Праведный грех

– В последнее время дочь немного раздражительна, но ты на это не обращай внимания, – попросила Вальчук. – У нее сейчас переломный или переходный возраст, период полового созревания и избыток гормонов. Вот девица и бесится. Сама когда-то была в таком возрасте и хорошо помню этот период беспокойства и тайного томления. Он по-разному отражается на психике и поведении.

Кроме того, ревнует меня к тебе, подглядывает, что, конечно некрасиво, но вполне естественно. Надо бы в баньке нижнюю часть окна заложить кирпичом, лишь под самым потолком оставить небольшой проем, чтобы Светка не могла дотянуться и подглядеть, чем мы там занимаемся.

– Аня, ну, что ты, как не целованная девочка. Запомни: что естественно, то не безобразно, – в который раз напомнил он.

– Ну, знаешь, Федя, для секса место в постели.

–Для этого везде место, было бы желание мужчины и женщины, когда они остаются наедине, и никто им не мешает. На природе, в необычной обстановке еще слаще заниматься любовью, – твердо изрек сожитель и Анна не посмела возразить, поскольку отдавалась ему не только в бане, но на сеновале, в стогу и даже во время ночного купания в пруду.

Вспомнив эти в необычной обстановке утехи, она стыдливо опустила глаза и извиняющим тоном пообещала:

– Ты уж, Федечка, потерпи Светкины капризы. Бог терпел и нам велел. Я тебя за это всей душой и телом отблагодарю.

– Конечно, дорогая, как прикажешь. Если бы знал, что ты срочно уезжаешь, то до самого утра бы… – признался он.

– Спасибо тебе за ласки, – призналась Анна и, потеряв нить первоначального разговора, сделала паузу, вспомнила.

– Так вот, мы за нашу Светку, скромную, работящую и непорочную невесту, калым требовать не станем, – заявила она. – Нынче и не принято, это у азиатов сохранилась традиция. Намекнем Назару и Одарке, чтобы тоже раскошелились на импортную мебель, кухонный гарнитур, холодильник и стиральную машину. А телевизор и электроплиту сами купим. Они зажиточные, богаче нас, не обеднеют. Первую красавицу на селе отдаем, от сердца отрываем.

–Эх, Аня, гляжу, ты не на шутку разошлась, как будто завтра свадьба, – заметил Федор.

– Времечко то быстро, словно вода течет. Год пролетит, глазом не успеем моргнуть, как жених возвратится. Поэтому надо заблаговременно откладывать деньги на свадьбу и другие расходы, – предложила Вальчук. – Подвенечное платье и обручальные кольца пусть жених покупает. Так положено, за наслаждения принято платить.

–Да, нынче время другое, рынок, коммерция, – согласился он. – Каждый преследует свой интерес. Бесплатный сыр только в мышеловке.

–Ты, Федя, на других женщин не заглядывайся. Знаю, что ты любвеобильный, но держи себя в руках, – предупредила она.– В селе даже иглу в стогу не утаишь, поэтому не давай повода для сплетен.

–Ты тоже, Аня, себе вольностей не позволяй, строго блюди верность, – сурово изрек Головин. – Чтобы не получилось, что яблоко от яблони недалеко падает…

–Что ты, Федя?! – обиделась его недоверчивости и обрадовалась ревности женщина и выдала аргументы. – Если я до встречи с тобой, когда никто не мешал, не загуляла, не пошла по рукам, то теперь уж и подавно. Обо мне в селе никто дурного слова не скажет. Ты – моя последняя золотая любовь, бесценный подарок судьбы.

– Мало ли чего, вдруг, как говорят, моча в голову ударит, – засомневался он. – Ты – женщина аппетитная при пышных формах. Мужики к тебе прикалываются, липнут, как мухи, на мед. Да и сама сладострастная, темпераментная, можешь голову потерять и согрешить…

–Ох, Федя, чую, что мне там будет не до пьянок-гулянок, – вздохнула она. – Дай Бог, чтобы с Лидой все обошлось, чтобы беда миновала.

–Сердце свое не рви, Аня. Помни, что жизнь соткана из черных и белых полос, – философски заметил он. – Но даже в таких ситуациях, когда плоть требует, бабы умудряются согрешить, потому, что для этого и созданы. Гляди мне, если узнаю, что с кем-то слипалась, то порешу. У меня рука тяжелая. Это я на вид добрый и простой, но никому не позволю сделать из себя рогоносца.

От этой угрозы сожителя Анне стало не по себе.

–Что ты, в самом деле? Страху на меня нагнал, – упрекнула она и перекрестилась. – Христом клянусь, что никого к себе не допущу.

–Это другое дело. Но не забывай, что я измен не прощаю. Мне объедки, падаль с чужого пира противопоказаны.

–За меня не волнуйся, я – женщина строгих правил, а вот за Светкой присмотри, – велела Анна. —У нее сейчас гормоны бурлят и может не устоять от соблазна, подставиться какому-нибудь пацану.

– Заставлю ее по хозяйству работать, чтобы отвлечь от дурных мыслей и желаний, – пообещал он и велел. – Аня, оставь мне эту сдобу.

Нежно размял пальцами пышную грудь с горошиной соска, огладил ладонью роскошные бедра.

– С большим удовольствием, но это невозможно, – прошептала Вальчук, с гордостью осознавая магию своего очарования.

–Предки, долго вы еще будете шептаться? – раздался звонкий Светкин голос и дверь отворилась. Головин похотливо оглядел ладную, упругую фигуру сожительницы и с огорчением разомкнул руки на ее талии. Анна смущенно поправила сползшуюся с бедер юбку, застегнула молнию, машинально раскрытую Федором.

В последние пять лет до путевки в ЛТП мать с отцом Степаном спали в разных комнатах. Поэтому Светка даже при желании не могла их застать, как в данном случае, в пикантных ситуациях.

Анна быстро собрала себе провиант в дорогу.

– Света, может, поедешь со мной? – снова предложила она дочери. Девушка, представив горестные лица, слезы, крики, а возможно, и похороны с раздирающей сердце траурной музыкой, зябко вздрогнула.

– Намается в дороге. Пусть дома остается, – вновь пожалел Федор, пристально, взглянув на падчерицу.

– И то верно, что тебе там делать, – согласилась мать. – Вредно с юных лет психику травмировать. Хватит и на твой век грусти и печали. Каждому суждено испытать не только радость, но и горе. Такова земная жизнь и никуда от нее не спрячешься.

Вышли за калитку. Головин сел за баранку грузовика, а Вальчук перед тем, как устроиться с ним рядом, стала прощаться с дочерью.

– Не шали Светка, слушайся отца..,– и запнулась, не зная, как удобнее назвать супруга. Дочь так и не переборола себя, чтобы назвать его отцом при живом Степане.

– Слушайся Федора, – после паузы продолжила мать.– Допоздна не гуляй, от греха подальше. У хлопцев одно на уме – быстрее девку в постель затащить и натешиться. У тебя сейчас очень опасный возраст, гормоны бурлят.

– А ты, Федя, будь с ней строже, чтобы от рук не отбилась. К хозяйству ее приучай, – наставляла она Головина, – Пусть за кабанчиком Борькой, гусями, утками и курами ухаживает, вовремя кормит и поит. На твоей совести уход за Майкой. Обязательно «зеленкой» корми, у коровы молоко на языке. Вовремя дои, чтобы не заболела маститом.

– Мам, ну что ты такое говоришь? – оборвала ее наставления Светлана. – Ты уже об этом в бане и комнате несколько минут назад говорила. Сколько можно об одном и том же, все уши прожужжала. Я не маленькая и знаю, что мне делать по хозяйству и как себя вести с ребятами. Они меня и так считают и дразнят недотрогой.

– Будет вам сырость разводить, садись Аня в шарабан, – нетерпеливо пригласил Головин в кабину грузовика, и она устроилась рядом.

– Поезжай, Федя, поезжай. Что с нее, глупой, возьмешь, дитя неразумное, еще ветер в голове и молоко на губах не обсохло. А для меня сейчас каждая минута дорога, может, еще застану сестру живой…

Головин включил зажигание, выжал педаль сцепления и переключил скорость. Машина плавно тронулась с места.

Побежали по сторонам квадраты освещенных окон Романовки и вскоре выехали на большак со стройными тополями по сторонам.

5. На правах хозяина

Находясь в плацкартном вагоне, Вальчук вспомнила, как за три недели до получения тревожной телеграммы, она вечером занималась приятным делом – перебирала свои вещи в гардеробе. Наткнулась на костюмы и сорочки Степана и предложила Головину, взиравшему на экран цветного телевизора «Фотон»:

– Федя, от бывшего муженька остались кое-какие вещи. Я их тщательно перестираю, утюгом выглажу и будешь носить, не пропадать же добру и зазря место занимать, моль плодить и кормить.

– Какие еще вещи? – оторвал он взгляд от экрана недавно купленного цветного телевизора «Фотон».

–Да вот, погляди и примеряй, – она подала на «плечиках» серо-стального и коричневого цвета костюмы, две пары сорочек и несколько галстуков и пояснила. – Совсем новые, не ношенные. Он их всего два-три раза и одевал по праздникам, а в будни ходил в рабочей спецовке.

Головин повертел в руках костюм, затем сорочки и громко рассмеялся, едва не разворотив своим тяжелым телом кресло.

– Так это одежка для школьника-карлика. Ну, Анка, и рассмешила, я полагал, что он у тебя гигант, оказывается, что Степка коротышка, от горшка два вершка. Ну, и елдаря ты себе выбрала. Ха-ха-ха! – потешался сожитель. – Это не мой размер, в плечах узок и рукава коротки. Где ты такого сморчка себе нашла? Удивляюсь, такая красивая, стройная баба и за первого встречного замуж выскочила. Может до свадьбы, как кошка, гуляла, деваться было некуда? Обрюхатил он тебя, признавайся?

– Не выскочила, а вышла, как полагается в фате, – обидевшись, возразила Вальчук. – Степа меня с девятого класса обхаживал, не давал проходу. Спать я с ним стала только после свадьбы и штампа в паспортах. Тогда он другим был, нежным и заботливым, пил в меру только по большим праздникам. Все мне завидовали и говорили: мал золотник, да дорог. Сглазили, порчу наслали, магарыч, самогон за работу сулили, спился…

– Намучилась ты со своим золотником. Сказывают, что дубасил тебя, как сидорову козу,– сожитель напомнил ей о суровой реальности.

– Не всем же суждено быть гигантами, – робко заметила женщина. – К тому же Степа не сморчок, а почти среднего роста, очень ловкий. Вот, если бы тогда, шестнадцать лет назад, ты появился в селе, то я бы без всяких раздумий выскочила за тебя замуж. Выбора не было, ведь девушек в селе больше, чем парней. Даже в песне такой припев: «На десять девчонок по статистике девять ребят». Вот и приходится ждать, когда парень обратит внимание, позовет под венец. Судьбу не переиграешь. Знать бы, где упадешь, то и соломку бы постелил.

– Верно, Аня, судьба – злодейка, а жизнь – копейка, – согласился с нею сожитель и нежно привлек к груди.

– Погоди, уже ночь близка, а то вдруг дочка появиться и застанет, – смутилась Вальчук, ощутив силу его объятия и вожделение. Он нехотя разнял на ее талии пальцы. Женщина поправила сбившуюся прическу, одернула на бедрах юбку.

– А ты, Федя, примерь, примерь костюм, ведь не всегда глаз-алмаз, может и подойдет, – велела она. – Если костюм мал, то я его распорю и сделаю просторнее. Швейная машинка у меня всегда под рукой, я ведь могу и портной работать, лет пять назад окончила курсы кройки и шитья. Наловчилась свои старые платья для Светки перекраивать, на новые платья и сарафаны денег не хватало.

– Коль настаиваешь, – промолвил Головин и просунул левую руку в узкий рукав костюма, а затем не без помощи супруги в правый. Повел крутыми плечами, ткань затрещала и лопнула по швам, вывернув подкладку и обрывки нитей.

– Я ж тебе говорил, что мал, – посетовал Федор.

– Не волнуйся, я из двух костюмов сошью один, – сообразила женщина. – В спинку пиджака вставлю клин, борта и рукава удлиню. То же самое сделаю с брюками: расширю в поясе и на ягодицах, штанины увеличу. Вот увидишь, какая я мастерица?! Опыт есть, ведь я перелицовывала свои старые платья, юбки, кофты, перешивала их для Светки и на этом денежки экономила. Так и с тобой. Не придется новый костюм покупать. Надо экономить деньги на свадьбу Светки с Андреем. Не дождусь этого счастливого события. Эх, закатим пир на весь мир, чтобы надолго запомнилось.

– Любишь ты пыль в глаза пускать, а в кармане вошь на аркане, – упрекнул он ее в бедности. – Все за мой счет?

– Федя, так у нас одна семья, сплю с тобой, мужем?– напомнила она о хмельных ночах.

– Ладно, не обижайся, но помни, что деньги с неба не падают и на дороге не валятся. Они потом и мозолями даются. Светка тоже об этом должна знать, – наставлял Головин.

– Знаю, что деньги тяжело даются, – согласилась Вальчук. – Поэтому и хочу быстрее выдать Светку замуж. Скорее бы Андрей отслужил, а то дочка мается, организм созрел и плоть требует. В ее возрасте я себе места не находила, очень хотелось попробовать райское яблочко.

– Попробовала? – ухмыльнулся он, взирая на разодранный костюм.

–Только после свадьбы.

–Да, яблоко от яблони недалеко падает, – усмехнулся Головин. – В тебя дочка пошла.

– Откуда знаешь, что в меня?

–Такая же красивая, скороспелая и аппетитная, как ты, – ответил он, подметив, что комплимент ей понравился.

–Федь, значит, ты согласен насчет перешива костюма, сорочек и другой одежды? Жаль, с обувью не получится, мала, лишь для подростка. Обнову для Степана я покупала в магазине «Детский мир». Дешево и выгодно.

– Аня, я еще из ума не выжил. Посуди своей головой, что из твоего шитья получится? Костюм для клоуна из разноцветных тканей, соседям и курам на смех. Не обижайся, но после твоего алкаша противно носить это барахло вонючее. Лучше всего сделать из него огородное чучело или бросить весь этот хлам в костер и сжечь, чтобы в доме духу от коротышки не осталось. Наверное, болт у него, как у кролика? Хотя встречаются низкорослые битюги с достоинством, как у ишака.

– Федь, что такое елда? – спросила она.

–Гы-гы-гы! – заржал он. – Взрослая баба, пользуешься, а до сих пор, не знаешь, что это такое.

Вальчук полыхнула румянцем щек, смущенно опустила голову.

– Что ты, как красна девица. Лучше отправь Степану в ЛТП маляву. Сообщи, что ему сюда дороги нет. Если вздумает сунуться, то горько пожалеет, одним щелчком выбью из него разум. Заправлю реглан, станет жмуриком, и отправлю на тот свет.

– Федя это же большой грех лишать человека жизни, пусть он даже и вредный. Ему по закону принадлежат третья часть дома и земельного участка, – испуганно произнесла сожительница. – Только Бог решает, кого оставить, а кого к себе на небеса забрать.

– Третья часть? Выкусит, шпендику для могилы хватит квадратный метр, – ухмыльнулся Головин. – Долго нам придется ждать, алкоголиков и на том свете никто не почитает, А вот хороших, как я, людей он раньше срока к себе призывает. Там тоже нужны умелые работники, столяры и плотники, да и механизаторы широкого профиля. Степан заслужил самой суровой кары, столько лет тебе и Светке отравлял жизнь. И как только земля такого алкаша носит? Другой бы давно уже загнулся от цирроза печени, так нет же спасают, лечат задарма из гуманности. Я б их всех, алкашей, загнал в карьер, на лесоповал или на урановые рудники. Там бы они долго не протянули.

– Не гневи Бога, Федя, – перекрестилась Анна. – Наверное, ему и в ЛТП не сладко, гипнозом и уколами замучили, а может и ампулу вшили. На стройке вкалывает. Это не санаторий, не курорт, а режимный объект с охраной, колючей проволокой и злыми собаками.

– Вот, блин! Доброе женское сердце, уже и пожалела. Мало он, наверное, тебя, как сидорову козу, мочалил и бил, – посетовал Головин. – А вот Светка-конфетка. Я все удивляюсь, как с карликом, коротышкой ты смогла зачать и родить красавицу? Может ты ее нагуляла?

– Типун тебе на язык, – обиделась Анна.

– А тебе ежа за пазуху, – не остался он в долгу и повысил тон. – Не смей мне перечить. Всегда помни, что на тебе свет клином не сошелся. Неудовлетворенных баб в селе – хоть пруд пруди.

Вальчук благоразумно промолчала, а Головин, чувствуя себя на положении хозяина, продолжил:

– Из домовой книги Степана выпиши к чертовой матери, а меня срочно пропиши на жилплощадь. Мою комнату в общаге уже отдали другому постояльцу, поэтому возврата нет.

– Хорошо, Федя, хорошо пропишу, ты только не горячись. Попрошу Колю Удода, он не откажет, поможет. Он многим мне обязан.

– Кто такой? Птица что ль, которая гадит?

– Это наш участковый инспектор, Коля, лейтенант. У меня с ним хорошие отношения, он часто пьяного Степана приводил в чувства, забирал в районный отдел милиции. Расплачивалась самогоном и закуской, – призналась Анна.

– Может ты с ним и спала?– насторожился Головин.

–Что ты, даже в мыслях такого не было, – обиделась она.

– Смотри, Анка, если узнаю, то будешь бита, как сидорова коза,– пригрозил он.– С ментом больше не якшайся. Насчет меня ни единого слова. Если спросит, то скажи, что трудолюбивый, добрый человек, он отстанет. Нечего ему со своим уставом в чужой кичман соваться.

– Какой, еще кичман? – не поняла она.

– В сарай, – стушевался он, не желая пояснять, что так уголовники называют тюрьму.

– У нас не сарай, а дом, – возразила Вальчук.

– Не дом, а хижина дяди Тома, – усмехнулся Федор.

–Какого еще Тома?

–Вот деревня Петушки, – рассмеялся сожитель. – Это же фильм о неграх, рабах. Нам его много раз крутили на зоне…

– Какой зоны?

– Труда и отдыха, – нашелся он с ответом, поняв, что допустил оплошность. – Так вот у тебя хижина, а у Хвыли особняк. Но не печалься, как только разбогатеем, второй этаж построю. С коварной птицей, Удодом будь осторожна, держи язык за зубами.

– Я тоже так считаю, – поддержала Вальчук, перебирая вещи бывшего супруга. – Федя, может тебе сорочки подойдут, а уж галстуки точно, для них размер не важен? Я умею ловко узлы завязывать. Не все ж тебе в спецовке ходить.

– Я не босяк, чтобы ходить в обносках, – возмутился он.

– Так ведь вещи хорошие, не с покойника, жаль выбрасывать, – увещевала Анна. – На праздники и в будние дни чаще надевай костюм с белой сорочкой и галстуком. Любо-дорого будет поглядеть. Может начальство тебя заметит и оценит, пойдешь на повышение. Зарабатываешь ты прилично, поэтому и одеваться должен со вкусом, чтобы все видели, что мы живем весело и в достатке, душа в душу.

– А ты, Аня, не боишься, что меня кто-нибудь из твоих красивых подруг уведет? – озадачил он ее неожиданным вопросом. – Такое часто случается, когда жена слишком холит своего супруга, то он, в конце концов, уходит к другой подруге.

Он заметил испуг и тревогу в ее доверчивых глазах и пожалел:

– Я пошутил, ты у меня единственная и неповторимая. А насчет этого барахла не расстраивайся. Это ниже моего достоинства пользоваться чужими обносками. От них, наверное, до сих пор самогоном и мочой разит, как из параши.

– Но галстуки ведь совсем новые, Степан их не носил, скромничал, чтобы не выглядеть голландским петухом.

– Не уговаривай, не базарь, мое слово – закон! – властно осадил он и с брезгливостью бросил костюм, сорочки и галстуки на пол, связав рукава. Потом мельком кинул взгляд на стену, где висела в рамке фотография молодоженов Анны и Степана Ермаковых. Она с первых дней вызывала в нем раздражение и неприязнь, мерзкое ощущения постоянного присутствия в доме соперника. Но тогда он не решился заявить об этом, а сейчас подвернулось под горячую руку.

– Портрет этот сними и забрось куда-нибудь подальше, – продолжил он. – Теперь в доме новый хозяин. Семейный альбом тоже подлежит ревизии. Подай-ка его мне. Я тебя, Аня, люблю и поэтому не потерплю другого мужика рядом с тобой.

– Федя, не ревнуй, ведь фотографии не могут повредить нашим сердечным отношениям, они лишь напоминают о прошлом. Пусть остаются, они ни воды, ни хлеба не просят, – неуверенно произнесла супруга, с мольбой взирая на вошедшего в раж Головина.

– Могут отравить настроение. Они вызывают во мне гнев и раздражение, настоящую аллергию. Зачем мне терпеть это насилие над организмом? Да ни за что на свете!

– Ты очень ревнив, – по-женски мягко укорила Вальчук. – А ревность – страшное чувство. Оно нередко ослепляет и омрачает разум человека. Я не хочу, чтобы ты ревновал меня к каждому столбу.

– Разве это плохо, что мужик любит одну бабу? Веди себя скромно, ни с кем не заигрывай, не строй глазки и все будет в порядке.

Анна не ответила, но ей льстило, что Федор неравнодушен даже к ее прошлой жизни, а значит, неспособен к изменам, романам на стороне. Довольная этим открытием, она взяла из книжного шкафа толстый альбом с фотографиями и послушно отдала ему.

Головин с явным удовольствием вырывал приклеенные к плотным страницам фотографии, на которых был изображен Степан, в гордом одиночестве или с домочадцами. Словно хирург скальпелем, орудовал ножницами, отрезая Ермакова то от Анны, то от Светланы.

Вокруг разбросаны обрезки, по которым он с удовольствием топтался, ощущая себя властелином чужих судеб. Вальчук, осознавая кощунство совершаемого им, со смутной тревогой наблюдала за манипуляциями.

– Ты бы, Федя взамен вырванных фотографий вклеил свои, – посоветовала она. – После твоей ревизии семейный альбом изуродован. Стыдно его будет знакомым и гостям показывать.

– Нечего на него чужим глазеть. Здесь ни музей и не выставка, – сурово изрек он. – А личных снимков у меня нет. Я не фотогеничен, как Квазимодо, из «Собора Парижской богоматери».

– Не наговаривай на себя, не скромничай, – улыбнулась женщина. – Ты мужчина – красавец. Рослый, сильный, обаятельный. Таких богатырей еще поискать, я за тобой, как за каменной стеной.

– Ну, спасибо, что оценила, – усмехнулся он. – Женщины от меня, действительно в восторге, но я не злоупотреблял их доверием и лаской. Проявлял сдержанность, не растрачивал себя по пустякам, предчувствовал, что обязательно встречу тебя, свою судьбу.

«И много у тебя их было?» – так и подмывало ее спросить, но поразмыслив, лишь скромно призналась. – Ты меня сразу очаровал и душой, и телом. Сердце подсказало, что ты моя судьба.

Головин скомкал в массивном кулаке выдранные из альбома фотографии Степана и сунул их в узел одежды со словами:

– Ничего не должно напоминать о нем. Сожги все до последней вещи, чтобы духу здесь от твоего Степки не было. Негоже в барахле разводить моль, вшей и клопов.

– Степан был аккуратным, чистоплотным. После работы в поле душ принимал, – неуверенно возразила женщина.

– Душ принимал? – ухмыльнулся сожитель.– Что ж баньку запустил, крыша, как решето? Мне пришлось за него вкалывать, надрываться.

– Времени не хватило. Участковый Удод отправил его в ЛТП.

Очищающий огонь уничтожит все следы. «А Светка …, – чуть не сорвалось с языка Вальчук, но она вовремя прижала ладонь к губам, опасаясь спровоцировать его неприязнь к дочери. – Дети за родителей и их поступки не отвечают. Они принимают такими, какие есть».

Анна Васильевна для себя решила, что мужчина – это голова семьи и жена, ради сохранения любви и согласия, обязана ему во всем подчиняться, не перечить. Федор, считая себя знатоком женский психики и покорителем дамских сердец, сразу заметил эту черту ее характера и усердно пользовался ее покладистостью, боязнью семейных ссор и размолвок. «Слишком долго она жила без мужской ласки и поэтому, вкусив райское яблоко, ни за что не пожелает с ним повздорить и разлучиться», – убедился он в первую же неделю медового месяца и с удовольствием позволял себе любые действия, совершенно не задумываясь о том, нравятся они Анне или нет?

– Жаль с добром расставаться, – огорчилась Вальчук. – Ткань добротная из шерсти, лавсана и льна.

– Анка, не бзди! – сурово велел он и поставил вопрос ребром. – Кто тебе дороже: эти тряпки или я?

– Конечно ты, – охотно призналась она. – С тобой я расцвела, как майская роза, помолодела душой и телом. Жду не дождусь нашей ноченьки медовой.

– Глупая, зачем ждать, томиться. Пошли в баньку, коль не терпится, а то здесь Светка застанет.

Анна встрепенулась и с загадочным блеском в глазах последовала за Федором. С гордостью обозревала его широкоплечую стать, мускулистые плечи, руки и крепкие ноги. Больше часа они в парилке предавались любовным утехам.

К моменту возвращения Светланы от школьной подруги, отчим успел предать костру, разложенному из хвороста в палисаднике одежду и фотографии Ермакова. Она застала мать и отчима, державшего рамку с фотографией отца и матери в день бракосочетания.

– Надо было и этот портрет бросить в пламя…,– с огорчением произнес он и, завидев девушку, осекся.

– Не смейте! Отдайте портрет отца! – смело подступилась она с гневным блеском в зеленых глазах.

– Это портрет алкоголика, ему не место рядом с моей женой, – возразил Федор и поднял рамку над головой.

– Не вам судить моего папу. Он и без вас судьбою наказан, – не отступала Светлана и обратила лицо к Вальчук. – Мама прикажи ему отдать портрет. Это же дикость, уничтожать память о родном человеке.

Анна Васильевна отвернулась, боясь подлить масло в огонь.

– Что же ты молчишь, словно воды в рот набрала? Эх, мама, мама? И ты предала отца, – дочь укоризненно покачала головой.

– Это он нас предал, разменял на бутылку, – сухо, не глядя в глаза Светлане, прошептала она. Девушка поняла, что с этого момента ей остается рассчитывать только на собственные силы. Она для них в доме чужая и лишняя. Осознавая свою беспомощность перед высоким отчимом, Ермакова заплакала, в отчаянии забарабанила кулачками в его широкую грудь, словно в тугой барабан.

Это Головина позабавило, вызвало приступ смеха и восторга. Он наблюдал за Анной, стремясь понять ее реакцию на происходящее.

– Отдайте портрет! Я вас ненавижу! – заявила девушка и слезы ручьями текли по ее щекам.

– Федор, будет вам, устраивать сцены, – наконец не выдержала женщина. – Отдай ей портрет отца, не мучай ребенка.

– Мг, отца? Этого коротышку, сморчка, – ухмыльнулся он и съязвил. – И не стыдно, не противно тебе было под него ложиться?

– Федь, что ты при Светке такое мелешь, постыдился бы ребенка. Ей еще рано об этом знать, молоко на губах не обсохло.

– Обсохло, обсохло, – возразил он. – Деваха в самом соку, вполне созрела. А вот с отцом карликом ей не повезло…

– Не всем же суждено родиться богатырями, – посетовала Вальчук и заметила. – Бывает так, что у человека много мяса, туша и голова большие, а мозгов нет.

– Ты мне еще поговорили, бабью дурь быстро вышибу, – прошипел сожитель.

– Ой, Федечка, прости, извини, само вылетело, – покаялась женщина. – Недаром же говорят, что язык – мой враг.

– Поэтому держи его за зубами, пока они целы, – велел Головин. – Запомни, мужчина в семье – голова!

– А женщина—шея, – тихо добавила она.

– На моей шее сидеть и ею управлять не надейся, сброшу, как дикий жеребец. Подкаблучником никогда не был и не буду, – и с вожделением уставился на падчерицу, – Хорош ребенок, настоящая невеста. Горячая антилопа, с характером. Эх, Светка – конфетка, забирай своего папашку – алкашку и мелкую букашку. Спрячь портрет подальше, чтобы он мне больше никогда на глаза не попадался. В следующий раз вдребезги разобью! Мало он, злодей, вашей кровушки попил. А ты его жалеешь и прощаешь.

– А ваше какое …– так и вертелось у Светки на языке слово «собачье», но она не отважилась его озвучить и сказала, – …дело. Нашелся «отважный» защитник …

– Это теперь, Светочка-деточка, наше общее дело. Мы – одна семья и поэтому должны жить душа в душу, с открытым и добрым сердцем. Вот так! – назидательно произнес отчим. – Вас же учат в школе, что семья – это ячейка общества. Вот и будем жить, не тужить в этой ячейке, как пчелы в сотах и майский мед ложками черпать. Ты ведь любишь сладости? Все в твоем возрасте любят полакомиться. А запретный плод всегда соблазнительнее и слаще.

– Рано ей еще о гульках и запретных плодах думать, – подала усталый и недовольный голос мать.– Перестань дуться на Федора. Он готов заменить тебе отца. Что он тебе плохого сделал?

– Хорошего тоже не видно, – огрызнулась Ермакова.

– Вот, упертая, характером в Степана уродилась и лишь красотою в меня, – посетовала Анна,

– Живите сами в своей ячейке, а я буду в своей комнате, – твердо заявила девушка, бережно прижимая к груди портрет. Резко развернулась и исчезла за дверью.

– Ты на нее, Федя, не серчай, – горестно вздохнула Вальчук. – Ей в семье не хватало отцовской ласки и строгости, вот и выросла такая строптивая и капризная, с характером отца, себе на уме.

– Ничего, слюбится, стерпится, – снисходительно ответил Головин и указал Анне взглядом на кровать. – Давно пора баюшки-баю. У меня кровь от страсти закипает…

Эта семейная сцена во всех деталях предстала перед женщиной. Лишь гудок локомотива, приближающегося к очередной станции, прервал ее размышления. За вагонным стеклом в отдалении от железнодорожного пути золотыми россыпями светились огни поселков.

6. Отчим и девственица

Два дня и две ночи после отъезда Анны Васильевны прошли спокойно. Головин допоздна работал на тракторе в поле, вспахивал почву под сев озимых. Возвращался утомленный, быстро съедал приготовленный Светкой ужин, доил корову Майку и ложился спать. Как-то похвалил Светлану за вкусный гороховый суп:

– Из тебя может вырасти заботливая жена.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулась девушка, румянец запылал на щеках. Она стыдливо опустила длинные пушистые ресницы, спрятав по-кошачьи зеленые глаза. Две ночи она ночевала у подруги Аси Фрумкиной, а на сей раз решила остаться. Неудобно было стеснять людей, когда в двухстах метрах родной дом.

– Спокойной ночи, – пожелала она отчиму и удалилась в свою комнату. Долго не могла заснуть. Затаилась тишина, лишь за окном шумел ветер. Изредка при его сильных порывах стучала в стекло веткой яблоня, словно напрашиваясь в гости.

Светлана вспомнила прежние бессонные ночи. Изгнанная из постели матери, она нередко просыпалась за полночь. Чуткое ухо улавливало все, что происходило за тонкой в один кирпич перегородкой в соседней спальне. Девушка слышала тихие стоны матери и учащенное дыхание отчима, скрип пружин большой панцирной кровати. Потом все стихало, а через час – полтора начиналось снова, и продолжалось до утра.

Светлана долго лежала с открытыми глазами, глядя в белеющий низкий потолок. Чувствовала себя одинокой, всеми забытой и лишней в этом, некогда родном доме. Как хорошо и уютно было до появления Федора.

Ей хотелось зареветь от обиды и жалости к себе. Она злилась на мать. «У нее есть Федор, а у меня никого. Отец далеко от дома и не может утешить», – внушала себе девушка с завидной настойчивостью.

Когда-то к отношениям между матерью и отцом она была равнодушна. Но после появления в их доме Головина в ней пробудился характер, ревнивый и обидчивый. Сама она еще слабо осознавала, что уходящие детство и отрочество уступали место зрелости, ранимой и целомудренной. В этом пятнадцати – шестнадцатилетнем возрасте мальчишки, как подсолнухи вытягиваются вверх, а нескладные длинноногие девчонки превращаются в Золушек. Девушек, созревающих быстрее своих ребят-ровесников, сильнее влечет таинство интима, первое чувство любви.

Однажды подруга Ася, когда они учились еще в седьмом классе, показала ей иллюстрированный журнал «Азбука любви», привезенный отцом из Югославии. Они тайком рассматривали разные позы соития обнаженных мужских и женских тел и стыдливо млели при мысли, что и им суждено испытать это неудержимо влекущее тайной чувство любви. Картины, увиденные в журнале, сохранились в памяти Светланы. Ее разбирало любопытство, она ничего не могла с собой поделать.