождество. Это была архиерейская служба, которую правил митрополит Лука, прославленный ныне исповедник и святитель. Самое первое, самое смутное воспоминание в моей жизни: множество незнакомых людей, теснота, томительное ожидание чего-то и горящие цветные лампадки перед иконами. Самих икон не помню, увы, не помню и святого Луку. Но, по рассказу Елизаветушки, не раз повторявшемуся позднее, я вцепился во Владыку, когда она к нему подошла. Уж не знаю, как именно – то ли в бороду, то ли в облачение, и – некого теперь спросить. Впрочем – неважно. Утешает только, что благословение я, безусловно, получил, и на всю оставшуюся жизнь…

Так получилось, что свои дни Елизавета Моисеевна закончила в богадельне закрытого в то время Севастополя. О смерти ее я узнал много времени спустя. Подробности последних ее испытаний мне неизвестны. Но вот ведь чудо какое: спустя двадцать лет удалось разыскать полу-осыпавшийся заброшенный холмик на старом городском кладбище. Матушка вымолила себе крест на могилу!

Земля здесь обильно полита кровью русских солдат и моряков. Где-то вдали виднеется мыс Фиолент и за ним угадываются безкрайние морские просторы. Голубиная чистая душа Елизаветы после многоскорбной жизни, несомненно, в тех местах, «где несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание»…

Когда бываю в родном городе, всегда стараюсь прийти на место, где проходило мое детство. На месте бывшего дома – заасфальтированные дорожки. Стоит лицом к реке высокий – во весь рост – новый памятник Суворову. Чужой. Старый бюст полководца, почти живой, вполне мог бы произнести фразу: «Без добродетели нет ни славы, ни чести», а новый памятник – что-то не верится… Подхожу к одному оставшемуся в сторонке знакомому дереву и говорю ему: «Ну, здравствуй! Узнаешь?»

Незаметные люди

Из книги о протоиерее Николае Гасице «Чернобыльский батюшка»

Второй день после праздника Сретения Господня, 16 февраля 2006 года. Мы с Ольгой побывали в церкви Рождества Богородицы в Микуличах, а теперь знакомая привела нас к дому, где жил покойный батюшка Николай.

Это, впрочем, не дом, а обычная украинская хата с небольшим огородом. Первое, что мы увидели, – умилительная картинка. На подоконнике сидит красивая черно-белая кошечка и тщательно вылизывает себя. Сразу повеяло каким-то теплым старинным уютом…

Раба Божия Екатерина выводит матушку Марию из ее комнаты, поддерживая за локоть. Матушка пережила инсульт в декабре, ходит с трудом, в разговоре несколько тянет слова. Старомодная изысканность манер. Непритворное самоуничижение: «Я – грешница, а ко мне такие гости на праздник приехали… ничем я это не заслужила». Казалось, от нее исходит какое-то неизъяснимое благоухание: дух строгости, внутренней собранности и чистоты.

Заводим разговор о простых предметах, обычный для первой встречи: о здоровье, комнатных цветах, поведении кошек и т. п. Беседу нашу иногда прерывает мелодичный звон настенных часов. Видно, что о супруге ей вспоминать тяжело – еще не угасла боль потери спутника жизни. И какая уж память на склоне лет после пережитого недавно тяжкого потрясения и инсульта!

Кисти рук матушки Марии, словно высохший воск, испещренный птичьими следами ушедших времен. Сколько они, золотые, поработали на своем веку, сколько людей накормили, сколько вышили для храма Божия…

Матуся быстро устала. Екатерина ее увела, положила на кушетке, оставив не до конца прикрытую дверь. Затем вернулась к нам продолжить трапезу и беседу. Угодница Божия вскоре забылась неглубоким сном. Черты лица ее заострились. Лежа, она подняла правую руку с вытянутым указательным пальцем, как бы указывая на что-то, явленное только ее духовному взору… Прошло четыре месяца, и нам сообщили, что матушка Мария упокоилась: ушла вослед за отцом Николаем, несомненно, в селения праведных.