Opere Del Cavaliere Giambattista Paranesi

– Деньги! – проговорил мой чудак этим звучным шепотом, о котором мне недавно напомнил несравненный Каратыгин в «Жизни Игрока». – У вас есть деньги! – повторил он и затрясся всем телом.

Признаюсь, это восклицание архитектора несколько рас холодило мое желание войти с пим в тесную дружбу; но любопытство превозмогло.

– Разве вы нуждаетесь в деньгах? – спросил я.

– Я? Очень нуждаюсь! – проговорил архитектор, – и очень, очень давно нуждаюсь, – прибавил он, ударяя на каждое слово.

– А много ли вам надобно? – спросил я с чувством. – Может, я и могу помочь вам.

– На первый случай мне нужно безделицу – сущую безделицу, десять миллионов червонцев.

– На что же так много? – спросил я с удивлением.

– Чтобы соединить сводом Этну с Везувием, для триумфальных ворот, которыми начинается парк проектированного мною замка, – отвечал он, как будто ни в чем не бывало.

Я едва мог удержаться от смеха.

– Отчего же, – возразил я, – вы, человек с такими колоссальными идеями, – вы приняли с отвращением произведения зодчего, который, по своим идеям, хоть несколько приближается к вам?

– Приближается? – воскликнул незнакомец. – Приближается! Да что вы ко мне пристаете с этой проклятою книгою, когда я сам сочинитель ее?

– Нет, это уж слишком! – отвечал я. С этими словами взял я лежавший возле «Исторический словарь» и показал ему страницу, на которой было написано: «Жанбатиста Паранезе, знаменитый архитектор… умер в 1778…»

– Это вздор! это ложь! – закричал мой архитектор. – Ах, я был бы счастлив, если б это была правда! Но я живу, к несчастию моему живу, – и эта проклятая книга мешает мне умереть.

Любопытство мое час от часу возрастало.

– Объясните мне эту странность, – сказал я ему, – поверьте мне свое горе: повторяю, что я, может быть, и могу помочь вам.

Лицо старика прояснилось; он взял меня за руку.

– Здесь не место говорить об этом; нас могут подслушать люди, которые в состоянии повредить мне. О! я знаю людей… Пойдемте со мною; я дорогой расскажу вам мою страшную историю.

Мы вышли.

– Так, сударь, – продолжал старик, – вы видите во мне знаменитого и злополучного Паранези. Я родился человеком с талантом… что я говорю? теперь запираться уже поздно, – я родился с гением необыкновенным. Страсть к зодчеству развилась во мне с младенчества, и великий Микель-Анджело, поставивший Пантеон на так называемую огромную церковь Св. Петра в Риме, в старости был моим учителем. Он восхищался моими планами и проектами зданий, и когда мне исполнилось двадцать лет, великий мастер отпустил меня от себя, сказав: «Если ты останешься долее у меня, то будешь только моим подражателем; ступай, прокладывай себе новый путь, и ты увековечишь свое имя без моих стараний». Я повиновался, и с этой минуты начались мои несчастия. Деньги становились редки. Я нигде не мог найти работы; тщетно представлял я мои проекты и римскому императору, и королю французскому, и папам, и кардиналам: все меня выслушивали, все восхищались, все одобряли меня, ибо страсть к искусству, возженная покровителем Микель-Анджело, еще тлелась в Европе. Меня берегли как человека, владеющего силою приковывать преславные имена к славным памятникам; но когда доходило дело до постройки, тогда начинали откладывать год за годом: «Вот поправятся финансы, вот корабли принесут заморское золото», – тщетно! Я употреблял все происки, все ласкательства, недостойные гения, – тщетно! я сам пугался, видя, до какого унижения доходила высокая душа моя, – тщетно! тщетно! Время проходило, начатые здания оканчивались, соперники мои снискивали бессмертие, а я – скитался от двора к двору, от передней к передней, с моим портфелем, который напрасно час от часу более и более наполнялся прекрасными и неисполнимыми проектами. Рассказать ли вам, что я чувствовал, входя в богатые чертоги с новою надеждою в сердце и выходя с новым отчаянием? – Книга моих темниц содержит в себе изображение сотой доли того, что происходило в душе моей. В этих вертепах страдал мой гений; эти цепи глодал я, забытый неблагодарным человечеством… Адское наслаждение было мне изобретать терзания, зарождавшиеся в озлобленном сердце, обращать страдания духа в страдание тела, – но это было мое единственное наслаждение, единственный отдых.