Buch lesen: «Дом Кобылина»
Роман Владимира Леонидова продолжает линию, начатую в научно-популярном произведении "Про тульского оружейника и часовщика Кобылина Ивана Ивановича" и с исторической достоверностью воссоздаёт генеалогическое дерево оружейной династии Кобылиных с XVII столетия до наших дней. Создание романа "Дом Кобылина", основанного на реальных событиях и историях персонажей, было бы не возможно без семейных архивов детей, братьев и родителей моего деда Михаила Акимовича Кобылина, архивных документов ГАТО, консультаций директора научно-культурного центра ГМПЗ "Музей-усадьба Л.Н.Толстого "Ясная Поляна" Сурина Евгения Викторовича и главного палеографа ГУ ГАТО Бритенковой Людмилы Владимировны. Автор выражает огромную благодарность этим людям и организациям, которые они представляют.
ЧАСТЬ 1 Основоположники рода оружейников и часовщиков
ГЛАВА 1 Иван Кобылин Меньшой
Иван Кобылин Меньшой сидел на лавке в помещении своей мастерской, что на Оружейной слободе в Заречье, пристально осматривая носки своих сапог, тускло блестевших в местах, на которые он недавно поплевал и растёр сукном, дабы привести их в божеский вид. Частенько во время создания ружейных замков, сидя за верстаком или наковальней один на один со своими думами, Иван Меньшой проговаривал какие-то свои отрывочные мысли вслух, доверяя их разложенным на верстаке деталям, инструментам и своим сырым почернелым стенам. Замочных дел мастер Иван не сразу оборотился на шумно вошедшего в мастерскую Максима Перфильевича Мосолова, старосту корпорации казённых кузнецов, основная обязанность которого, – быть на Туле в Оружейной (кузнецкой) слободе для усмотрения в оружейных делах над оружейными мастерами.
– Как продвигается твоё замочное дело Ивашка? – прямо с порога поинтересовался Мосолов.
– Давеча сладил 19, нонче ужо 14-й скован да склёпан! – слёту отрапортовал Кобылин Меньшой.
– Да ты стал большой мастер, молодца… и доселе лучший! – оглядев готовые изделия, похвалил Ивана Максим Перфильевич, – точь-в-точь в поверочный калибр делаешь!
Казенный интерес, именно – организационно-техническое обеспечение производства – тогда была главнейшая забота старосты и его помощников, и с этим интересом связаны все их обязанности. На старосту того времени, а было это в мастеровой Туле 1722 года, возлагалась обязанность завести книгу для записи всех тульских казенных кузнецов, организовать учет их отлучек и работы по найму. Очерченный в указе царя Петра круг лиц, привлекавшихся к управлению слободой, невелик: староста и товарищи, определенные к нему для помоществования и у приему: мастера замочный, станочный и два – ствольного дела, и для помощи просто замочник и промышленник плавильных кузниц, а также и солдат.
– Что Максим Перфильич ты нонче такой весёлый? – спросил Иван, осмотрев довольного старосту.
– Обмозговали в магистрате новые реформы. Послабления вышли. Давеча Его Величество царь Пётр разрешил всем без исключения людям всяких чинов и званий, которые похотят вечно или временно работать в одном из оружейных цехов, записываться у цеховых старост. Было то, что …начальник на начальнике и начальником погоняет… Как позапрошлого году семь человек, да с Андреем Ареховым в два тура были избраны для отправления здесь в Оружейной слободе мирских наших собственных дел и между нами всякого счету, и для выбору в надзиратели, в целовальники и в иную службу к оружейным и протчим государевым делам, – вспомнил Максим Перфильевич, почесал за ухом и добавил, – эвона, рыбу в Упе ловить не давали, да ещё эти десятники и сборщики мирских денег на нашу голову. Так нонче послабления.
– Добрые, однако…, вести!
– Есть разные и путаные и добрые. Сенат и Синод вишь определили просить Петра I принять наименование Императора, Великого и Отца Отечества. Крестьяне в слободу потянулись, так их обучить надо новому для них ремеслу. А патриархов то больше у церкви нет.
– Как так.
– Новое устройство с каким-то коллегиумом, прости господи.
– Ну и дела, да-а-а…, – перекрестился замочный мастер.
– А мы то теперь вишь регулярными и нерегулярными стали. Поди разбери. Гильдии! – поднял палец Максим Перфильевич, – банкиры, купцы, доктора и аптекари, шкиперы, граверы и ювелиры, художники и ученые мужи. Они таки избавлены от обязательного рекрутства. Коллегии какие-то создали на смену московским приказам. Теперь Берг-коллегия нами ведает… Да тут путаница есть… Петр Великий основал при каждом полку гарнизонную школу на несколько десятков человек солдатских сыновей. Повелел обучать грамоте, письмоводству, ремеслам, музыке и пению. Из их числа поступали цирюльники, лекари, музыканты, писаря, сапожники, шорники, портные, кузнецы-ковали.
– Кто ж нерегулярные?
– Нерегулярные – подлые, низкого происхождения люди: чернорабочие, наймиты, поденщики. Так то теперь городское устройство…
Вспоминая позже этот разговор, Иван Меньшой про себя смекнул: «…брат двоюродный, Василий отписывал с нарочным, что де царь Петр повелел всех офицеров и нижних чинов гренадеров, которые по удостоверению окажутся неспособными к службе за ранами, увечьями или старостью, определять на жительство в богадельни и выдавать им пожизненно содержание по гарнизонным окладам; может быть и будет брат на Москве. Чем бы мог подмогнуть. Но как его найти…».
Максим Мосолов, видя усердие и возникшее мастерство Ивана Меньшого в замочном деле, вспомнил тем временем, что и конфузов разных у других старост имело место быть.
То, что с какого-то времени эта система перестала удовлетворять казну, объясняется тем, что она не справилась с расширением производства. Действовавшая удовлетворительно, пока заказы были невелики, она начала давать сбои при продолжавшем увеличиваться их объеме. Показателен провал, имевший место летом 1697 года, когда в Москву были доставлены фузеи: из 450 фузей испытание выдержали только 337, «а достольные… все порвала и раздула; а по осмотру в целых стволах многое число нутры были ручными сверлами не сверлены, …а в прорваных стволах по осмотру явилось железа самое плохое и нутры были ручным сверлам не верны и не правлены». Больше того: оказалось, что невозможно даже оперативно установить виноватых: «А по скаске Володьки Баташева те рваные стволы по клеймам, которых кузнецов мастеров заварка, того он сказать не упомнит».
– Старосты сказывали, – продолжил прерванный разговор Мосолов, – летом 1697 года, когда в Москву были доставлены фузеи, изготовленные по наряду на 7204, то результаты испытания выявили огромную цифру брака в стволах.
– Так со стволами конфузы и ныне бывают, – ответствовал Кобылин.
– Вот я, Иван, говорю тебе не лезть в конфузное производство. Сиди на замках с курками. Оно хоть не так прибыльно, да спокойно.
– В замках и курках я теперь дока, – не преминул похвалить себя Кобылин, – и я не собираюсь брать на себя другие фабрикации.
– Вот, вот. К отказавшемуся назвать по клеймам виноватых Володьке Баташеву – бывшему старосте, возглавлявшему доселе систему самоуправления слободы, в части обеспечения производственного дела, стали предъявлять все больше претензий. И царский указ тогда вышел. В нём по поводу кузнецов, изготавливавших оружие для партикулярной продажи, сказано, что «от того их плутовства великого государя казенному оружейному делу от них чинитца остановка, и старосты, укрывая их воровство, о том на них» челом не бьют.
– Старики всегда говорили: «не иди на выставленное копье в ярости, остановись, не лезь на рожон», – сказал Кобылин. А про себя подумал: «мудр однако наш староста; мир без старосты что сноп без перевясла».
Основатель династии Мосоловых – тульский казенный кузнец-оружейник Максим Перфильевич Мосолов, в своей оружейной слободе выделялся предприимчивостью и разворотливостью, даже избирался кузнечным старостой. Вместе с Никитой Демидовым Мосолов поставлял в Оружейную палату ружья, а при постройке тульского оружейного завода занимался устройством всей его механической части. По примеру Никиты Демидова Максим Мосолов уже тогда задумал вместе с родными братьями Алексеем, Иваном Большим и Иваном Меньшим в пользу общенародную построить своим капиталом водяной железный завод где-нибудь недалеко, например в Тарусском уезде … на речке Мышеге1. Типичный был бы для того времени железоделательный завод с водяным двигателем, домной, молотовым амбаром и кузнечным горном.
ГЛАВА 2 Модернизация оружейного дела в Туле
Но, ещё в 1689 году, после подавления стрелецкого бунта о котором будет сказано далее, на Оке в 65 километрах от Тулы и с лёгкой руки дяди Петра, Льва Кирилловича Нарышкина, построена была Дугненская железная кузница. Её построили в короткий срок на реке Оке, в 20-ти километрах ниже Алексина. И уже в 1690 году Лев Кириллович повелел расширить кузню до настоящего «железного завода» с первыми постройками для жилья работного люда. Людей сюда подбирали особо и Лев Кириллович, и позже Никита Демидов, начиная с 1709 года. Окончательно посёлок при заводе был основан в 1709 году Никитой Демидовым, построившим по указу Петра Первого чугунолитейный завод, выпускавший якоря, пушки, картечь. С тех пор много чему научились здесь мастера и много чего самого разнообразного отлили: от штыков, горшков, сковород, вьюшек и печных задвижек до пушечных ядер для армии русской и изумительной красоты барельефных плит, которые более полутора веков держат на своих плечах памятники выдающимся деятелям прошлого.
Уже начатая в Туле в 1712 году модернизация ее оружейного комплекса усложнила структуру оружейного дела, а также управление им, что затронуло организацию и содержание, в первую очередь, казенных служб.
Петр I в эти годы много внимания уделял созданию стандартов оружейного дела. Так, весной 1715 г. он ввел использование поверочных калибров. Пётр писал тогда: «фузеи и пистолеты калибром против присланных проверять, промерять длину ствола, размеры его канала, толщину стенок. Проверять также размеры штыков, замков и прибора». Царь высоко ценил качество тульского оружия, сам участвовал в испытаниях пистолетов, ружей и в результате записал такое указание: «делать ружья против прежнего, как деланы на тульских заводах».
Ружейный замок
Управление всем коммунальным бытом Оружейной слободы, по-прежнему, велено было обеспечивать выборным людям. Некоторые функции этого рода даже в начале 1720-х годов по совместительству исполняли лица, главным предметом заботы которых являлось усмотрение в оружейных делах. Осенью 1720 г. семь человек во главе с Андреем Ареховым в два тура были избраны «для отправления в той нашей Оружейной слободе мирских наших собственных дел и между нами «всякого счёту, и для выбору в надзиратели, в целовальники и в иную службу к оружейным и протчим государевым делам». В 1722 г. к исполнению тех же обязанностей приступила новая семерка во главе с Н. Н. Демидовым. О произошедших изменениях свидетельствует сосуществование также в начале 1720-х годов семерок со слободскими старостами.
Из выборных служб по организационно-техническому управлению производством в документах Петровских реформ рубежа 1710-1720-х годов упоминаются оружейных дел надзиратели, ствольные, замочные, риборные, станочные и ножевые приемные, целовальники (при заводах), расходчики. Сходна картина оказалась и на последующий 1723 год, с тем лишь различием, что людей приемных стали учить по-новому. Да и в следующем, непростом году, выборные же кузнецы и звено управления, образованное избиравшейся слободой семеркой, действовавшей совместно со слободским старостой и оружейных дел надзирателем, продолжало существовать.
ГЛАВА 3 Пётр Великий составляет черновик вступления к «Гистории Свейской войны»
Первоклассное оружие во все времена было необходимо любой стране. Составляя черновик вступления к «Гистории Свейской войны» (журнал сей – плод многих лет жизни царя), Пётр Алексеевич, сидя за столом своего кабинета начертал следующие строки: «Итако, любезный читатель уже довольно выразумел, для чего сия война начата, но понеже всякая война в настоящее время не может сладости приносить, но тягость, того ради многие о сей тяжести негодуют… Война окончена…». Пётр задумался. Подписали Ништадский мир, невиданно пышному и яркому празднику предстояло быть. Праздник состоялся сначала в Петербурге, потом в Москве, в Туле… Было всякое: торжественные богослужения, военные парады, фейерверки (любил их устраивать), маскарадные шествия. – Кажется по части фантазии я превзошел самого себя, – произнёс вслух Пётр, оторвавшись от написанного. – И я веселился, как ребёнок, плясал по столам и пел песни. Народ бесплатно поили водкой, вином, пивом; ликовали и гуляли от души с русским размахом и удалью…
И ведь искренне стремился к благу своего государства; принимая титул императора говорил, что надо теперь продолжать начатые преобразования, дабы народ через то облегчение иметь мог. Одних указов более 2000 издал, высшие органы власти в надлежащий вид привёл. И о правилах быта и труда рабочего да казённого люда не забыл. Пришлось налогами обложить каждый крестьянский двор, каждое хозяйство, каждую семью… Пётр вспомнил сколько невероятных усилий и времени потребовала организация введения подушной подати. Вспомнил, как в 1718 году, после изучения положения, анализа множества проектов налоговой реформы, знакомства с зарубежным опытом проводилась всероссийская податная реформа. Вместо «двора» налогом обложили «душу» мужского пола. Десятки разных налогов заменили единой подушной в 74 копейки в год. Возникло множество задач, начиная с определения самого количества этих душ, с проведения переписи населения с ревизии. И достигли таки поразительного эффекта: государственный доход увеличился в три раза за счёт помещичьей дворни, холопов, многих городских или посадских, мелкого духовенства, которые раньше вообще не платили налогов. Производство оружия увеличилось в десятки раз. Одних пушек под 20 тысяч отлили. Сделанное в России ружье обходилось казне всего в 1 рубль 60 копеек, иностранцы же ломили по 15 рублёв за штуку. Вдруг задумался: – Какой громадный путь пройден! А ведь всё могло бы повернуться другим боком.
ГЛАВА 4 Пётр вспоминает свою юность
… В Москве думный дьяк и глава Стрелецкого приказа Шакловитый зорко следил за стрельцами. 30 декабря 1683 года он подал юным царям Ивану, Петру и царевне докладную записку о необходимости удалить из Москвы некоторых стрельцов, особенно астраханцев, для предупреждения новой смуты. Мера была принята.
Однажды во время похода у Василия Голицына был обед, обедало человек 50 с лишком военных. После обеда хозяин предложил тост, поднял чашу государеву и решился к имени царей присоединить имя сестры их, царевны Софии. Решившись на этот поступок, Голицын немедленно написал Шакловитому, чтоб тот прислушался и отписал ему, какие будут в Москве речи об этом. Вести из Москвы приходили нерадостные: писали, что Черкасский поднимается, займет место боярина Родиона Стрешнева. «Всегда нам печаль, писал Голицын Шакловитому, – а радости мало, не как иным, что всегда в радости и в своевольстве пребывают. Я во всех своих делах надежду имею на тебя; у меня только и надежды, что ты. Пожалуй, отпиши: нет ли каких дьявольских препон от тех? Для бога, смотри недреманым оком Черкасского, и чтоб его не допустить на место Стрешнева, хотя б патриархом или царевнами-тетками отбивать». Голицын думал отбивать Черкасского патриархом; а ему из Москвы давали знать, что патриарх вовсе не преданный ему человек, что и патриарх против него, побрал из церкви в Барашах сделанные Голицыным ризы и кафтаны и служить в них не велел. «О патриаршей дерзости подивляю, – писал Голицын Шакловитому, – отпиши, что порок на тех ризах? То делает все воля; как бы меньше имел вход на верх, тогда б лучше было». Сильную неприятность получил воевода и у себя в полках. Стольники князь Борис Долгорукий и Юрий Щербатый приехали на смотр в черном платье, люди их были также в черном, лошади покрыты черными попонами. Легко понять, какое сильное впечатление на войско могли они произвести этою выходкою при тогдашнем суеверии. Голицын написал Шакловитому, требуя примерного наказания виновным: «Всем полком дивилися и говорили: если им не будет указу, будут все так делать. Умилосердися, донеси добром: этим бунтовщикам учинить указ добрый. Это пророчество и противность к государеву лицу, а грамоту об указе прислать мочно: что ведомо государю учинилось, что они так ехали; то было не тайно, всеми видимо; а если не будет указа, то делать нам с ними нечего; чтоб не потакнуто было, так бы разорить, чтоб вечно в старцы, и деревни неимущим того часу раздать; учинен бы был такой образец, чтоб все задрожали». Требование Голицына было исполнено: Долгорукий, Щербатов и двое других своевольников, на которых жаловался воевода, Мосальский и Дмитриев, узнавши, что в Москве готовят на них страшный указ, испугались, пришли к Голицыну со слезами и просили прощения, клялись, что вперёд уже не провинятся. Голицын «уступил им на их слезы», не велел сказывать указа и написал к Шакловитому чтоб испросил для преступников милость государскую: по его с вам, наказывать раскаявшихся было не ко времени и не к делу.
Другая была природа Шакловитого: он не дрожал ни перед какими средствами, не довольствовался бесплодными сожалениями о прошедшем: всем обязанный Софье, он погибал с ее падением; худородного подьячего, произведенного милостию царевны в окольничие, не спасет знатный род, знатные родственники; обязанность быть верным благодетельнице красила расчеты себялюбия. Софья или Наталья? Шакловитый со страшною наивностию высказывал свой выбор: «Чем тебе, государыня, не быть, лучше царицу известь». Понятно, что Шакловитый спешил наложить свою руку на кого мог из людей, высказывавших свою приверженность к Петру; пытал и выслал из Москвы стольника Языкова, который говорил, что царь Петр Алексеевич – царь только по имени, а бить челом ему никто не смеет. Но поймать и сослать того или другого не осторожного на слова ничего не значило. «У нас люди есть», – говорила Наталья Кирилловна, и действительно у царя Петра были люди, которые при случае не ограничатся одними словами; у царя Петра есть свое войско, это ненавистные потешные конюхи, озорники, как величала их Софья со своими приверженцами. От них одно спасение в стрельцах; надобно опять к ним обратиться, как в 1682 году. Но не притупилось ли это оружие с 1682 года и не сама ли Софья с Шакловитым способствовали этому притуплению, вырвавши его из рук Хованского? Самые дерзкие из стрельцов были удалены из Москвы по предложению Шакловитого, осталось большинство людей спокойных, довольных своим положением, которых трудно поднять.
Образовался небольшой кружок из девяти человек, которые в действиях Шакловитого, Чермного и Гладкого видели преступление и безумие и решились прямо действовать наперекор им, в пользу царя Петра, имеющего все права на своей стороне. Эти девять человек были стремянные: пятисотный Елизарьев, пятидесятники Мельнов, Ульфов, присоединившейся к ним из Стременного полка пятидесятник Фёдор Кобылин, десятники Ладогин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Капранов. В ночь с 7 на 8 августа, когда масса остается неподвижною, действия, разумеется, должно ожидать в этих обоих крайних кружках, ибо здесь самые решительные люди, определившие свои цели, люди не колеблющиеся, не шатающиеся. Елизарьев с товарищами стояли на Лубянке в ночь на 8 число; один из них, Мельнов, был послан ими в Кремль для наблюдения и, возвратясь, объявил о поступке Гладкого с Плещеевым. В этом поступке они увидали начало дела и решились действовать со своей стороны: Мельнов и Ладогин посланы были в Преображенское уведомить царя, что на него и на его мать умышляется смертное убийство. По дороге Мельнов увидел бегущего к нему Фёдора Кобылина.
– Фёдор, ты ли это, – окликнул его пятидесятник, – ты брат в розыске нынче!
– Кто сейчас не в розыске, – возмущённо прохрипел Кобылин, – смутно всё, кто ищет, кого! Нашего брата стрельца сейчас наверное только лукавый не ищет! У меня задумка есть, как вымолить царское прощение. Я с вами. Решил идти в Преображенское.
– Что за задумка такая? – спросил Мельнов, – поделись, может быть кстати.
– Идем, по дороге расскажу, – заторопился Кобылин, поняв что у него есть хороший шанс и дальнейшая возможность послужить Петру и Нарышкиным.
Однако смекнув, что всего говорить нельзя Фёдор поведал Мельнову о другом подслушанном разговоре Шакловитого с Чермным: вишь Шакловитый говорил Чермному, что «хотят нас перевесть, а мутит всем царица; меня хотят высадить из приказу, а вас, которые ко мне в дом вхожи, разослать всех по городам». А Чермный, наведь чтоб избыть беды, толковал нам: «Как быть? Хотя и всех побить, а корня не выведешь; надобно уходить старую царицу-медведицу». Мы пробовали ему возразить, что мол за мать вступится царь Петр; Чермный не останавливался: «Чего и ему спускать? за чем стало?» Гладкий толковал: «У царя Ивана Алексеевича двери завалили дровами и поленьем и царский венец изломали, а кому ломать только с ту сторону». Но мы тогда были холодны к этим рассказам: поленьем закидали, венец изломали! Подумаешь! Прежде было сказано, что и совсем задушили, а что вышло? А знаю также, что подьячий Шошин, переодетый Нарышкиным, подъезжал к стрелецким караулам с толпой, толпа, схватывала десятника, и начальник толпы, которым был Шошин, приказывал его бить до смерти; несчастного начинали колотить, тогда слышался голос из толпы: «Лев Кириллович! За что его бить до смерти? Душа христианская!» Меж тем Кобылин не сказал главного, какой козырь был им припасен и был он за пазухой у Фёдора.
