Buch lesen: «Дожить до весны»

Сюжет книги частично основан на реальных событиях.

Нет ничего плохого в том, чтобы носить маску – мир непредсказуем.

И нет ничего плохого в том, чтобы обзавестись множеством масок – мир бесконечно сложен и не всегда дружелюбен.

Плохо, если в день, когда снята последняя маска, оказывается, что под ней давно ничего нет.

Глава 1

Тревога набросилась быстро, сразу, и уже не отпускала.

Ирина пыталась убедить себя, что для этой тревоги нет совершенно никаких оснований. Да и вообще, при чем тут тревога? Общение с отцом чаще вызывало у нее раздражение и разочарование, так должно было получиться и в этот раз. Отец-то вел себя как обычно!

С тех пор, как Ирина возобновила общение с ним, они встречались раз в год – в лучшем случае. Созванивались раз в месяц, всегда по ее инициативе. Но в последние полгода он и вовсе перешел на текстовые сообщения с редкими вкраплениями голосовых. Ирина пыталась сделать вид, что ее это не расстраивает – и почти всегда терпела неудачу. Мама и бабушка слишком хорошо ее знали, и если бабушка предпочитала дипломатично молчать, то мама сдержаться не могла:

– Я же говорила тебе, что так будет! Он просто наигрался в родителя… Да он и играть по-настоящему не хотел!

– Ты говорила, – покладисто отвечала Ирина. – А он не хотел.

Она соглашалась – и снова писала отцу, снова звонила ему. Уговаривать его на очередную встречу она начала еще в декабре, но он ворчал, что занят и ему не до того. Отчасти это даже было правдой, Ирина ведь тоже подписалась на его канал, видела ролики, которые он выкладывает в Сеть… Хотя лучше бы не видела, если честно. Занимайся таким кто-то другой, и она отписалась бы от этой помойки… да даже заглядывать туда не стала бы! Но это делал отец, и ей нужно было знать.

Он не врал ей, что занят, все эти видео требовали немало времени. Ирина лишь не могла понять: почему нельзя сделать паузу для общения с родной дочерью? Просто остановиться и все, а продолжить потом, разве кто-то заметит? Однако отец оставался непреклонен, и это здорово испортило ей Новый год.

Она уже почти смирились с тем, что мама права и видеться они больше не будут, когда на очередное предложение о встрече отец неожиданно ответил согласием. Ирине показалось, что это если и не новогоднее чудо, то хотя бы добрый знак: проведя праздничную ночь в одиночестве, отец что-то осознал, он теперь будет вести себя иначе!

Надежда на это долго не продержалась – до самой встречи в кафе. Ирина ожидала, что отец хоть раз оденется прилично, приведет себя в порядок, поднимется дочери навстречу со счастливой улыбкой, обнимет… Как бы не так!

Он был все таким же всклокоченным, лохматым, давно не бритым, как прежде. Темная борода, щедро пересыпанная сединой, опускалась на грудь широкой лопатой. Глаза, и без того небольшие от природы, притаились где-то под кустистыми бровями, да и смотрели они куда угодно, только не на Ирину. Наряд был лишь немногим лучше, чем у бродяги – на грани того, в чем пускают в более-менее приличные места… Причем скорее «менее», чем «более». Нет, вещи не были откровенно рваными или подобранными на помойке. Просто отец носил их так долго и не стирал так давно, что рядом с ним легко улавливался тот специфический тяжелый запах, который часто окружает переставших следить за собой людей.

Ирина не первый раз наблюдала его таким. На подобных встречах ей хотелось плакать – и что-нибудь изменить, и это можно было считать нормой. А вот что к норме никак не относилось, так это тревога, поселившаяся в груди хищным маленьким зверьком, покусывавшая все то время, пока шла их встреча. Ирина пыталась отстраниться от этого чувства, потому что не понимала, при чем тут вообще тревога. Но успокоиться или хотя бы переключиться на вполне справедливую в такой ситуации злость у нее не получалось.

Нельзя сказать, что отец полностью отстранился, какой-то разговор у них все-таки был, однако если бы Ирине пришлось описывать его, подошло бы лишь одно слово – «натужный». Говорила в основном она. Отец или кивал, или отвечал односложно. Он не мог скрыть, что ему отчаянно не хочется быть здесь, он уже пожалел, что пришел, он ждет, пока все закончится… Он хотел удрать от нее, как обычно… И все-таки при чем тут тревога, почему рядом с ним так неспокойно?

Ирина решила, что пора зайти с козырей:

– Ванечка очень скучал по тебе… Он просить передать тебе маленький подарок!

Внук был единственным человеком, способным вызвать у отца улыбку. Это обижало Ирину, вызывало неприятные мысли вроде «Неужели я настолько хуже него? Почему его можно любить, а меня никогда нельзя было?». Но она отстранялась от этого – потому что стала достаточно взрослой, чтобы поступать по уму, а не по велению сердца.

Да и потом, нельзя сказать, что любовь отца к Ване только задевала ее. Ирина чувствовала и радость, да еще гордость – это ведь она родила Ваню, он ее сын! И если ее сын способен вызвать теплые чувства даже в таком человеке, как Алексей Прокопов, разве это не достижение?

По крайней мере, раньше был способен. Сейчас отец не спешил ни улыбаться, ни задавать вопросы. Он даже не дождался, пока Ирина найдет в сумке Ванин новогодний рисунок. Отец встал и перевесил старый потрепанный рюкзак себе на плечо.

– Ты уже уходишь? – поразилась Ирина. – Ты что?..

– Нет, – буркнул он. – В туалет надо. Сейчас вернусь. Раз долго говорить будем, так хоть время под это получу.

И это была самая длинная из обращенных к Ирине реплик за всю встречу.

В какой-то момент Ирина решила, что отец просто врет ей, чтобы она не мешала, на самом деле он позорно сбегает, но нет, куртку, возле которой никто больше не стал вешать свою одежду, он все-таки оставил, только рюкзак забрал. Кафе, в котором они встретились, располагалось на фудкорте большого торгового центра, собственного туалета там не было, отцу предстояло пройти половину этажа.

Это давало Ирине достаточно времени, чтобы еще раз обдумать ситуацию. От того, что отец потащил с собой зачуханный рюкзак, считая, что у него могут что-то украсть, становилось смешно, но других поводов для веселья не было. Внутри саднило – от обиды, от никому не нужной любви, от несправедливости всего этого. Да и тревога только нарастала… Ирине хотелось уйти, не дожидаясь отца. Оплатить счет, спуститься к машине, никогда больше не встречаться, не звонить, не писать… Пусть живет, как раньше, как ему угодно!

И все же она остановила себя. Психолог говорил ей, что о любом поспешном решении она пожалеет. Тревога наверняка связана не с отцом, а с ней, он-то ведет себя как обычно. Если Ирина сейчас поддастся гордыне и уйдет, он, возможно, перестанет ей отвечать – и она никогда себя за это не простит…

Она думала об этом, за временем не следила, ждала, когда вернется отец, а вот взрыва не ждала, да и никто не ждал.

А взрыв все равно прозвучал.

Громыхнуло где-то внизу, так, что задрожал под ногами пол, попадала посуда, стоявшая на столиках, закричали люди. Ирина замерла, шокированная, не понимающая, что произошло и почему. Она прислушивалась к окружающим людям, чтобы разобраться, как они объяснят случившееся. Но они тоже ничего не знали, а потом им всем стало не до того: не прошло и минуты после взрыва, как на этажах завыла пожарная сирена.

О том, что это не ложная тревога и не учения, догадаться было несложно. Ирина слышала топот десятков ног, чьи-то крики, она чувствовала запах дыма, расползающийся по этажу. Похоже, полыхало не рядом с фудкортом, а где-то внизу, на первом или втором этаже. Но от этого ведь только хуже! От огня нельзя сбежать, через него придется пройти, чтобы спастись, оказаться на свободе, и нужно было торопиться, пока он не обрел еще большую силу.

А она торопиться не могла – и уйти тоже не могла. Ирина поспешила к выходу из кафе вместе со всеми, но в коридоре остановилась, крикнула:

– Папа! Где ты?!

Она сама не знала, зачем кричала – его не было рядом, он точно не мог ее услышать. Но Ирине хотелось сделать хоть что-то, она привыкла контролировать свою жизнь, она не могла просто поддаться обстоятельствам!

Вот только обстоятельства ее на этот раз не спрашивали. Ирине не дали искать отца, не дали даже выбрать, куда идти дальше. Толпа подхватила ее, понесла вперед, как бурная горная река. В какой-то момент Ирина попыталась сопротивляться, двигаться в другую сторону, но быстро поняла, что ничего у нее не получится. В лучшем случае ее просто обматерят и все равно потащат, куда следует, в худшем она упадет, окажется под ногами, превратится в кровавое месиво, а те, кто ее убьет, даже не заметят этого…

Ей пришлось уйти. Ирина все равно звала отца, просто чтобы подавить чувство безысходности. По крайней мере, звала, пока могла, потом уже не получалось: толпа принесла ее на территорию черного дыма, Ирина закашлялась, задохнулась. Слезы застилали глаза, и она даже не знала, из-за чего плачет – из-за дыма, страха или всего сразу. Ей пришлось все силы бросить на то, чтобы спастись самой. Люди теперь кричали со всех сторон, умоляли, плакали… Они не просто боялись, Ирина инстинктивно распознавала крики боли и отчаяния.

Спасутся сегодня не все… Но она должна оказаться среди выживших! Ее ответственность перед сыном куда больше, чем перед отцом. Ирина обязана сделать все, чтобы вернуть Ване мать, а папа… Ему придется справляться самому.

Она надышалась горячим дымным воздухом, и на пользу это ей точно не пошло. Когда Ирина все-таки добралась до улицы, теперь казавшейся ей другим миром, у нее отчаянно кружилась голова, перед глазами пульсировали черные пятна, кашель не отпускал, драл горло, как дикий зверь… В фильмах всегда показывают, что в такие моменты к выбежавшим из пылающего здания людям бросаются врачи и спасатели, но к Ирине никто не бросился.

Не потому, что никто не приехал – машины экстренных служб уже стояли у торгового центра и продолжали прибывать. Просто у каждого сейчас было свое дело, куда более важное, чем забота о женщине с головокружением. Пожарные пытались сдержать открытое пламя, хлеставшее по стеклам возле главного входа. Полицейские старались ускорить эвакуацию. Медики сосредоточились на тех, кто уже не мог двигаться самостоятельно.

Ирина могла бы добиться их внимания, если бы захотела – но она не хотела. Чуть оправившись на свежем воздухе, она снова металась, не рвалась обратно в полыхающий торговый центр, но бросалась к каждой новой группе эвакуированных, искала знакомое лицо, звала… Она не хотела верить, что отец погиб – из-за нее, по сути, ведь это она привела его сюда! Не может быть, неправда, он спасется… Она билась у ограждения раненой птицей, пока наконец не приехал муж и не увез ее прочь. Правду Ирина узнала только через два дня – и это была страшная правда…

Ее отец не просто погиб в тот день.

Ее отец устроил теракт.

⁂

Времени осталось мало, слишком мало… Настолько мало, что спастись не получится, но Гарик все равно пытался.

Тело уже немело, наполнялось тяжестью – однако не сковывающей тяжестью болезни, а тем напряжением, которое просто требует покоя. Если застыть на месте, отказаться от любого движения, будет лучше… Нет, не просто лучше, придет удовольствие, с которым мало что сравнится. Но за него придется заплатить чудовищную цену, и Гарик еще не настолько утратил контроль над собственным сознанием, чтобы этого не понимать. Удовольствие – ловушка, которая порой оказывается смертельной.

Он не знал, сколько еще у него получится помнить об этом. Мир менялся быстрее, чем хотелось бы: строгие линии исчезали, становились плавными, будто танцующими. Рядом постоянно мелькало движение, хотя Гарик точно знал, что он здесь один… был один. Может, что-то изменилось? Наверняка он уже не узнает… Его подводили не только мысли, органы чувств стремительно поддавались дурману. Он делал вдох – и видел неоновый белый цвет. Он чувствовал запахи, от которых голова кружилась все сильнее. И еще нарастало это проклятое чувство, которое он знал когда-то и надеялся забыть навсегда, почти забыл, а оно вот вернулось… Чувство, будто крошечные коготки скребут по черепной коробке, но не снаружи, а изнутри.

Что-то уже в нем. Пока оно атакует медленно, осторожно. Причиняет скорее неудобство, чем боль. Но боль будет, еще какая, это просто вопрос времени! Того самого времени, которого осталось так мало…

Гарик хотел бы выиграть больше – и он пытался, да только ничего не получилось. Желудок он опустошил почти сразу, когда заметил признаки беды, и все равно оказалось слишком поздно. Теперь любая попытка вызвать рвоту отзывалась сухими спазмами внутри, но мир все равно расплывался, свет менялся на звук, звук – на запах, запах – на ощущение прикосновения, на холод и жар… Яд уже внутри, растворился в крови, и отменить случившееся не получится, придется справляться с последствиями… знать бы еще, как. Желание сопротивляться ускользало. Гарик слишком хорошо понимал, как будет легко, если он просто примет происходящее, перестанет дергаться, позволит себе раствориться вот в этом ярком, теплом, защищающем от всего света…

Это может оказаться последней ошибкой в его жизни.

Он знал, что один уже не справится, и знал, что просто так никто ему не поможет. Никто не догадывается, что помощь вообще нужна! Он не предупредил остальных, потому что не думал, что окажется в опасности… Попался, как последний идиот. Он попытался вспомнить, как это началось, когда именно он допустил ошибку, но не смог… Уже не смог. Это было плохо. Мысли путались, становились короче, он будто наблюдал за ними издалека – как пассажиры корабля смотрят на далекий берег, который им даром не нужен, они все равно не собираются туда высаживаться.

Плохо, а становится хуже. Нужно больше времени, хотя бы чуть-чуть.

Гарик вспомнил, как получить больше. Понял, что это плохая мысль, дурацкая, но другую искать не стал – знал, что она может и не появиться. Он кое-как открыл ближайшее окно и не прыгнул даже, а рухнул вниз.

Он помнил, что находится на втором этаже. Он не был уверен, что помнит правильно. Если бы он ошибся, перепутал сегодняшний день со вчерашним, все могло закончиться – и он бы даже, может, не узнал об этом! Вот о чем он не позволил себе думать, просто сделал и все.

Момент полета остановил его сопротивление, и на этот миг стало хорошо. Так хорошо, как он и ожидал, как уже было… Хорошо – и очень плохо. Потому что если замереть в этой паутине, она оплетет и больше не отпустит.

Но потом все-таки пришла спасительная боль, отогнавшая мучительное удовольствие. Он не ошибся насчет второго этажа, только поэтому он еще был жив. Гарик рухнул на что-то мягкое, но не слишком. Мусорные мешки? Скорее всего, да, что еще, что тут может быть… Это не имеет значения. Ему недостаточно больно, чтобы умереть или потерять способность двигаться, такого пока хватит. Мысли даже прояснились, потому что тело ответило на боль, оно будто перестало растворяться в бесконечном неоновом океане, вернуло себе прежнюю форму, вернуло силу. Матвей говорил, что так будет, что резкий выброс адреналина в кровь помогает…

Матвей! Нужно позвонить ему. Он знает, что делать, он всегда знает… И вообще много что знает, и это хорошо, потому что Гарик не сумел бы объяснить, что с ним произошло, а Матвей сам догадается, поймет…

Да, нужно звонить ему. Но непонятно, как.

Телефон Гарик все-таки нашел – и уже это было достижением, аппарат ведь мог разбиться, потеряться при падении. Однако повезло хотя бы в этом! Вот только теперь Гарик держал устройство на ладони, смотрел на него и… не мог позвонить. Он не помнил, как звонить Матвею. Он не сомневался, что знает, что это очень простое действие, которое теперь ускользало вместе с мыслями…

Адреналин уже не помогал, время снова ускорилось. Гарику только и оставалось, что нажимать наугад… Телефон разблокировался автоматически, отсканировал лицо, минус одно действие, уже спасибо. Нужно на что-то нажать, чтобы был звук, был голос, и если очень повезет, если подсознание возьмет верх над угасающим сознанием, это будет голос Матвея…

Голос действительно был. Но не Матвея.

– Гарик, это ты? Ты на часы вообще смотрел? Мне что, снова отключать на ночь телефон?!

Не Матвей, нет… Таиса. Это Таиса. Тоже хорошо – не худший вариант. Может, он намеренно позвонил ей. Может, просто нажал дрожащей, едва подчиняющейся ему рукой на список последних вызовов, и тогда это двойная удача – мог бы и в службу доставки так позвонить! Проверить уже не получилось бы, зрение стало настолько мутным, что он не различал ни буквы, ни цифры.

Он помнил только адрес. Это было сложно. Таиса удивлялась, что-то переспрашивала, и это злило, но от злости становилось чуть легче, снова легче… Не настолько, чтобы ответить Таисе нормально или даже разобрать ее слова. Но достаточно, чтобы держаться за осколки воспоминаний, за тот осколок, на котором адрес, повторять одни и те же слова, молить непонятно кого о том, чтобы у слов был именно тот смысл, который вкладывал в них Гарик, могло оказаться по-всякому.

Таиса то ли поняла его, то ли окончательно разозлилась. В любом случае, ее голос больше не звучал, а вскоре исчез сияющий прямоугольник на руке Гарика – экран смартфона погас. Она завершила вызов. Может, позвонить кому-то еще? Хотя нет, не получится, уже не получится.

Неоновый океан побеждал его. Хотелось то смеяться, то ударить кулаком по стене изо всех сил – зная, что стена разобьется, появится трещина, а за трещиной будет совсем другой мир. Как раньше. Все будет как раньше, хорошо, а если так, зачем сопротивляться и мучить себя?

Но зачем-то все-таки надо. Гарик уже не надеялся дотянуться до своей памяти и понять, зачем именно. Осталось лишь смутное ощущение, что должно быть именно так и никак иначе. Никакого послабления, никакой жалости к себе, потому что за жалостью придет бездна, из которой он больше не выберется… Она и так злится, что отпустила один раз, второго не будет.

Он не остался там, куда упал. Сквозь звуки, которых не было и которые он слышал, прорывался тот, который, скорее всего, действительно существовал. Резкий завывающий звук. У него больше не было названия, оно растворилось вместе с остальными словами, которыми Гарик уже не мог пользоваться. И все-таки упрямая часть его, питаемая болью и гневом часть, каким-то чудом делала выводы. Предупреждала, что резкий звук – часть всего, что происходит, хотя происходить не должно. Не в его интересах. Говорила, что здесь оставаться нельзя, потому что тогда победит… кто-то. Забытый. Ускользнувшее имя, источник гнева, источник боли, но не боли тела, раненого падением со второго этажа, а совсем другой боли, более глубокой и острой…

Гарик ушел и от этого человека, и от паутины. Он шагал уже без цели, остатков самоконтроля хватало лишь на что-то столь примитивное, как движение, на мысли – уже нет, на воспоминания – давно нет. Он не был уверен, идет он прямо, бежит или ползет. Он знал, что скоро упадет, и даже не боялся этого. Все плохое уходило, как бы он ни старался это удержать… Оставалось только хорошее, доброе, светлое… готовое перемолоть его без остатка.

В момент, когда он думал, что все закончилось, появилось новое движение. Вообще-то, движение было рядом с ним постоянно. И в нем было – маленькие зверьки, царапающие череп, вгрызающиеся в ребра. И вокруг него было – кружащиеся тени, разноцветные пятна, гигантские лица, которые никак не могли быть человеческими. Однако новое движение отличалось от них тем, что его Гарик не просто увидел, он его почувствовал – как прикосновение, от которого почему-то стало больнее.

Снова голос. Снова Таиса. Она приехала быстро… или нет? Время он больше не чувствовал. Он попытался вспомнить, сколько прошло времени, а вместо этого не вспомнил даже свое имя. Вот ведь забавно… Всё, на самом-то деле, забавно. Он улыбнулся. Возможно, рассмеялся. Он не брался сказать наверняка.

Движение и голос пытались чего-то от него добиться. Он говорил – но не с ними, а просто так. И все же потом среди слов, произнесенных голосом, мелькнуло одно, отозвавшееся внутри – больница.

В больницу нельзя. Он не представлял уже, что это такое, но знал, что туда нельзя. Тоже смешно… Но, поддаваясь смеху, он сумел упомянуть, что в больницу нельзя. Больница, неоновый океан, резкий звук – все это связано с тем, что случилось, с потерянным именем.

Или… к черту все! Хоть в больницу, хоть куда. Ему надоело сопротивляться, надоело бороться, он просто расслабился и позволил неоновым волнам нести его в никуда.

⁂

За близких всегда страшнее, чем за себя. Не то чтобы это стало для Таисы открытием, просто каждый раз столь простая истина била больнее, чем можно ожидать. Ничего странного тут нет, если задуматься. Когда сам оказываешься в беде, можно сопротивляться, бороться, сосредоточиться на действии и не думать о том, что происходит. Когда же пострадал кто-то другой, ты тоже можешь помочь, но лишь до определенного предела. Финальные шаги все равно за ним, а ты порой до последнего не знаешь причину, по которой все произошло… Может, никогда и не узнаешь.

Таиса училась у Форсова не так уж долго, но со страхом за других сталкивалась не единожды. Когда ее преследовал маньяк, она боялась, однако куда меньше, чем когда похитили Гарика или когда Матвей чуть не погиб от рук сумасшедшего убийцы… Она тогда спросила у Форсова, как справляться, как подавить в себе этот страх. Она надеялась, что учитель знает – с его-то опытом!

Но Форсов лишь проворчал:

– Если обнаружу – обязательно тебе расскажу! На красивой открытке напишу. А до тех пор лучшее, что ты можешь сделать, – не поддаваться истерике и оставаться полезной, что бы ни случилось.

Он, конечно, был прав, и Таиса пыталась… Но ей казалось, что у нее всегда будет время подготовиться к возможному кризису. Когда кто-то из других учеников Форсова брал опасное задание, Таиса оставалась настороженной, даже если это дело ее не касалось. Она готова была помочь, если придется.

Но сейчас у нее не было времени на подготовку – и никакого предупреждения тоже не было! Так уж получилось, что ни она, ни Гарик, ни Матвей сегодня не работали. Они закончили предыдущие задания, пусть и не одновременно, а новые пока не получили. Матвей, кажется, собирался что-то взять, а Гарик заявил, что у него выходной… В выходные ничего не должно происходить, в этом и смысл!

А сложилось вот как. Гарик позвонил ей, заплетающимся голосом продиктовал адрес, потом повторил, и еще раз, и еще… Ну а дальше его слова слились в нечто непонятное и необъяснимое. Ни на один вопрос Таисы он не ответил, он как будто и не услышал их!

Ей нужно было решить, что делать, срочно. Хотелось позвонить Форсову, Матвею, в полицию… Передать ответственность кому-то другому, чтобы и вина была на ком-то другом! И все же Таиса так не могла. Она мгновенно сообразила: Гарик сейчас рядом, она из своей квартиры доберется до него гораздо быстрее, чем Матвей или Форсов, живущие за городом. Ну а полиция… Гарик тоже знал номер полиции – и он почему-то туда не позвонил.

Она отправилась сразу, как только завершился разговор. Еще год назад это было невозможно: своей машины у нее не было, а такси ждать порой так мучительно долго. Но обстоятельства последних месяцев заставили Таису на многое взглянуть по-другому, и автомобилем она все-таки обзавелась. Следовало догадаться, что однажды это станет спасением.

Она понятия не имела, что находится по тому адресу, который назвал ей Гарик, а времени проверять не было. Как оказалось – ночной клуб и ресторан. Ну и как это понимать? Он что, ужрался в хлам и решил использовать ее как трезвого водителя? Таисе очень хотелось поверить в это, потому что при таком раскладе Гарику ничего по-настоящему не угрожало бы. И все же она не могла, она понимала: при всей безалаберности Гарика, он никогда бы так с ней не поступил. В своих розыгрышах он мог заставить ее чуть поволноваться, а вот так напугать – ни за что.

Пока Таиса соображала, как быть, что делать дальше, Гарик появился сам, только вот не из клуба, а из ближайшей к клубу подворотни. И выглядел профайлер паршиво – при самой оптимистичной оценке. Он едва держался на ногах, опирался на стену, чтобы не упасть. Его одежду покрывала грязь, на лице засыхали кровавые полосы. Кажется, ничего серьезного, просто лоб разбит, но… Почему он тогда в таком состоянии?

Ответ Таиса получила, когда направила фонарик в лицо профайлеру. Гарик не отшатнулся от света, зрачки так и остались расширенными, а лицо… странным. Гарик всегда отличался живой, артистичной мимикой – но всегда она была в тему. Теперь же выражения лица менялись слишком быстро, без причины: то растерянность, то смех, то мрачная, болезненная обида – и снова смех.

Он определенно был не в себе, и он точно пострадал: то ли избили, то ли упал с большой высоты.

– Пойдем! – велела Таиса. – Я отвезу тебя в больницу!

Она была уверена, что Гарик ее не поймет, не в таком состоянии, и говорила она даже не с ним, а с самой собой: убеждала себя, что он адекватен, что дело не так уж плохо. А Гарик неожиданно понял ее, запротестовал, даже вырываться начал, слабо и неловко. Хотя с учетом разницы в весе и силе, Таисе и такое сопротивление даром было не нужно.

– Да что с тобой? – разозлилась она, прекрасно зная, что с ним. – Я тебе помочь хочу!

– Не блница… – еле различимо произнес Гарик. – Нельзя… н-зя…

Он бормотал что-то еще, но Таиса уже не слушала. Она лишь сейчас заметила, что где-то близко звучат сирены… Совсем близко! И, кажется, не «скорой», а полиции. Угрожающе так воют, приближаются… Может ли это быть совпадением? Или кто-то успел заметить состояние Гарика и намеренно вызвал полицию?

Проверять Таиса не хотела, она слишком хорошо понимала, что будет, если ее и Гарика застанут тут в таком состоянии. Если профайлер не хочет попасть в больницу, то за решетку – и подавно! Причину узнать не получится, пока он не протрезвеет, Таисе только и оставалось, что верить ему вслепую.

Она кое-как дотащила его до машины – порадовавшись, что купила все-таки пятидверную, хотя сомнения были. Даже так Таиса не справилась бы, если бы он отключился, у нее просто не хватило бы сил. Но Гарик и в своем нынешнем состоянии как будто понял это, он двигался медленно, резко, словно вырываясь с каждым шагом с невообразимой глубины. И все же он двигался! Этого Таисе пока было достаточно.

Усадить его она не надеялась, Таиса позволила ему завалиться на заднее сидение. Хотелось плакать, но плакать было нельзя. Ничего еще не закончилось, она определенно не ошиблась насчет полиции: сирены завывали совсем близко. Поэтому Таиса стартовала сразу же и огромным, отчаянным усилием воли заставила себя не вдавливать педаль газа в пол. Нет, ей как раз нужно в ту сторону, откуда приедет полиция, нельзя вызывать подозрения… Гарика не видно, он лежит на заднем сидении, она должна справиться!

Она миновала служебные автомобили спокойно, так, будто просто ехала по своим делам. Сначала не собиралась даже смотреть на них, потом сообразила, что это как раз подозрительно, и уставилась на переливающиеся огни с живым любопытством. Один из водителей перехватил ее взгляд, и Таиса смущенно улыбнулась в ответ. Полицейский остался безразличен, судя по всему, у него была причина спешить в клуб, которая его совсем не радовала.

Таиса же выехала из опасного района медленно, спокойно – и только после этого позвонила Матвею. Принимать сложные решения одна она больше не хотела.

Она попыталась быстро объяснить ему, что случилось, но из-за этой спешки получилось путано, дурацки как-то… Не так бессмысленно, как у Гарика вначале, однако тоже не лучшим образом. Таиса опасалась, что Матвей ничего не поймет, разозлится, заставит ее повторять, но Матвей остался Матвеем.

Он даже теперь сохранил ледяное спокойствие, будто ничего особенного не происходило.

– Езжай ко мне, – приказал он. – За сколько доберешься?

– Думаю, за час… Может, чуть быстрее.

– Не надо быстрее, не гони. Одна проверка документов – и дела будут плохи у всех.

– Ты его не видишь… Я не знаю… Есть ли у него этот час… – прошептала Таиса.

Не следовало этого говорить. Слова порой опасней, чем кажется – они открывают дорогу для слез. Но Таиса, то и дело косившаяся на своего спутника через зеркало заднего вида, иначе не могла.

Матвей понял даже это:

– У него есть и час, и больше. Он живучий.

– Но он… Я…

– Зеркало разверни.

– Что? – растерялась Таиса.

– Разверни зеркало заднего вида так, чтобы оно отражало только потолок. Включи музыку. Улыбайся. Подпевай.

– Я так не доеду!

– По боковым зеркалам доедешь, это несложно. Делай что говорят!

Он как будто издевался над ней… и он же оказался прав. В развернутом зеркале, музыке и даже натянутой улыбке не было ничего особенного, не было чудесного спасения, в котором Таиса так нуждалась. Однако это были отвлекающие факторы, действия, требующие сосредоточения, именно они не позволяли прижаться к рулю и разрыдаться – а ведь именно этого Таисе хотелось больше всего. Но когда страх накатывал особенно сильной волной, она заставляла себя повторять дурацкие слова дурацких песен, и напряжение чуть ослабляло хватку.

Матвей дожидался ее возле дороги. Таиса предполагала, что он проявит эмоции хотя бы сейчас, что в телефонном разговоре он просто притворялся, стараясь поддержать ее. Но нет, он и теперь был невозмутим, будто ничего особенного не происходило.

А еще он был не единственным, кто ее встречал. Когда Таиса остановила машину и заглушила двигатель, из дома Матвея появились Форсовы. Они как раз невозмутимостью похвастаться не могли: Николай хмурился, Вера нервничала и даже не пыталась это скрыть. Именно она велела Таисе:

– Иди в дом и дожидайся там, дорогая, мы со всем разберемся.

– Но как же… Я могу помочь! – запротестовала Таиса.

Матвей не обратил на нее внимания, Форсов отмахнулся, как от путающейся под ногами собачонки. Отвечать снова пришлось Вере:

– Не можешь, Таечка. Ты сделала достаточно, отдохни.

Ей пришлось отступить, даже если от этого становилось страшнее. Таиса видела, как Матвей и Форсов достали Гарика с заднего сидения, как Вера потом закрыла машину. Его понесли в медицинскую комнату – там уже горел свет. После того, как Матвея в этой комнате чуть не убили, Таиса предполагала, что он обустроит там что-то другое, но нет, он как раз сентиментальностью не отличался и прекрасно понимал, что проблема была совсем не в комнате. Теперь вот медицинское оборудование пригодилось, и Таисе оставалось лишь надеяться, что его будет достаточно.

Сама она помогать больше не рвалась. Она медленно, как будто сонно добралась до кухни, но свет включать не стала – почему-то не хотелось. Таиса только теперь поняла, что бросилась к выходу из дома, в чем была – а была она в розовом плюшевом костюме с забавными кроликами, не предназначенном для выхода за пределы квартиры. Но тогда она об это не думала, просто сменила тапки на кроссовки, даже куртку не натянула. Интересно, квартиру хоть заперла? Этого она совершенно не помнила.