Zitate aus dem Buch «Тридцатая любовь Марины»

Отправляясь утром на работу в набитом, надсадно пыхтящем автобусе, она всматривалась в лица молчащих, не совсем проснувшихся людей и не находила среди них человека, способного удивить судьбой, лицом, поведением. Все они были знакомы и узнаваемы, как гнутая ручка двери или раздробленные плитки на полу казенного туалета.

Куда они все спешат? Торопятся, бегут. У всех нет времени оглянуться по сторонам, жить сегодняшним днём. А надо жить только им.

Человек должен отдавать себя целиком своему любимому делу. Только тогда он будет человеком с большой буквы.

Но страшнее всего были сами люди - изжеванные, измочаленные ежедневным злом, нищетой, беготней. Они, как и блочные дома, постепенно становились в глазах Марины одинаковыми.

Ей было жалко их, жалко себя. Почему она родилась в это время? За что?

Но это была греховная мысль, и Марина гнала ее, понимая, что кому-то надо жить и в это время. Жить: верить, любить, надеяться.

На правой дверце рядом со знакомыми примелькавшимися ЖОПА, СПАРТАК и НАДЯ появилась лаконичная аксиома: ХУЙ + ПИЗДА = ЕБЛЯ. – Бэзусловно… – устало согласилась Марина, вспомнив любимое словечко Валентина. “А онанизм-то мальчиков не спасает. Рвется либидо на волю, сублимируется. Твоя правда, Зигмунд…” Расстегнув сумочку, она достала

– L'homme est faible… – Непонятно, для кого ты это говоришь? – Для истории.

и губы, и глаза, Изгибы рук, прикосновенье пальцев. На клиторе твоем блестит слеза… Ты прелесть, ангел мой. Скорее

Она давно воровала масло у государства. Это было приятное и острое ощущение, не похожее ни на какое другое. Приятно было стоять в угрюмой очереди, сознавая себя преступницей, успокаивать внутреннюю дрожь, подходить к кассе, чувствуя тугие удары крови в висках, лгать, улыбаясь и подрагивая уголками губ… Однажды Марина

— Господи, почему мы живем в это проклятое время?!

Митя повернулся, обнял ее:

— Ничего. Всё будет нормально. Россия не погибнет никогда.