Buch lesen: «Кир-завоеватель»

ПРОЛОГ.

Крeз – царь Лидии и Солон —мудрейший афинянин.

Сарды, столица Лидийской империи, VI век до нашей эры.

Крёз давно искал союза с эллинами, интересовался их устройством жизни, хоть и не понимал пренебрежения к роскоши их так называемых философов и мудрецов… Этих странных аскетов, которых в отличие от оракулов он считал неискренними лукавыми проходимцами.

Эллины были отважными воинами, людьми дела, изысканных манер и изящных ремесел. Они располагали факториями в самых отдаленных уголках света, их торговцы трепетно относились к данному слову. Но самое главное – у них были превосходные корабли-триеры и отлично обученные пехотинцы-гоплиты.

Военная реформа, предпринятая в Афинах мудрецом Солоном, восхитила царя Креза, хоть он и относился с недоверием к представителям царских родов, отрекшимся от права на высшую власть в пользу какой-то там демократии…

Царь захотел встретиться с этим ученым мужем, путешествующим в его землях. Ведь благодаря Солону афиняне теперь могли выставить против своих врагов более многочисленное войско, чем раньше.

Идея Солона заключалась в даровании многочисленному городскому сословию-зевгитам, имущество которых было невелико, права добывать в боях за отечество не только славу и трофеи, но и возможность выдвинуться даже в архонты государства. Нововведение сделало из простолюдинов тяжеловооруженных пехотинцев, готовых к сражениям и вооружающихся за собственных счет. Уж на оружие-то у них средств хватало!

– Царь Крез, приветствую тебя я с искренним почтением. – Солон не потрудился сделать поклон царю, как было принято в Лидии, но Крез не выказал никакого недовольства. Он снисходительно относился к обычаям эллинов, почитал их богов и признавал прорицателей, к тому же, как искусный дипломат, он умел скрывать свое раздражение.

– Надеюсь, Солон, короткий отдых в садах моей столицы наполнил утомленного путника силой, а яства Лидии Великой пришлись по вкусу изысканному эллину? – деликатно спросил Царь, не вставая с трона.

– Что надо мне, кроме туники, кусочка мяса и бурдюка отменного вина… Всего здесь вдоволь, в том числе благодаря труду покоренных тобой эллинов Милета и Эфеса. Богам я кланяюсь, что ты, могущественный Царь, больше не сжигаешь урожаи своих новых подданных, предпочитая умеренную дань несносному ярму и рабству. – в словах Солона не было упрека, но царь увидел в них укор.

– Я ссориться с Элладой не намерен. – отрезал Крез.

– Я знаю, Царь, со Спартой ты учредил Союз.

– Ты недоволен? Что вместо Спарты я не предпочел Афины?

– Как раз, напротив, я доволен этим. – рассудил Солон, – Ведь золотой песок и самородки, что добывают для тебя рабы твои на реке Пактол, весь мир способны подкупить и обратить эллинов в наемников чужой войны, в которой сгинет вольность всей Эллады.

Крез ухмыльнулся. Откровенность мудреца из Афин показалась царю глупостью и наглостью одновременно. Крез согласился лишь с выводом гостя о том, что эллина всегда можно подкупить…

Глава 1. Пророчество о муле.

По обе стороны моря царь Крез прослыл баснословно богатым монархом, он стал чеканить золотую монету первым из царей. Его подарки не могли уступать слухам о его сокровищах. Поэтому когда из Спарты прибыли послы с тем, чтобы купить золото для выплавки их божества Аполлона, Крез не стал брать платы и подарил им требуемое золото. Тем самым он подкупил Спарту в надежде, что когда-нибудь именно Спарта откликнется на его зов о помощи.

Спарта благосклонно оценила дар Лидийского царя и собралась уважить его ответным подарком в виде огромной расписной чаши с изображением подвигов Геракла, вмещающей шестьсот амфор. Сделать чашу поручили самым искусным гончарам и художникам. Союз состоялся.

Заручившись поддержкой самого могущественного полиса Эллады, Крез все же не терял связей с афинянами. Мало ли! Может чаша весов склонится когда-нибудь и в их сторону. Поэтому он и принимал с почестями делегатов и послов из города, где решения принимались не тираном на троне, а толпой на базарных площадях у подножия акрополей. Какая все-таки мерзость! Этому Солону не занимать высокомерия, ведь не настолько же он глуп, коль придумал, как усилить войско.

Времена надвигались темные, Лидия соседствовала с мидянами и Вавилоном, голову поднимали персы. Подумать только, этот маньяк Астиаг, мидийский царь, отдал свою дочь, которая приходилась Крезу племянницей, за вассала Камбиса из Пасаргад. За облаченного в кожаные обноски перса, от которого вместо благовоний веяло дымом от костра и лошадьми!

Лазутчики Креза шныряли по всей Элладе, в Египте и в Вавилоне, докладывая о настроениях и приготовлениях к войне. Лидийского властителя интересовали мельчайшие подробности, даже изречения оракулов, особенно Дельфийской пифии, которая никогда не ошибалась.

Пророчество о муле – вот что заботило его день и ночь. Оно не давало покоя и требовало точного толкования. Предвещало ли оно беззаботную жизнь или грозило потрясениями для его династии?

«Коль над мидянами мул царем когда-либо станет,

       Ты, нежноногий лидиец, к обильному галькою Герму

                   Тут-то бежать торопись, не стыдясь малодушным казаться.»

Как может помесь осла и кобылы стать царем соседней Мидии, где правит его зять Астиаг? Даже мудрый Солон не смог объяснить эту нелепицу… А Герм – это река в его землях, в долине которой стоят его города, она питает его поля. Пифия указывала путь по реке туда, к Эгейскому морю? В сторону Эллады?

Ему, великому Царю, спасаться бегством? От кого? Бежать к этим эллинам, часть из которых он покорил, а другая готова за золото ринуться за него в сражение с любым врагом? Какая-то чушь!

Мулу не стать Царем, а ему не прослыть трусом! У мула не бывает потомства, а у него после случайной гибели на охоте прекрасного Атиса остался еще один сын, правда с рождения немой. Прорицатель предрек, что сын его заговорит в минуту смертельной опасности, которая будет грозить Крезу. Не от мула ли? Право, смешно!

Царь отмахнулся бы от всех пророчеств, но они поразительным образом сбывались. Да и не было рядом никого, кто смог бы сравниться в умении слышать богов с пифией. Вот почему он все же предпочел ублажать Дельфы, так же как Спарту.

Дельфы охотно признали в Крезе первенство и предпочтительное право для своих предсказаний. Сомнительное преимущество, но Крез пользовался им по надобности и без причины. А потому пророчества в его голове смешались. Важное стало второстепенным, и наоборот. Он по любому поводу обращался в Дельфы или Амфиарай, жрецов которых одарил и золотым щитом, и дорогими чашами, за разъяснениями всяких дел и толкованиями своих сновидений.

Лидийский царь, получающий дань от двенадцати прибрежных городов эллинов, старался быть с греками поласковее, ведь на Востоке за пограничной рекой Галис, самой длинной в этих краях, правил его враг Астиаг, царь Мидии. Чтобы умилостивить его, Крезу пришлось пожертвовать дорогой сестрой, выдав ее замуж за соперника. А теперь до Сард доходили слухи, что Астиаг заставляет знатную лидийку царского рода предаваться разврату с обычными наложницами не только в его дворце, ублажая старого негодяя, но и в храме богини Анахиты, месте, приобретшем дурную славу.

Крез ненавидел зятя, этого зазнайку. Война покойного отца с мидянами не закончилась ничем и обернулась вследствие солнечного затмения, которое обе стороны сочли предзнаменованием поражения, заключением обоюдовыгодного мира и династического брака.

Будь проклят Астиаг, царь Мидии! Уж он точно не мул! Иначе утащил бы лидийские сокровища, навьючив собственную спину, в свою столицу и Экбатаны. В Сардах портиков с мраморными колоннами больше, чем галерей во всей Мидии! У варваров нет вкуса, они не склонны к изяществу и наукам, в их империи царит дикость!

Наступит благословенный день, и провинции Мидии, хотя бы те, что простираются за рекой Галис, будут принадлежать лидийцам. Об этом мечтал Крез. Грезил и беспрестанно молился фригийской Кибеле и могущественному Аполлону, который в нее влюбился. Крез верил, что боги на его стороне, ведь он не забывал задабривать их в святилищах и осыпать оракулов дарами.

Глава 2. Определение счастья.

Мир с Мидией был хрупок, но никто его не нарушал. Царь Крез наслаждался свалившимся богатством. Его вельможи и военачальники, долго не видевшие кровопролитных сражений изнежились, а по сему интриговали, борясь за расположение повелителя.

Эллин Солон явился для лидийцев диковинным пришельцем. Его манеры и велеречивость казались загадочными и непостижимыми. Он развлекал царя и двор, и даже сонм жрецов, своими умозаключениями и выводами, не хуже пифии.

Он фонтанировал самыми сумасбродными идеями, которые никак не походили на достойные внимания мысли, но ведь эти заявления воплотились в законы Афин, и уже только поэтому выводы знатного оратора заслуживали пристального внимания царя.

Крез приказал показать гостю акрополь Сард, поводить его по вымощенным улицам с золотыми статуями богов и героев, царским конюшням и баням, а потом продолжил беседу с эллином сперва под сенью пальм и кипарисов, а затем во дворце.

– Знаешь ли ты человека счастливее меня? – спросил Крез, уверенный в том, что эллина поразило его богатство, даже без того, чтобы показывать ему сундуки, набитые золотой монетой.

– Я знаю такого человека… – как ни в чем не бывало и на полном серьезе ответил Солон. – Это мой согражданин, афинянин по имени Телл.

Крезу стало любопытно, чем же так счастлив этот Телл, коль мудрец счел его счастливее самого могущественного и знаменитого своим несметным состоянием повелителя. Наверняка Телл не обладал даже десятой долей того, что увидел Солон, и сотой долей того, чего эллину не показали.

– Телл был человеком высокой нравственности, оставил после себя детей, пользующихся добрым именем, – продолжил невозмутимый эллин, – Имущество Телла уместилось бы на твоем царском дворе, но в нем было всё необходимое, и он был доволен тем, что имел. И, самое главное, погиб Телл со славой, храбро сражаясь за отечество. Он заслужил репутацию истинного, но невероятно скромного героя.

Царь усомнился в разумности доводов странника и воспринял слова Солона лишь за присущее афинянам желание спорить даже с очевидным. Не мог же признанный мудрец и в самом деле так думать, ведь единственным мерилом успеха в жизни по мнению Креза могло быть только баснословное богатство, за которое легко покупалась и власть, и любовь самых красивых гетер, и лояльность войска, которое обеспечивало надежную защиту от покоренных племен. Что, как не золото являлось первопричиной счастья?!

– Ты просто спорщик, как и все эллины! – посмеялся Крез, пока еще добродушно. Сарказм повелителя Лидии развеселил и его свиту. Лишь Солон и глазом не моргнул. Он стоял как истукан, что тоже несказанно удивило Креза, – Хотя я не исключаю, что ты чудак! Ведь не смеешься ты над тем, что молвишь. И не боишься показаться слабоумным, хоть вроде не являешься шутом. Ну что ж, давай поспорим! Что первопричина счастья, и что оно такое по-твоему?

Задав вопрос, Крез тяжело вздохнул, задумался, и, бросив взор на свиту, выпалил еще:

– Постой! Уж не пытаешься ли ты оскорбить государя и заслужить тем самым кару, сказав мне эту чушь в глаза? Обидеть хочешь, ревнуя к моему союзу со Спартой? Так ненавидишь лакедемонян, что хочешь навлечь беду на себя и следом на свой народ? Похоже, ненавидишь и своих сограждан тоже, стать жертвой хочешь, пав от руки свирепого царя, ты возомнил себя жертвоприношением, угодным богам? Так ты хитер, разгневать хочешь своего Зевса, и развязать войну, став ее поводом? Да ты гордец! Разоблачил тебя! Не трону, так и знай. Но посмешища теперь тебе не миновать! Готов ты спорить?

– Я спора здесь не вижу… – спокойно начал грек, – Здесь недоразумение. Оно же – заблуждение. Твое. Не я ведь измеряю счастье обилием золота и серебра.

– Солон! – вмешался кто-то из вельмож, – Как можешь жизнь и смерть простого человека ровнять иль ставить выше могущества и власти царя Лидийского.

– Признаюсь, так. Бывает и такое, – не унимался грек, – Сегодня царь, а завтра – смертный. Лишь боги эту участь миновали, но с ними я о счастье рассуждать не стану. Неведомы их мысли и поступки для меня. Однако, я могу предположить такое, что боги умерли бы от зависти к счастливчику Теллу, если бы они могли умирать, как люди.

– Хорошо! Хорошо! – занятная поначалу беседа переросла в с трудом скрываемое раздражение. Крез хотел осадить Солона и прилюдно превратить мудреца в глупца, а потому спросил, – Знаешь ли ты кого-то еще, кроме этого Телла, еще более счастливого.

Солон подумал и ответил:

– Знаю.

– Кого?! – насторожился Крез.

– Аргосцы Клеобис и Битон. – грек выдал еще два имени, о которых никто в тронном зале никогда не слышал. Все переглянулись и уставились на Креза. Царь сморщился, словно проглотил плод лимонного дерева. К горлу властителя подступил комок, напоминающий неочищенную фисташку, но, Крез, подавляя свой гнев, все же решил во что бы то ни стало, победить в этом споре, поставив дерзкого Солона на место, и при этом сохранив репутацию непревзойденного ценителя юмора.

– А это еще кто!? – развел руками Крез. Окружение едва подавило улыбки.

– Два брата-силача, весьма любившие друг друга и свою мать. – тихо изрек Солон.

– Ты издеваешься? И чем же знамениты эти два простолюдина!? В чем счастье их? – не сдержался царь, внутренне коря себя за снисходительность к явному идиоту, выдающему себя за мудреца. Царь уже не верил в то, что этот человек мог придумать, как увеличить афинское войско.

– Позволь спокойно рассказать их путь к зениту счастья. История понравится тебе и многому научит. Из нее можно почерпнуть изрядное количество божественного знания… – Солон был так уверен в своих словах, держался с таким достоинством, что ропот прекратился. Все присутствующие прониклись невольным вниманием, – Мать этих братьев была жрицей храма Геры. На празднике она должна была явиться на повозке, запряженной волами. Волы паслись на пастбище свободно, и не пришли однажды. Праздник уже начинался, а волов так и не нашли. Тогда Клеобис и Битон, увидев слезы матери своей, опаздывающей на ритуал в храм Геры, сами впряглись в повозку и провезли ее через горы и равнину на расстояние в пятьдесят стадиев и в срок доставили ее на удивление граждан! Все как один, кто это видел, называли мать Клеобиса и Битона счастливицей, да и она от счастья вся светилась! Народ рукоплескал и прославлял мать за таких детей!

– Так мать счастливей всех, иль братья, которых она родила!? – уловил Крез, чуть не прослезившийся от смеха, который так органично возмещал злобу.

– Дай мне закончить свой рассказ. – потребовал эллин, пренебрегая субординацией, – Я говорю о братьях. Коль мать их счастлива, то счастливы они. Послушай дальше. Она торжественно просила у богов самой лучшей участи для своих отпрысков. И с ними вот что приключилось: пока их мать прилюдно приносила жертву в храме, народ восторженный их угощал без меры лучшим островным вином. Напились братья так, что и не встали утром. Их мёртвыми нашли. Стяжав такую славу, без боли и печали узрели смерть.

– И хочешь ты сказать, что боги их забрали угодной жертвой по просьбе жрицы-матери?! Не чушь ли это! Окончание твоей истории больше напоминает горе, а не счастье! А сей исход наградой мне не кажется, сплошное наказание! – гладил бороду Крез, закатываясь ржанием, словно жеребец у водопоя.

– Для нас, эллинов, важно то, что мы считаем счастьем. У каждого свои законы и обычай… – Не сдался мудрец, не желающий внимать ни оскорблениям, ни доводам царя.

– Тебе меня не запутать, хитрец! – воскликнул Крёз, сменив веселье гневом, – По твоему человек, окончивший свои дни как жертвенное животное, и есть счастливчик? Меня же ты не ставишь совсем в число счастливых людей… Так?

– Царь Лидийский! – на сей раз повысил голос грек, – В жизни бывают всякие превратности судьбы! Зачастую принести себя в жертву ради чего-то очень важного, ради спасения невинного, ради своих детей или целого города и есть истинное человеческое счастье. Что может быть торжественнее и величавее бесстрашной смерти героя. Она угодна богам и возводит героя на Олимп в сонм богов, сохраняет о нем память и награждает народной любовью навеки.

Крез задумался, вспомнив о своем немом сыне. За его выздоровление он смог бы пожертвовать своим богатством. А жизнь отдать? Пожалуй, нет.

– А ведь ты прав, умереть героем – истинное счастье… И смерть, угодная богам – достойный выбор. Но как узнать – угодно ль им твое самопожертвование? – Крез облокотился на подлокотник трона в виде крылатого льва, испытывая логику гостя на прочность.

– Узнать, угодна жертва или нет, при жизни человек не может. Хоть царь, хоть раб. Никто! – уверенно ответил афинянин, – Но точно лишь одно – ошибкой будет гордиться счастьем данной минуты и изумляться благоденствию человека, если ещё не прошло время, когда оно может перемениться. К каждому незаметно подходит будущее, полное всяких случайностей. Кому бог пошлёт счастье до конца жизни, того мы безусловно считаем счастливым. Но важны так же и обстоятельства его смерти! А называть счастливым человека при жизни, пока тот подвержен опасностям, – это всё равно, что провозглашать победителем и венчать венком атлета, ещё не окончившего состязания! Это лишено смысла! Я точно сумею определить, счастлив ты или нет, только после твоей смерти, царь!

Свита Креза возмутилась. Сановники всполошились, главный стражник ждал от царя сигнала схватить наглеца, заковать и бросить в подземелье. Но Крез сказал:

– Ты странник, верно, Афины не зря покинул. Утомили всех твои нравоученья. Они бессмысленными кажутся на первый взгляд. Стоптал сандалии ты до дыр, Солон. Я новые тебе преподнесу, чтоб в путь отправился ты в города эллинов и там провозглашал свои бредни, которые безнаказанно вещал в моем дворце. В моем сердце они не нашли понимания, но задержатся и заставят задуматься. Ты скрасил мой досуг. Теперь же отправляйся в обратный путь и соблазняй своей лженаукой простачков и ротозеев.

– Прощай, мой царь, тебе я не желаю зла. Пророчество про мула слышал я. Берегись того, что от кобылы выйдет и осла…

–Иди своей дорогой, Солон, не повторяй оракулов слова. Я не боюсь животных, да и сам я в жертвенные козы не стремлюсь, как ты успел понять! – царь отвернулся.

– Не зарекайся! – предостерег Солон, оставшийся на месте и вернувший на мгновение внимание царя.

– Не учи! Ты не провидец, а всего лишь чудаковатый болтун. Я не могу понять, как смог ты уговорить Афины жить столько лет по твоему закону? – высказал Крез свое недоумение.

– Я заключил негласный договор в святилище, – честно признался философ, – нарушить принятый закон возможно лишь когда я вернусь на родину. Если нет меня, то он будет соблюдаться десять лет.

– Теперь мне ясно все! – заливался смехом Крез, – В Афинах ты изгой! Сограждане твои на все готовы, даже жить по твоему закону, лишь бы не видеть и не слышать твои тирады. И я их в Сардах слушать не намерен. Хватает мне Эзопа – бывшего раба с острова Самос! Я приютил его в своем дворце, и так же речь его странна, но я терплю убогого горбуна! Похоже, он один восхищается тобой! Его не прогоню, он веселит меня, а ты ступай, глупец, хотя бы в Вавилон или в Египет. И там смеши народы! Я не жаден на шутов. Но чтобы не забили тебя камнями, наглость поубавь. А лучше – не болтай, а слушай. И если говоришь с царем – добавь немного лести, тогда уйдешь с подарками, а главное – живой. Сам рассуждаешь о роковой смерти героя, но можешь умереть ни за что и бесславно!

– Спасибо за сандалии, мой добрый царь… Желаю счастья.

– В твоих устах желание такое звучит зловещим пожеланием скорой смерти! – Царь снова пошутил и засмеялся во весь голос. Солону вручили новые кожаные сандалии и с одобрения Креза проводили к выходу всеобщим гоготом, насмешками и топотом, словно заморского шута или фригийского флейтиста.

                        Глава 3. Юродивый старик Эзоп.

– Не выгнали взашей, хитон не изорвали, помоями ты не измазан, на том скажи им всем спасибо… – пожалел Солона сгорбленный старик, сморщенный как жаба, с верблюжьими губами и шершавым как у ящерицы носом. Он выглядел поистине уродливым и казался неодушевленной статуей, но с глазами, живыми как огонь. В руках он держал сеть для ловли рыб и кольцо с двумя жареными сардинами.

Догнал он мудреца, которого прогнали, в речной долине и предложил полакомиться рыбкой.

– Богатством царь пытался ослепить тебя, но ведь достаточно порой одной рыбешки, чтоб сытым быть, а он не соизволил пригласил тебя на трапезу. Возьми, поешь, мудрец.

– Спасибо, я не голоден, – даже не обернулся Солон. Но старик не сомневался, что Солон примет его предложение, но несколько позднее.

– Приятно слушать мне тебя, Солон, в отличие от пифий Дельф и прорицателей Амонны. Они – мошенники и шарлатаны. – пристал он к мудрецу.

Измученный жаждой Солон, довольный что добрел до реки, сперва собирался проигнорировать старика, но зачерпнув ладонью воды из Герма и отпив глоток, подобрел. Как только ему стало хорошо, он, наконец, обратил внимание на неказистого старика и почему-то решил не пренебрегать разговором с ним, присев на песочный берег.

Иногда беседа с нищим и отшельником приятнее диалога с вельможей. Уж это Солон знал на собственном опыте. Он взял рыбешку и отломил кусочек. Вкус был отменный, и соли вдоволь. Таяло во рту.

– 

Бери вторую, соплеменник мой, – протянул вторую сардину старик.

– Я насытился, добрый человек. Все в меру хорошо. Оставь себе, собрат. Давай же перейдем мы к пище для души. В чем распознал ты мошенничество пифии из Дельф? – теперь Солон был расположен к разговору.

– Оракул лишь жонглирует словами, искусно, как поэт Эзоп. – ответил согбенный уродец, – Принес к нему в руке я воробья и спрятал птичку в лоскуток. Спросил: живое что-то я принес иль мертвое держу в руке. Оракул думал долго, и ответил, что от меня зависит состояние сокрытого предмета. Коль захочу, он будет жив, а нет – то он испустит дух…

– 

Все верно вроде, чем же ты недоволен?

– Признал оракул сам, что все в руках моих. От человека ведь зависит его судьба.

– 

И от богов.

– Но не от пифии-всезнайки! Так я в лицо сказал – теперь приговорен. Апломба много и усыпан он дарами, а не боги. А предрекают так, что как ни поверни – все сбудется. Двойное дно в любом их предсказании, толкуй как хочешь – будешь прав в итоге!

– Мы все мошенники отчасти. И кто такой Эзоп, чтоб пифию бранить?

– Я и есть Эзоп. Меня здесь сумасшедшим все считают.

– Признай, что зачастую выгодно бывает быть дураком, не так ли. – понимающе прищурил глаз Солон.

– Еще как. Вот притча о летучей мыши, что раненая пала оземь. Ее схватила ласка, и мышь взмолилась о пощаде. Но ласка хищная сказала ей в ответ: «Не милую я птиц. Вражда с крылатыми навек»! А мышь ей: «Не птица я, а мышь!» И отпустила ее ласка. В другой же раз, упав на землю, попалась мышка ласке новой. И вновь взмолилась о пощаде. А ласка ей: «Мышей я не прощаю, ненавижу их!» А мышь в ответ: «Какая же я мышь, я птица!» И снова оказалась на свободе. Вот так и я: когда мне надо, могу и дураком я показаться.

– Хитер. Но прав ты. Я тоже прибегаю к такому старому как мир приему. Однажды прикинулся я полоумным, сказал я то, что думают вокруг, но не признаются вовек.– кивнул Солон.

– 

И что же? Помогло для достижения цели?

– Сгодилось. К войне я призывал, когда все запретили о ней вещать. В итоге мне доверили войска, и выиграл я сражение.

– Ого! Прислушались к тебе, даже когда ты притворился идиотом! Мне это не грозит. Обидно мне…– разоткровенничался Эзоп, – Язык мой полон наставлений, но их никто не слышит.

– Не жди признания от глупца. – посоветовал Солон, – В его признании толку мало. Придет твой истинный ценитель. Кто знает, может это будет великий человек и новый царь! И насладится он твоим советом.

– Дождусь ли? Стар я. Хоть и жаловаться не на что! Бывший раб – обузой стал я для хозяев. Вот и свободу даровали мне, отправив в сардские жаровни к Крезу, но у жаровни сам я сытым стал. Царь оценил, что соплеменники мои меня так ненавидят, и даже в Дельфах со скалы меня бы скинули за то, что развенчал их лживость.

– Судьбу благодари, не Креза. И не кичись, что удалось тебе вывести на чистую воду оракула из Дельф. Это не так.

– Как это не так!? Так, никак иначе! Ведь сам я – мастер изворотливого слова. Могу как уж я извиваться речью! Двоякий смысл закладывать в памфлеты!

– 

Но сам при этом знаешь истину? – просверлил Эзопа глазами Солон.

– В ней путаются сами боги, откуда же уродцу знать замыслы богов. Вот, например, пророчество дельфийское о муле… Что это значит? Царь меня спросил, а я ответил, что не хочу я объяснять пророчество из Дельф: они и так приговорили бедного поэта к позорной смерти за то, что не признал я их авторитет. К тому же вдруг я ошибусь. Всего лишь человек я. Все выводы мои исходят лишь из скромных наблюдений, из опыта скитаний и страданий. С богами мне не суждено общаться, но знаки их я вижу в повседневной жизни.

– В глазах твоих я вижу философа и мудреца. Готовься же и ты при жизни к высмеиванию и поруганию. – вздохнул Солон, – Я покидаю проклятые Сарды. Твой царь противен мне. Он изгаляться мастер, но притчу пифии про мула ему никто не объяснил, а зря. Род нечестивый проклят Креза в пятом поколении. Черед его настал, он пятый в роде. Кифары отпоют его на пепелище.

– Все это было, да и будет после нас. Глупец не разглядит в науке божий сказ… – с искренним сожалением проводил Солона Эзоп.

Следовать за ним дальше по дороге поэт не стал, вернувшись в Сарды. Здесь, как и в дальнейшем нашем повествовании, Эзоп окажется нужнее…

Глава 4. Астиаг – царь Мидии.

Экбатаны, столица Мидийской Империи.

Жрецы и маги Мидии выстроились в ряд перед царем Астиагом, чтобы ответить на прямой вопрос грозного правителя. Они не хотели разгневать властелина, но еще меньше желали показаться глупцами и лишиться своих привилегий.

Астиаг не имел привычки проверять пророчества, как царь Лидии Крез, однако Астиаг не был столь же снисходительным к изречениям и толкованиям ученых мужей, он не прощал ошибок. Время могло расставить ловушки произнесенным словам, и заманить в сети даже признанного оракула за неосторожно выроненные предсказания. А если бы в его владения проник какой-то грек и выпалил слова, которые пришлись бы не по нраву, беды эллин не миновал бы точно.

Молвил самый старый из магов, коему нечего было терять.

– Да, государь, все так, именно из чресел дочери твоей родилось опасное семя, оно истребит твое царство и ниспровергнет богов в угоду незримого Бога.

– Предлагаешь умертвить только что родившегося наследника? Убить младенца? Предлагаешь, чтоб я приказал лишить жизни собственного внука на основании необъяснимого пророчества? Ты в своем уме, жрец? Смотри мне в глаза. – Его дыхание стало прерывистым, а глаза наполнились кровью.

– Пророчество верное, мой царь. – подтвердил старец.

– Так же верно ты служишь мне, а главное, так же точно истолковываешь приметы, как моему отцу Киаксару? Расскажи мне, с чего ты сделал такие выводы, что моей империи грозит опасность не от коварного Креза, водящего дружбу с эллинами, а из-за этого мальчика? Он ведь не мидянин даже, его отец – перс! Деревенщина!

Аситиаг бросил взгляд на сановников, ухмыльнувшись. Сановники улыбнулись в ответ. Мидяне с пренебрежением относились к жившим в вассальной Пасаргаде горцам, которые никак не могли остепениться, словно не в силах были забыть свое кочевое прошлое.

– В его жилах течет кровь Манданы, он рожден от слияния трех династий. И будет имеет права на трон трех царств. – заявил слуга культа.

– Целых трех царств!? – переспросил Астиаг.

– Всего трех царств, но покорит весь мир. – невозмутимо ответил жрец.

– И вы так же думаете? Вы подтверждаете это? Хотите смерти моего внука? – обратился царь к другим магам, но они не осмеливались подать голос. Лишь опустили глаза в знак согласия.

Вбежала Мандана, дочь царя.

– Отец, где мое солнце! У меня забрали моего сына. Гарпаг, твой полководец, унес его прямо в корзине, голодного! Где твой внук?

Она заплакала, отец обнял ее, но Мандана вырвалась. Она почуяла что-то нехорошее.

– Ты неслучайно захотел, чтоб я вернулась из Пасаргад в столицу и рожала здесь? Не мастерство дворцовых повитух и родная природа тому причиной, ведь так? Ты ждал, кто появится на свет, сын или дочь. От этого зависело твое решение. И мальчика ты обрек на смерть! За что!? Скажи и я уеду к мужу! Приму боль как подобает царевне! Скажи! Я требую!

– Дочь моя! Я Царь империи мидян. Твой муж Камбис – мой вассал, но управляет он свирепыми народами, которые могли восстать и свергнуть мою власть, будь у них повод. – отрезал Астиаг.

– Ведь не было у них малейшего желания, а повод появился только что… Когда ты отнял мое солнце! – Мандана смотрела на отца, не отводя взор.

– Нет, дочь моя, у персов вряд ли хватит духа пойти войною на мидян. – изрек Астиаг, вызвав показное одобрение свиты, – Они из ариев, как мы, но только истинный вождь, в жилах которого течет моя кровь, был бы способен их сплотить. Было ошибкой выдать тебя замуж за перса. Если хочешь остаться в Экбатанах, останься, никто тебя за это не осудит. А вассал Камбис утрется, он ничто! Он знает, что в моих силах его заменить. Желающих – хоть отбавляй! У оседлых персов есть еще марафии и маспии. Их вождям не нравится возвышение пасаргадов.

– Всему виной тот сон? – прервала отца Мандана, – Из моего чрева растеклась река, залившая столицу и всю Азию… Ты испугался сна?

– Я не боюсь ничего.

– Тогда я возвращаюсь в Пасаргады к мужу, своему Камбису, чтобы утешить отца, потерявшего своего первенца, – заявила дочь царя.

– Езжай, куда хочешь! – махнул рукой Астиаг. Больше нечего опасаться. Вождь одного племени, даже большого, даже искусного в верховой езде и стрельбе из лука, не сможет противопоставить регулярной армии могущественной Мидии ровным счетом ничего. Камбис не сумасшедший, он не осмелится на месть. Астиаг отдавал последние распоряжения, отправляясь в свои покои. – Снарядите караван верблюдов! Отвесьте сундук серебра и отрезы лучшего сукна в подарок, кувшины и чаши, павлина и лучших охотничьих соколов. И скажите персу, что дед умерщвленного младенца так же безутешен, как и его отец. Просто так распорядились боги. И не забудьте объявить траур во всей империи! А по истечении дней плача устройте пир в моем гареме!

Глава 5. Собака и пастух.

Гарпаг, пользующийся абсолютным доверием царя, не мог ослушаться приказа повелителя. Он видел страх в глазах обессиленной Манданы, но не позволил ей даже попытки остановить неотвратимую судьбу. Когда она схватила его за руку, сановник оттолкнул царевну, хоть и знал, что вскоре пожалеет об этом, и она никогда не простит его… Даже понимая, что он всего лишь пешка в руках всемогущего царя, десница и охотничий пес Астиага.