Это сакральное угодье грибов–переростков обнаружили люди в стародавние эпохи. Поначалу Плотоядки попробовали употребить в пищу, но яду в них оказалось не меньше, чем в поганках или мухоморах. Интересно то, что не только народ Соединённого Королевства вознамерился отведать Плотоядок, но и сами Плотоядки не побрезговали вкусить человечины. К сожалению, она пришлась им по вкусу. У этих несуразных грибов имеются очень прыткие корневища – зшахватыши, которыми они норовят схватить тех, кто праздно возле них зевает. Зайчик, лисичка, волчок, какой–нибудь Пип из Сахарных Блинов или Рож из «Бочонка Эля» – любой из них по недосмотру может очутиться в крепких объятиях Плотоядок, а потом будет с удовольствием ими переварен. Захваташи опутывают жертву и волочат её под землю, где и происходит акт насыщения. Впрочем, Плотоядки вполне себе выживают и без «дичи» – солнце, дождь и экстракты чернозема – все это их питает тоже. Они приспособлены к жизни очень даже хорошо. Кое–кто, не раз и не два, заводил волынку об уничтожении Плотоядок, и это всегда отвергалось. А почему? На то имеются причины. Во–первых, эти грибы – уникальное природное явление. Во–вторых, раз в несколько лет они, что называются, потеют. Их пот или слезы, стекающие по стволам, нашли отклик у ремесла алхимиков. Было выявлено: жирная слизь Плотоядок помогает бороться с такими тяжелыми болезнями, как чума и оспа, и еще с целом рядом более легких. Король Родерик из ветви Краварков и его супруга Мила Темная на Вселенском Собрании некогда объявили Плотоядок достоянием страны и под страхом смертной казни запретили их трогать или, упаси Урах, искоренять. Лекари и знахари внушительными партиями исправно наведываются в Палантиновые Холмы, но только когда у Плотоядок настает сезон «плача». В иную пору тут ловить нечего. Как бы они не поймали!

Кое–как поспевая за собакой, я подумывал, что какой–нибудь костоправ высчитал, когда сюда нужно явиться за чудодейственной эссенцией и угодил в захватыши. Отдуваясь, с болью в боку, я, а Серэнити за мной, достигли того уголка, где громогласное «гав, гав, гав» более никуда не удалялось. Под грибницей Плотоядки торчала рука.

– Мы опоздали, – с грустью промолвила Серэнити.

– Незавидная участь, да.

Рука дернулась и схватила пальцами пустоту.

– Рефлексы? – обронил я.

– Нет! Посмотри!

Великий инквизитор бесцеремонно схватила меня за башлык (эй, не жалую я, когда так делают!) и подтянула к дыре, что зияла подле Плотоядки. Оттуда раздался хрип:

– Помогите! Урахом заклинаю! Помогите мне!

Серэнити дернулась к булаве, но я перехватил её латную рукавицу.

– Погоди, сумасшедшая, если ты бабахнешь по Плотоядке своей колотушкой, то тебя залет её соком. Личико тогда у тебя окажется не краше, чем у Эмилии.

– Что ты предлагаешь?!

– Дай подумаю.

Я аккуратно обошел Плотоядку по кругу. Мне было яснее ясного, что физическое воздействие на прожорливый гриб применять нельзя. Поэтому… Я склонился над прорехой.

– Дышать можешь?

– Он меня разъедает!

– Раз еще говоришь, значит еще не все так плохо.

Мне не по нутру было то, что я собирался предпринять. Однако иного выхода я не видел.

– Ты жить–то хочешь?

– У–а–а–а… Да! Да! Конечно!

– Увы. Тогда тебе придется расстаться со своим барбосом. Ты согласен?

– Я… Пшеничный…да! Только вытяни меня отсюда!

Серэнити нетерпеливо переступала с ноги на ногу.

– О чём ты говоришь? – спросила она меня.

– Мы должны внушить Плотоядке, что Пшеничный вкуснее, чем его хозяин, – ответил я, с тяжестью внутри себя, свистя собаке.

– Ты намерен его убить?

– Увы! Увы! Кажется, придется…. Да…

– И скормить этой гнуси?

– Плотоядки устроены так, что не в состоянии переваривать две жертвы сразу. Они набрасываются всеми своими захватышами на несчастного и усваивают его через присоски. Если Пшеничный, скажем, будет истекать кровью, то хищный гриб, думается мне, переключится с несчастного на его питомца.

– Ты уверен?

– Не берусь уверять, но что же еще нам делать…

– Не радетель я таких мероприятий, – проворчала Серэнити.

– Как будто я любитель… Я подержу Пшеничного, а ты…

Я достал из сумки кинжал гномов.

– У самого кишка тонка?

– Честно? Именно так.

– А у меня, значит, сердца нет, так?

– Серэнити…

– Ладно… Замолчи только.

Я мягко закрыл глаза бульдогу, а потом… Великий инквизитор умеет такие штуки проворачивать за одно мгновение. Уж я–то знаю, я знаю… Я тешил себя мыслью, что Пшеничный ничего не ощутил. Бережно приподняв пса, я поводил им возле Плотоядки. Капающая из под мехового горла кровь заморосила по Захватышам и они нервно зашевелились.

– Уууу! Оно меня перетирает!

– Не рыпайся там! – предупредил я мученика.

Опустив Пшеничного прямо на корневище Плотоядки, я стал наблюдать, как Захваташи встрепенулись и, оставив свою прежнюю жертву, кинулись на собаку. В считаные секунды Пшеничного облепили отростки–щупальца и затянули в рыхлую землю. В это время я овец не считал. Крепко стиснув запястье человека, я со всей силой потянул его на себя. Серэнити тоже присоединилась. Дюйм за дюймом, с чавкающим звуком, показалась прежде всего вся рука, затем плечо, а уже потом и каштановая макушка. Когда мы извлекли человека наружу, он зашелся скорбным рыданием.

– Я любил его… Любил! Мой Пшеничный! Верный друг!

Он вперил в меня безумный взгляд.

– Ты зарезал его, нелюдь!

– Да но, иначе бы…

Обезумевший мужчина кинулся на меня с кулаками. В челюсть попал первый удар, а второй… Серэнити сгребла нападающего в стальные объятья.

– Угомонись ты! Он спас твою жизнь!

Теперь локтем прилетело Великому инквизитору. Скула у нее обрела синеватый цвет. Серэнити зарычала и развернула мужчину лицом к себе и наотмашь проехалась ладонью по бороде (определяю пощечину в одну восьмую силы Великого инквизитора). Охнув, чумазый человек отлетел на пару футов и брякнулся на лопатки.

– Не беси меня!

Я подошел к скулящему мужчине. При моем приближении он весь обмяк и скукожился. Не волнуйся ты так, я тебя не обижу!

– Благодари Небеса, что Великий инквизитор Иль Градо не пришибла тебя за твою выходку. Иногда для совершения справедливого суда ей нужно лишь плохое настроение. Как твое имя?

– Шаттибраль! Что ты несешь?! Хочешь на костер?!

– Умолкаю!

– Я – Грунти.. А то – что же … сама Серэнити?

– Мы знакомы? – уже более спокойным голосом спросила Великий инквизитор.

– Да, то есть, нет… Вы… вы же мать Ордена Инквизиции. Ваше имя у всех на слуху…

– Мать? – протянула Серэнити, как бы пробуя слово на вкус. – Так меня ещё не называли.

Великий инквизитор окинула Грунти взглядом. По его голому торсу вились напухшие полосы, из которых сочился гной и сукровица.

– Давно ты тут в гостях у Плотоядки?

– Смею предположить, что день, а то и полтора, Ваша Светлость.

– Что ты тут забыл?

– Я – торговец лечебными настоями и притирками, – как–то виновато проговорил Грунти, садясь подальше от гриба, что пожирал его пса. – Мною двигал заработок и, ну, Плотоядки только–только должны были заморосить «слезами» – ранняя весна их сезон, если повезет. Я, ну, и отправился проверить, так ли это.

– Проверил? – блекло хмыкнул я.

– Более чем, милорд.

– Подойди сюда, – позвала Грунти Серэнити. – Я залечу твои повреждения.

– Я слышал, что вы умеете это… Все знают о вас, как же, святая… Что вы врачуете раны руками… но со мной?

– С тобой, с тобой, радуйся этому, – сказал я.

– Урах определил сохранять тебя для своей Цели, – церемонно ответила Великий инквизитор. – Я лишь орудие в Его дланях. Не святая.

Серэнити сняла латные перчатки (ох, сколько же эти рукавички поколотили народу, бабушка дорогая!) и наложила свои тонкие белесые пальцы на волдыри Грунти. Желудочный сок Плотоядок хорошенько поработал над бренной, одутловатой плотью пленника, однако Магия Света, пролившаяся через милость Всеотца, стянула их и убрала совсем. Из груди Грунти вырвался невнятный звук восхищения. Я–то такое повидал и не единожды даже прочувствовал, а он–то впервые принял на себя благодать Ураха. Почесав лоб Ликом Эбенового Ужаса, я сказал:

– Повезло тебе. Но в следующий раз такого может не произойти. Будь впредь более осмотрителен, куда ставишь свои ноги, и где намерен раздобыть лишний медяк.

– Приму за напутствие!

– Ага, давай.

Так уж повелела Вселенная, чтобы незадачливый Грунти вылез из передряги. Туза из колоды вытянул, ай, везунчик!

Как я помню, Палантиновые Холмы кроют своей фиолетовой грибной посадкой акры и акры, от Фиалкового Взгорья аж до речки Хворушки. Внушительно на ландшафтный пересчет. Но к чему это я?

Чтобы по случайности не угодить в какую–нибудь оголодавшую Плотоядку, мы, уже втроем, пошли туда, откуда мы с Серэнити двинулись за Пшеничным. Ах, бедный песель, как мне его жаль. Он отдал свою преданную жизнь, чтобы Грунти продолжил свою. Справедливо ли это? Правильно ли я поступил? Почему человек всегда ставит себя выше животного? Мы, люди, мним себя самыми разумными и превозносим свою бренность как дар Богов. Однако другие существа – звери или птицы в неменьшей мере достойны того, чтобы дышать, есть и обитать на белом свете. Если бы мне предложили, умри ты или погибнет твой Снурф, что бы я выбрал? Я крайне привязан к своему неугомонному и вечно стрекочущему таракану, но… Хорошо, что никто не предлагает мне вынести подобный вердикт. Верно?

Мы распрощались с Грунти (он вознамерился как можно быстрее и как можно дальше отойти от Палантиновых Холмов) и легли спать. Положив под голову сумку, я кивнул Серэнити. Её очередь дежурства была первой. Великий инквизитор сидела у костра, и тени, что плясали по её тонкой фигурке, придавали ей мистический вид. Размеренное колыхание пламени, звездный водоворот на небе, переклички тетеревов и уханье сов… Я засыпал… Последнее, что я увидел, прежде чем провалиться в дерму, это водопад молочных волос… Идя к Пику Смерти, Грешем как–то обозвал Серэнити альбиносом. И ведь она действительно такая… Непохожая ни на одну девушку Соединённого Королевства. Моя бесценная и своеобразная подруга… Долг, честь и служение – в этом ты вся. Мысли мои путались и перемешивались… Семейное счастье… Для Серэнити… Нет, о, нет. Хотя… кто знает? А для меня? Эмилия… Я улыбнулся в застежку сумки и окончательно провалился в сон.

Моя вахта наступила быстрее и резче, чем я того бы желал. Великий инквизитор беззастенчиво пихнула меня под ребра, и я ойкнул. Позевывая, я умостился у догорающих угольков. Там, за Палантиновыми Холмами, звенит река Оленья, а уже далее находится пара–тройка городов и гудящий, словно улей, Шальх. Чтобы скоротать часы, я извлек из своей кожаной спутницы «Первоначала» и стал перечитывать ранее бегло проглоченные строки. Меня тянуло разузнать побольше о Рифф и прочих Вседержителях. Я уже усек, что сущностей, что верховодят всем и вся девяносто девять, и по сему числу их некто объединил в касту Девяносто Девять Спиц. Сотая же Спица – это Смерть с её Арбитрами, пребывающая над ними всеми. Лениво перелистывая страницы и между тем посматривая вокруг (Серэнити мне голову оторвет, если кто–то незаметно подберется к нам), я читал книгу из личной библиотеки Нолда Темного.

Рифф – Восьмая по градации мощи и уступает местом Ураху (Он Седьмой), но опережает Назбраэля (Девятый), Юкцфернанодона (Десятый) и Харо (Одиннадцатый). Пространно и метафорично в «Первоначалах» описывалось превосходство одних Вседержителях над другими. Все они умеют управлять «первозданными частицами Бытия» и создавать что–то из Ничего. Могут прозревать будущее и грядущее. Менять судьбы и выносить приговоры относительно того, чему Быть, а чему «Не Быть», пропасть. Тонкая игра, сплетаемая Ими несчетные вехи назад, порабощала или возносила предмет Их внимания. Что необходимо отметить – Вседержители соединяли помыслы для созидания чего–то трепетного и уникального всего пару раз, как пример – Жизнь. Когда Их первое «порождение» осознало себя – тогд– то Девяносто Девять Спиц и приняло в свой круг Смерть, последнюю, замыкающую круг, – Ту, что имела от каждого Вседержителя по чуть–чуть. Рифф, по намекам текста, относилась к ней сугубо предвзято и холодно (если так вообще допустимо сказать). Как–то Смерть взяла первенца Праматери – паука о двадцати лапах Кьюбирга и отправила в Забвение. Тут заострим карандаш: всяким насекомым, животным, рыбам и прочим не уготован ни Мир Света, ни Мир Тьмы – их души запираются в энном полюсе, что находится вне пределов досягаемости Вседержителей. Да, да, есть и такой – Серединный Мир, им, по допущению Смерти, заведует Харо. Так вот, Праматерь пришла тогда к Смерти и потребовала вернуть ей Кьюбирга из Серединного Мира (при том, что Харо был согласен), но получила отказ. Рифф уже не могла воротить своё чадо назад, и потому, чтобы такого впредь не повторилось, соткала свой собственный План – Анкарахаду, куда указом Праматери после издыхания попадают все пауки всех Реальностей. Я вычитал, что Анкарахада – это некий лабиринт сетей и переплетений, заполняющий собою карман Бесконечности. Ей нет постижимого предела и нет там власти у Смерти, как и у остальных Вседержителей. Анкарахада – аналог Мира Света, Мира Тьмы и Серединного Мира, нашей обозримой Юдоли и налагающийся на неё других континуумов. Как страшен Назбраэль и прекрасен Урах, так же и Рифф – самодостаточна в своём липком обличии. Какова Она вообще? Если Всеотец преподносится нам в виде человека с горящим челом или элементом чистейшей энергии, а Лорд Ужаса, как чудовищный и черный титан, то Праматерь по сравнению с ними выглядит скромно –женщина– мужчина (или только женщина, или только мужчина) с волосами–нитями и алмазными глазами или паучиха–паук с серповидной короной о мириадах пульсаров–огней. Если Урах, Назбраэль, Харо и Юкцфернанодон тяготеют более к типажу «Он», то Рифф заняла нишу «Оно, Она, Он». Иными словами, Праматерь сродни гермафродиту и принимает обличие по своему настроению и ситуации. Так или эдак, но чаще же всего ей свойственна «Она», именно поэтому о Рифф говорят в женском роде. Примечательно, что в Анкарахаде у Рифф нет пределов могущества – каждый её обитатель, буде то воля Праматери, станет в ней Богом, правящим в личной безграничной Шири. Избранные люди Соединённого Королевства, поклоняющиеся Дому Шелка, иногда, приняв на себя толику всевластия Анкарахады, обращались в непобедимых и дерзновенных персон. Многие и многие легенды описывают противостояние древних героев с любимцами Рифф. Их сражения столь эпичны и трогательны, что невольно отпечатываются в разуме чередой грандиозных картин. Однако… Дом Шелка выкорчеван Братством Света, и я… Я должен возродить Его. Тут и там… У нас, в Гамбусе и везде… Сама мысль об этом изводит мой дух почище раскаленных щипцов. Примкнуть к Праматери… Нет уж! Но я уже склонил колени перед Ней и пообещал сойтись в поединке с Укулукулуном… Тролль все это разбери! Засада! Как быть–то мне?! Я перемотал остаток листов и вперил взор в Серединный Мир. Ранее упоминания о нем, где бы то ни было, встречались редко и пространно. Что ж… Харо – Господин природы и Покровитель эзотерики походил на эльфийскую богиню Сирвиллу. Харо меньше всех из Девяносто Девяти Спиц тяготел к суете и верховенству над жизнями низших рас. Оплот невозмутимости и самодостаточности, Он занимал весьма невзыскательный раздел в Первоначалах. Ему приписывалась стальная воля в решениях и неумолимость в свершениях, связанных с метаморфизмом Твердых Материалов. Он испытывал радость от созидания и преображения веществ разных компонентов. По своей сути отшельник (Харо редко взаимодействовал с другими Вседержителями), обличием Он походил на Серебряный Ветер, что рокочет то тихо, то свирепо и громко. «Первоначал»а приписывали Ему многие благодеяния, но между строк ощущалась какая–то скрытая напряженность. К концу книги Серединный Мир упоминался все чаще, и когда дело дошло до Планарнастей Его Родичей, все оборвалось на предложении: «Две сотканных окраины; Мир Света – Ураха и Мир Тьмы – Назбраэля вбирали в свои чертоги души, поставляемые Смертью. Так было, пока Харо…» Что Харо? Из подтекста было понятно, что в Серединном Мире, что–то произошло… противоестественное и неприглядное, однако… все последующие страницы Первоначала были замараны чернильными кляксами – что там сообщалось, узнать было невозможно.

Я вздохнул, фолианты часто оканчиваются на чем–то интересном. Не люблю незавершенности и недосказанности!

Первые лучи солнца коснулись лица Серэнити. На мраморной, словно выбеленной коже заплясали теплые зайчики. Великий инквизитор моргнула, а после сладко потянулась. Звякнули звенья тонкой кольчужной рубашки. Серэнити из всей брони предпочитала только её. Иные доспехи и снаряжения мешали её двигаться – так она считала.

– Доброе утро, миледи. Что желаете на завтрак?

– Ты что это такой галантный, Шаттибраль? – обронила Серэнити. – Ты в чем–то провинился за ночь?

– Если ты не заметила, я всегда веду себя с тобой максимально уважительно и вежливо.

– Мне это не нужно.

– Знаю; но ты девушка, а девушкам такое обращение обыкновенно по вкусу!

– Ко мне это не относится, – нахмурившись, проговорила Великий инквизитор. – Девушек он вспоминать стал. Хватит тут такие шутки шутить.

– Да я еще не начинал даже!

– Хватит, я сказала!

Серэнити видимо была не в «минорной ноте». Она размяла затекшие ноги и поводила руками из стороны в сторону.

– Доставай Скатерть. Поедим и в путь.

– Так Вы уже выбрали меню?

Великий инквизитор заплела волосы в косу и потерла покрасневшие глаза.

– Яйца, каша, черный хлеб, сыр.

– Слушаюсь и повинуюсь!

– Если ты ещё раз, Шаттибраль, так по–дурацки мне поклонишься, то потом обратно не разогнешься. Я тебе не Грешем и не Эмилия, чтобы устраивать со мной потешные представления.

– Намек понял!

Я извлек из Скатерти то, что заказала Серэнити, а затем достал себе лапшу с морепродуктами (захотелось почему–то), два бутерброда с бужениной и шоколадный эклер – десертик, чтобы взбодриться и напитать мозг энергией. Про чай для нас я тоже не забыл. Обжигающие кружки с малиной, чабрецом и лепестками синего василька. Ум–м–м! Вкусно! Мягкий и утонченный напиток из Скатерти обладал более, чем приятным ароматом. Прихлебывая чай и откусывая бутерброд, я про себя отметил: достаточно заварить чашку розово–зеленого настоя, чтобы устроить себе приятный ленч – расслабиться, подумать о приятном и вернуться к делам с новыми силами.

– Что ты там себе насвистываешь?

– Ничего такого, – пожал я плечами. – Так, настроение просто выше среднего.

– Странно, почему у меня его нет. Может причина в том, что Соединённое Королевство терзает война? Или Элизабет Темная в опале? Или Дроторогор вот–вот нагрянет из Великого Леса, а о Фабиане, как и о Короне Света – ни слуху, ни духу?

– М–м–м–м. Серэнити, я переживаю не меньше тебя. Но иногда необходимо хоть немного отпустить насущное, хоть каплю отдохнуть. Да хоть порадоваться вкусному чаепитию в приятной компании.

Серэнити закатила глаза, разом допила свою чашку и передала её мне.

– Никогда не привыкну к тебе. Ни–ко–гда!

– К друзьям не нужно привыкать, их надо принимать такими, какие они есть.

– Я не говорила, что ты мне друг.

– Мне не обязательно это слышать, чтобы знать, – улыбнулся я. – Ты – моя подруга, а я твой верный…

Серэнити заложила мне рот ладонью, и я пробубнил что–то невнятное.

– Перестань разглагольствовать уже. У меня от тебя начинают зудеть виски.

Я смиренно замолчал и выудил наружу Кампри. Призрачный конь вылетел из него и по–свойски (как уже не раз) боднул меня ледяным лбом. Словно в снег окунулся! Серэнити тоже досталось такое приветствие.

– Ты такой морозный, – попеняла Юнивайну Серэнити.

– И–го–го–го!

Великому инквизитору досталась новое ледяное прикосновение.

– Бррр! – вскрикула Серэнити, отшатываясь от крупа призрачного коня.

– Он тоже с чувством юмора, – рассмеялся я. – За это я обожаю его вдвойне.

Юнивайн подтвердил мои слова ржанием.

– Мне и одного–то тебя, Шаттибраль, хватает с лихвой, – проворчала Серэнити, взбираясь следом за мной в седло. – А тут ещё второй. Тоже почти Шаттибраль.

Великий инквизитор оглянулась на меня, от чего наши носы соприкоснулись.

– Здравствуйте, сударыня!

– О, Урах! И вам замечательного дня!

Я расхохотался и направил Юнивайна вперед. То, что из Серэнити, пусть очень–очень редко стали пробиваться ростки юмора, доставляло мне искреннее удовольствие. Раньше за Великим инквизитором, а я говорю о первых наших совместных шагах в дальние дали, никогда не числилась тяга к чему–то смешному. Моя подруга медленно, очень медленно менялась. Она сбрасывала с себя непробиваемый заслон отчужденности и стужи, что проявлялось в таких вот фразочках. Я, Эмилия, Грешем, Мурчик, Снурфи, Дурнбад – мы заняли в её сердце уютный уголочек. Он, естественно, был крохотным, но теперь у Ураха появились соседи. Великий инквизитор часто грозится отдать моё тело изощренным орудиям пыток, а душу Назбраэлю. И если пару месяцев назад подобные угрозы высказывались ею неподдельно и с гневом, то ныне лишь для того, чтобы скрыть свою привязанность ко мне. Серэнити несколько поменяла своё мировоззрение, и от того в ней тлел раздор. Старые устои давили на ее новые ощущения. Быть нужной, тут понятно, но полагаться на кого–то для Великого инквизитора было в диковинку. Не при–вы–чно! Забота, которой мы окутали Серэнити, впитывалась ей, словно губкой. Она забирала её, а возвращала по крупице. И это не потому, что Великий инквизитор жадничала своим благоволением к нам. Просто она ещё этому не научилась. Со временем, я надеялся, Серэнити открыто будет говорить о том, как мы ценны и, может быть, даже ненаглядны, а пока: «Дыбы на тебя, Шаттибраль, нет!», «Я подвешу тебя за ребро в каземате Ордена, Шаттибраль!», «Вырвать–ли тебе ногти, Шаттибраль?» – такие и подобные выражения – это все, на что я могу рассчитывать. Я улыбнулся. Серэнити – дикая кошка, которая гуляет сама по себе, но если кисоньку поманить вкусной рыбкой, то, может статься, когда–нибудь и подойдет, и помурчит. Я глянул на Великого инквизитора и взял свои мысли обратно. Она скорее мне ухо отрежет, чем скажет: «мяу–мяу». Эх, эх, я терпеливый. Продолжу втискиваться в её доверие.

Юнивайн мчался по одному из Трактов. По–моему, так, навскидку, мы рвали когти по Львиной дороге. Нечастые путники, экипажи и эскорты пугливо отшатывались от призрачного коня. На той стороне мелькнул ручеек. Конечно, его таким в моих очах рисовало расстояние. Быстротечная река, что вливалась в Туманную Пляску – совсем не мала. Поблизости где–то находятся Подлунные Пеньки, из которых мы с Эмилией и Грешемом выехали на повозке Джокса – монаха, предавшего нашу компанию. Я реинкарнировал его жену, а он отплатил нам тем, что натравил на нас весь светоносный приход Подлунных Пеньков. Тогда Мы схлестнулись с братьями Света и одержали победу, стоящую мне десятка гематом. Я упал с обрыва, и Эмилия выхаживала меня чуть ли не неделю. Я дал себе зарок, что нашлепаю Джоксу по попе за его некрасивый поступок. И я держу свои обещания. Как только разгребу все неприятности и навострюсь в Шато, то пройду через Лунные Врата, где Джокс вознамерился крупно обосноваться. Шато… Он так близко… От этой истины у меня засосало под ложечкой. Что мешает дать крюка на Юнивайне и навестить Веселые Поганки? Нет, нету у нас лишних трех суток… Нету! Я сжал зубы. Превыше всего сейчас Элизабет Тёмная, Дроторогор и распри Соединённого Королевства. Мои чаянья стоят ниже них. Ничего, я ещё пожму лапу Тине и обниму Птикаля. Вселенная, молю, пусть они будут живы и здоровы. Я готов дать пырнуть себя ножом за это. И не единожды.

Глава 15. Меч на меч, магия и булава

Магика Элептерум издревле высится напротив арены Лепесткового Поля и Толкучки – огромного базара, расположенного посредине Шальха. Академия Чародейства за её мрачные тени, мистические всполохи и видоизменения в простонародье зовется Свихнувшаяся Башня. Её ярусы имеют свойство перестраиваться так, как им угодно. Нижний этаж может переползти к верхушке, а тот, что недавно занимал центр, опуститься вниз. Когда каменные блоки стекают друг по другу, как мягкое масло, просачиваясь сквозь толщу кладки, создается впечатление, что Магика Элептерум – живое существо, которое меняет местами свои руки и ноги. Шпиль трехсотфутового строения вечно окутан молниями и всполохами колдовства. Небо над ним то ясно–розовое, то, как сажа, а то и вовсе радужного цвета. Доподлинно неизвестно, кто создал Свихнувшуюся Башню, однако ясно одно – она старше, чем сам Шальх. Возможно всего лишь на века, а может статься, что и на тысячелетия.

Когда её обнаружил Импир Рубиновый – архимагистр–чернокнижник кочующей секты «пожирателей трупов», то по преданию двери Магика Элептерум были распахнуты настежь. Над ними сияло послание. Спроектированное из тонюсеньких ниточек и обрывков тумана, оно гласило: «Чающие знаний – обретут их здесь. Жаждущие могущества – получает его в этих стенах. Тьма и Свет сосредоточены в недрах Элептерума и ждут своих правообладателей. Сие есть урочище концентрации и энергии. Распоряжайтесь ими мудро». Кто или что оставил столь странное и столь длинное послание – так и не было выяснено. Однако внутри Магика Элептерум нашлось много книг на странных языках, негаснущих стеклянных свечей, висящих в воздухе, монументов невероятных существ, длинных затененных залов, катакомб с ржавыми цепями в нишах, петляющих и передвигающихся лестниц, окон–зеркал, алтарей с пятнами крови, сундуков–ларей из костей сгинувших мамонтов, а также шифоньеров и кладовых, забитых причудливой утварью. На протяжении трех столетий «пожиратели трупов» ревностно охраняли найденные ими сокровища, но на четвертое столетие на Твердыню Загадочности обратил внимание Шал Хрост – владыка Семи Отрогов (ныне этой семерки городов уже нет), пиромант и эзотерик. Он пообещал своей жене–сестре Шальхии, что завладеет Магика Элептерум, устранит её злых обитателей и возведет вокруг неё Восьмой Отрог. Длительное сражение «пожирателей трупов» (а они действительно вкушали плоть мертвых, чтобы получить их силу) и Шал Хроста окончилось оглушительной победой последнего. Шал Хрост самолично отрубил мерзкую и раздутую голову Импри Рубиновому. Затем он заложил замок на Ночных Небесах и окрестил его Шальхом, по имени своей жены–сестры. К моменту смерти Шал Хроста, Магика Элептерум уже обросла десятком селений, которые впоследствии обнесли могутной стеной. Говоря «Шальх» долгое время имели ввиду не замок и королеву, но все, что раскинулось по округе от Свихнувшейся Башни. Назначенный Шал Хростом архимаг Магика Элептерум – Крик Зумитибаль прожил достаточно долго для того, чтобы увидеть, как Шальх вошёл в состав Соединённого Королевства. Встретившись с Нолдом Темным, он принёс ему присягу верности и по настоянию короля учредил в Магика Элептерум несколько школ колдовства, куда могли поступить все те, кто выбрал путь волхования. Так Свихнувшаяся Башня обрела свое истинное предназначение – учить и расширять кругозор даровитых юношей и девушек. За все время в Магика Элептерум сменилось сто двадцать восемь архимагов, и ныне в ней председательствует Уфций (Штормовой Рык) Ринаут. У меня, скорее всего, устаревшие данные, но не так давно в Магика Элептерум находилось всего тридцать семь магов и восемь студентов. Бертран Валуа, мой друг, занимал в Свихнувшейся Башне должность Мастера над Иллюзиями. Скоро я с ним увижусь… Если он жив.

Каков он, приятель дней моих суровых?

Бертран Валуа. Красивый, медноволосый, с усами и клиновидной бородой. У него голубые глаза. На вид ему около тридцати пяти, но по–настоящему годков Бертрану примерно столько, как и мне. Он острослов и предмет обожания женщин. Галантность у него в крови. Валуа поджарый и подтянутый, всегда с иголочки одет. Я помню его в синем со звёздами плаще – дань классике, непременно в белой рубахе и безупречно чистых замшевых сапогах. Он отлично владеет шпагой – Пиявкой (она залечивает раны) и малюсенькими дротиками, смоченными ядом. Ему нравится Эмилия, что теперь у меня не вызывает радости. В Грозной Четвёрке у Бертрана прозвище «Рыжая Колючка». Характер его – задорной и балагуристый. Он обязан мне сохранением чести (но то другая история). Вопреки, впрочем, своему несерьезному нраву, Валуа может быть очень разумным и скрытным. Бертран всегда добивается своей цели, как бы долго к ней ни пришлось идти. Упрямый Валуа, меры нет. Если взбрело ему что–то в голову, так в лепешку разобьется, но сделает это. Валуа – полиглот и знает, наверное, десятка три языков. Более других ему нравятся диалекты Бархатных Королевств, Рунного Королевства, Империи Хло и Железных Гор. Однажды мы с Эмилией, чтобы утереть нос Бертрану, выучили язык канувших в Абрикосовое Море альфазацких мудрецов с острова Альфазия, но как оказалось, Валуа его уже знал, и сюрприза не вышло. А мы так старались! Хотя, как выяснилось не напрасно. Алфавит альфазацких мудрецов помог мне расшифровать текст на мегалите в Бликах Тишины, пройти его загадки и призвать Цхеву.

Я люблю Бертрана. Его импульсивный нрав, порывистые решения и всенепременную лучезарную улыбку, которой он умеет растопить самое черствое сердце (ох, сколько прелестных девушек пали под её чарами!). Я скрещиваю пальцы, надеясь, что Бертран Валуа не стоит за тем Безумием, что постигло Магика Элептерум. Свихнувшаяся Башня и до этого выкидывала разные фортели, но никогда еще она не обрушивала поток своей энергии на королевский дворец. Что же там произошло?

Пока мы сокращаем мили по направлению к Шальху, неплохо бы вспомнить и другого моего товарища, коего я тоже собираюсь навестить.

Альфонсо Дельторо. Он высокий, под семьдесят семь дюймов. Плотного телосложения, мускулистый. С длинными чёрными волосами, забранными в пучок. Для своей комплекции Альфонсо неимоверно быстро и плавно двигается. На вид ему около сорока двух – сорока пяти лет. Имеет шрам через щеку. Глаза, так же, как и Бертрана, голубые, с индиговыми искорками, и всегда будто смеются. Но Альфонсо серьезен – этого у него не отнять. Уже не менее века он живёт в Энгибаре – роще друидов и рейнджеров близ Шальха. Альфонсо – искусный следопыт и избранный, всеми уважаемый глава Энгибара. Он в совершенстве владеет магией природы и телепатией на профессиональном уровне (умеет общаться с животными). Его оружие – длинный лук Резец с бесконечным колчаном стрел и топор – Щавель, светящийся по воле хозяина оливковым огнем. Альфонсо носит бесшумные сапоги (зачарованные им самим) и особую зелёную броню, не стесняющую движения. Альфонсо – лучший друг Бертрана. Он, бывает, осуждает Грозную Четверку за неосмотрительность. Он за всё переживает. Трепетно относится к каждому воробушку и синичке. В Грозной Четверке его имя – «Комок Нервов». Альфонсо напичкан лесными легендами и эпосом «первых» людей. Дельторо ценит одиночество не меньше, чем компанию. В одиночку он пропутешествовал по всему Великому Лесу, Лесу Скорби, джунглям Бархатных Королевств и зарослям Ноорот’Квазама. Надо обязательно отметить, что Альфонсо всегда старается всё сделать правильно. Иногда это выводит меня из себя, Эмилию доводит до состояния кипения, а Бертрана и подавно бесит. Вопреки этой особенности, Дельторо нам неимоверно дорог, и мы обожаем его за то, что он такой и никакой другой. Альфонсо человек, конечно, нервный, но рассудительный и добрый.