Поколение Хэ. Хроника мутного времени

Text
Leseprobe
Als gelesen kennzeichnen
Wie Sie das Buch nach dem Kauf lesen
Поколение Хэ. Хроника мутного времени
Schriftart:Kleiner AaGrößer Aa

Книга является набором из двадцати шести фонетических символов, десяти цифр и приблизительно восьми знаков препинания, но люди смотрят на эти условные обозначения и видят извержение Везувия или битву при Ватерлоо.

Курт Воннегут


© Владимир Крючков, 2020

ISBN 978-5-0051-1271-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ

Написав и опубликовав две книги в стиле «ни дня без строчки», я придумал им формат – первую назвал сборником флэш-рассказов. Вторую, немного поумнев, – флэш-фэкшн. Эта книга – третья в серии «Душа души моей».

С возрастом приходит понимание того, что если тебе не скучно с самим собой, то жизнь прожита не зря, и ее наблюдениями стоит поделиться. Всегда найдется кто-то еще, кто посмотрится в зеркало твоей души, как в свое. И пусть этих «кого-то» окажется совсем немного, даже один, даже если этот один будешь ты сам – и им и тебе станет уютнее на Земле.

Главного героя зовут Толиком – во многом, что греха таить, это я сам. Во многом, но не во всем. В свое время я зачитывался книгой Дугласа Коупленда «Generation Х». К сожалению, мы так и не стали «поколением Икс», мы стали «поколением Хэ», сформировавшимся в мутные времена. Поэтому мое повествование и получило подзаголовок: «хроника мутного времени».

Кстати, пришедшее нам на смену поколение постигла та же судьба – оно не стало «поколением Игрек» – оно стало «поколением У», о котором провидчески написал в свое время почти забытый ныне Всеволод Иванов.

***

ПРИМЕЧАНИЕ: Когда пишешь связный текст, в сознание то и дело врываются посторонние мысли. Ты их привычно гасишь и опять сосредотачиваешься на основном, как тебе кажется, тексте. Но мне запомнилось, как «человек дождя» постоянно щелкал своим фотоаппаратом в произвольные моменты времени и потом, в титрах, они следовали причудливой, но неожиданно связной вереницей, раскрывая смысл фильма. А что, если я тоже время от времени буду «щелкать» внутренним фотоаппаратом и выкладывать по ходу изложения эти моментальные снимки? Назовем их Снимками Человека Дождя (СЧД).

Автор

Дмитров

Июль 2020

О МУТНОМ ВРЕМЕНИ (ПРИЛОЖЕНИЕ К ПРЕДИСЛОВИЮ)

Помните, был такой фильм Владимира Хотиненко «1612: Хроники Смутного времени», который спродюсировал Никита Михалков? Никита Сергеевич обладает неоценимым качеством легендарного царя Мидаса – с поправкой на то, что все, к чему он прикасается, тут же превращается отнюдь не в золото, а очень даже наоборот. О Хотиненко и его опусе распространяться не буду – времени жалко. А вот название запало в память и неожиданно выскочило именно сейчас. Правда, что-то в названии царапало, не давало покоя. Ну, какое оно «смутное» – все же ясно, как божий день – воруют, или точнее – крадут, как сказал еще князь Вяземский. И когда в разговоре я случайно пропустил букву «с», все вдруг стало на свои места – время именно МУТНОЕ. «Замутить», «мутный он какой-то», «мутило», «мутко» и прочие словообразования передают главное свойство времени с 1985 года по настоящий момент. Его невозможно разделить на какие-то четкие периоды – как началась муть с гласностью и перестройкой, так она и клубится по сей день, заволакивая хороший, творческий и работящий народ. Все обвинения его в беспробудном пьянстве и природной лени исходят от людей, этого народа не видевших, в нем не живших и брезгливо сторонящихся его по сей день.

Мои родители родом из соседних деревень на Орловщине – познакомились и поженились после войны, когда отец появился в родных местах молодым капитаном в выгоревшей от солнца гимнастерке с орденами. Из-под Кенигсберга их фронт сразу же отправили на Дальний Восток. Туда он и вернулся с молодой женой продолжать службу. Там мы с сестрой и родились.

В регулярной армии я не служил – в университете была военная кафедра и после окончания университета я автоматически получил звание лейтенанта запаса. Но в разговоре с гордостью говорю, что родился в госпитале и вырос в гарнизоне. На старой фотографии мою коляску, сделанную отцовскими руками и напоминавшую тележку из популярного детского диафильма «Разные колеса», иногда катали солдаты. Не в порядке «солдат у дачи», а просто по просьбе отца, которого они уважали. Будучи начальником гарнизона, он не считал за труд помочь им разгружать тяжелые снарядные ящики, за что не раз получал от матери, когда приходил со службы в кителе, лоснящемся от ружейного масла.

То время было ясным и прозрачным – без всякой мути. Страна поднималась после войны – строились заводы, поднималась целина, возводились жилые дома. Люди спокойно смотрели в будущее и искренне радовались успехам и победам своей страны. Я помню, как нас вывели на школьную линейку в солнечный апрельский день и директор школы объявил, что в космосе – советский человек. Что мы, первоклашки, тогда понимали? Но мы прыгали от радости вместе со всеми – мы, наша страна, первые в космосе! Понятия «народ», «страна» для нас тогда были неразделимы с понятием «государство». Это все было нашим.

В 1985 году я был уже кандидатом наук, доцентом. Первые шаги Горбачева, его молодость и открытость были глотком свежего воздуха для нас, уставших от «гонок на лафетах». «Огонек» Коротича резал правду-матку в каждом номере. С полок доставались запыленные фильмы, печатались Платонов, Шаламов, Гроссман. Правда, не все «полочные» фильмы оказались шедеврами, а запрещенные тексты – откровениями… Нашему воображению рисовались радужные перспективы «освобожденного труда» – освобожденного от накипи показного патриотизма и бюрократической ржавчины. Закон «О кооперации» всколыхнул всех, в ком был жив дух предпринимательства и желания реализовать свои способности, зажатые тупой парткомовской дисциплиной и бубнящими политинформациями.

Вот тогда-то, поднятая со дна, и всколыхнулась первая волна мути. Муть густела, клубилась, пока не коагулировала и повисла между людьми рваной пеленой. Она привела к дезориентации, которая у одних вызвала «морскую болезнь», а у других – оцепенение, вызванное боязнью при следующем шаге попасть не туда. Как всякая коллоидная смесь, муть опалесцировала, порождая ощущение радужно переливающейся картины окружающего. Но время шло, а она осталась все той же мутью – серой и непроглядной. Вот в этом мутном времени главный герой прожил 35 лет сознательной жизни и продолжает жить по сей день. Муть не имеет ни локации, ни протяженности, поэтому начинать повествование можно в любом месте и продолжать, точно так же, в любом. И то, что вам покажется рваным изложением, без конца и начала, – это порождение все той же мути.

ИТАК, НАЧНЕМ…

Конференция началась как обычно, с небольшим опозданием. Забежал декан факультета по дороге на очередное заседание чего-то где-то, передал поздравление участникам от ректора, сказал пару дежурных фраз о науке и ее неудержимом развитии, сделал дежурный комплимент участникам и убежал, извинившись уже в дверях.

Пошли доклады. Участники по очереди подходили, вежливо согнувшись, к руководителю секции, что-то шептали ему на ухо, он кивал и объявлял просителя следующим докладчиком. Тот бодро докладывал и, так же согнувшись, выскальзывал за дверь. Напечатанной программе докладов никто следовать не собирался. Через какое-то время это стало напоминать «Прощальную симфонию» Гайдна, в которой каждый оркестрант заканчивал свою партию, гасил свечу и уходил. Толику происходящее что-то еще мучительно напоминало. Он сосредоточился – точно. Рамка – и в ней картина. Ну, на черный квадрат это не тянуло, но на какой-то мутный вполне. В конце остались Толик и руководитель секции. Толик спросил, стоит ли ему делать доклад? Руководитель вздохнул: – Ну, раз уж Вы пришли… Толик прочитал доклад, руководитель, помедлив, кивнул отзвучавшему эху, и заседание их секции благополучно завершилось.

Идя по коридору, Толик заглядывал в другие аудитории, на дверях которых были прикреплены листочки с названиями секций. Никого уже не было. Наука все, что могла, совершила и духовно почила. По крайней мере, здесь.

Толик вышел на улицу и посмотрел на небо. Оно дышало осенью. Уж. Серебристый самолетик упорно полз к еле проступавшей на бледно-голубом небе кружевной луне, прополз над ней и пополз дальше, в сторону Внукова.

Толик вспомнил, как недавно ездил в Саларьево смотреть квартиру в новостройке. Сначала на выходе из нового метро он обратил внимание на египетскую пирамиду со срезанной верхушкой (скорее, мезоамериканскую пирамиду). Девушка на остановке, которую он спросил – что это – ответила, что это законсервированный полигон ТБО. Толик был в курсе, что за солидным словом «полигон» скрывается привычная мусорка, которая имеет обыкновение отвратительно вонять – он насмотрелся на подобную и нанюхался ее миазмов при выезде из Долгопрудного на МКАД. Когда маршрутка застревала в пробке напротив нее, дышать было просто нечем. Он спросил девушку, давно ли ее законсервировали. Услышав, что четыре года назад, немного расслабился, но сомнения насчет локации будущего проживания появились. В добавление к этой нечаянной радости над ними низко прошел самолет, целясь на взлетно-посадочную полосу во Внуково, что Толика не порадовало еще больше. Ну а когда риэлтор, с которым они договаривались на осмотр заранее, сообщил, что квартира, которую присмотрел Толик, к сожалению, «только что» ушла, но есть ничуть не хуже, Толик вежливо сказал риэлтору, что ему приятно было познакомиться, но он заедет как-нибудь в другой раз. И уехал.

Толик, не спеша, прошелся от метро. Цирк братьев Запашных зазывал на какой-то очередной сногсшибательный фестиваль циркового искусства, синяя птица над детским музыкальным театром парила на фоне кифары, напоминая всем о папе основателя театра. Впереди были свободные полдня.

 

Он поехал в любимую кофейню и сел там с ноутбуком, на крышке которого красовалась надпись Leno (поскольку «vo» отломалось в первую же неделю после покупки, Толик стал обладателем уникального бренда).

По дороге ему пришло в голову, что можно было бы спокойно посидеть в «ленинке». Да и читательский билет не мешало бы «проветрить» – давно туда не заходил. В «ленинке» обычно тихо. «Профессорский зал», как всегда, полон, но местечко всегда найдется. Раньше он предпочитал 3-й зал с его торжественной «храмовой» атмосферой, пропитанной запахами хорошо высушенного дерева и старого лака. Но потом постепенно перебрался в «профессорский». Теперь «профессорским» его называли по инерции, поскольку сидел там кто хотел – прошли те времена, когда туда чинно заходили солидные седые люди – профессора. Теперь там стало достаточно удобно, поскольку розетки провели ко всем столам и можно было сидеть с ноутом сколько влезет. Но, поразмыслив немного, он решил, что «ленинка» подождет.

В кофейне было мало народу. Взяв привычный латте, Толик углубился в текст, который был началом статьи о новой парадигме в стратегическом менеджменте. Его всегда поражала бедность воображения разработчиков инструментов для стратегов. Матрицы, матрицы… Причем, матрицами их гордо именовали преподаватели и консультанты – сами же по себе они были табличками на четыре поля. Этакая шахматная доска 2х2. Школьники – и те играют на доске 8х8, а тут большие дяди и тети строят стратегии на миллионы и миллиарды долларов на досках 2х2. Раньше он искал в научной литературе объяснения подобной ограниченности, но, кроме рассуждений о бинарности мышления, ничего не нашел. Как-то ему попалась книга по методам стратегического менеджмента – так там, из 88-ми инструментов, описанных в ней, 44 были теми же «матрицами» 2х2.

Тогда он припомнил, что в студенческие годы им преподавали такой предмет, как «планирование экспериментов». Там строились планы экспериментов, которые должны были минимизировать количество экспериментов при сохранении точности построенной с их помощью модели. Любой эксперимент требует немалых затрат средств и времени, поэтому уметь строить такие планы было крайне важно, особенно в сфере, в которой он работал – экономика предприятия не давала простора для экспериментирования, поскольку каждый из них был буквально на вес золота. Так вот, по правилам построения этих планов матрица 2х2 представляла собой план двухфакторного эксперимента, в котором каждый из факторов изменялся на двух уровнях. План получался простейшим – по его результатам даже регрессионную модель нельзя было построить – так, информация к размышлению. Это делало ситуацию еще безнадежнее.

Особенно же его расстраивала плоская картина, получающаяся в результате применения этих матриц. Как-то обидно было за венец творения, который в поисках путей решения жизненно важных для него проблем не выходил за рамки плоскости. Этакая унылая Флатландия, изрезанная одномерными трассирующими следами гаснущих мыслей. Не комильфо как-то.

Дальше-больше. Толик задумался над тем, что понятие «стратегическое видение», о котором так любят говорить преподаватели и консультанты, есть именно то, что можно увидеть посредством зрительного аппарата человека, поскольку другого ему просто не дано. Разбираясь же с устройством зрительного аппарата, Толик вдруг открыл для себя, что человеку и не дано увидеть мир в трехмерном представлении, что он пожизненно обречен видеть окружающее в плоской проекции просто потому, что сетчатка его глаз двумерна. А третье измерение дается ему в мысленном представлении, а не в непосредственном восприятии. В поисках информации на эту тему он наткнулся на книгу преподавателя сценического искусства ГИТИСа (он так и не выучил новые названия привычных учебных заведений и РАТИ ни с чем у него не ассоциировался) Александра Яковлевича Бродецкого. Он списался с ним в фейсбуке и тот изредка отвечал на его вопросы, но вскоре умер и переписка прекратилась. В своей книге Александр Яковлевич выводил восприятие человеком трех измерений из последовательности стадий детского развития. Когда человек растет, сначала он воспринимает вертикальное измерение, благодаря восприятию матери, которая к нему наклоняется и общается с ним сверху. Это измерение выражает иерархию и подчинение. Затем, по мере роста, он начинает воспринимать горизонтальное измерение, изучая предметы перед глазами. Так он осваивает измерение разнообразия и классификации. И только в конце младенчества он осваивает хватательные движения и через стремление к присвоению знакомится с третьим измерением – глубиной или сагитталью, как ее называл Бродецкий. Такое представление было интересным с той точки зрения, что, выстраивая сценическое пространство, людям театра приходится опираться не на данные физиологии и анатомии, а на опыт живого восприятия.

Толика поразила простая, в сущности, вычитанная где-то мысль о том, что мы живем на двумерной поверхности трехмерного объекта. Эта двойственность и ставит некую естественную границу человеческому мышлению. От Флатландии до Пространства – путь неблизкий и пролегает он в сумерках сознания.

Человечество живет в счастливой иллюзии, что видит мир трехмерным. Тем не менее, все средства визуализации до сих пор двумерны – от античных фресок и средневековых картин маслом, через фоторамки и рекламные билборды, к компьютерным мониторам, теле- и киноэкранам. Все плоско, все двумерно. Эпоха кругорам и кино 3D закончилась, по сути, не успев начаться. Голография поманила призрачной объемностью и вскоре скатилась до детских открыток и книжных закладок. Стереофотографии и книги с магическими 3D узорами тоже ненадолго привлекли внимание публики. Это была последняя удачная попытка имитации трехмерного видения, поскольку она задействовала механизм видения двумя глазами, но на пути к ее реализации встала проблема крайнего напряжения зрительных мышц, приводящего к болезненным ощущениям. Человечество отступило на заранее заготовленные позиции и надолго успокоилось в уютной Флатландии.

***

СЧД 1. Иногда я думаю – как влияют таблетки, которые я принимаю по утрам, на ход моей мысли? Может, то, что я пишу сейчас, порождено медленным растворением двух таблеток аллопуринола, которые я принял утром? Или быстрым течением по венам раствора аркоксии? Если мы – средоточие потоков растворов по конечностям, одну из которых мы называем головой, может, то, что в ней сейчас происходит, сложная химическая реакция? И все? Задумчивость… глубокомыслие… мимолетная улыбка соседки в электричке, которую я случайно заметил – не увидел, а только ощутил?..

***

Как движется научная мысль? Например, в экономике? У Толика стало складываться мнение, что уж в отечественной-то экономике она точно движется не вперед, а назад. Как будто кто-то второпях перепутал положения рычага переключения передач и включил задний ход. И машина лихо понеслась назад. Постепенно все к этому привыкли и езда задом стала верхом управленческого искусства.

Впервые эта мысль пришла ему в голову, когда он вернулся в университет после двух лет работы в коммерческой фирме. Он сидел на заседании ученого совета факультета и его не покидало ощущение, что окружавшие его члены совета как будто покрыты тонким слоем пушистой плесени. Он слушал их вялотекущие речи, озвучивавшие вялотекущие мысли, и явственно ощущал запах плесени. Он даже непроизвольно тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Его движение было замечено и ему сказали, что он может быть свободен, поскольку его вопрос решен. Толик с облегчением вышел на улицу и вздохнул полной грудью.

Позже он задумался – как эти люди попадают в ученые советы? В конце 80-х, после появления закона о кооперации, многие коллеги рванули в бизнес – вокруг кипела и бурлила нарождающаяся новая экономика. Совсем молодые ребята становились директорами и генеральными директорами. Он даже видел визитку, на которой гордо сияло золотом: генеральный директор филиала малого предприятия (память услужливо подсказала визитку из записок князя Вяземского – «Временный главнокомандующий бывшей второй армии»). Здороваться, не протягивая визитку, стало дурным тоном. А уж не протянуть свою в ответ – значило расписаться в полном невежестве. Бизнес-этикет – это вам не хухры-мухры! Визитки множились и расцветали, как полевые цветы – монохромные, цветные, с золотым обрезом, с конгревом, пластиковые, на тонких пластинках из розового горного хрусталя, с трехэтажными титулами и с рваными краями на бумаге ручной выделки, с одним только именем – «Giovanni». Ну, дескать, кто же может не знать Giovanni… Скупались контрольные пакеты акций предприятий, о продукции которых покупающие их не имели ни малейшего представления, оказывались всяческие и околовсяческие услуги, все вокруг деловито посредничали, консультировали, сливали разнородные бизнесы в холдинги и пилили на части традиционные предприятия. Ну, как тут было усидеть на лекциях и семинарах с несмышленышами, когда за стенами институтов кипела жизнь, порхали деньги в захватывающих дух суммах, покупались «девятки цвета асфальта», затем «Тойоты Камри» и «Тойоты Короллы», и, наконец, джипы… Потом настало время, когда джипы стали пылиться в гаражах, покорно ожидая выезда на охоту, а их хозяева – рассекать на маленьких спортивных машинках и седанах бизнес-класса.

Кто же остался в замызганных стенах сельхозов, политехов и педиков, торопливо сменивших вывески на всевозможные университеты? Тихие, малозаметные люди, которые понимали, что их скромные способности там, в буче боевой кипучей, не востребованны. Они тихо корпели над методичками, ходили на занятия, тянули лямку серых вузовских будней, получая нищенскую зарплату и терпеливо выжидая своего часа. Залы заседаний ученых советов стали затягиваться паутиной по углам по причине отсутствия защит, аспирантура стала медленно вымирать. Особенно остро стала сказываться нехватка остепененных преподавателей. На должности заведующих кафедрами и деканов начали ставить совершенно бесцветных людей, поскольку нормальные люди не хотели тащить дополнительную нагрузку за смехотворные надбавки к убогой зарплате. Мгла опустилась над высшей школой. И тогда…

Вся эта серая гвардия, заполонившая начальственные должности, стала осматриваться и потягивать остренькими носиками – откуда ветер и есть ли он вообще. Убедившись, что сложилось молчаливое согласие о необходимости как-то выживать, они потихоньку стали прислушиваться к новостям о том, что в Москве появились непритязательные ученые советы, которые за умеренную плату пропускают наукоподобные докторские диссертации без особых претензий и потом гладко проводят их через ВАК, поскольку в Москве все друг с другом связаны. Ага! Потянуло сквознячком. И машина потихоньку, со скрипом закрутилась. Пошли защиты – сначала докторские проректоров, затем докторские деканов и заведующих кафедрами. После набора критической массы докторов стали появляться доморощенные диссертационные советы, которые развернули бурную деятельность по остепенению наиболее шустрых и максимально приближенных. Пошли защиты вице-губернаторов (губернаторы предпочитали защищаться в Москве и Питере, в солидных советах), мэров, начальников департаментов областных и городских организаций, депутатов всех мастей, председателей правления банков, директоров крупных предприятий и их заместителей. Особенной популярностью пользовались степени докторов и кандидатов экономических, социологических, педагогических и политических наук. Они требовали меньше хлопот и версифицировались «диссеродельными фабриками» без напряжения. Достаточно было налаженного «копипастинга» и легкой дизайнерской правки мастера. Как сказал мудрый Терри Пратчетт: «С помощью волшебства, можно превратить лягушку в принца. С помощью науки можно превратить лягушку в доктора наук, но это будет все та же лягушка».

Проявившаяся в последние годы активность «Диссернета» – это уже, к сожалению, стрельба по хвостам… Многие обладатели диссертаций, основанных на плагиате, поддельных данных и несуществующих монографиях, давно уютно сидят в креслах экспертов ВАК, руководителей департаментов министерства науки и ректоров крупнейших вузов страны, надежно прикрытые быстро организованными «сроками давности». А активисты «Диссернета» выглядят на их фоне обиженными маргиналами, которым при раздаче не досталось приемлемого куска. Оговорюсь, – это не соответствует истине, но выглядит для стороннего наблюдателя именно так. По-моему, с их стороны это безнадежная борьба, хотя внешне и симпатишная, греющая душу и легонько дующая на обожженное чувство собственного достоинства.

Постепенно Толик привык к повсеместной профанации науки. Коллеги на конференциях выходили, докладывали тривиальные мысли, подкрепленные красочными пауэрпойнтовскими презентациями, и проводили в планы публикаций пустопорожние монографии – чаще всего коллективные, поскольку в коллективе всегда можно спрятаться за спины соавторов. К его докладам, несколько выпадавшим из общего ряда, относились снисходительно, отведя ему роль чудака – не совсем адекватного, но, несомненно (шепотом, с «понимающей» улыбкой), талантливого. Для баланса, постепенно его стали как бы невзначай замалчивать и слегка покусывать, чтобы не слишком выпадал из ряда. Толик тоже не изображал из себя революционера – где надо, поднимал руку, где надо – подписывал положительную рецензию. В виде фиги в кармане он оставил за собой право перечислять до двадцати-тридцати замечаний, напрочь уничтожающих рецензируемую диссертацию или публикацию, вставляя в конце стандартно умиротворяющее «несмотря на указанные недостатки…»

 

Особенно забавляли его игры коллег с размерностью пространства-времени. Обнаружив гордую подпись под рисунком «авторская пространственно-временная схема развития российского ритейла», Толик писал в рецензии, что Стивену Хокингу для иллюстрации своих идей обычно хватало двух переменных – пространства и времени – и он не называл при этом эти схемы авторскими. Но авторы эпохальных схем только обижались на него и далее шествовали своим путем железным. Они просто перешагивали Толика, как придорожный камень, не удостаивая вниманием.

Однажды он все же попался с диссертацией, присланной с периферии. Написал привычный отзыв и отдал в совет. Через пару дней он бродил по супермаркету, когда зазвонил сотовый. Он машинально ответил – «Да», разглядывая стеллаж с чаями. Вежливый голос сказал: «Сейчас с Вами будет говорить ректор» и после щелчка раздался бархатный голос ректора: «Анатолий Владимирович, мне принесли Ваш отзыв и я с ним ознакомился. В целом я с Вашими замечаниями согласен, но не могли бы Вы несколько смягчить свой отзыв, чтобы он не выглядел столь противоречивым, ведь Вам же понятно, что критическая его часть совершенно не соответствует резюмирующей. Я нисколько не настаиваю, но мне бы хотелось, чтобы Вы еще раз перечитали свой отзыв и, если сочтете нужным, внесли некоторые коррективы в формулировки. Спасибо за понимание. Всего Вам доброго». Толику совсем расхотелось выбирать чай, он вышел на улицу и задумчиво побрел по площади своего городка. Он понял, что его раскусили, маска сорвана и явка раскрыта. Ну как он сразу по имени и фамилии диссертанта не догадался, что тот – земляк ректора?!.. Отзыв-то он переправит за пять минут, но вот что было делать дальше? Комфортное существование под маской научного овоща закончилось.

Период освоения новой маски занял год. И это был Исход. Толик написал и опубликовал в интернете книгу «Побег из маркетингового курятника», в которой излил все накопившееся в текст, сквозь который невооруженным глазом просматривались раздражение, усталость и некоторая даже обреченность типа «а пропади оно все пропадом». Он постепенно перестал реагировать на происходящее на заседаниях департамента. Да и реагировать стало некому и не для кого. После слияния кафедр в департамент прежние связи нарушились, а новые не образовались. Сидящие в одной аудитории сотрудники департамента не знали друг друга даже в лицо, не говоря о более глубоких характеристиках. Коллектив перестал быть таковым, превратившись в безликую массу. И на поверхность этой субстанции всплыли личности не только нерукопожатные, но и старательно стремящиеся к максимальной удаленности от малейших подозрений в рукопожатности. Закручивание гаек дошло до степени срывания резьбы. И резьбу-таки стало срывать. Сначала тихо начали увольняться старые профессора. Менее расторопных оставшихся стали серийно не переизбирать на аттестациях под смешными (для тех, кому еще было смешно) предлогами. Затем… Толик подал заявление по собственному, не доработав год по контракту. Благо, как у пенсионера, у него было право уволиться без отработки, в один день. Отдел кадров попросил на это три дня из-за задержки с подписью ректора. Толик милостиво согласился. И все. Он стал неработающим пенсионером.

Понимая, что на пенсию прожить не получится, он записал несколько видеолекций с, как ему казалось, просто необходимыми каждому профессионалу-маркетологу моментами, которым не уделялось внимания в стандартных университетских курсах. Вывесил лекции на паре платных платформ, назначил цену и стал ждать первых слушателей-зрителей. На страничку его лекций заходили, ставили иногда (редко) «лайки» и исчезали. Денег не поступало. Вообще. Толик несколько удивился, поставил минимальную цену и подождал. Реакции не было. Поскольку платить за размещение лекций надо было ежемесячно, он снял объявление и заморозил контент. Раскручивать лекции, приплясывая перед аудиторией, он не привык и отложил разумное, доброе и вечное в «долгий» ящик. Ящик, насколько знал Толик, на самом деле был «длинным», но он просто устал от избыточной эрудиции. Хотя, каждый раз, проезжая Долгопрудный, механически про себя называл его Длиннопрудным.

Пенсии хватало на оплату квартиры, платежи за интернет и телефоны и… на непритязательные продукты по скидкам. Спасало то, что жена хорошо готовила и пока еще был приличный запас одежды и обуви. В редких поездках жены с дочками в Нижний, Владимир и Питер оплату расходов мамы дочки брали на себя, к чему Толик относился философски. Его не ущемляло то, что он перестал быть кормильцем. Он просто расслабился – впервые за всю жизнь. И это оказалось хорошо. Телефон почти замолчал. Изредка его вспоминали старые знакомые из Сибири, да инвестиционные фирмы с банками преследовали предложениями невиданных доходов и сверхпривлекательными кредитами. На предложения инвестиционных фирм он односложно отвечал простыми русскими словами, а на предложения банков начинал разговаривать с молоденькими сотрудниками о вредном влиянии «холодных звонков» на карму звонящего. Постепенно перестали звонить и они. Перешли на СМСки.

Зато у него появилось время для чтения. Сначала он перечитал Сэлинджера. Даже открыл, что любимая им семья Глассов, несмотря на ирландско-еврейские корни, глубоко запала на записки русского паломника XIX века о поисках Б-га в себе. Непритязательные с виду рассуждения полуграмотного русского мужика просто мистически завораживали эту высокоинтеллектуальную семейку, буквально доводя ее до самоубийств. Дело дошло до того, что старшие стали прятать ее от младших. Толик нашел в интернете эти записки и скачал их. Ничего мистического не нашел, – они даже показались ему скучными. Б-г их поймет, этих американских интеллектуалов. А вот их переживания по поводу этих записок заворожили уже самого Толика. Может, сами записки были только отправной точкой для рассуждений Сэлинджера?

Затем он купил и прочитал новую книгу Пелевина. Среди его знакомых было мало поклонников Пелевина. Его считали манерным писателем, разводящим глубокую философию на мелких местах. Толик был с этим несогласен. Нередко Пелевин выступал медиумом, предугадывая или точно диагностируя еще только намечающиеся изменения в обществе. Диагноз всегда был емким и попадал прямо «в яблочко». Например, дилогия «Смотритель» была посвящена мистическим поискам Павла Первого. До сих пор этому императору была посвящено мало книг – на память приходили только книги Тынянова и Эйдельмана, да забытые исторические романы XIX века. И вдруг – такое внимание властителя дум креативного класса. Поначалу Толик запутался в описаниях мессмеровских опытов с бакетами и животным магнетизмом. Но потом экзотика осела и явственно проступила личность современного персонажа, соразмерного «бедному Павлу» как по масштабу «должности», так и по личностным характеристикам. И повествование сказочным образом ожило и заиграло красками. Даже стали просматриваться некоторые перспективы современного окружения по аналогии с историческими событиями. А политэкономический анализ в «Македонской критике французской мысли» вообще, по мнению Толика, мог дать фору многим курсам истории экономических учений по доходчивости и ясности изложения.