Поезд отходит в семь вечера, в кассах билетов давно уж нет. Стоим на перроне. Придётся ехать «зайцами». Идём вдоль состава чумазых вагонов, приглядываемся к проводникам. И сразу бросается в глаза добродушное с седенькой бородкой сердечком лицо, как у апостола Павла. Проводник с шуткой провожает пассажиров в вагон, некоторых похлопывает по спине как друзей. Не успели мы остановиться против дверей, как его бесцветные глазки сразу заметили нас, и он согнутым пальцем поманил к себе. Мне показалось, что он поддел нас на крючок. «А, пушистые, проходьте!»– Максимова он пропустил, похлопав по спине, а мне сказал – «Ты, сынок, сходи-ка принеси парочку на первый случай, а то в ночь буфеты будут закрыты, взять негде. Смекаешь?» Я кивнул и метнулся в вокзал. Когда вернулся, у вагона стояла Марго. Было прохладно, на ней чёрный костюм, ажурная белая блузка, как тогда на экзамене. С милой улыбкой взяла она меня за руки, в которых было по бутылке, и начала чмокать в губы. Глаза её были тёплыми, с ясной глубинкой, ресницы дрожали. «Вот пришла тебя проводить, Антон….» В окне вагона торчали расплюснутые носы Сашки и Василя. Я стоял молча. А что было говорить? Она щебетала как скворец у гнезда: «.. что у меня всё уже прошло – стало на место, да и к лучшему. А ты оказался хорошим парнем». Она говорила и смеялась так искренне и простодушно, что и у меня улыбка поползла к ушам. «Ну вот ещё тебя разок за всё хорошее»,– и опять чмокнула меня. «А ты знаешь, Антон, я замужем!» Она отошла, повернулась, помахала рукой в чёрной перчатке и пошла, как-то гордо и счастливо. Чёрт меня знает, ведь я не сказал ей ни слова! Всё смотрел ей вслед и, почему-то, на её руки в перчатках. «Эй, сокол, ты что там, примёрз? Давай в вагон, – скоро отправляемся». Когда я взялся за поручень вагона, то видел, как в соседний входили Федотов, Вьюшкин, Крамер. «Апостол» спросил: «Ваши? Жалко их. Вот Прокопич обдерёт как белочку – умеет снимать шкурки с «пушистых». Даже вон на Забайкальской дороге таких нет. А уж там зайчатники – не дай господь!» Мои друзья лежали на верхних полках, я забрался туда же. С Сашей нас разделяла низенькая перегородка.
– Сам не знаю, почему Тамара не пришла, и почему так в жизни получается – не успеешь жениться, как попадается лучше. Можно взять Тамару, а куда.. Уже одна есть. Жалко её
– Кого её?
– Тамару, да и жену жалко, и самого себя тоже
– Самого себя-то за что?
– А как же, может всю жизнь придётся тужить
Сашка опускает голову, смотрит в сучок доски думая как быть. До отправления минут пять. К удивлению третий ярус забит до отказа; вторые и нижние полки пустуют, пассажиры на них вольготничают. А в кассах давно билетов нет. Угадав мои мысли и обладая химической реакцией разложения жизненных элементов, Василь сказал: «Тут, видно, идёт свободная охота, то есть, конкуренция на социалистической основе между проводниками смежных дорог – Восточно-Сибирской и Забайкальской. Итоги в газетах не публикуются ввиду секретности материала». Чувствую – кто-то дёргает за ногу. В вагоне красноватый полумрак. Внизу стоит «Апостол» с фонарём и крючковатым пальцем манит меня. Спускаюсь, смотрю на часы – едем около двух. Входим в служебное купе, лампочка здесь поярче. На столе – колбаса, синеватые, как утопленник, огурцы, сало, хлеб. Сидят двое. Один – не дать не взять – наш проводник. Уж не брат ли ? Второй – с усами, бритой головой, в очках с роговой оправой. Вроде, научный работник, – читает «Экономическую газету». Апостол представляет меня старшему: «Пал Свиридович, – это «Сталинский сокол» и зачем-то как воображаемыми ножницами перебрал пальцами. Мне показалось, что так прядуют ушами зайцы на жировке. Старший грустно посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на закуску. Я сходил за бутылками, Апостол быстро разлил на три стакана. Они выпили и стали степенно закусывать. Я хотел уйти, но Пал Свиридович остановил меня вопросом: «Ну как вы там? – он указал пальцем вверх, -всё летаете? И бога не боитесь?» «Всё летаем. А чего его бояться, он – свой мужик». «Это вы зря. А то он – того !» Усатый отложил газету, взял вторую бутылку, с одного маха выбил пробку, разлил на троих, выпил один и со скучающим видом опять развернул газету. Апостол стал на колени и приложился ухом к полу. Вот он отнял ухо, поднял палец вверх и с тревогой спросил: «Слышите?» Пал Свиридович и усатый дружно кивнули головами. Я слышал только перестук колёс. « Да не то. Ты послушай!» Я нагнулся к полу, но нового ничего не услышал. «А ещё – лётчик! Не можешь различить. А вот мы слышим». И опять, те двое, кивнули головами. Апостол ещё раз приложил ухо к полу, встал, отряхнул колени, горестно покачал головой и сказал: «Колёсики-то, бедные, как скрипят, аж за сердце берёт! Да, надо их смазать». Апостол, Пал Свиридович выпили, Пал Свиридович бросил в рот пол-огурца, зажмурился. Усатый читал «Экономическую газету». Наш проводник сел, опустил голову и, видимо, прислушивался, не перестали ли скрипеть колёсики. Им было скучно. Водка была выпита вся. Сколько же им надо!? …. Мои мысли прервал Пал Свиридович: «Мы-то что! Вот на Забайкальской – орлы, стервятники. А мы-то – так, мелкая птаха, стрепеты- подсокольники. Конечно, шилом море не нагреешь, а проводнику пить-кушать надо». Я ушёл, за мной шагал Апостол. Он дружески похлопал меня по плечу, когда я взлетел на полку. Потом он дёрнул за ногу Василя, тот свесился и я увидел, как крючковатый палец манил его. Поезд подходил к Черемхово. Часы в полутьме показывали начало шестого, шла проверка билетов. Пал Свиридович щёлкал инструментом, похожим на сахарные щипцы, делая дырки в билетах. Апостол со своим подслеповатым фонарём взлетал под потолок, оттуда просил у Пал Свиридовича «инструмент», и было нам видно, как перед тусклым фонарём встречались руки, щипцы впустую щёлкали воздух. После такого щелчка Апостол изрекал: «Готово». Если верхний пассажир долго «не просыпался», то туда для усиления контроля поднимался третий – усатый. У него из кармана торчала газета, он поправлял очки, и мы слышали бас: «Предъявите билет, гражданин!» Шла стрижка поголовья, как выразился Сашка. И только в последнем купе, у потолка в углу кто-то заблеял: «У меня нету». «Да как ты смеешь так ездить?! – гудел усатый. – А деньги хоть есть?» «Нету». Кого–то сняли, вывели в тамбур, старший сказал: «Сдать на первой остановке». «Один настоящий зайчишка попался. Как они его проморгали?!» – хихикал Сашка. Обратно в своё купе прошёл хмурый Апостол, усатый с Пал Свиридовичем прошли в соседний вагон к Прокоповичу. Я слышал, как проводник приходил за Сашей. Значит была станция Зима, и я в тревоге думал, что опять мой черёд. Если и дальше так пойдёт, то денег до дому не хватит. Не успел я высказать свою мысль другам, как они упрекнули меня в долгодумии. «Уходить – немедленно, можно даже выпрыгнуть на ходу через окно, а то они нас обдерут. А ещё говорят – вот на Забайкальской!! Не уж-то там хуже ? Ох, как обманчива внешность человеческая!» – резюмирует Саша. «Как там у Маркса: что форму от содержания нельзя отрывать? Ошибся старик маленько». «Потому ошибся, что тогда железных дорог мало было – опыта он не имел» – вставляет своё Василь. Днём проводники спали, только изредка усатый прохаживался по вагону. Солнце садилось туда, куда мы мчались. Вечереет, поезд стучит на стрелках, мы-готовы. Шипят тормоза, пахнет калёным железом, вываливаемся из вагона, за нами ещё двое кержаков. Откуда ни возьмись – Апостол. Он распростёр руки, пытаясь остановить и загнать нас в вагон. Василь ставит чемоданчик и ловко выхватывает из его руки фонарь. Идём по перрону, Апостол семенит за нами и слезливо просит: «Соколы, отдайте. Зачем он вам?» Прошли шипящий паровоз, он отдаёт жаром и нефтью. Из будки удивлённо смотрит машинист, подкручивая подкопчённые белые усы. Конец перрона, останавливаемся. Василь размахивается, – хочет забросить фонарь. Проводник охает и закрывает лицо ладонями. «Деньги! – Апостол быстро лезет в карман, протягивает червонец. – Мало!» Нехотя достаёт ещё один. Василь смотрит на фонарь, зачем-то вынимает свечу, берёт деньги, фонарь ставит на землю. Проводник хватает его, как коршун цыплёнка, прыткой рысью бежит к вагону, слышим как говорит машинисту: «Всё играют, фонарь отняли. А ещё « Сталинские соколы !!» Василь смотрит на десятки: «Вот видите, часть вернул! Жаль, вагон-то в центре поезда, а то бы отцепить его – всё бы отдали, спарагусы!» Паровоз свистит, крутит колёсами, беря разбег. Проплывает вагон, в двери – «Апостол», на нас не смотрит. Пахнет хвоей, курным углём, карболовкой-запахом странствий. Заря потухла, идём в вокзал и неожиданно встречаем там Вьюшкина, Федотова, Крамора. Последние двое приехали домой. Петро спешил – не было терпежу. При виде нас Крамор становится на колени, прикладывает ухо к полу, поднимает указательный палец вверх:
– Слышите?
Мы дружно киваем головами.
– Ах, бедные колёсики, как скрипят-то, смазать надо.
– Шилом моря не нагреешь, а проводник пить- кушать хочет.
– Мы – что! Вот на Забайкальской – орлы-стервятники!
– А мы – мелкая птаха, – заканчиваю я.
– Интересно знать, члены ли они профсоюза или просто так – безбожники, – глубокомысленно замечает Саша.
Садимся на обшарпанные диваны с буквами на спинках: В-С-Ж-Д и погружаемся в задумчивую неизвестность.
Вторая половина мая, – последние дни перед открытием летней навигации. Игарка подтвердила, что лёд прошёл, но на акватории многовато плавника. С двадцать пятого будет принимать. В Красноярске на Абаканской протоке на бочках пришвартованы красавцы Г-1, в плотах и на пирсе – беленькие МБР- 2. В столярной мастерской столяр Иодловский заканчивает ключ для Игарки . Это старая традиция в полярке. Для каждого гидропорта делается деревянный полуметровый красивый ключ, в ушке которого висит бирка с наименованием гидропорта. При получении, что порт готов к работе, вылетает комиссия, забрав ключи. Комиссия, определив годность порта к эксплуатации, в торжественной обстановке вручает ключ – символ открытия навигации. Так, завтра будут вручены ключи Енисейску, Подкаменной Тунгуске, Верхне-Имбатску, Туруханску, Игарке. Позже – Дудинке и Диксону – каменистому острову, забытому богом, но не лётчиками.
Сегодня зачитка приказа об открытии гидропорта Красноярск, разбивка по экипажам, закрепление по самолётам. Торжественный день! Но пока – сидим у тех-балка на скамейках. В середине – бочка с водой для окурков. Их редко туда бросают. Рядом стоит коза Машка с красивыми чернобровыми глазами- ждёт. И каждый старается оставить «бычёк» побольше, чтобы дать ей. Не успеет окурок упасть рядом, Машка сразу тушит его с шипом слюнявя языком, потом перебирая тонкими губами отправляет в рот. Мы иногда балуем её, разломив две-три папироски, даём душистого табачка. За это нас нещадно ругает её хозяин – Ян Степанович Липп – старейший пилот Управления, живущий на острове: «Опять пить молоко нельзя, ну что с ней делать?» На острове все знают, что коза любит табак. Ян Степанович хотел продать Машку «хоть за сколько», но покупателей нет. В тени черёмухи, выбросившей свои метёлки, в терпеливой позе стоит козёл по кличке «Амортизатор», рядом бродят двое козлят – его дети, а может, других родителей. Коз на острове – уйма. На «Амортизаторе» длинная грязная шерсть, борода, рога и копыта выкрашены чёрным лаком, на боках красным эмалитом – надпись: «Ц.А.Р.Б. Мельников» (центральная авиаремонтная база). Козёл принадлежит её начальнику. Это сделали технари, чтобы не потерялся. Козёл воинственен и назойлив, крайне не любит женщин, особенно, когда им приходится нагнуться, чтобы поправить носки или туфли- сразу идёт в атаку. Но технарей чует по запаху и боится. Иногда они его ловят, хотя это и трудно. В этой «забаве» с охотой участвуют и летуны. Поймав, из шприца опрыскивают бензином соответствующее место. После чего «Амортизатор», как ошпаренный носится по острову с блеянием, похожим на сигнал пожарной машины. Поэтому сейчас он стоит в отдалении, зная коварство техников. Теплынь такая, что размягчает человека как воск. Сидим, переговариваемся, смотрим на синий в дымке Такмак, торчащий зубом в просвете домишек. За протокой видна насыпь железной дороги, по которой с грохотом и рёвом несутся товарные составы с востока.
– Что-то часто идут. Вроде, неделю назад не так было, – говорит стройный как девушка лётчик Кузнецов по прозвищу «Чилита».
– Вчера вернулся Тихонов из Москвы – «ПС-9» гонял. Встретил немца из «дерлюфта», знакомого – ведь Иван-то летал в Берлин. Говорит, что прошёл Фогель рядом. Он ему – «гутен таг», а немец даже глазом не моргнул, вроде не знакомые. Только руками невзначай крест сделал. Раньше бир тринькали вместе, а этот раз даже не остановился, – говорит Иван.
–Да, что-то не то! Неужто драться придётся?»– со вздохом сказал бортрадист Дзюба.
– А знают ли там?,– показал куда-то на запад Осаднов…
Почти месяц отлетали без происшествий, если не считать, что у Ветрова при подлёте к Имбатску вырвало свечу. На «МБР-2» моторы стояли с толкающим винтом, свеча попала в винт, оторвав конец лопасти, который пробил гаргрот и убил фельдъегеря. Мотор затрясло, Ветров убрал обороты, развернулся против ветра и приводнился на Енисей – благо аэродром всегда был у нас под носом. Минут тридцать продрейфовав, он причалил к Имбатску. Привезли другой винт, залатали гаргрот, сделали тяжёлый лиственный, не гниющий в земле гроб, положили в него фельдъегеря и отвезли в Красноярск, где тело предали земле. И никому – ничего! Что поделаешь, – усталость металла.
Всё-таки хороша гидроавиация! Аэродромы – везде, пыли нет, свежесть над водой. Пассажир был терпелив, как сам Христос, нетороплив – подстать скорости. Если не было погоды, или лётчики были, так сказать, не в «духе» иль в сомнении-неуверенности, иль сидели за пулькой день–два, а может и больше – пассажир не роптал, не требовал книги отзывов, не писал министру, так-как тогда ни книг таких, ни министра, слава Богу, не было, а терпеливо ждал. И вот когда надоест всё это лётчикам, то тогда они попрут и плевать им на всё. Эх – хо – хо! Раньше пассажиров возил лётчик . Спросят – с кем прилетел? – с Веребрюсовым, Задковым. Кто привёз ? – Ваха Смирнов, Мальков, Володя, Осадин. Бывало полногрудые, горячие, как самовар, девчата под звонкую «гармазу» – ливенку страдали по всему плёсу Енисея: «Скоро-скоро к нам примчится краснокрылый самолёт. Там радистом – Аникеев, Миша Чемерев – пилот.» Сейчас пассажиров доставляет самолёт. «Кто привёз?» – малогабаритный лайнер «АН-2», «ТУ», «ИЛ» . «С кем прилетел?» – с Валей, Клео, – львицами воздушного сервиса, конфеты дают, чтобы не стошнило. Ревёт радио: «Леди, джентльмены, романтики энд прочие, пройдите на посадку в самолёт. Спасибо за внимание, сэнк ю». Ревёт у трапа геноцвале:
– Па-чиму не везёшь, па-чиму стоишь? Буду писать министру! Раньше привезёшь – дольше в «Арагви» с друзьями сидеть будем . Па-чиму стоишь, а ?
– Время по расписанию не вышло
– Какое время? Панимаешь, друзья ждут
..А раньше! Ах, опять это милое, прекрасное раньше. Тогда и волна была лучше, чем сейчас. Бывало, сядешь на вынужденную, причалишь «МБР-2» к бережку, отдашь якорёк. Бортмеханик скажет, что в моторе валик срезало, или клапан оборвался. Дел-то на дня три. Пассажиры рады. Разбредутся по тайге, другие возьмут удочки; на борту они всегда были, а кто в деревеньку пошёл, в сельмаг. Глядишь, часа через три-четыре закипает ушица. Из аварийного запаса достаём посуду, снедь. На запах ушицы собираются все, каждый знает при этом, что от него требуется. Пассажир был всегда запаслив, как поездной дальнего следования, и не думал, что его обязаны кормить. Прилетит другой «МБР-2», привезёт запчасти. Пилот скажет: «Пересаживайтесь, – а пассажиры в один голос – Мы на своём полетим! – Так это не скоро! – А куда спешить? Хоть здесь отдохнём». И опять разбредутся кто-куда: кто загорать, кто с любовью в тайгу от глаз. Удивительный был пассажир!
Сегодня – лекция о международном положении. Любят их слушать, а особенно – читать. А тот, кто читает делает вид, что всю хитрую механику акул капитализма отлично знает, как курица свой курятник. Замполит Орлов – в полуболотных сапогах, кожаных брюках, синий китель на руке, в голубой майке. А жара – градусов двадцать пять, но «жар костей не ломит!» Лежим в тени ангара, ветерок теребит листву огромных тополей. Они шепчут успокаивающе, и сонливость забирается в тело. Енисей работает: слышны гудки пароходов, шлёпанье плиц. Вон – «Красноярский рабочий» тянет снизу караван обшарпанных барж. Идёт медленно, величаво, пуская колечки дыма от дизелей, как задумавшийся курильщик. Мечутся как стрижи катеришки. Вижу понтонный мост, похожий на гирлянду сарделек. Правее часовни, на Красной горе – купол, сожженный молнией. Мне думается, что город назван в честь яра, лежащего у этой горки, где видна кровянистая глина. Красный яр – правильно. Но если бы назвали Ветропыльском, то тоже бы не ошиблись… Подходят командир отряда и какой-то бесцветный, узколицый в пенсне, с длинными волосами. Подмышкой – брезентовый портфель, как у заготовителя потребкооперации. Рядом кто-то замечает: «Фигура-то ламанческая, послушаем, о чём будет кудахтать». Портфель положен на столик, лектор пьёт большими глотками воду и его кадык ходит вниз-вверх, как шатун. «Товарищи, лектор общества «Знание» товарищ Тросниковский, прочтёт о событиях в международной жизни», – беря стакан и машинально допивая остатки, сказал Орлов. Лекция всем понравилась. Во время её Тросниковский часто протирал пенсне, потел, много пил. Зачем-то открыл портфель, в нём виднелась помятая соломенная шляпа. Первый вопрос задал бортмеханик Соколенко – «я кажу» – как мы его звали. «Я кажу, товарищ лектор, а хвашисты на нас первые не нападуть?» Лектор поморщился, передвинул портфель, от чего шляпа сама вылезла из него и легла, расправив поля. Тросниковский удивлённо посмотрел на неё, как на живую. «Во-первых, как ваша фамилия?» – «Я кажу, Соколенко». – «Так вот, товарищ Соколенко, нам рекомендовали не говорить фашисты, а – национал-социалисты. Это последнее указание. Да и не все немцы – фашисты, то есть национал-социалисты. На нас они не нападут, у нас с ними договор о ненападении с тридцать девятого года. Есть торговый. Продаём им нефть, хлеб, руду, лес, кажется, сало-шпиг. Не нападут, им не выгодно»,– криво улыбнулся Тросниковский. Встаёт коренастый, угловатый техник Заруба, делает несколько шагов к столику. «Как же это понимать? Считай с тридцать второго года, везде коричневая чума, фашизм . Да как она расправилась с коммунистами, а теперь нельзя говорить, что они – фашисты. Не рекомендуют! Кто не рекомендует, ты скажи –кто? Может боимся их обидеть, а ? Скажи, кто не рекомендует». Заруба отличный технарь и товарищ, и мы тоже переживаем его негодование по поводу быстрой перемены в обращении с матерым хищником. Лектор дёргает тонким носом, трёт чистые стёкла пенсне, молчит. Следующий вопрос задал Смирнов, высокий горбоносый лётчик, с серыми, глубоко посаженными глазами, вставными передними нержавейными зубами. Справедливый мужик этот Ваха! «Вы вот перечислили что мы продаём этим социанали-аналикам, а не сказали, чем они нас балуют». Лектор явно не знал, что Германия поставляет нам, или был выбит из орбиты нападением Зарубы, и долго рылся в памяти. Тишина висела над нами, и она всё уменьшала и уменьшала значение бойко сказанной лекции. «Машины, химикалии», – неожиданно вырвалось у лектора, и он повеселел. «Чтоо!» – резко произнёс Ваха. «Химикалии, то есть красители», -повторил Тросниковский. «Вот это здорово! Мы им хлеб, руду, сало, а они нам эти самые калии», – негодующе сказал Смирнов. «Сало – это зря. Я кажу, ну, лес – нехай, его у нас гарно. А сало – зря», – вставил Соколенко. «Так кто они нам, друзья, враги?» – выкрикнул Таран. «Врагов салом не кормят», – ответил кто-то из бортачей. Орлов звонко позвякал по графину, разговоры смолкли, испарились, как спирт, вылитый на блюдце. Орлов начал сглаживать остроту душевных эмоций, что-де сейчас отношения другие, – взаимопонимание. Раз установка свыше, то им виднее, значит, так нужно. «Ну а, как волка можно назвать иначе?– спрашивает всегда корректный лётчик Петров, -Скажите, пожалуйста, товарищ замполит?». Орлов думает и не знает, как. Да, хищник и зверь здесь пожалуй не подойдёт, это – общее понятие. Придётся так и называть – волк. Встаём, кое-кто закуривает, но нас привлекает нарастающий низкой волной гул моторов. Мы видим, как с верхнего аэродрома взлетают огромные «ТБ-3», делают круг, строятся в эскадрильи, и тихо плывут на запад волны гула, придавливая все остальные живые звуки. Мы смотрим на удаляющуюся армаду, друг другу в глаза, на лектора с немым вопросом: «Что скажете?» И только Тырсин Саша, летающий на «ТБ-3», отрешённо промолвил: «Всё братцы, это – война»….