Группа была разделена на отделения по четыре-пять человек, и Серый вплотную приступил к обучению бойцов тактике: перемещению в лесу и в городе, реакции на препятствия и разного рода неожиданности, языку жестов, стрельбе из-за укрытий, обучению взаимодействовать. Каждый обязан был знать и понимать свою роль в любой ситуации, отделения должны были стать слаженными до автоматизма.
Серый охотно делился воинскими премудростями, простыми, но не очевидными, объяснял терпеливо, просто и доходчиво и пользовался любовью и уважением всех бойцов.
Однажды группе поставили задачу захватить технику в воинской части, дислоцировавшейся в Артёмовске, городе, расположенном в полста километрах на юго-востоке. Подразделение усилили приданными бойцами из городской самообороны; выдвинулись, когда только начинало темнеть.
Место проникновения определили заранее, поэтому Дикарь без проволочек перемахнул через высокий бетонный забор. Серый, напротив, не торопился спускаться, наблюдая за обстановкой и помогая карабкавшимся бойцам. Иван тогда удивился, как легко у него вышло вскочить на забор: он явно был в прекрасной форме.
На территории части рассредоточились небольшими группами, передвигались скрытно. В ангарах исправной техники не обнаружили. Осторожно двинулись дальше.
Внезапно откуда-то сбоку, со стороны здания, похожего на казарму, раздались выстрелы. Прошло ещё немного времени, и на пороге показался человек с автоматом.
Иван прицелился – автоматчик вёл себя беспечно: подкурил сигарету и расхаживал взад-вперёд, не торопясь уходить с открытого пространства. «Очевидно, стрелял он», – подумал Иван.
Вдруг в противоположной стороне громыхнул взрыв.
– Иван, уходим! – услышал он шёпот командира своего отделения.
Он обернулся:
– Что случилось?
– Уходим, позже расскажут!
Иван не заставил себя долго просить и, передвигаясь короткими перебежками, от укрытия к укрытию, быстро добрался в составе своего отделения к той секции забора, которую они недавно преодолевали. Сверху уже сидел Серый, с ПМом в руках, контролируя обстановку, напротив него уселся какой-то крепкий парень, помогавший товарищам взбираться.
Серый разглядел в темноте Ивана, когда тот взбирался наверх:
– Иван, где Дикарь?
– Не видел, не знаю.
– Быстро проверь: возможно, он уже по ту сторону, первым перешёл.
Спрыгнув, Иван пробежался к машинам, узнал у охранявших транспорт – Сани нигде не было. Вернулся, доложил: «Нет его по эту сторону нигде, там он остался».
Забор преодолевали последние остававшиеся на территории части бойцы, но Дикаря среди них не было. Серый мучительно всматривался в темноту.
– Дикарь! – негромко позвал он. – Саня!
Он продолжал звать своего друга, теперь немного громче. Ивану казалось, что он с трудом справляется с терзающей его тревогой, ещё немного – и он побежал бы искать своего друга сам. И тут сверху послышался тихий выдох: из темноты вынырнул Дикарь.
Уже по дороге обратно Иван узнавал, понемногу ото всех, о неизвестных ему подробностях произошедшего в этот вечер. Оказалось, он держал на прицеле Дикаря, в одиночку ворвавшегося в казарму противника, выстрелившего для острастки вверх и положившего лицом вниз всех бывших там солдат. Наверное, он полагал, что выполнил свою часть задания, и, стоя на пороге, ожидал дальнейшего развития событий.
Операция сорвалась, потому что противник был подготовлен к визиту «гостей»: остальные казармы были пусты, весь личный состав и боеспособная техника – выстроены на противоположной стороне части. По непонятной причине никаких действий командование предпринимать не решилось, хотя сил для того, чтобы пленить или просто расстрелять вторгшихся на территорию части нарушителей, здесь было более, чем достаточно.
Взрыв, который услышал Иван перед отходом, произошёл от выстрела бойца группы из «мухи» (одноразового ручного противотанкового гранатомета) по БТРу, оказавшегося, кстати, неудачным: граната попала в дерево.
Эту ситуацию можно было считать показательной: впоследствии случаи, когда противник был предупреждён о готовящейся акции, были нередки, равно как и моменты нерешительности командования в принятии ответных мер. Впрочем, последнее иногда объяснялось просто: офицеры, присягавшие защищать народ, не могли повернуть против него своё оружие.
Не прошло и недели после занятия Славянска, как отряд усилился шестью боевыми машинами: БМД-1, БМД-2, САУ "Нона" и три БТР-Д.
Утром 16 апреля в Краматорске, городке в десяти километрах к югу от Славянска, местные жители блокировали движение колонны военной техники. Толпа возмущённых жителей была разношёрстной: здесь собрались мужчины и женщины, некоторые с детьми, старики и молодёжь. Воздух гудел увещеваниями, убеждениями и уговорами.
– Что ж вы делаете, солдатики, кто ж вас послал?! Своих братьев убивать?! – причитала дородная тётка в цветастом платке.
– А командование ваше думает за спинами вашими отсидеться?! – грозным голосом, сверкая шалым взглядом, вопрошал пожилой шахтёр.
– Сыночки, нашо ж оно вам надо? Скильки ж вам рокив? Та вэртайтэся додому, нэ робыть дурныць, – убеждала ветхая бабулька, вытирая навернувшуюся слезу.
Солдаты были растеряны и мрачно смотрели на беспокоящуюся людскую стихию. Их командир сидел на броне, устало опустив голову.
Когда подъехали бойцы самообороны, в поведении военных произошла перемена: взгляды их стали напряжёнными – кто-то был напуган, кто-то переживал внутреннюю борьбу, не зная, хвататься за оружие или просто замереть, ожидая развязки. Ситуацию спас их командир, вступивший в краткие переговоры с командиром группы ополченцев. Через несколько минут прозвучала его команда: «По машинам! Двигаться за мной!»
На броню машин вперемешку с военными расселись ополченцы, жёлто-синие флаги страны, воюющей со своим населением, сорвали, закрепив вместо них триколоры, – зарычали запущенные двигатели, колонна сдвинулась с места и поползла в мятежный город.
Иван сидел впереди машины, опёршись на башню, вровень с его ногами из люка торчала голова «механа», рядом сидел счастливый командир «спецов». Его переполняла радость от удачи, он широко улыбался, что-то говорил Ивану, но рёв двигателя заглушал все окружающие звуки, а Иван улыбался и кивал в ответ, потому что радость у них была общая и мысли, наверное, схожие.
Ему не давала покоя одна мысль: с какой целью послали этих солдатиков в город? Неужели кто-то из командования мог предполагать, что такими ограниченными силами получится разгромить силы самообороны? Ведь сжечь «коробочки» в городских условиях – дело не сложное и даже не требующее особой квалификации. Значит, их отправили сюда как жертву – для эскалации конфликта, роста взаимной ненависти, создания повода для проведения масштабной военной операции.
Впрочем, поговорить с капитулировавшим командиром взвода у Ивана не получилось, и все его рассуждения повисли в воздухе, поскольку конечным пунктом назначения колонны в реальности мог быть совсем другой населённый пункт или часть.
В городе машины поставили на центральной площади, бывшим военнослужащим предоставили место для проживания, возможность помыться и поесть и пригласили вступать в ряды народной армии. Предложением воспользовались только двое; остальные, получив от Стрелки деньги на проезд, собрались ехать по домам.
В тот день в Славянске был настоящий праздник. Группа Серого простояла в охранении техники до вечера, и у бойцов появилась прекрасная возможность узнать жителей города поближе. Они стали свидетелями настоящего ликования народа, хотя до той поры и не подозревали, какой мощной всеобщей поддержкой пользуется то дело, ради которого они здесь и очутились.
Тысячи людей пришли на площадь, многие семьями, улыбающиеся, радостные – Ивану представилось, что происходит празднование Дня Победы, по неведомой причине перенесённого на три недели назад. Разворачивавшаяся перед его глазами картина умиляла: они все оказались здесь, не сговариваясь, по зову сердца, и так довольны, словно произошло что-то великое и светлое – столько добрых лиц, столько искреннего веселья, улыбок, смеха, счастливых слёз… Многие подходили с просьбой сфотографироваться рядом с бойцами или на фоне бронемашин, подсаживали детей на борта техники, и детвора восторженно вопила, оседлав железных чудищ. На площади царила атмосфера умиротворённости, счастья, – Иван даже не догадывался, что смысл этого слова может передавать чувства народных масс, – и спокойного торжества, будто война закончилась, не успев начаться.
Пожалуй, впервые в своей взрослой жизни он видел настоящий народный праздник, когда люди вышли из своих домов делиться радостью друг с другом – это было так непривычно, так значительно и в то же время так просто… Здесь, перед ним был его народ, ради которого он хотел бы, чтобы каждый день повторялись события, подобные сегодняшним, а он всегда мог бы как-то способствовать этому.
Вокруг бойцов охранения толпились сотни корреспондентов со всех уголков земного шара: из Европы и Америки, Дальнего и Ближнего Востока, но кроме россиян почти никто не владел русским языком, чем с удовольствием и воспользовался Иван, подбирая уже подзабытые слова своего английского, чтобы объяснить внимательным журналистам суть происходившего.
Ему казалось очень важным донести до жителей всех стран правду: как в стране произошёл переворот, расколовший всё население на два лагеря; как решившиеся бороться за правду, даже если для этого приходится брать в руки оружие, не совершают какой-то личный выбор, но всего лишь продолжают дело своих отцов и дедов; как теперь они надеются на помощь всех людей чести и доброй воли в поддержке их права заявить о свободном волеизъявлении народа.
Ивану уже приходилось сталкиваться с атаками врага на информационном фронте этой войны. Ему попадались фальшивые «записи» переговоров «главарей боевиков», многочисленные утки в новостях, извращающие действительность и лгущие по любому поводу и без такового: то «сепаратисты» оставили восставший город, то они уже стёрты в порошок силами доблестных армии и полиции, то военные уже отбили ранее захваченную ополченцами технику… – всего не перечесть.
Как-то ему попалась на глаза выложенная в сеть видеозапись убийства милиционера, предавшего, как утверждали маски в кадре, свою страну (хунту, надо понимать). На видео несколько человек в чёрном убивали ещё молодого человека в форме, медленно отрезая ему голову струной – на глазах у его жены и ребёнка. Реальная это была съемка или монтаж, Иван так и не разобрался, но выглядело очень натуралистично. После просмотра ему стало нехорошо – даже Ролик, сидевший за соседним столом, заметил, как он побледнел.
«Какая же это нечисть, – думал Иван, – им даже убить кажется недостаточно! Надо ещё обставить всё так, чтобы зритель в ужас приходил и тошноту чувствовал. Эта мразь ни перед чем не остановится, пока ей платят. Надо её остановить».
Тот памятный день продолжал преподносить сюрпризы: вечером в штаб поступило сообщение о блокировании толпой людей семнадцати «коробок» (плюс машина спецсвязи) той же бригады ВДВ.
На место происшествия прибыли трое бойцов народного ополчения. К тому времени военные, перенёсшие «прессинг» толпы, уже были готовы сдаться. Их командир, – настоящий офицер, отказавшийся воевать с собственным народом, – в обмен на свободу своих солдат пожертвовал собственной.
На штаб ополченцы вернулись с машиной спецсвязи и тремя пленными: командующим, его водителем и начальником связи (в качестве трофеев им также достались изъятые у противника затворы орудий, пулеметов, автоматов).
На следующий день пленников отпустили. Однако, вернувшись домой, бравый полковник был задержан, отдан под суд и в краткие сроки осуждён на отбытие большого срока наказания – чтоб другим неповадно было поступать по чести и совести.
Иван быстро привык к приветливости и участливости местных жителей: где бы ни появлялись ополченцы, непременно находились люди, которым хотелось сфотографироваться с ними на память.
Стояли они на перекрёстке – останавливались проезжавшие мимо автомобили: в руки им совали сигареты, воду, продукты; бабушка из дома напротив несла пирожки, а женщина из соседнего – термос с чаем и бутерброды. Заходили в магазин – расплатиться не было никакой возможности: каждый пытался всунуть деньги продавщице, не слушая никаких протестов бойцов. Да и штаб был завален продуктами доверху – их несли без остановки.
Эти люди называли их «защитниками» и просили только об одном – не бросать их.
Иван запомнил это навсегда. Больше таких городов он не встречал никогда.
Пасха Христова в том году случилась красная – обагрённая кровью.
В храмах звучало: «Христос воскресе!», а на окраине города воздух рвали выстрелы.
Ночью, когда бойцы группы Серого, нёсшие дежурство неподалёку от храма, только собирались поочерёдно, оставляя друг у друга оружие, посетить службу, поступил сигнал тревоги.
Как они ни торопились, но прибыли поздно. На самом дальнем блокпосту ополчение понесло первые потери: трое народных дружинников были подло убиты, один ранен.
Нападение произошло около двух ночи, во время Пасхального богослужения. Подлетев на четырёх джипах, «правосеки» расстреляли из автоматического оружия безоружных ребят, – кроме палок у дружинников ничего не было, – и попытались скрыться.
Однако, в этот момент подоспела подмога – завязалась перестрелка: один из нападавших был убит, кого-то ранили. Два изрешечённых пулями джипа были брошены боевиками, на двух оставшихся, пострадавших меньше, но на спущенных скатах, они бежали.
Когда группа вернулась к месту расположения, в глаза им бросились журналисты, толпившиеся рядом со штабом. Подойдя поближе, Иван заметил, что внимание представителей прессы привлёк труп убитого боевика, брошенный тут же, под стеной базы; рядом на куске брезента были разложены изъятые оружие, аппаратура, амуниция, документы.
Согласно испачканному кровью удостоверению «Правого Сектора» убитому боевику был всего двадцать один год. Глядя на обезображенное смертью тело, Иван думал: «Зачем ты здесь оказался? Убийство казалось тебе забавой? Ты получил то, за чем и шёл к нам. И остальные тоже не останутся без наказания».
Нарушив перемирие, объявленное на Пасху Христову, презрев святость Праздника, враг декларировал с Кем он вступает в боевые действия. Но Бог поругаем не бывает.
Тогда Иван окончательно понял: война непременно будет, крови ещё прольётся много, но победа будет за ними, ибо с ними Бог.
Пошла уже третья неделя, как Иван вернулся к своим. Группа Серого занималась патрулированием, организацией засад, охраной и обороной опасных направлений, захватывала объекты, выезжала на задержание, разоружение подразделений противника и отделений милиции, словом, всегда была при деле.
Здесь, среди единомышленников, среди тех, кто одинаково с ним понимал смысл служения Богу и Отчизне и был готов ради этого служения даже на смерть, казалось, он был счастлив. Разумеется, времени на осмысление своих ощущений у него не было, и подобные мысли в голову тогда не приходили – было лишь спокойное и уверенное чувство. Атмосфера в подразделении была необыкновенной, и позже этого ощущения Ивану очень недоставало.
На войне всё было иначе. На передний план здесь выступали подлинные ценности, вытесняя всю ложь и корысть того, другого мира. Дружба и товарищество оказывались здесь не словами, – их тут и вовсе не употребляли, – но настоящей реальностью: тем, чем тут жили, и что помогало жить и выживать. На войне всё обстояло проще, и видно было чётче – кто и что сюда с собой принёс.
Тогда воздух сгущался напряжённостью и сообщал им бодрость постоянной готовности, мобилизовывая в них все душевные силы, заставляя подниматься на высоту, которую задавали командиры и старшие товарищи, и держаться на ней.
Конечно, никто из вступивших в ополчение не хотел умирать: ни безусые юноши и ещё не повзрослевшие девчушки, ни взрослые мужчины, оставившие дома семьи, ни старики, приводившие с собой сыновей. Но каждый, взяв в руки оружие, был готов сражаться, а придётся – и отдать свою жизнь.
Здесь не было безумцев, которые надеялись бы с несколькими десятками стволов победить регулярную армию. Здесь были сыны своего народа, которые знали: народ непобедим.
Конечно, и на помощь своих братьев они тоже рассчитывали, терпеливо ожидая, что великая держава наконец-то введёт свои войска, и вместе они погонят врага до самых границ. Периодически воздух сотрясали ложные слухи: «Границу пересекли российские войска! Ура!», потом выяснялось, что это ошибка, но никто не унывал – все ждали.
И вот дождались. День этот был неспокойным: смутные ощущения, непонятные слухи, сигнальные ракеты, полосующие небо.
Вечером Серого вызвали на штаб – подразделение уже давно было расквартировано в отдельном помещении, через стену. Все понимали, что командира вызвали неспроста, и после его ухода возникло какое-то дикое, бурное оживление. Дикарь ушёл вместе с Серым, поэтому приструнить разошедшихся «деток» было некому. Уже позже Иван понял, что таким образом они просто сбрасывали накопленное напряжение, готовясь к чему-то значительному и ответственному: шутили, дурачились, хохотали, скакали, бегали друг за другом…
Внезапно стало тихо – рядом со входом, очевидно только войдя, стоял Серый, молча оглядывая их, точно впервые увидел, выражение его лица было серьёзным и недовольным. Чуть позади него стоял Дикарь, как обычно – с совершенно бесстрастной физиономией.
– Кот из дома – мыши в пляс, – наконец громко, жёстким тоном произнёс Серый. – Что здесь происходит? Вы что, с ума посходили?
Он обвёл всех тяжёлым взглядом и уже спокойным голосом продолжил:
– Сегодня, возможно, мы примем бой. Отставить веселье и дикие танцы, отставить шуточки-прибауточки! Соберитесь, вспомните: зачем вы здесь и что должны делать! Напоминаю всем: нам неизвестно, сколько противника и где он; выполняя задачу, мы можем попасть в окружение, быть отрезанными от основных сил или просто уничтоженными превосходящими силами противника. Помните: работаем в команде, чувствуя локоть товарища! Сам погибай – товарища выручай! Действуем по команде, некому командовать – равняться на старшего! Если что-то случится со мной, Дикарь остаётся за меня.
Он остановился, будто собираясь с силами, и тут Иван заметил, как он волнуется, переживает за них, как тяжело ему вести в бой неопытных мальчишек. Все посерьёзнели и слушали, впитывая каждое слово: они почувствовали волнение своего командира, поняли его причину и были готовы скорей умереть, чем подвести его.
Серый продолжил:
– Теперь – самое важное. Пусть каждый прикинет, заглянет в себя и ответит себе: готов ли он к этой ситуации? Самое время сделать свой выбор, ещё не поздно передумать. Если кто-то решит, что не готов… тут ничего постыдного нет – пускай просто уйдёт. Не надо идти в бой, если сомневаешься. Подумайте!
Он снова замолчал, испытующе всматриваясь в лица своих бойцов. Ивану показалось тогда, что его лицо немного просветлело, и некоторые морщины разгладились, и Серый закончил:
– Сейчас мы выдвинемся на указанные позиции и, возможно уже не вернёмся сюда. С собой брать только самое необходимое: бэка, воду, минимум продовольствия, необходимые принадлежности. Полчаса на сборы, построение в 20.20 во дворе. Время пошло!
Это была тяжёлая ночь. Быстрый марш-бросок, занятие позиции, снова перемещение. Серый держал связь со штабом по рации и постоянно получал новые вводные. Ближе к середине ночи группа разбилась по отделениям, направившимся в разные пригородные районы.
Бой так и не состоялся. Ранним утром все отделения снова собрались в единый отряд, быстрым шагом направившийся к месту постоянной дислокации.
Просыпаться все начали ближе к обеду. Серый сидел на кухне, уставший и задумчивый.
– Сань, ты что, не спал? – удивился Иван.
Командир слабо улыбнулся:
– Спал. Всё нормально, Вань. Ты сам-то выспался?
Ивану его поведение показалось странным: словно что-то мучило его, не давало покоя. Тревога? Ответственность? Предчувствия? Ответа на эти вопросы Иван не знал.
Настал вечер, и пришла совершенно неожиданная перемена – в лице Вити Шнобеля. Он явился в подразделение, ткнул пальцем в Ивана и Вала, жизнерадостного парня из Крыма, и с важным видом известил их, что они прикомандировываются к Канарису, начальнику контрразведки ополчения, и убывают сегодня вечером в Донецк.
Ребята растерялись, попробовали что-то доказывать ему, но тот пожал плечами: «Это не моя прихоть, я только приказ вам передал».
Серый, услышав об этом, рассвирепел: «В такой обстановке они меня пулемётчика и снайпера лишают! Я им покажу!», – и убежал на штаб. Вернулся он нескоро, расстроенный, с усталым взглядом.
Иван понял, что они уезжают. Было обидно, что он вынужден оставить коллектив, ставший для него родным, в самую ответственную минуту, накануне боя. Он ощущал вину, будто это был его выбор, и он бросает ребят, причём как раз тогда, когда должен, просто обязан быть рядом. Но, увидев, как сокрушается его товарищ по несчастью, всегда такой весёлый и жизнерадостный, он взял себя в руки.
– Ничего, братан, не убивайся ты так, – начал Иван, но Вал сидел, подперев рукой голову, уставившись в никуда, и будто не слышал его.
– Брось, от нас ничего не зависит – приказ. Раз едем, значит, так надо. Всё к лучшему устроится, увидишь. Ты думаешь мне ехать хочется?
Иван зло сплюнул под ноги. Потом подумал и добавил:
– А может, мы как раз почву для наших подготовим?! Может, группа наша тоже в Донецке окажется?! Там знаешь сколько работы?! Сволочь отъявленная в ОГА засела, на народ им наплевать, только свои шкурные вопросы решают! А сюда мы ещё вернемся! Я до самой смерти помнить буду, как люди просили: «Только не оставляйте нас!» А вот оставляем! Хоть и не по своей воле, но уходим!
Подобными речами Ивану удалось немного приободрить Вала, дать ему хоть какую-то надежду, хотя он чувствовал, что не имеет на это никакого права. И всё же обоим стало легче.
В назначенное время они зашли на штаб и, постучав, отворили дверь в кабинет Канариса. Увиденное живо воскресило в памяти Ивана картину Кукрыниксов, передававшую панический ужас фашистов, лихорадочно старавшихся не оставить ни награбленное, ни документацию перед своим неотвратимым бегством. Начальник контрразведки также очень торопился, хватаясь за какие-то папки и бросая их, перекладывая с места на место вещи и пытаясь упаковать всё это в большие сумки – явно ему было сложно собраться и действовать спокойно и обдуманно. Смутившись под взглядами бойцов, он попросил закрыть дверь.
И только выехав из города, Канарис расслабился и разговорился. Тут они узнали, что он планировал ехать в столицу шахтерского края, в ОГА, рассчитывая занять какое-то значимое место в управлении. С Валом он был знаком ещё с гражданки, поэтому доверял ему, выбор же касаемо Ивана был обусловлен тем, что он местный.