Кто ты, человек? Сказание о Свете

ВЛАДИМИР

ЧЕРНЯЕВ

КТО ТЫ, ЧЕЛОВЕК?

(сказание о Свете)

остросюжетный

приключенческо-фантастический роман

мегет

2014 г

СКАЗАНИЕ О СВЕТЕ

книга первая

(предъистория)

О том, как героиня, попав в далёкое прошлое,

проходит через каскад приключений, приобретя

новых друзей, в поисках Сокровищницы предков;

но, только вернувшись в реальную жизнь, ей удаётся попасть в неё, откуда она выносит Золотую книгу с тайными знаниями.

ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВСЕЛЕННУЮ

книга вторая

(причинное следствие)

О том, как героиня, уйдя в монастырь, посвящает всю свою жизнь изучению Золотой книги, и постигнув

тайну способа перемещения по мирам, отправля –

ется в путешествие во вселенную, а там побывав

на разных планетах, пройдя приключения, узнаёт

точную дату Конца Света на Земле, и то, что у неё

есть генетический двойник – молоденькая девчон-

ка, взяв тело которой, сможет прожить ещё одну

жизнь; возвращается на Землю, чтобы попытаться спасти нашу цивилизацию.

ГИБЕЛЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ

книга третья

(событие)

О любви девчонки – двойника героини, о попытках

предупредить людей о Конце Света и способе уйти

от него, о том, что получилось, и переплетении их судеб.

СКААНИЕ О СВЕТЕ.

(предыстория)

В революциях и войнах,

вёл борьбу за воздух вольный,

ища счастье, человек.

Полыхал двадцатый век.

ГЛ. 1

1

Весенним воскресением,

увлекшись книги чтением,

поздним тёплым вечером,

дождиком отмеченным,

при окне открытом,

свежестью залитом,

выходящем в сад,

где сладкий аромат

яблони цветущей

стоял душистой гущей,

забыв о всём наверно,

над книжкой Жуля Верна

про море честь и смелость,

сильно засиделась

Королёва Света.

Было уже где-то

около полуночи.

Тьма укрыла улочки

городишки старого,

тыщу лет без малого,

лежащего у гор,

ведущего здесь спор

за своё развитие,

знавшего события,

древней старины,

в долгой своей доле

видевшего горе

не одной войны.

Но в жизнь он верил свято,

шел год сорок девятый,

последнего столетия

в втором тысячелетии.

Но вот вдруг спохватившись,

и быстренько умывшись,

платьице сняла,

и в постель легла.

При этом укрываясь,

чему-то улыбалась,

а потом зевнула,

и в момент уснула.

2

Крепок, сладок её сон.

А напротив окон склон,

длинный и пологий,

а за ним отроги

крутых, высоких гор,

где с давних-давних пор

легенды тихо бродят.

И часто там находят

следы былых времён.

И есть средь них клеймён,

«дьявольской дырою»,

под рваною горою,

старинный, мрачный замок.

Там в окнах нет уж рамок.

И рухнули ступени

за много поколений

А стены лишь руины,

полы замыты глиной.

Под толстым слоем пыли,

в молчании застыли

князей и богов лики.

И не играют блики

на шпилях главных башен.

Забыт, угрюм и страшен;

давным-давно заброшен,

веками запорошен

стоит и глух и нем

с призрением ко всем,

храня своё безделье.

За ним лежит ущелье

такое же глухое

без ручейка сухое

завалено камнями.

По этой дикой яме

с заката до рассвета,

в весну и в жарко лето,

в жилой, степной простор,

катятся ветры с гор.

И так оно годами:

на городок с садами

несут ночную свежесть,

в которой сладко нежась,

спят травы и леса,

скрывая чудеса;

спят взрослые и дети

и крепко спится Свете.

3

До полночи немножко.

В раскрытое окошко,

сбегая с ближней горки,

ласкает ветер шторки.

Луна глядит лимонно,

и в комнате всё сонно.

Спит кукла Светы: Оля,

портфель готовый к школе,

отложенная книжка,

в углу тряпичный мишка.

И рыбки, банка с кормом,

и туфельки и форма,

и лента для косы,

лишь ходики-часы

стучат: «Тик-так, тик-так»,

да медно, бледно так

отсвечивает пол,

и у окошка стол,

а рядом с ним в тиши

стоит большой кувшин,

под ним тетрадок стопка.

Вдруг ровно в полночь пробка

с глухим хлопком открылась,

над горлышком разлилось

облачко белесое,

мутною завесою

поплыло к кроватке,

где Светлана сладко

только что уснула.

Обогнув два стула,

над нею поклубилось,

по простыням разлилось.

Так постояв немножко

в раскрытое окошко,

став совершенно бело,

тихонько улетело.

Луна за тучку скрылась,

тьма в комнате разлилась,

совсем там став густой.

Постель была пустой.

4

На утро, как обычно,

взялась мама привычно

на кухне за дела,

и Свету позвала,

окликнув прямо с кухни:

«Вставай, Светик, опухнешь».

Она ещё не знала,

что вечером читала

Света допоздна,

и потому она

немного рассердилась

на то, что не явилась

Света на зов сразу.

Варенье ложа в вазу,

ложкою стучала

сама себе ворчала:

«Нет, так совсем негоже;

и что-то не похоже

это на неё.

Эй, чадушко мое!»-

ещё раз позвала,

и будить пошла.

Когда же дверь открыла,

в молчании застыла,

глядя на кровать.

«Куда же убежать

она уже успела?

Какое ещё дело

с утра себе нашла?»

К окошку подошла

и выглянула в сад.

Каштанов аромат

приятно тронул нервы.

Жужжанье пчёлок первых

слышалось в тиши,

кругом же ни души.

Стоял полнейший штиль.

Урча, автомобиль

промчался в дали лихо,

и снова стало тихо.

Весна катилась к лету.

Ещё раз крикнув Свету,

немного постояла,

но видя толку мало,

и ничего не слыша,

во двор из дома вышла.

В железку побренчала

сердито проворчала:

«Ну что за прятки это,

пора уж кушать Света.

Всё давно налито».

И уж совсем сердито

добавила:«Ну знаешь,

так в школу опоздаешь».

Ворча:«Ну что задело»,-

пошла на кухню ,села

забыв про все заботы,

и то, что на работу

пора ей собираться,

решив теперь остаться,

пока не прийдёт Света.

А в сердце уже где-то

тревога появилась:

«И что же приключилось?

Куда, когда сбежала?

«Жуль Верна» где-то взяла

и вечер весь читала.

А вот когда же встала,

не помню, чтобы слышала,

несчастье с ней не вышло бы,

уж слишком она смела»,-

думая, сидела

вся в тревоге мать:

«Что же предпринять?

Идти её искать?

А может подождать

пока отец придет?

Он в раз её найдёт.

Он всех подружек знает,

и где она бывает».

5 Времечко бежало,

солнышко сияло,

давно всё оживилось,

а Света не явилась.

Пришел отец со смены,

и сразу делом первым

в школе побывал,

что мог поразузнал;

подруг всех обошёл,

но Светы не нашёл:

как в землю провалилась;

что-то приключилось.

В милицию сходил,

на розыск заявил,

дав важную примету:

на мочке уха Светы,

ну точно посрединке,

как ягодка малинки

не крупна, не мала,

родинка была.

Расстроившись совсем,

пришёл домой ни с чем.

Мать в панику пустилась,

в истерике забилась.

Рекой полились слёзы.

Лекарства в сильных дозах

и те не помогали.

Утешить как, не знали,

бессильны все слова.

Гудела голова

как треснувшая дудка.

От мыслей всяких жутких

захватывало дух.

И покатился слух,

что девочка пропала.

Вся улица прознала!

И школу известили,

и в розыск заявили,

и день прошёл с тех пор.

Приехал сам майор,

за дело взявшись смело,

решительно умело.

Обследовал весь дом;

и комнату при том

он изучил особо:

взял отпечатки, пробы;

искал везде следы.

Не усмотрев беды,

он сделал заключенье,

что в это воскресенье

она где-то гуляла,

а вечером читала

наверно допоздна;

и в комнате одна

была, уж это точно,

а утром видно срочно

куда-то убежала,

но ночь в постели спала.

И нет совсем сомненья,

что здесь не похищенье:

окошко в легкой пыли,

следы бы видны были,

и не было машин.

Но вот вопрос: «Кувшин?».

Он к тайне как сигнал,

о нем никто не знал.

6

В воскресенье это

поздно встала Света.

Долго отсыпалась,

а вставши, занималась

домашними делами:

помогала маме

стирать, варить, убраться.

С обеда ж прогуляться

пошла к подружке Томе,

живущей в новом доме,

в пяти минутах хода

у старого завода.

Но той не оказалось,

и Света догадалась,

что Тома ушла к Оле;

с которой ещё в школе

они об одном деле

потолковать хотели,

а Света позабыла.

Идти к ней надо было

улицей Овражной,

где строй одноэтажных

стареньких домишек

средь глухих дворишек

тянулся вдоль окраины.

По ней везде навалены

мусорные кучи,

срезанные сучья

засохших яблонь, груш:

городская глушь

словом, да и только.

И на ней жил Колька,

отъявленный жиган-

местный хулиган.

Света это знала,

и не рисковала

ходить одна здесь прежде.

Так было, но теперь же

себя вдруг не узнала,

боязнь в ней вся пропала.

Сама чуть удивилась

и бежать пустилась,

чтоб подруг застать,

да снова не искать.

7

Прилично пробежавшись,

и чуть подзапыхавшись,

перешла на шаг

в том месте, где овраг

своим нижним краем

упирался в сваи

ветхого моста;

где под ним в кустах

ветвистой дикой сливы,

вечно говорливый,

холодный как кинжал,

ручеёк бежал.

И скоро-скоро тут

буйно зацветут

трущобы дикой розы.

А пока что козы

щипали там росточки.

И на мягкой кочке

в руках с большою кружкой

пасла тех коз старушка.

И старушка эта

вдруг спросила Свету:

«Далеко ль бежишь?

К кому ж ты так спешишь?

Отдохни пока,

попей вот молочка».

И Света задержалась,

немного отдышалась,

молока попила

и старушке милой

на всё быстро ответила,

а впереди заметила,

что сидя на бревне

верхом, как на коне,

Колька ковырялся.

Рядышком валялся

его велосипед.

Навстречу дряхлый дед

с большой сумой тащился.

Колька покосился;

а потом вскочил,

и нож в забор вонзил,

издав гортанный вой.

На что дед головой

качнувши, усмехнулся,

тихонько повернулся,

опершись на сучок,

сказал лишь: «Дурачок!»

Немного постоявши,

поплелся молча дальше.

А Колька озадачился:

«Выходит зря артачился,

эффекта никакого».

И сев на брёвна снова,

стал дальше ковыряться.

Но только поравняться

Света с ним успела,

вновь бросил своё дело,

ей преградив дорогу.

Картинно ставя ногу,

и руки на бока,

с сопением быка

глазами покрутил,

потом вниз опустил;

потом взглянув в лицо,

сказал так с хитрецой:

«Куда летишь Голубка?

Что мокра твоя юбка?»

И тут попалась Света

на хитрость его эту.

Только вниз взглянула,

да юбку отряхнула,

чтоб свой задать вопрос,

как он её за нос

успел уж ухватить;

и больно стал крутить

ей голову по кругу,

и предложил услугу

назад препроводить;

а то, мол, будет бить,

сюда чтоб не ходила.

И хоть ей больно было,

она вдруг изловчилась,

зубами в кисть вцепилась,

обвившись словно спрут.

И грохнулся он тут,

издав истошный крик.

А тут ещё старик

к ним прытко подбежал,

и «Бей его», визжал:

«Надо проучить!»

Но чтоб их растащить,

за ворот ухватился.

А тот ужом крутился:

лягнуть его старался;

и ворот оборвался.

Колька изловчился,

на миг освободился,

поднялся на колени,

и взмыленный как в пене,

прочь побежал ничком.

А дед его сучком

вдогонку по спине:

«Чтоб долго помнил мне,

как младших обижать,

да стариков пужать,

и нашу встречу эту».

И отряхнувши Свету,

пожал её ручонку.

«Отважная девчонка!»-

добавил улыбаясь.

И тут же наклоняясь,

берёт свою суму,

и просит, чтоб ему

Света помогла;

мол, ноша тяжела.

И потом пошли вдвоем

по оврагу вверх, ручьём,

по крутой дорожке.

И пришли к сторожке

на опушке леса,

куда для интереса

Света приходила;

но не заходила,

так как заперта

была избёнка та.

8

Дом старик открыл,

на стол как мог, накрыл:

чай достал, поставил,

молочком разбавил,

со сливками творог,

и большой пирог.

Свету угощая,

себе лишь только чая

в кружку подливал,

да смачно попивал.

А Света пирог ела

и все вокруг смотрела.

Что-то необычное,

глазу непривычное

здесь происходило.

Странно видеть было

всюду чашки, банки,

и горшки и склянки.

Все эти сосуды,

травы, листьев груды,

что на полках вяли,

дом загромождали.

И кругом кипело,

пенилось, шипело,

булькало, парило,

набирало силу,

в зелье превращаясь,

ядом насыщаясь,

чтобы стать лекарством,

чтобы бить коварство

всех недугов, хворей:

гриппа, язв и кори.

Травы чтоб, коренья,

людям исцеленье,

силы приносили;

чтоб полезны были

просто для здоровья;

растекаясь с кровью,

старых молодили,

чтоб те долго жили;

малых укрепляли,

чтоб росли, гуляли;

чтоб все пили, ели,

чтобы не болели.

И спросила Света:

«Для кого всё это?»

Дед в глаза взглянул,

пододвинул стул,

снова чай долил,

и заговорил:

«Дорогая Света,

для людей всё это.

Так со злом воюю,

жизнь веду такую

со своей старухой.

Часто сильный духом,

слаб бывает телом.

Так что, этим делом

занялись мы с нею,

чтоб найти ту фею,

что здоровье дарит,

молодит – не старит.

Чтоб кто честен, скромен,

чист и благороден

мог вступать бы в бой

с нечистью любой.

Цель как будто ясная,

чтоб душа прекрасная

жила в крепком теле.

Но достичь сей цели

оказалось сложно.

Шли к ней осторожно,

жизнь всю проискали,

и уж стары стали,

много потрудились,

многого добились,

а чего хотели,

так и не успели.

Жили не тужили,

счастливыми были,

ссорились и спорили,

но одно усвоили:

чтоб достичь чего-то,

мало души взлёта,

цель увидеть зримо;

здесь необходимо

воспитать в себе,

нужные в борьбе,

а не для чудачества,

три важнейших качества.

Первое– решительность.

Не важна внушительность,

неважно проворство.

Во– вторых: упорство.

Ну а в-третьих: смелость.

И ещё б хотелось,

чтобы ты запомнила:

жизнь лишь только тем мила,

в ком царит участье

за чужое счастье.

Ты девчонка смелая,

и тебе хотел бы я

вот что подарить».

Тут он говорить

наконец закончил,

лоб сильней наморщил,

что-то вспоминая,

и ноги разминая,

после речи длинной,

пошёл, достал старинный

кувшин в резной оправе.

«Принять ты дочка в праве

подарок старика,

хоть ценность велика:

старинная работа,

чеканка, позолота,

и тонкая резьба,

но в нём твоя судьба!»-

закончил так вдруг он.

Затем, взглянув на склон

в раскрытое окошко,

задумался немножко,

и начал собираться.

«Ну, нам пора расстаться.

Мы засиделись слишком.

Ещё возьми вот книжку,

считай что подарил,

и то, что говорил,

запомни навсегда;

и пусть тогда беда

тебя посторонится,

но если что случится

негаданно в судьбе,

то будь верна себе».

И Света распростилась.

А как уж воротилась

рассказывать не буду,

но только было всюду

на улицах пустынно.

Хоть путь её был длинным,

и день ещё был светел,

ни кто там не заметил

как шла, как в дом вошла;

когда ж луна взошла,

она уже читала.

Об этом мать и знала.

ГЛ. 2

1

Солнце всё взбиралось выше,

сквозь соломенную крышу

заглянуть стремясь в сарайчик.

И весёлый рыжий зайчик

по косому лучу света

перебрался вдруг на Свету,

и потрогал ей ресницы.

Только в сене сладко спится.

Ну а солнце в щель смотрело,

веки зайчиком согрело,

от чего они открылись;

и глаза в них удивились,

видя крышу из соломы.

Света сладко от истомы

потянулась, затем села,

вдруг подумав: «Что за дело?

Это верно снится сон.

Но какой же странный он:

вижу всё как на Яву,

стены, крышу, двор, траву;

лишь не видно здесь людей».

А за стенкой из жердей

стоит пёстрая корова,

во дворе гуляет боров

и чумазенькие свинки;

рыльца, ножки, ушки, спинки

все в соломе и земле.

Тут же роются в золе

куры и большой петух.

Вдруг улавливает слух

вдалеке неясный гул,

будто где-то шквал подул

в широченную трубу,

то угу…у…у, то бу-бу-бу.

Света снова потянулась,

потом встала, отряхнулась

и, открыв сквозь щель запор,

вышла на широкий двор.

Во дворе: крестьянский, скромный,

с низкой крышей из соломы,

и обмазан белой глиной,

дом. А вдоль ограды длинной,

из камней и плитняка,

навалили сушняка.

А за домом виден сад,

в нём и сливы, виноград,

груши, яблони, орех,

Но не видно нигде тех,

кто всему тому хозяин.

Двор типичный для окраин

хуторов и сёл старинных.

Вдоль плетня, на тычках длинных,

сохли глиняные чашки.

Дверь же дома нараспашку.

И окошечко раскрыто.

А под ним с горшка разлита,

на дорожке простокваша.

Виден стол с большою чашей,

и как будто позабыто

не досеянное сито

с тёмной, грубою мукой.

Видно чей-то здесь покой

вероломно был нарушен.

Вдруг опять, но только глуше,

долетел до слуха шум,

и отвлёк её от дум.

Дом стоял здесь одиноко,

от лесочка не далёко.

И Светлана из ограды,

вдоль сараев, мимо сада,

пошла к лесу по бугру

продолжать свою игру

не то яви, не то сна,

туда где была слышна

непонятная возня:

стук колес и храп коня,

барабанов частый бой,

труб каких-то сиплый вой.

И чем ближе подходила,

тем понятнее ей было,

что народ весь видно там.

Света скрытно, по кустам,

поднялась на длинный склон.

«Нет. Конечно это сон»,-

вновь подумала она.

С горки стала вдруг видна

ей знакомая уж крепость.

Но какая же нелепость!

Будто новая она:

без поломок вся стена,

и зубцы её все целы,

и сияют шпилей стрелы;

развиваются знамена,

в центре стройная колонна

золотым горит венцом;

и узоры налицо,

и ни чуть они не блёклы,

и цветные в окнах стёкла;

в башнях ровные бойницы,

в них повсюду стражей лица;

и всё чисто, всё прибрано.

А пред крепостью поляна,

как театр, и она

люда всякого полна.

2

Света щиплет себе нос,

мозг её, свербит вопрос:

«Сон?» А жаль, даже печально,

так всё выглядит реально.

Тут народ со всей округи:

толпа знати, сзади слуги;

по краям стоят рядами

высоченные, с усами,

все как будто на подбор,

с копий выстроив забор,

стражи местного владыки.

Их, как каменные, лики,

хранят битв былых следы.

А у крепости ряды

грозных всадников в кольчугах.

Рядом с ними, ближе к лугу,

барабанщиков отряд.

И трубят, трубят, трубят,

неустанно три горниста.

Перед ними поле чисто.

Ну а дальше вся поляна

как ковром цветным застлана,

от людских одежд, нарядов.

И заметить будет надо,

что в середке, как форпост,

возвышается помост.

На помосте том картинно

сам себе стоит детина;

толпу сверху озирает,

топором большим играет;

словно кровь его рубаха.

Перед ним чурбан – то плаха.

И верна его рука,

и сквозь прорези мешка

огоньком горят глаза,

их не трогала слеза.

Смотрит жадно, смотрит смело,

видно будет ему дело;

в нетерпении палач.

А в народе смех и плач,

восклицания и ропот.

Вдруг раздался конский топот.

Башня в замке отворилась,

и оттуда появилась

золочёная карета.

Из кусточков видит Света:

кто-то важный в ней сидит,

и в окошечко глядит

сквозь узорчатую сетку.

За каретой везут клетку.

В ней не лев, не даже мишка,

в ней в рванье сидит парнишка;

на руках и ногах цепи,

а по телу следы плети.

Видно парня не щадили,

на допросе крепко били.

Понапрасну иль за дело,

но покинет видно тело,

уже скоро, голова;

а останется молва:

всё народ попересудит,

только парня уж не будет.

3

Вдруг у Светы прямо сзади

здоровенный возник дядя;

грудь в доспехах, с палашом,

только ноги голышом.

Весь железом забренчал,

как на Свету закричал,

сделав грозный, злобный вид;

и секирой норовит

Свету вытолкнуть на поле.

Но нет чувства, нет и боли

от секиры острия.

«Так как сплю наверно я;

вижу это всё во сне,

потому не больно мне»,-

про себя она решила,

и к народу поспешила.

А пока бежала Света,

золоченая карета

к центру поля подкатила;

применяя коней силу,

всю толпу порастолкала,

у помоста рядом встала.

4

Быстро стих народа гул.

На помост втащили стул,

расписной, резной, как трон;

на него уселся он:

тот владыка из кареты,

расфуфырен, разодетый,

в драгоценностях, в шелках,

с жезлом царственным в руках.

Рядом, весь в нарядах тоже,

встал плюгавенький вельможа

не то с папкой, не то с книжкой,

а потом ввели парнишку.

Трубы зычно протрубили,

люди разом все застыли,

а владыка лишь зевнул,

и вельможе чуть кивнул.

Тот же строг, напыщен был,

важно свой талмуд раскрыл,

кашлянул усердно раз,

громко стал читать указ:

«Всех собрали нынче тут,

чтоб свершить священный суд.

Перед вами здесь юнец.

Сей бродяга, сорванец

есть разбойник и отступник;

он опаснейший преступник!»

По толпе пронёсся гул.

«Он недавно посягнул

на сокровищницу предков,

но был схвачен, брошен в клетку.

И теперь, всем в назиданье,

должен несть он наказанье.

Но он юн, и по законам,

данным нам владыкой трона,

любой может заступиться,

своей жизнью расплатиться

за свершённое деянье,

на себя взять наказанье.

Есть такой кто, или нет?

Пять минут вам на ответ.

А пока мы ждём ответа,

пусть ответит: как на это

он осмелился пойти;

и уже проник почти

куда князь войти не смеет.

Что ответить он сумеет

на своё злодейство это?»

Тут подумала вдруг Света:

«А что если заступиться,

что со мной может случиться?

Всё равно ведь это сон,

зато он будет спасён».

5

Вдруг парнишка как очнулся,

распрямился, улыбнулся,

посмотрел на лес и дали,

и сбежала тень печали

с его бледного лица,

больно тронула сердца,

ущипнула людям души.

И услышали их уши

то, что он сказать хотел,

от чего сам князь вспотел.

Хоть в герои он не метил,

на вопрос он так ответил:

«Вы спросили – как посмел?

Люди, я для вас хотел

те сокровища достать,

чтобы вам их пораздать.

Не хватило только силы,

и конечно страшно было;

но напряг свою я волю,

чтобы вам облегчить долю;

чтоб не только короли,

все чтоб в счастье жить могли».

Он умолк и потупился.

Потом низко поклонился

и, казалось, снова сник.

Вдруг раздался громкий крик,

звонко взрезав тишину:

«Я возьму его вину!»

Вздрогнул, замер люд, а это

на помост вбежала Света.

«Я не дам его убить.

Нельзя голову рубить!

Нет беды в его вине;

отрубайте лучше мне!»

И вельможа содрогнулся,

потом к князю повернулся

и шепнул тихонько тут:

«Это будет уже бунт».

Но владыка был спокоен:

«Не дадим им жить обоим.

Сейчас ей, потом ему;

на себя я грех возьму».

6

Ну а Света уж без страха

кладет голову на плаху.

Барабанов грянул бой,

трубы начали свой вой.

Кое-где раздался плач.

Поднял вверх топор палач,

и немного торопясь,

он по детской шее .... хрясь.

В плаху лезвие вонзилось,

но как будто погрузилось

и прошло как сквозь туман,

никаких, не сделав ран.

Кат не понял. В самом деле,

на него, смеясь, смотрели

снизу детские глаза.

«Что ещё за чудеса?»-

палач тупо удивился.

Как-то весь засуетился,

даже скинул свой колпак,

растерялся видно так.

Еще раз мелькнул топор.

Вновь смеясь, глядят в упор

на него глаза девчонки.

И на шее в жилках тонких

бьется пульс, и кости целы.

Палач стал мгновенно белым,

дрожь пробила его тело,

важность в миг с него слетела,

глаза дико округлились,

страхом, ужасом налились,

и издав истошный вой,

с обнаженной головой,

пятясь, грохнулся с помоста.

Сей силач большого роста,

кого весь народ страшился,

соскочив, бежать пустился,

как напуганный олень.

И полезла страха тень

на людей неудержимо;

и уже промчался мимо

перекошенный вельможа;

и пустился за ним тоже,

опрокинув стул, владыка.

И оглохли вдруг от крика

поле, лес, и даже дали

эхом ужаса кричали.

Все, кто мог, бежать пустились,

и толкались, и давились,

прячась в замке и домах.

Охвативший ужас, страх,

вмиг очистил всю поляну.

И казалось как-то странным,

что один всё же остался,

хотя тоже испугался,

но не скрылся, не сбежал,

только чуточку дрожал.

Он ещё не знал, что с ним,

что здесь нужно им двоим,

что всё это не виденье,

что пришло к нему спасенье,

что не мёртвый он – живой,

цел, здоров и с головой.

7

Встав с колен и отряхнувшись,

и к парнишке повернувшись,

улыбнулась Света мило,

подошла к нему, спросила:

«Как зовут тебя дружище?

Ты из знатных, или нищий?

По твоей судить одежде,

так ты вроде принц был прежде;

ну а то, что с нею стало,

говорит, что уж не мало

ты прошел дорог бедняга,

что под ней не принц – бродяга!»

От её слов встрепенувшись,

и от шока чуть очнувшись,

он уселся, где стоял,

и послушный вид принял;

но глядел ещё со страхом

то на Свету, то на плаху.

Говорить пока не мог,

только гладил раны ног;

видно было им не сладко

от оков железной хватки.

Делать что-то было надо,

и усевшись с ним там рядом,

ему Света назвалась,

успокаивать взялась.

8

Просидев, не знаю сколько,

удалось узнать ей только,

что парнишку зовут Грюн,

что не так уж он и юн,

как ей сразу показалось,

и, наверное, досталось

ему бед уже не мало.

Она позже разузнала,

что терпел он их напрасно;

но он выглядел прекрасно,

и в семнадцать лет почти

за мальчишку мог сойти.

Посидев с ним, осмотрелась,

и ей очень захотелось

с этим местом распроститься,

а то может появиться,

вдруг опомнившись, здесь стража;

и задуманная кража,

с казни юного страдальца,

из далёких мест скитальца,

уже будет не возможна.

И поднявшись осторожно,

помост Света обошла,

ключ, печать, указ нашла;

ключ взяла и печать тоже,

их, наверное, вельможа,

убегая, обронил.

Ключ как раз ей нужен был

от кандального замка.

То везенье, а пока

Грюн свыкался мало – мало,

Света цепи поснимала,

потом за руку взяла,

и от туда повела.

Так пошли они вдвоем

через лес, потом ручьём,

удаляясь в лес от бед,

оставляя один след

кое-где на мокрой глине.

А за ними по лощине

незаметно пошёл дед,

и разглядывал тот след,

он не видел следов Светы.

Обстоятельство же это

его видимо смущало,

и он сзади шёл сначала,

потом в бок на склон поднялся,

след и там не отыскался;

затем вниз сошёл к воде,

следа не было нигде.

А пока те держат путь,

отвлечёмся на чуть-чуть:

здесь наверно в самый раз

о парнишке дать рассказ.

ГЛ. 3

1

Грюн из знатного был рода,

но не здешнего народа,

а из северных краёв,

и там княжестве своём

жил он жизнью беззаботной:

развлекался, кушал плотно,

бед и голода не зная,

что вокруг есть жизнь другая,

стоит только удалиться,

в мир крестьянский погрузиться,

то увидишь нищету,

неизвестную жизнь ту,

коей весь народ живёт,

что для них она не мёд;

сладко ж лишь живут князья.

Но однажды там, друзья,

появился странный дед:

с виду вроде много лет,

но глаза вот – молодые,

руки ж – старые, худые;

и в ногах давно нет прыти,

и волос седые нити

в жидких прядях заплелись;

и усердно уж взялись

рушить тело разны хвори.

Только с ними видно в ссоре,

сколько помнит себя, был,

так как жизнь тот дед любил.

А ещё любил цветы.

Этих детищ красоты

знал он тысячу названий:

для души, и для желаний,

от болезней и от бед,

знал цветов все тайны дед.

Знал уход, посадок срок,

как подкормку сделать впрок,

где сажать их, в какой почве,

как полить, рыхлить и прочее.

В общем мастером был тут,

и любил свой этот труд,

вообще в земле возиться.

И он смог определиться

там садовником при доме.

И ещё считалось в норме,

что он нянькой во дворе

должен быть всей детворе.

И для Грюна стал он другом

не в пример дворовым слугам.

Дед мальчишке полюбился,

потому и очутился

скоро в милости господ,

да и весь простой народ

на него не ведал зла,

но с ним тайна в дом вошла.

2

Незаметно, день за днём,

в тайном замысле своём,

отступаясь, затем вновь,

состраданье и любовь

ко всем бедным, честным людям

стал воспитывать он в Грюне,

чтоб жалел тот, свой народ.

Незаметно для господ

старик делал своё дело,

и парнишка вырос смелым,

понимая, что к чуму;

но как дальше жить ему,

он ответ найти не мог,

только случай вдруг помог.

Лето жарким, знойным было,

солнце всё испепелило,

урожай погиб в тот год,

голод страшный, ждал народ.

Где и так была нужда,

навалилась вдруг беда:

нечего в оброк то сдать.

И людей чтоб запугать,

чтоб собрать оброк весь в раз,

князь такой даёт указ:

«Кто не сдаст сполна и в срок

установленный оброк,

кто надумает скрывать,

тех схватить, четвертовать».

И ещё для устрашенья,

велит строить сооружение,

где вершиться будут казни,

смерти лютой жуткий праздник,

где, как символ власти страха

возвышаться будет плаха.

Но, по-видимому, князь,

людской смерти, с жизнью связь,

во всей сути не постиг,

цели этим не достиг.

Запугать, как не пытался,

все ж богатств не досчитался.

И по истеченье срока,

вновь он сборщиков оброка,

посылает по всем сёлам.

А по лицам невесёлым,

даже верных своих слуг,

князь надменный понял вдруг,

что вершит несправедливость;

проявить же к людям милость,

все же он не смог решиться,

и подумал: «Пусть свершится,

что положил здесь им бог».

Он своё терять не мог.

3

Не прошло ещё и дня,

а по сёлам, деревням

прокатилось уж известье,

что доставлен был в поместье

недоимщик дед Лука;

у него нашлась мука,

хоть оброк был сдан не весь.

И промчалась следом весть,

что казнят уж утром вроде,

да при всём честном народе,

показать чтоб людям власть.

И на утро собралась

люда всякого толпа,

у помоста и столба,

где уж был привязан дед.

Он стоял, угрюм и сед,

в никуда казалось глядя,

не вникая, чего ради

собирается здесь люд,

что сейчас свершится суд,

чем страшна его вина,

и что жизнь всего одна,

что ему в ней места нет,

что, проживши столько лет,

заклеймён вдруг званьем вора.

Он не чувствовал позора,

не надеялся на милость -

знать была необходимость,

чтоб сокрыть муку посметь,

просто, чтоб не помереть.

Дед конечно понимал:

если б всё в оброк он сдал,

до весны б уже не дожил,

с голодухи б кости сложил.

А раз скрыть не получилось,

зачем ждать от князя милость.

Так он думал, рассуждал,

а народ стоял и ждал.

Но вот прибыли сюда

исполнители суда,

и взялись вершить свой суд.

Но потом свершилось тут,

то, чего сам князь не ждал:

в толпе кто-то зарыдал,

зачитали приговор,

дед в нем признан был как вор,

и верёвки привязали,

и уже команду дали,

и коней было хлестнули,

те – верёвки натянули,

разорвать чтоб старика,

но тут твёрдая рука

за узду коня схватила,

казнь на этом прекратила.

И узнали все вдруг Грюна.

На лице красивом, юном

и решительность и гнев.

Таким образом, посмев

отменить отца указ,

на себя навлёк он в раз

все пришедшие вслед беды.

Защитив от казни деда,

не учёл он нрав отца,

и с высокого крыльца

тот разгневанный велел,

чтобы Грюн уже не смел

в дом являться до тех пор,

пока жизнь не выбьет сор

из его дурной башки:

видно тут его дружки

– эти все простолюдины,

в совершённом им, повинны.

И решил: «Пусть хвати горя,

чтоб потом в семейном споре

проще было доказать,

что лишь золото и власть,

исполняют все желанья.

А лишь страхом наказанья

власть и держат над народом.

И не видывал он с роду,

чтобы сын отцу перечил;

пусть мытарство в нем излечит

этот, жалости, недуг.

Пусть поймёт, где место слуг

в этой жизни, навсегда;

в чём их роль, и вот тогда

может быть, его простит».

А теперь же князь велит

гнать его из дома прочь,

не желая и помочь

ни деньгами не едой,

чтобы встретился с бедой,

и один лишь на один,

этот добрый господин.

4

Так случиться было ссоре,

и понявши Грюна горе,

провожённого шпаной,

затворились за спиной,

тяжело вздохнув, ворота.

А от ближнего сворота

по дороге шёл садовник.

И несчастный наш виновник

к нему кинулся навстречу,

с торопливой, страстной речью:

«Ну ответь ты мне мудрец,

где людской беде конец?

Столько слёз народа льётся,

что ж к ним бог не повернётся?

Почему одни в беде,

вечно в каторжном труде,

а другие живут праздно,

время тратят безобразно,

и живут в богатстве, сладко

и нисколько им не гадко

быть людскими палачами,

хоть боятся смерти сами.

Может, бедность виновата?

Может если б все богато

жили б, то ушла беда?

И среди б людей тогда,

был бы мир и справедливость.

Где же всё же божья милость?

Может, есть к другим народам,

о каких не слышал с роду.

Может в странах дальних где-то,

на краю мирского света?

Может, есть туда дорога?

Подскажи мне ради Бога.

Я пойду и погляжу,

а вернувшись, расскажу,

как построить счастье людям,

где мы все, как братья будем».

Дед послушал эту речь,

снял кафтан, потёртый, с плеч,

постелил и, крякнув, сел,

вдаль дороги посмотрел,

и в ответ заговорил:

«Да, друг, дел ты натворил.

Ты теперь, дружок, ответчик,

и тебе я не советчик.

Я ведь сам найти пытался

в том ответ, и проскитался

смолоду до этих лет:

обошёл почти весь свет,

повидал, узнал всего,

жизнь прошла, а на него

я не смог найти ответ.

Но открыть могу секрет!»

И вздохнув, собравши дух,

говорит: «Есть в мире слух

о сокровищах несметных,

о подходах к ним заветных,

и, что если б их раздать,

все б смогли богаты стать.

Слух тот ходит с давних пор: