Путь пса

© Владимир Гуга, текст, 2022

© Катя Белова, рисунки, 2022

©Александр Барбух, фото, 2022

© Русский Гулливер, издание, 2022

© Центр современной литературы, 2022

* * *

Кате и Гоше

I. Побег из Кунсткамеры

Девочка из старого чемодана

Полина своего папу ни разу не видела, потому что её нашли. Вернее, сначала нашли чемодан, а в нём обнаружили маленькую Полю. «Шла я себе, шла, – часто рассказывала ей мама Вера, – уже толком не помню, куда и когда… Может быть, на работу, а может быть, в магазин. И вдруг глядь – чемодан! Ну, думаю, возьму себе, в хозяйстве пригодится. Принесла домой. Открываю… Батюшки! А в чемодане-то маленькая девочка лежит, Полюшка. То-то радости было!»

Время от времени Полина просила достать этот былинный клетчатый чемодан с молнией и подолгу его рассматривала. Иногда она залезала в него и опускала крышку. В темноте и тесноте лежать было очень интересно. Правда, с годами чемодан сильно уменьшился, и повзрослевшая Полина вместо себя стала укладывать в него куклу Наташу.

В детском саду историю происхождения Поли мальчики и девочки, в общем, принимали, хотя и с некоторым недоверием. А вот в школе над Полиной уже откровенно ржали.

«У неё папа – чемодан!» – заявил как-то на уроке один очень неприятный одноклассник, когда Поля, стоя у доски, никак не могла найти решение простой задачи. И весь второй «Б» взорвался диким гоготом.

После этого случая тайну своего рождения Поля больше никому не открывала. А потом и вовсе о ней позабыла. Насыщенная всякими событиями жизнь постепенно растворила её интерес к собственному происхождению.

Студенты универа не давали Полине прохода, считая её чуть ли не самой красивой на курсе. Тем не менее близко к себе она никого не подпускала, но и особо не задавалась.

Однажды, возвращаясь посреди ночи с вечеринки, устроенной по поводу окончания сессии, Полина увидела стоящий прямо на тротуаре модный дорожный чемодан на колёсиках, с выдвижной ручкой. Оглянулась – никого, пустыня. «Эй, кто потерял чемодан?!» – громко крикнула она. В ответ – безмолвие. Неожиданно внутри этой пластиковой тумбочки кто-то пискнул и пошевелился. Полина прижалась щекой к стенке чемодана и получила несильный тычок в ухо, будто какой-то невидимый лилипут, находящийся под замком, решил продемонстрировать удар из арсенала каратэ.

«Ого! – опешила Поля. – Должно быть, там кто-то есть!»

Открыть найденный чемодан удалось не сразу, так как он был щедро обмотан скотчем.

«Видимо, из-за границы прибыл, – предположила мама Вера, – кто же там пищит?»

В чемодане на колёсиках оказалась девочка-младенец. Её назвали Наташей.

«Вот видишь, – сказала мама Поли, – как это всё происходит. А кто-то ведь сомневается».

Усмехнувшись, мама, вернее, теперь уже бабушка Вера, встала на табуретку и достала с антресолей старый чемодан. Только не тот, клетчатый с молнией, а какой-то картонный с металлическими углами, совсем древний, потёртый временем.

«Вот, – торжественно объявила Вера, – этот чемодан когда-то давно нашла моя мама, то есть твоя бабушка Оля. В нём была я. Хорошо, что меня нашла именно она, а не кто-то иной. Потому что если бы не она, я и не знаю, что бы со мной произошло. Даже страшно подумать. Наверно, это всё не случайно, как ты считаешь?»

Когда Наташа и бабушка Вера заснули, Полина решила заглянуть на антресоли, чего раньше никогда не делала. За обшарпанными дверками лежал новенький пластиковый чемодан на колёсиках, за ним – клетчатый на молнии, далее – коричневый из картона с металлическими углами, следом – какой-то кожаный толстяк с двумя большими ремнями, за ним – деревянный ящик с ручкой, неуклюжая торба, большой старомодный рюкзак…

Тесный прямоугольный туннель, забитый чемоданами, баулами, огромными саквояжами, дорожными сумищами, сундуками, уходил в бесконечность…

Альтаир

Я встретил её через тридцать лет. Мы ехали в одном вагоне. Она сидела напротив и читала какую-то полуглянцевую хрень. Нога на ногу. Джинсы, блузка, русый хвост с редкими серебряными нитями седины. Да… Годы её не пощадили. Но и не изуродовали окончательно. Что-то от пионервожатой Марины осталось. Тогда она мне казалась высокой, лучистой, рельефной. На самом деле, она такой и была. А нынче Марина выглядела скомкано, слегка обвисло, но тем не менее глаза её сверкали всё так же задиристо – пионербольно, эстафетно, кострово, аккордеоново.

– А дело было так, – начал я вспоминать, когда мы присели под зонтик первого попавшегося кафе, – я был крупным, не в меру развитым мальчиком. Ну и… немножко обижал ребят. А чё? Разве я виноват? Акселерация, так сказать.

Марина ухмыльнулась и отпила кофе.

– Ну и ты, видя это безобразие, решила меня, значит, проучить. Теперь-то я понимаю, что это был такой педагогический ход. Ты же в педе училась?

– Не доучилась, – ответила Марина. Её бархатный низкий голос вообще не изменился. – На третьем курсе замуж выскочила. Родила. Потом тут же развелась. Дальше уже не до учёбы было. Так ты – тот самый бугай, который весь мой отряд замордовал?

– Что значит «замордовал»? – засмущался вдруг я. – Что значит «бугай»? Я же не в полную силу…

– Ничего себе… Да от тебя, гада такого, весь наш «Альтаир» рыдал. Хотя старая история… Я её уже плохо помню. Ну-ка, освежи, что мы там учудили?

И я напомнил Марине, как она вызвала меня на открытый поединок. Мы решили бороться на глазах у всего отряда, в высокой траве, неподалёку от нашего купального пруда. Она явилась в коротких шортах, то есть в обрезанных до предела джинсах «Артек», и в широкой рубахе, завязанной узлом на животе. А я, как индеец, разделся до пояса, оставшись в одних трениках. Настроение у меня было боевое, хотя и немного тревожное – всё-таки не каждый день приходилось бороться со взрослым человеком, да ещё с тётей…

Уже в двенадцать лет, благодаря урокам моего бывалого деда, я в совершенстве владел несколькими подсечками и бросками из арсенала самбо. Поэтому неудивительно, что через несколько секунд после начала схватки я положил Марину в траву. Правда, она тоже оказалась не промах – не дала своим лопаткам коснуться земли, очень ловко вывернулась и вскочила на ноги. Мишка, председатель совета отряда, судивший поединок, не засчитал, сволочь очкастая, её поражения. Потом я ещё несколько раз кинул Марину, но она всё время шустро, словно кошка, выскакивала.

В пылу схватки её русые локоны выбились из кос и упали на лицо, доставая до губ. Поэтому Марине приходилось поддувать их, чтобы волосы не закрывали глаза. Щёки Марины раскраснелись, синие глаза рассыпáли яростные искры, рубашка развязалась, выставив красный купальник. Я поплыл…

А наш отряд неистовствовал, аккомпанируя битве криками и свистом. Все, разумеется, болели за Марину. Особенно рьяно её поддерживали девочки. Видимо, я действительно доконал весь наш отряд.

Постепенно Марина изучила мои борцовские штучки и перестала падать. Зато всё чаще стал валиться я. В итоге она прижала меня так крепко, сжав одновременно своими сильными руками и ногами, что я понял: песец.

– Сдавайся! – требовала она, горячо дыша в ухо. От неё пахло детским мылом «Незабудка», какими-то неведомыми моему чуткому обонянию духами и ещё чем-то совсем непонятным. Я лежал, прижатый к земле сильным телом Марины, и рыдал от обиды.

– Это было ужасно, – признался я, – просто детская психологическая травма на всю жизнь. Не знаю, как я это пережил. Не понимаю, как я с этим живу.

– Неужели? – Марина приподняла уголок рта. – Хочешь взять реванш? Пойдём.

Недопив кофе, мы направились к Марине домой.

Она жила в однокомнатной, но довольно просторной квартире, вполне пригодной для борцовской схватки. Там было где размахнуться, так сказать.

– Сын уже несколько лет живёт отдельно, – объяснила Марина.

Пока я готовился к поединку, снимая свой офисный костюм, Марина зачем-то улеглась в кровать, раздевшись, что называется, до «нижнего белья».

– Всё, ты победил, – сообщила она, когда я вошёл в комнату. – Видишь, я уже на лопатках.

– Погоди, – не согласился я, – так нечестно. Какой же это реванш? Всё должно быть по правилам. Что ты затеяла?

Марина села, опустив ноги с кровати.

– Ты мудак? – спросила она.

– Да, – угрюмо ответил я.

– Знаешь что? Вали отсюда, победил хренов.

Я быстро собрался и направился к двери, перекатывая в голове необычное существительное мужского рода – победил. Кто такой победил? Где он обитает? Это, небось, исчезающий вид эндемического пресмыкающегося.

Когда я перешагивал через порог, Марина кинула мне в спину:

– Не было никакой борьбы. Ты всё выдумал. Обычные фантазии и сны мальчика. С годами сон и явь сливаются. Забудь об этом.

А потом ещё тихо добавила, чуть ли не шепотом:

– Ив пионерском лагере я никогда не работала. Я вообще в те годы жила в другой части света. Отсюда – неделя на поезде. И зовут меня не Марина, а Таня.

Лее

Я возвращался из школы с портфелем полным двоек. Передо мной плыла стройная женщина в обтягивающих джинсах. Она двигалась едва касаясь высоченными каблуками асфальта. Заворожённый её формами, я семенил за этим чудом, словно мопс на поводке. Формы играли, я млел, чувствуя, что буду плестись за ней, покуда хватит времени и сил. Так и шёл, не в состоянии оторвать глаз от фантастического явления.

Ко мне подскочили два обалдуя-одноклассника:

– Пойдём, – сказали они, – на тарзанке кататься.

– Нет, – ответил я. – Какая тарзанка? Не могу. Мне надо уроки делать. Отстаньте! Я домой спешу!

Пока я от них отбивался, моя тёлка в джинсах критически удалилась. Она фактически исчезла. Но я всё же не потерял её из виду. Небольшая пробежка – и вот затянутая дефицитными джинсами тайна снова заулыбалась мне.

– Аллё! – услышал я строгий голос своего дедушки. – Ты куда намылился? Уроки сделал? Что с тобой? Ты вроде как не в себе. Уж не принимаешь ли ты наркотики?

– Подожди, дед! – грубо ответил я. – Тут такое дело… Я скоро приду домой. Хочу погулять чутка. Мне воздух нужен. Врач прописал побольше гулять.

Я догнал незнакомку в джинсах. Но вот незадача: меня опять попытались отвлечь от объекта наблюдений какой-то ерундой. Так, периодически сбиваясь с курса, я плёлся за божеством в джинсах «Лее» невесть сколько времени. А может быть, она плыла вовсе не в «Лее», а в «Рифле». Или в «Монтане»… Да, скорее всего, в «Монтане».

Пока я её преследовал, вокруг промелькнуло дикое количество событий – страшных и радостных, весёлых и грустных, счастливых и печальных. Картина сменялась картиной, одни лица уступали место другим, а я всё брёл, брёл, брёл…

И вот сегодня я обнаружил, что начал слегка отставать от стройной тёлки в «Лее». И как только я это осознал, откуда ни возьмись рядом появился незнакомый подросток – наглый, энергичный, рыжий перец с татуировкой на шее.

– Вам плохо, дедушка? – спросил он. – Давайте я помогу вам до лавочки дойти. Вы устали, наверное?

– Спасибо, дорогой, не надо. – ответил я. – Всё нормально.

– Да нет, я вижу, что вы очень устали… Садитесь, пожалуйста. Вам нужен покой.

И этот наглец силком вытолкнул меня с дорожки, вдавил в парковую лавочку и вставил в трясущуюся жмень рукоять моей клюки.

– Вот так, вот и хорошо, вот и супер. Вы тут сидите и не нервничайте…

Парень уставился на стремительно удаляющуюся женщину в джинсах.

– Вот это чикса! Охренеть! Ну, вы тут, дедуля, отдыхайте, а мне пора. Дела, дела!

Он бросился преследовать мою путеводную звезду. Правда, догнать её пацан почему-то не мог. Или не хотел.

– Не смей называть её чиксой, подонок! – крикнул я ему вслед.

Но вместо слов из моего горла вырвался глухой кашель. Мечта в джинсах и молодой мерзавец скрылись за горизонтом, а рядом со мной на лавочку присела сдобная бабушка и добродетельно поднесла ко мне пухлую ладошку с таблеточкой валидола.

Как мимолётное видение

Я чуть было не устроился пиарщиком в очень крутую компанию «Кремлёвские колбасы». Три дня выполнял тестовое задание, и вот меня пригласили. На собеседовании HR-girl сверлила меня змеиным взглядом и задавала провокационные вопросы. А я в это время мучительно пытался решить, кем мне лучше прикинуться: слабохарактерной, глупой тряпкой или уверенным, умным мужиком. Пока решал, собеседование и закончилось.

– Владимир, мы с вами свяжемся, – пообещала гюрза, что означает: «Пошёл вон отсюда, лузер!»

Ну я и пошёл. Не в первый раз и не в последний мне указывают на дверь.

Шёл я, шёл и дошёл до станции «Кунцевская», около вестибюля которой одна красивая девушка, совсем дитя, брякнулась в обморок буквально на мои руки. Я подумал, что она потеряла сознание, увидев меня. Не знаю… Всё может быть. Я тут же уложил её на газон и расстегнул до основания блузку. Девушка инстинктивно очнулась.

– Сахар в норме? – стал я задавать серьёзные вопросы. – Сердце в порядке? Давление? Судороги бывают? Вот, положите под язык валидол. Я, видите ли, всегда ношу валидол в кармане.

Тут я подумал, что жизнь состоит из контрастов, – только что я был во власти одной женщины, а теперь, значит, другая женщина оказалась зависима от моей доброй воли.

– Я очень хочу в туалет, – взмолилась бедняжка.

Тут уже я чуть не упал в обморок. Что предпринять-то? Звать кого-нибудь на помощь? Бред. Нести её куда-нибудь? Но куда? Вокруг ни кустов, ни палаток (Собянин всё посносил), ни железных ракушек-гаражей (Лужков всё уничтожил). Может, убежать?

– Лена, что с тобой? – раздался спасительный возглас.

К девушке подскочили ещё два интересных создания, видимо, её офисные подружки. Одна из них зыркнула на меня, словно на маньяка. Пока они хлопотали около Лены, я скрылся. Но у самой стеклянной двери входа в метро я всё-таки обернулся, и наши взгляды встретились. В глазах Леночки мерцал вопрос…

Пройдут годы. Лена, конечно, повзрослеет, станет, Еленой, допустим, Ивановной. Выйдет замуж. В складчину с супругом возьмёт и выплатит ипотечный кредит. Родит двух деток. Превратится в бабушку. И всю жизнь она время от времени с тёплой улыбкой будет вспоминать таинственного незнакомца, не позволившего ей раскроить голову о бордюр. Уверен, что образ рыцаря с благородными седыми висками, его загорелые залысины, голое пузцо, выглядывающее в промежуток между футболкой и солдатским ремнём, сигарета за ухом, жестянка «Ярпива» в руке, подслеповатые глазёнки на двухметровом штативе, джинсы, болтающиеся на коленях, – всё это врежется в её память на всю жизнь.

А когда Леночке стукнет девяносто пять лет, она приедет к станции «Кунцевская» со своими правнуками и устроит вечер воспоминаний. Как та старушка из фильма «Титаник» вспоминала резвого Ди Каприо, так же пожилая Елена Ивановна будет вспоминать меня, мелькнувшего в её жизни, будто мимолётное видение. Мой таинственный образ будет теплиться в её сердце до последнего вздоха. И из жизни она уйдёт всё с тем же мерцающим в глазах вопросом: «Кто же это был?»

Ведь в жизни каждого нормального человека должен обязательно присутствовать какой-то особый глубокий смысл, недоступный и непостижимый даже самым близким людям.

Люба идёт в магазин

К стеллажу с алкогольной продукцией подошла женщина в бейсболке «Marlboro», надетой на капюшон толстовки. Верхнюю часть её лица закрывали огромные чёрные очки, как у черепахи из знаменитого мультика. Подбородок, рот и щёки прятал растянутый ворот водолазки. Открытым оставался только нос, казавшийся накладным, пластмассовым. В общем, Герберт Уэллс отдыхает.

– Вот и Люба пришла… – вздохнула стоящая у стеллажа с соками пенсионерка и посмотрела на свои часики. – Восемь часов пятнадцать минут. Как штык!

– Скажите, – пролепетала Люба, обратившись к молодому сотруднику, – а где здесь водка за двести пять рублей по акции?

– Вот, пожалуйста, – приветливо ответил консультант, симпатичный парень кавказской внешности, и вынул из коробки полулитровую бутылку водки «Медведь».

– А, точно! Спасибо! – обрадовалась покупательница. – Это именно то, что мне надо. Знаете, я болею. Сын посоветовал. Грипп, что ли… Не пойму. Болею я…

Закупоренная Люба отошла шагов на пять. Потом вернулась и вытянула из коробки второй пузырь «Медведя».

– На всякий случай, – объяснила она продавцу-консультанту.

И у всех рядом находившихся как-то моментально потеплело на душе от этого «на всякий случай». Даже у грустной пенсионерки. Жизнь порой бывает прекрасна.

Отоварившись, Люба пришла домой, скинула одежду и превратилась в пустоту – от неё остались лишь потрёпанные шмотки на полу. Стул сам собой придвинулся к столу, бутылка самостоятельно избавилась от пробки, поднялась в воздух и отлила из себя некоторое количество водки в стопку. Опохмелившись, Люба стала немного видимой. Совсем чуть-чуть. Так… какие-то полупрозрачные капилляры, нервные волокна и контуры скелета. После второй стопки возникли глаза и чудесная улыбка. Ближе к экватору бутылки за столом уже сидела прекрасная натуральная блондинка с густой гривой. Голая, она подошла к окну, распахнула засаленные шторы и встала на подоконник – пускай все смотрят, пускай любуются! Пускай! И ты, ханурик с четвёртого этажа соседнего дома, смотри! И ты, старый пень на лавочке, смотри, только глаза не сломай! И ты, завистливая бабища из сорок четвёртой квартиры, тоже смотри! Все смотрите, какая я крутая! Не то что вы все.

Накрасовавшись у окна, Люба закрепила свой успех остатком первой бутылки и сварила четыре пельменины. День начинался отлично.

«Позвонить, что ли, Михе? – подумала Люба. – Да он бухой уже, небось. С пьяных глаз ничего не разберёт, не оценит. Пьянь голимая! А вот видели бы меня сейчас мои студенты и этот гребанный преподавательский состав. Помню, помню, как вы, суки, меня травили и с работы выживали. А мне плевать на вас. Главное, что я понимаю, какая я есть на самом деле. Я ведь круче, чем Шэрон Стоун. Или даже Мадонна, Луиза, мать её, Чикконе. Да пропади она пропадом, эта кафедра исторической грамматики, так, что ли, она называлась? Или аналитического языкознания? Уже неважно. Нахрена мне это всё, если я такая обалденная? Что вы видели в своей жизни, книжные чмыри и мымры? А вот я видела. Да… Не сомневайтесь, моего пособия хватит, чтобы каждый день обалденной быть, а вы ковыряйтесь там, в своём бумажном говне. Я знаю, что такое поэзия! А вы не понимаете ничего, нигде и никак. И ни о чём. И ни про что!

Раскуражившаяся Люба, не замечая, что думает вслух, хлобыстнула ещё сто и закусила чем-то старым и безвкусным.

«Я буду жить счастливо и красиво! Нате вам! Жаль только, что я почти никогда не помню, какая я улётная бываю. Всё, всё тонет, уплывает куда-то, в какую-то пустоту. Поэтому утром приходится вылавливать себя, чтобы не остаться на дне помойной ямы или дачного нужника. Стоп! О чём я вообще? Ну-ка, что тут у нас с топливом?»

Второй «Медведь», открытый около двух часов дня, пошёл чуть помедленнее, потяжелее. Но Люба старалась не сбивать ритм, так как ей хотелось подольше оставаться богиней. Увы, допив вторую бутылку до половины, она почувствовала, что пошёл неизбежный отлив. Этим чёртовым отливом всегда заканчивалось временное «возвращение в тело». Красота Любы начала стремительно увядать, таять, как эскимо, свалившееся с палочки на грязный асфальт вокзальной площади. Вот появились первые морщины, вот поредела грива; вот начало отвисать всё, что ещё полчаса назад выглядело вызывающим, хватким; вот проклюнулись жёсткие чёрные волоски там, где они, по идее, не должны быть, а вот и – здрасьте вам! – складки целлюлита возникли. Чтобы совсем не скиснуть, Люба ловко закинула аварийные сто пятьдесят и рванула в магаз за третьей, резервной. Щедрая добавка помогла ей на некоторое время сохранить себя. Хоть и в обвислом виде. Во всяком случае, этих ста пятидесяти хватило для того, чтобы, не заматывая лица, дойти до «точки» и вернуться обратно, в норку. Дома красота стала убегать, как белая струйка в песочных часах. И остановить утечку могла лишь водка, которая уже не умещалась в организме. «Надо постараться, – решила Люба, – вырубиться красивой. А там, глядишь… вдруг утром произойдёт чудо, и я очнусь… новой… офигительной. Всякое может быть».

Взяв третью, Люба твёрдо решила ни за что её не открывать, а держать как энзэ, на всякий пожарный. Она даже заперла её в тумбочку, а ключ положила в мамину старую шкатулку. Мамы давно уже не было, а шкатулочка её продолжала стоять на полке серванта, как и сорок лет назад.

Утром следующего дня Люба привычно не смогла себя найти. Чуда не произошло. Её снова не стало. В ней исчезло всё. Даже ненавистные морщины и целлюлитные рубцы. С трудом нащупав своё невидимое тело, Люба кряхтя сползла с кровати, кое-как замоталась тряпками, надела бейсболку «Marlboro», черепашьи очки и кособоко, мелко тряся головой, поползла в магазин.