Будьте как дети

Роман «Будьте как дети» – это все те же поиски Царства Небесного героями книг Владимира Шарова, а вместе с ними и самого автора, ибо что такое книга, как не отражение внутреннего мира писателя. Вопрос в том, что такое Царство Небесное и все ли дороги к нему ведут? Несмотря на достаточно светлый финал, венчающий окончание героями мучительного и долгого пути к источнику вечного покоя, всепрощения и всеобщей любви, остается чувство, что они пришли не в то место, поскольку шли по дороге своих добрых, но очень человеческих побуждений, которыми, как известно, выложены пути не в самые благостные местности мироздания. В основу романа положен известный стих из восемнадцатой главы Евангелия от Матфея, он же является и названием книги.

Я, понимая, что автор дает толкование этого места голосами своих героев, а сам же довольствуется ролью летописца происходящих и происшедших событий, все же не удержусь и скажу, что соблазн этой книги уводит читателя от первоисточника и кружит хороводом слов и созданных ими образов, подобно болотным огонькам.

Нет, конечно же не надо вешать писателю мельничный жернов на шею и топить его в ближайшем водоеме, но для себя хочу уяснить, что не так в романе. Скажу сразу, что как художественное произведение книга мне понравилась. Было чрезвычайно интересно наблюдать, как нити человеческих судеб то свиваются в тугой узел, то снова становятся свободными, избавившись от слишком тесных родственных и духовных связей, но все равно следуют жесткому узору авторского замысла. Дело не в его мастерстве, а в том соблазне, в который этот замысел вводит не только героев, но и читателя. Причина для этого у писателя (и не у него одного) есть, и она достаточно обоснована – это превращение Церкви в государственное учреждение. Мое стойкое мнение, что ни одни внешние враги русского государства не смогли сделать столько зла, отраженного в далекое будущее, сколько его сотворили своими руками правители этой страны и иерархи Церкви. Отсюда и корни поисков Царства Небесного вне учреждений: странничество и старчество, сектантство и страшная рана – раскол, обилие эзотерических философских учений, учителей и толкователей. Здесь же лежит и потеря авторитета священства к середине 19-го и началу 20-го веков у верующих – это парадокс наличия веры у людей и отсутствие доверия к тем, кто является духовными пастырями. Такие коллизии губительны для обеих сторон. Автор, как и большинство населения страны, не избежал столкновения идеала с действительностью.

Название и центральная идея книги – будьте как дети – в этом случае вырваны из контекста 18-ой главы Евангелия от Матфея и отпущены на волю совершенно неожиданным толкованием: только дети могут войти в Царство Небесное, а для этого желательно, чтобы они были сиротами или добровольно отданными своими родителями в интернаты-коммуны, чтобы идти через всю Россию до Иерусалима, и там отмолить грехи своих родителей, взрослых вообще. Взросление – это разрастание в человеке дерева греха, а поэтому спасения для взрослых нет. Какими жертвами будет достигнута цель детей, сколько их дойдет до земного Иерусалима – неважно. Не пойдут – будет все хуже и хуже. Если в книге «Возвращение в Египет» было блуждание избранных по советской пустыне, непрерывное бегство от существующей власти и поиск пути в Небесный Иерусалим, то здесь принесение детей в жертву, в довольно расплывчатой надежде за их счет обрести спасение души и прощение грехов. Ну, и страну бы сохранить, а детей еще бабы нарожают. Да, еще один штрих. Быть детьми – это отказаться от взросления разума (души), о теле как-то не сказали, отказаться от человеческой речи – от того, что делает человека человеком и позволяет ему то, что делает его уникальным – творить. Представьте: интернат-коммуна, дети готовятся идти в поход на Иерусалим, проводниками будут слепоглухонемые (взрослым в поход нельзя – грешны очень), из образовательной программы упор на иностранные языки и изучение арго беспризорников, а также детских считалок, поскольку они есть зашифрованные молитвы на арамейском языке (дети, играя (не в Warcraft и Far Cry), постоянно произносят считалки и бессознательно молятся). Бррррр, я вспомнил голливудские ужастики, где фоном обязательно идет призрачная, не от мира сего, считалка. Еще раз брррр.

Две ключевые фигуры романа – юродствующая инокиня Дуся и её наставник, старец Никодим – поломали столько человеческих судеб (да и свои изуродовали не меньше) ради спасения их душ, что возникает вопрос о том, кто дал им это право – лепить чужие жизни так, как они считают нужным и спасительным? Ладно бы только свои семьи, но масштаб мелковат – надо мыслить в мировых масштабах. Я все понимаю – это фантасмагория со многими пластами-смыслами и никуда я завтра, начитавшись, детей из соседнего детского сада не поведу, но все же….

Как было в первоисточнике?

Пусть простит меня автор, если я не прав, но для меня стало понятным только сейчас, что смущало на протяжении всего пути по страницам книги – я не нашел в её героях любви. Даже вернее будет сказать, что она была у каждого из них, но в лице молодого художника Сережи покончила жизнь самоубийством и дороги всех участников трагедии привели к тому месту, где она была похоронена – для них, поскольку любовь будет жива всегда, не ограничиваясь нашим миром, а это дает надежду.

Долго собирался и подбирался. После прочтения «Возвращение в Египет» понимал, чтение не будет легким. У Шарова своя философия, свой взгляд на многие вопросы. Так и оказалось. Роман метафоричен и фантасмагоричен. Я немного утомлялся в части где шло повествование о судьбе Дуси, кто был ее духовником, к кому она питала какие чувства, что за чем следовало. Но в итоге прорвавшись сквозь жизнеописание этого персонажа, был поражен как тонко автор вплетает в свое повествование правду и вымысел, с какой легкостью он миксует библейские сюжеты, исторический контекст, фантазию и собственную философию. Чего стоит момент с беспризорниками, собираемых ЧК для похода в Иерусалим. Новый Крестовый поход детей! И все здесь и правда и вымысел. В советском прошлом каждый октябренок знал, добрее дедушки Ленина не было на свете человека, и детей он любил, своих-то бог и партия не дали. И эта мифологема удачно использована Владимиром Шаровым , и на этом он выстраивает и свою теорию борьбы с беспризорничеством, и Ленина делает большим ребенком, лишенного возможности говорить и двигаться в последние дни своей жизни, но из-за этого ставшего более лучше понимать детей. И все это закручено, переплетено, связано воедино. И в какой-то момент нельзя различить где правда, а где вымысел. И что есть правда, а что есть вымысел...

Очень интересный автор. Я такого еще не встречал. Повествование следует не за сюжетом, не за персонажем, а за мыслью автора, уносящего нас в какие-то совершенно галлюциногенные лабиринты: от позднего Ленина, плетущего какой-то утопический заговор, до северного народа энцев с их святым-крестителем и одновременно беглым каторжником-убийцей, до детства в московском дворе... Короче, пиз#ец (в хорошем смысле слова)!

Довольно сложный, но сильный и умный роман об истоках и мотивах революции. О том, что библейская фраза "будьте как дети, ибо их есть царствие небесное" обманчива, ибо становясь детьми, мы превращаем мир вокруг нас в чрезвычайно яркий, но в то же время двухцветный: есть только черное и белое, и кто не с нами, тот против нас. О том, что взрослеть и принимать взрослую жизнь со всеми её бедами и невзгодами очень сложно, но это единственный путь к богу. Как обычно у Шарова, реальность и судьбы рядовых людей причудливо переплетаются с альтернативной историей и религиозными мотивами: тут и история северного народа энцев, которых обратил в христианство беглый убийца Перегудов (и которые в болотах Полесья сражались с белополяками с помощью оленей, на рогах которых установлены пулеметы), и судьба полуюродивой Дуси, мечущейся между двумя духовниками и фактически обрекающей на смерть своего мужа, брата и детей, и рассказ о Ленине, под конец жизни прозревшем и понявшем, что нужно вести за собой не пролетариат к коммунизму, а детей в Иерусалим. В общем, довольно непростое, но умное и увлекательное чтение.

Отвратительная обложка, никуда не годная. Пустоглазый пупс с намёком на долгую несчастливую эксплуатацию поколениями мёртвых детей и тягостное чуланное посмертье до кровавых слёз — что за игрушки? без такой сентиментально-некрофилической визуализации с перспективой беспробудной интеллектуальной дрочки на трудное детство и бесцельно прожитые годы современные русские книжки совсем туго идут, что ли, не в то горло? Второй, впрочем, вариант, где как раз-таки куда-то идут — и довольно бодро и целеустремленно — хорош исключительно тем, что трафаретные пионеры в красно-чёрном монохроме пытаются попутно сбить скалками указатель на шорт-лист премии — заБУДЬТЕ проБукер хулиКАК ДЕТИ — но ничего у них не выйдет, вон, значок 18+ даже не пошатнулся. И больше ничем он не хорош: шершавым языком ничего вам тут вылизывать не будут, плакатная социально-утопическая вакханалия не соответствует содержанию даже в большей степени, чем полинявшая невеста Чаки — под которой, скрипя сердцем, и стану писать.

И чего я разгневалась, спрашивается? Выискала тоже проблему — художественное оформление… В электронном раю вообще можно счастливо не вспоминать, чем эти книгопокрытия пахнут (в бренном же мире материальных объектов и чувственного их восприятия — можно и газеткой обернуть, например), важно ж другое — понять, что ж там такое под ними шелестит (и приличные люди для этого аннотацию читать тоже вряд ли станут внимательно). Но в том-то и закавыка, что осваивать шаровские книги было бы намного правильнее, представляя, что они не шелестят вовсе, ни в каком виде, что не тексты это, а изображения, живопись, чтоб ей пусто было. Не-не, не в том смысле, которым вы только что коллективно прониклись: ага, живописьненько, значит, там у него, красочным и подробным образом прописанная глубина и изнанка жизни по законам перспективы, во всём роскошестве трёхмерно-временного пространства, а, может, импресьон вибрирующими мазками-многоточиями, а, может, рококо-кококо за фигурными скобками: не зелёный, а изумрудный, не синий, а берлинская лазурь, переходящая в маренго, — непременное острое зрение, верная рука, непременный описательный «сочный язык», выпукло рисующий поражающую глаз и воображение картинку для привлечения внимания. Ничего подобного. Нет, не то. Не на что тут смотреть. Как на чёрный квадрат или закопчённый запрестольный образ, или на чахлый летаргический пейзаж Левитана вот — чего вы там не видали? Нечего пялиться на иконы, как на новые ворота, двери в нелинейный мир, если нет ключей. Универсальная отмычка не подойдёт. А подобрать ключи к этой прозе — которую можно было б назвать хоть «метафизическим реализмом» (кабы его не застолбил мёртвый Мамлеев под свои эзотерически-завывательные нужды), хоть «шаманской» практикой в попытке достучаться в глухой бубен до верхнего мира, вылечить арктическую истерию, договориться с демонами, оправдать неизбывный инфантилизм вечных чьих-то детей с комплексом отцеубийства (кабы это не было в компетенции психотерапевтов), хоть литературой «литургической» (кабы кто что-нибудь в этом разумел и не шарахался как от ладана) — совсем не просто. Шаров писатель редкий, систематизации не поддающийся, от типологии ускользающий, издатели плохо понимают, под каким соусом его подавать (Платонов? не к ночи будь Проханов? Курёхин? Иеремия? Быков курильщика? ещё какой блаженный?), а читатели — с чем его есть. Но что-то, безусловно, с этим делать надо — с белой ручки не смахнешь, калибр не тот.

Я вот, похоже, только что назвала роман Шарова иконой. Ну да, общего много. Например, если отключиться от встроенной системы распознавания сакральных образов и попытаться своими словами пересказать, попросту описать изображённое — получатся весёлые картинки, скорее всего. Ну или криповые, как кому. Вот как шестиглазый Спаситель с монобровью или Креститель его, задумчиво рассматривающий собственную голову на блюде. Пока северные олени с пулеметами на рогах караулят случайного неприятеля в дремучих среднерусских болотах, северный народец энцы плывёт на льдине через весь мир к островам Безнадёжности у берегов Антарктиды, на дикий французский Кергелен — единственное место, где не знают о добре и зле, потому что некому, метеорологи и пингвины — не в счёт; солдаты, решившие в 17-м году целыми армиями раскаяться в грехах, походным строем маршируют в сторону Китеж-града; старообрядцы и синодальные в ажиотации любви и братского крестного хода размазывают друг друга в кровавую кашу — кто посолонь, кто против, кто в лес, кто по дрова; Ленин, имитируя в Горках полураспад на плесень и липовый мёд, посредством Дзержинского и слепого отрока (зато он нюхает и слышит хорошо) приводит в движение последний, выпускной апостольский класс, достойный вступить в Царство — ничьих детей — без памяти, без греха; беспризорники кратчайшей дорогой уходят из Крыма (хоть там тепло, там яблоки) по лунной дорожке через Чермное море в Иерусалим обетованный; каторжные народники и социал-демократы плодят в чумах в низовьях Лены свежее поколение богоизбранных оленеводов-богоборцев; шаман из Якутска всё ещё идет прогонять Путина, раз уж Богородица не захотела (ой, не в то окно)… Казалось бы, поняли, что реальности свойственно быть более патологичной, чем любая выдумка, а вероятность прорваться сквозь этот балаган скобок, точек с запятой и прочих знаков в посконной постчего-тотам традиции с колоритно-национальным уклоном хоть к какой-то «метафизике» - стремится к нулю. Верной дорогой идёт, в общем. А если учитывать, что основного времени действия в романе как бы и нету, то есть происходит в основном вечное сейчас, хоть и рассказывает о нём вылупившийся в 50-е историк в промежутках между эпилептическими припадками и каникулами в дурдоме, каноническими худ.методами пытаясь найти оправдание бесчеловечному советскому проекту — то моя иконическая версия очень даже рабочая. Литургия вот тоже каждый день, если что, и ежедневно полагается съедать и выпивать Христа, иначе не спасёшься. Желательно соборно, конечно.

Шаров, кстати, умер. В прошлом году, тоже в августе (звёзды, астры) — повышающий градус пафоса биографический факт, не отвертишься. Хоть и неисповедимы пути, но все там будем — и червивая сырость грунта сразу пухом станет. А ещё мертвые всё обо всём знают, бесповоротно, даже вот сосед Валера, жертва боярышника, больше меня знает — тоже факт, не говоря уж о человеке, которому явно было не пофиг, что тут и какого хрена происходит. Для понижения и равновесия скажу, что в мою биографию Шаров за отведённое ему время тоже успел вписаться: его «Репетиции» - единственная вещь, которую я спёрла в процессе знакового и окончательного путешествия из Москвы в Петербург (не считая ангорского кота и чьих-то лучших лет жизни) — читала всю дорогу, идеальный текст для подобных случаев, точно такой же, как рецензируемый про нищих духом детей, бесконечно бредущих в вечность в компании бесноватых поводырей, — один в один. Писать всю жизнь одинаковую книжку — эка невидаль для русской литературы, это фактически крест, Шаров — он русская литература и есть — аватар. А слово это я скоммуниздила обобществила из рецензии на нищих духом и так далее приснопамятного Л. Данилкина, который всё знает и так, без поминок с блинами. Там, правда «аватар» Платонова был. Возможно, это важно: как и Платонов, Шаров верит в то, что пишет, а ещё в спасение души и в светлое будущее, в котором четвёртому Риму не бывать. Это важно: эсхатологическое осознание, что не вот мы такие эксклюзивные, мол, Рим, а что последние вообще, всё. И как-то наши косяки надо оправдывать, чтобы не было мучительно стыдно. Или неважно: Данилкинский «Пантократор пылинок» та же достоевщина плюс Ленин, что и Быковское «Оправдание» минус честность, плавно переходящее в истерику Маяковского и роковые яйца Акунина — любая картинка подойдёт, систематизация излишня. Или не надо ничего оправдывать — завязывайте-ка читать, пока не умерли вообще, а? Один мой знакомый с красным дипломом философского факультета бросил — и ничего, жив-здоров, привет передаёт.