Buch lesen: «Анфиса. Гнев Империи»
Пролог
Буря усиливалась. Мрачный утёс, такой крепкий и величавый, дрожал под натиском неистовой грозы и ураганного ветра. Выступ то и дело терзали пролетавшие переломанные ветки, поднятые в воздух камни и, казалось, даже выскобленные добела обглоданные кости. Самым зловещим был момент, когда в блеске тысячи ярких и оглушительных молний вокруг можно было разглядеть на костях некие борозды – следы чьих-то свирепых зубов.
Буря извивалась в вышине, создавая из серо-чёрных облаков колоссальную спираль, ведущую буквально в вечность вне времени и пространства, куда-то за грань дозволенного и доступного для понимания. Вихри свистели, как сонм взмахов плети, как армия стрел, готовая обрушиться в любое мгновение.
И звуки этого ужаса перемежались с нестерпимыми воплями, раздающимися отовсюду. А на длинном выступе утёса стояла маленькая фигурка в сильно колыхавшемся платье. Девочка аккуратно шагала вперёд, не ведая, где можно скрыться. Платье её колыхалось в резких порывах, уж чудилось, что саму её вот-вот сдует и сорвёт со скалы в бездонную пропасть, усеянную вокруг каменными зубами-наростами, будто перед ней открывался вид не на ущелье, а нижнюю часть пещеры, поросшую тысячелетними сталагмитами.
Не было видно ни дна, ни земли, ни леса, из которого бы брались эти куски стволов и проносящиеся в ураганных ветрах ветви мёртвых деревьев. При этом, сколь бы диким и неистовым не было всё вокруг, так и хотелось заглянуть вниз, в эту бездну, откуда раздавались знакомые и незнакомые крики.
Шум нарастал, сопровождаясь глубинным гудением, топотом ног, треском и шелестом. Гул не смолкал, он пронизывал звуком, заставляя вибрировать всё тело и сам крошащийся под ногами в широких трещинах утёс. Сердце стучало столь сильно, что казалось, рёбра не выдержат его натиска. Перехватывало дыхание, а посмотреть вниз всё же хотелось. Что-то так и манило туда. Было мало просто смотреть по сторонам на шторм и вперёд на поднятые в воздух мелкие предметы, позади которых стелился густой непроглядный туман.
Но прямо перед обрывом медленно и величественно выплыла фигура гигантского черепа. Она взялась буквально из ниоткуда, не то прямиком поднялась из бездны, не то выплыла из белёсой мглы, скрывавшей всё то, что ждёт по ту сторону неописуемого дикого каньона.
Только теперь бредущую по утёсу пробрал настоящий неистовый страх. Руки сжались у груди, волосы безжалостно трепал налетающий ветер, а хрупкие тонкие ноги слегка подкосились в коленях. На неё взирало нечто немыслимых размеров из пещер своих глубоких глазниц.
Гигантский череп с невероятной недопустимой мимикой, казалось бы – жёсткие неподвижны кости, но это существо явно хмурилось и зловеще улыбалось. Намерения гиганта оставались неясными, не то оно злилось на приход сюда девочки, не то наоборот, обрадовалось её присутствию. В чёрных пустых глазницах пряталась лишь необъятная густая тьма, что существовала с самого начала мироздания. Создание принялось открывать свой зубастый рот, способный резво отхватить весь выступ скалы вместе с застывшей фигуркой в платьице.
Морозный ветер с колким песком и острыми льдинами срывал капли слёз с юных зелёных глаз. Она пыталась закричать, но горло сдавило так, что оно уже было неспособно издать ни звука. Попыталась закрыть уши или лицо, но руки не слушались. Контроль над телом был потерян, девочка едва-едва каким-то чудом держалась ещё на трясущихся ногах. Холод, страх, мрак – всё перемешивалось и пронизывала её, словно какой-то призрак.
Костяной бог не то собирался ей пообедать, не то зарычать на неё, не то что-то сказать. Но она этого уже не слышала. Мрак, идущий из чёрных глазниц, её окутывал и порабощал, затмевая все остальные очертания. Лязг и костяной треск отдалялись на задний план, гул и терзаемые крики замолкали вместе с раскатами грома. Всё проваливалось куда-то из сновидений обратно в реальность, которая наступала ещё более неотвратимо, чем этот гремящий своими клубящимися вихрями калейдоскоп кошмаров.
Двенадцатое лето
I
Воздух полнился пением летних птиц, щебетавших над шумно журчащей водой бойко льющегося ручейка. Вокруг пахло садовыми цветами и персиками. Ко всему прочему добавлялся аромат свежего хлеба, масла и молока, отчего на душе становилось так мягко, приятно и спокойно.
– Просыпайся, а то опять всё прозеваешь, – резкий, слегка скрипучий голос бонны не давал поваляться в постели.
Анфиса открыла свои глаза малахитового оттенка и, потянувшись, протянула руки сквозь тёплые лучи яркого, заглядывавшего в окно солнца. Бледно-розовое одеяло было смято и слегка откинуто – под ним в эту пору года спать было довольно жарко, хотелось скинуть даже ночную рубашку и улечься загорать на зелёную лужайку справа от дома.
– Доброе утро, Нана, – проговорила девочка-подросток мягким соловьиным голоском.
– Давай поднимайся, помолись и иди завтракать, – торопила её худощавая молоденькая дама лет двадцати пяти со строгим вытянутым лицом с миниатюрным бантиком поджатых губ, облачённая в тёмно-зелёное платье с широкой юбкой.
Ворот, центральный узор наряда и манжеты у неё были белыми, волосы завиты и уложены назад сложным переплетением заколок и декорированного гребня, а ещё у неё полностью отсутствовал макияж. Полуприкрытый взор серо-зелёных глаз взирал на поднимающуюся на кровати девчонку, как обычно все гувернантки смотрят на озорную несносную детвору, с которой им велели возиться.
– М-м-м, пахнет волшебно! – отметила та, ленясь расстегнуть верхнюю пуговицу белой ночнушки и пытаясь из неё вылезти прямо так.
– Платье парадное тебе приготовила вон, одевайся скорее – кивнула женщина на аккуратно сложенный розовый наряд с нежно-голубыми лентами и бантами, украшенными россыпями жемчуга, напоминавшими омелу.
Вздохнув и покачав головой, бонна помогла девочке таки снять через голову полупрозрачную ткань и заодно подала со стула, что стоял возле светлой берёзовой тумбы, беленькие чулки, положив на кровать. Сидящая рядом Анфиса, правда, взялась не за них, а за расчёску.
Её не слишком длинные волосы были прямыми, но пышными. Так что привычная укладка каким-нибудь косым пробором создавала красивый ореол пламенной полусферы вокруг округлого милого личика с тонкими бровками, левая из которых была рассечена как бы пополам, и выразительным изгибом губ с заметной ямочкой-ложбинкой под маленьким прямым носом.
– Наденешь на праздник сегодня красивые серёжки. Гранатовые либо топазовые, сама выберешь после утренней молитвы. И чтоб с участка никуда ни ногой, не дай бог потеряешь! – предупреждала её Нана.
– Хотелось бы изумрудные, – мечтательно вздохнула Анфиса, закончив причёсываться и голышом выпорхнув из кровати под приятные солнечные лучики, заигравшие на нежной коже.
– Вот размечталась. У папочки своего проси ко Дню Рождения, – цокнула языком и только качала головой бонна.
– Хранила бы их дома в маминой нефритовой шкатулке с мелодией, – вздохнула Анфиса.
– Форточку бы хоть закрыла, мечтательница, простудишься! И так после вечерней бани, небось, спать легла, как всегда, с влажной головой, до конца не высохнув, – прикрыла окно за неё гувернантка, схватив платье, что приготовила.
– Ты гнала спать ни свет ни заря, а я виновата?! – надулась девчонка.
– «Ни свет, ни заря» говорят про самую рань, а не поздний вечер, балда маленькая, – посмеивалась бонна. – В твоём случае тогда уж «гнала спать засветло», но это не так, спать я тебе велела уже изрядно после заката. И штору на ночь следует закрывать, сейчас все мальчишки сбегутся на тебя раздетую полюбоваться, – качала она головой от возмущения и цокала языком. – Радуйся, что у твоей бабули своя банька есть.
– «Балда» – это игра такая, когда карточки или кубики с буквами бросают, и надо из них слова собирать. Кто больше придумает, – вредничала Анфиса. – Было бы на что смотреть, – фыркнула она, недовольная размером рельефа своей только начавшей округляться груди.
– Не болит? – прикоснулась бонна к её грудной клетке чуть ниже нательного равностороннего креста в круглой оправе на чёрном шнурке. – Дышать не больно?
– Нет, всё в порядке, – нехотя ответила девочка, хотя в прикосновении этом действительно не было ни боли, ни надавливания, ни эротики.
– Давай: вдох-выдох, вдох-выдох, глубокий вдох, медленный выдох, – руководила Нана действиями девчушки, заставляя ту делать дыхательную гимнастику, после чего помогла-таки Анфисе надеть платье. – Чувствуешь, что тяжело дышать, мысленно напевай считалочку, как бабушка велела, слышишь меня? Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать.
– Я считаю: шесть и семь. Знаю, где твоя постель, – продолжила Анфиса.
На подоконник прыгнула чёрная гладкошёрстная кошка, довольно крупная и при этом элегантная. С жёлтыми большими глазами, каждый из которых был подобен полной луне, рассеченной линией зрачка чёрной бездны. Она тоже подставила переливающуюся шкурку своего грациозного вытянутого тельца под солнечный свет, как и хозяйка этой комнаты, заставленной полочками с фарфоровыми зверюшками да куколками.
Там и тут также на гвоздиках висели плетёные и тряпичные человечки, шарообразная, лохматая в полоску игрушка в форме шмеля, пара керамических лисьих масок «кицунэ» с дайконского фестиваля. В приоткрытых сундуках располагалась одежда и более крупные игрушки, в том числе не совсем для девочек, как, например, деревянные мечи.
На тумбе у кровати подрагивала страницами от лёгкого ветерка из распахнутой в жару форточки большая книга-энциклопедия «Бестиарий живых существ Квентина Барса: Грозные и грациозные». Это была любимая из книг Анфисы – крупный, составленный учёным друидом-аристократом двухтомник, в котором было всё о видах медведей, породах лошадей, о грифонах, динозаврах и всех остальных. А ещё там были очень красивые иллюстрации. Она упросила отца купить эту книгу, когда ей было лет семь и пришли они в городскую лавку за сборником сказок о приключениях юного императора.
– Вон, даже Буба пришла тебя будить, такую засоню. А для титек нужно капусту есть и молока много пить, – проговорила дама в зелёном.
– Провал! Опять мои цветочки пожрёт! – пыталась Анфиса в ещё не до конца застёгнутом сзади платьице с болтавшимися рукавами преградить левой ведущей рукой кошке дорогу к парочке горшков с проросшей зеленью среди чёрно-бурой влажной земли. – А квашеную капусту я не люблю! Фи! – поморщилась девочка, напоминая гувернантке свои привередливые вкусы.
– Тогда щи, – предложила бонна.
– Ну… тоже не очень, – скривила Анфиса губы. – Щи и рассольник точно не из моих любимых супов, я люблю грибной и ещё когда сельдереем пахнет… Томатный, фасолевый, только если из белой крупной фасоли. А то из пятнистой и тёмной он страшный такой получается, с непроглядным болотным бульоном.
– Сама ты «болотным», – коснулась нахмурившаяся Нана её губ, чуть толкнув их, словно изображая очень мягкий вариант пошлёпывания. – Болотница маленькая! Это глаза у тебя болотные, а у меня отличный фасолевый суп, особенно на говядине с мозговой косточкой. И бабушка твоя отлично готовит, вон какие ароматы! Молиться пора да завтракать идти, а я тут с тобой вожусь.
– Я и не просила меня будить… как там, ни свет ни заря, – глянула девчушка в окно, пока бонна, обойдя её и сев на кровать, застёгивала три пуговицы платья между лопаток.
– Деточка, уже полдень почти! Скоро обед, скоро Климент мой приедет, уж твой наставник давно за столом, а ты всё валяешься, – причитала Нана.
– Я не валяюсь, я стою, – поглаживала Анфиса кошку, приглядывая, чтобы та не повредила её цветы.
– Чулки надеть не забудь, – напоминала бонна.
– Пирожки с капустой люблю! – заявила Анфиса, видимо, перебирая в голове все капустные блюда. – У бабули и Кетли на пару получаются просто волшебные!
– Да хоть котлеты, хоть запеканки, – фыркнула Нана, – одевайся скорее.
– Котлеты? Это же из фарша лепят, не бывает капустных котлет, – плюхнулась девчонка вновь на постель, натягивая светлые чулки, и недоверчиво поглядела на свою гувернантку, подняв левую рассечённую бровь.
– Ох, маленькая балда. Бывают, конечно! – возмутилась бонна, – И морковные, и капустные, и картофельные! И всё вперемешку, фарш не только мясным бывает. С хлопьями злаков можно смешать… Ох, что говорить, разъедутся все после праздника, сделаем тебе с твоей бабушкой овощных котлет.
– Если мне не понравятся, сами съедите, – на всякий случай предупредила капризная в еде Анфиса. – А то вдруг будет полный провал…
– Ещё с каким удовольствием! – хмыкнула гувернантка.
– Может, чуть-чуть капусты добавить в тот суп, что папа готовил. С кабачками, шпинатом, бараниной и белым вином, – размышляла вслух Анфиса. – Там ещё стручковая фасоль была, лук с морковкой… Множество овощей. Сырку сверху натирала, м-м-м! Было волшебно!
– Рано тебе ещё о вине думать, – поправляла рукава и рассматривала, как сидит дорогое атласное платье на девчушке, бонна.
– Как там господин Лукьян? – поинтересовалась девчонка – Говорил про меня?
– При мне нет. Это уже который? Седьмой? Счастливая семёрка, в этот раз точно повезёт, – заверяла бонна.
– Я старалась, – вздохнула Анфиса, закончив с чулками и зажигая синее холодное пламя в уголках пальчиков. – Вот уеду с ним, ещё соскучишься по мне. А я буду где-нибудь в столице, в Академии… Слава императору!
– Я тебе что говорила про колдовство в спальне? – схватила и потрясла её за руку, тут же сбивая огоньки, Нана.
– Ай! Эй! Руку сломаешь! – отдёрнулась девочка с недовольным видом. – Оно же холодное!
– Лучше сломать руку, чем сгореть в доме! – рявкнула гувернантка. – Живо умываться, молиться Творцу, и за стол!
– Да иду я, иду. Уже бегу, – фыркнула Анфиса. – Так, а ты не лопай мои цветочки! – ткнула она кончиком пальца кошку Бубу в коричневый влажный нос.
II
За завтраком они сидели вчетвером: Анфиса, её бонна, её потенциальный учитель-маг – длинноволосый брюнет с крючковатым носом и тонкими усиками, в синем мундире, а также её бабушка Августа – полноватая женщина далеко в годах, низенькая, чуть сгорбленная, с округлым кончиком носа. Зеленоглазая старушка была в маленьких очках-пенсне, плотно сидящих на её переносице. А с обеих сторон к ним крепилась тонкая цепочка, чтобы не могли никуда упасть, в случае чего повиснув на шее. Пучок седых волос на её затылке был украшен двумя деревянными спицами, красными в утолщении.
Помощница-служанка по имени Кетли в перепачканном переднике помогала накрывать на стол да и вообще с готовкой. Что-то помешать, что-то нарезать, следить за временем, чтоб в печи ничего не сгорело. В четыре руки вместе с хозяйкой загородного особняка получалось кулинарить и быстрее, и веселее. Пожилой женщине было только в радость от помощи и компании. Тем более что гостящая летом внучка больше времени проводит в прогулках и играх, нежели со своей бабушкой.
Сейчас к фестивалю подготавливали в глиняных корчагах кашу для бедняков и суп-холодник на простокваше из отварной свекольной ботвы и щавеля. Кетли со второго, более узкого, чем трапезный, столика смахнула ботву и обрезки в переполненную лохань для скота да поспешила отнести её из дома в свинарник.
– Доброе утро, бабуля, мастер Лукьян. Пирожки! – обрадовалась Анфиса, схватив один. – С капустой? – поглядела она на Августу с надеждой в голосе.
– С белой рыбкой, ты такие не ешь, – ответила та.
– Фи! – пренебрежительно бросила, как бы выронив из пальцев, девчонка пирожок обратно на блестящий поднос.
– Не «фи», а хоть попробовала бы! – хмыкнула Нана и взяла себе один.
– Вот, с вишней есть парочка, – угостила внучку бабуля. – Солнцеворот настаёт. С сегодняшнего дня девицам можно ягоды есть!
– Ура, ягодки! – улыбнулась Анфиса, схватив пирожок. – М-м-м! Волшебно!
– А запретную вишню-черешню с самого длинного дня года всем молодым теперь можно, – заметил Лукьян. – А иначе детей не будет или малыми помрут, – поглядел он на девочку с поучающим взглядом, чтобы запоминала.
– Куда ты уже в рот всё тянешь до молитвы! Надо очистить еду, мало ли сглаз какой или ещё что! – заворчала старушка. – Творец всемогущий, благослови пищу, которую мы едим. Благодарим тебя за неё и за свет, что льётся с небес и что в наших сердцах, – обхватив одной рукой кулак у груди, читала Августа молитву, и все повторяли за ней. – Благослови Империю! Слава Творцу нашему!
– Слава Империи, слава императору! – произнесли хором сидевшие за столом, приступив к трапезе.
– Кетли, к обеду ботвинью будем делать, пока у всех гуляния идут, подготовь всё, пожалуйста, – попросила служанку старушка.
– Да, – кивнула молодая женщина, достав большой кувшин хлебного кваса, и сразу же начала рядом раскладывать на деревянной доске зелень.
Красивым рядком легли щавель, шпинат, лебеда, немножко молодой крапивы, свекольные листья, оставшиеся после приготовления холодника на деревенскую ярмарку. Тем более что всей этой «ботве» после варки предстояло ещё остыть, ведь такой суп подавали холодным, а в такую жару это было просто идеально. Заодно служанка открыла погреб, чтобы вытащить охлаждённую рыбу на бульон.
– Ах! – уплетая сырную лепешку, воскликнула Анфиса, задрав голову с прикрытым взглядом, и прислонила ладонь к груди.
– Что?! – выронила вилку Нана. – Болит? Опять приступ?
– Нет-нет! – раскрыв глаза, тут же ответила та. – Просто три вида сыра в лепёшке! Вкусно! В самое сыр-дечко! – вновь изобразила она позу с вскинутой головой.
– Не делай так больше, – фыркнула бонна, вновь взявшись за вилку в резкой хватке, выразив тем всё своё недовольство.
– Не расстраивай свою гувернантку и меня не пугай, я уже старая, от твоих этих визгов ещё сердечко прихватит, – качала головой Августа.
– Бабушка, расскажи ещё чего-нибудь про маму, – попросила внезапно Анфиса через какое-то время.
– Да что ж ещё добавить-то, солнышко. Мы… виделись как-то раз, – замялась та. – Ты ведь уже спрашивала. Каждый год. А я с каждым новым летом всё больше забываю свою жизнь, – отшучивалась Августа.
– Какой она была? – в который раз за жизнь интересовалась девочка.
– Это была женщина жёсткая, разъезжавшая на запряжённых грифонах и любившая наблюдать, как преступники убивают друг друга на арене за единственный шанс на свободу, – вздохнула Августа. – Ей нравились птицы, особенно смотреть, как орлы живятся плотью погибших. Подкармливала лебедей у пруда. Сама неплохо, к слову, владела мечом и плетью. Была воительницей, может быть, чародейкой. Кто теперь знает… – пожала старушка дама плечами.
– На грифонах! – дивилась Анфиса. – Волшебно!
– Августа, у нас завтрак, она ещё ребёнок, куда такие жуткие подробности! – всплеснула руками Нана.
– Девочка проводит здесь своё двенадцатое лето. В её возрасте уже замуж пора выдавать, – отметила бабуля.
– Куда ей, кожа да кости, ест мало, вся еле дышит. Ей бы лет пять ещё до брака свободной порезвиться да и там не спешить, как окрепнет, – оглядывала смущённую и недовольную Анфису бонна.
– Прости, я не могу сказать, что твоя мать произвела на меня впечатление достойной и величественной особы, – заключила Августа. – Мы, Крэшнеры, всегда пытались войти в высшее общество. Принадлежали к знатному роду. Мы натуры утончённые, тактичные, нам чуждо такое насилие. А она была настоящим воином, сильная строгая, словно крылатая валькирия!
– Валькирия… – мечтательно, глядя сквозь окно на небо, проговорила Анфиса. – Не нужно стесняться её критиковать, бабуль, – словно вернулась девочка тут же в реальность, – в конце концов она ведь меня бросила. Я не собираюсь ей восхищаться и превращать в свой идеал… Просто интересно.
– Какие мы слова знаем! – цокнула языком с явной иронией бонна.
– Уж не полная балда, – фыркнула с ухмылкой Анфиса. – А вы, господин Лукьян, останетесь на праздник? – поинтересовалась она у мужчины. – Всё-таки сам архиепископ Магнус приедет.
– Нет-нет, – качал головой тот, протирая блестящие от жира губы салфеткой, – я уже порядочно задержался. Всё утро собирал вещи в сундук и сумки.
– А я… мастер Лукьян? Я с вами поеду? – кокетливо проговорила девочка, повернув голову и косясь на чародея одним глазком.
– Я… – слегка замялся тот, отводя взор.
– Кто в теремочке живёт? – постукивая о декор на пороге, открыл деревянную дверь и зашёл внутрь высокий господин лет тридцати с длинными тёмными кудрями, среди которых светлыми полосами попадались равноудалённые жемчужные пряди, создавая красивый рисунок. – Ан? Мама? Где все? Только завтракаете, что ль? – прошёл он, не разуваясь, в багряных с позолотой сапогах прямо в столовую.
Он был одет как священник: в чёрной дзимарре – особой плотной сутане с фиолетовой окантовкой, такого же оттенка пуговицами и поясом. На плечах была меховая моццетта – накидка из бархата, отделанного горностаем, охватывающая плечи и застёгивающаяся на груди. На голове – чашеобразная, самую чуть остроконечная белая шапочка-скуфья, чьи складки образовывали перекрестие. Для летнего дня облачение казалось не самым подходящим, но всё же парадным и праздничным для наступавшего летнего Солнцестояния.
А поверх на господине была длинная, почти до щиколоток, переливающаяся блеском плащ-накидка ферайола из густо-сиреневого атласа без узоров и украшений, завязанная на бант узкими ткаными ленточками на вороте. Под этим бантом красовался символ веры – равносторонний крест с расширявшимися от центра концами внутри ровной металлической окружности.
– Папочка! – бросив вилку и нож, соскочила с места Анфиса и, засверкав счастьем в глазах, бросилась отцу в объятия.
Девочка едва верила своим глазам и своему счастью. Аж дыхание перехватило от неожиданного появления любимого папочки. На дворе стоял жаркий Солис, лето, а в груди и в душе расцветала и наливалась красками настоящая весна, словно поставленный в воду букет оживал и распускал лепестки своих ярких бутонов. Сердечко бойко выстукивало ритмы радости, а она жалась к отцу, буквально повисла на этом его наряде священнослужителя.
– Анфиса! Как ты тут? Соскучилась? Хулиганишь, небось, каждый день? Бабушке покоя не даёшь? – посмеивался мужчина, шагая к столу вместе с дочкой в объятиях.
Подбородок его был украшен скромной двухцветной бородкой. В ней, как и в волосах, одна светлая, перламутровая линия шла полосой посреди широкого тёмного окружения щетины. Сама борода была недлинной, зато довольно густой.
– Очень соскучилась, папочка! – отвечала Анфиса. – Садись за стол! Проголодался с дороги? Тут такие лепёшки! Вкуснющие! В самое сырдечко! А ещё пирожки и омлет с травами – перечисляла она.
– Здравствуйте, господин, – поклонилась Кетли вошедшему.
– Альберт! Приехал к празднику! – улыбалась старушка, поглядывая на сына сквозь очки, перестав переливать молоко в крынку. – Мы уже заканчивали трапезу после молитвы. Давай и тебе налью чего-нибудь, угощайся оладьями, пирожками с рыбой, сырными лепёшками, давай кандюшку кваса налью или, может, сделать тебе чай ромашкового сбора?
– Мама, я чай не пью, ты же знаешь. Завари мне хорошего крепкого кофе с дороги, если остался. Я весной привозил, помнишь? Да послаще: и сахару, и мёду туда добавь, ты сама всё знаешь, – опустил он Анфису на пол, поглядывая на Августу, и сел за стол напротив господина Лукьяна. – А вы тут как?
– Жарко, – протёр тот платком свой лоб от испарины, так как в столовой, плавно переходящей в кухню, и вправду сейчас после готовки воздух, пропитанный жаром и паром, был словно в бане. – Самый разгар лета всё-таки, господин нунций.
– Глядите, какой фареон подарил посол, – снял Альберт с головы свою шапочку с длинной золотой кистью. – Сам из красного войлока, кисточка из шёлка, красота!
– Шикарная! – улыбалась Анфиса, прикасаясь к головному убору в руках отца.
– Сюда где-то брошь-эмблема эвзонов императора должна крепиться, его элитной гвардии. Но мне не положено, я не военный, – пояснял мужчина в облачении священника.
– Можно фамильный герб прикрепить или что-то ещё, – предложила старушка, подав сыну небольшую чашечку ароматного таскарского кофе и длинную палочку корицы.
Ею он принялся размешивать сахар и мёд внутри чашки, а другой рукой из внутреннего кармана своей ферязи достал шкатулку из эбена – дорогого чёрного дерева, тоже подаренную за хорошую службу, и оттуда достал щепотку любимых пряностей для кофе.
– Ты же не на пару часов, да? Сходим на ярмарку? Там будут вертушки, разные вкусности! – проговорила Анфиса.
– Ах, моя вина, господин. Я обещала за лето научить её саму эти ветровые штуковины делать к торжеству, да забыла. Из головы вылетело. Так не хотела, чтобы вам пришлось тратиться, – с досадой причитала Нана.
– Полушка за деревенскую вертушку, чего там! – жестом отмахнулся Альберт. – Архиепископ Магнус здесь будет проездом, не думаю, что сельские жители прямо-таки настоящую роскошную ярмарку устроят с базаром и игрищами, – повернулся он к Анфисе.
– Устроят-устроят! Мы с ребятами видели, как они всё готовят. Зонтики от солнца ставят на столы для карт, костяшек и борьбы на руках… – тараторила девочка с явным убеждением. – Просто волшебно!
– Лишь бы не для танцев на столах, – фыркнула бонна.
Тем временем чёрная кошка тоже уже пришла сюда на людские голоса, решив, что валяться на солнышке в оставшейся незаправленной кровати Анфисы ей не слишком удобно, на ровной поверхности одеяла и покрывала было бы куда комфортней. А потому, в надежде, что что-нибудь вкусненького перепадёт, заявилась в столовую, запрыгнув на лавочку у ароматной кадки.
– Буба! Буба! Бубастис! – ворчала на неё старушка. – Ну, куда? Ну, куда ты! – оттаскивала она кадку от любопытной, всё обнюхивающей и топорщащей свои длиннющие белые усы кошки. – Я тут масло взбивала из молока, а она уже нос суёт. Лучше б мышей ловила, хоть бы раз принесла, ленивая туша!
– Так налей ей в блюдце, – просил Альберт, и Августа полезла рукой на полочку с глиняной бурой посудой.
– Котёнка ж нам её мать подарила? Лет семь назад, верно я всё помню? – уточняла у сына старушка. – Не впала ещё в маразм совсем?
– Помнится, да, – отвечал нунций, поглядывая на Бубу.
– Так ты мамин подарок! – нагнулась, поглаживая кошку, Анфиса. – Пап, расскажешь о маме что-нибудь?
– Ох, принцесса. Волосы у неё огненные были, как у тебя, я ж рассказывал тысячу раз. Если бы ты больше читала не о животных, а о военном деле, могла бы знать такое понятие, как «карательный отряд». Вот она была воительницей, которая его возглавляла.
– Унимала мятежи? Наказывала волхвов-безбожников? – любопытствовала девочка.
– Первое, вторым занимаются инквизиторы, – ответил ей Альберт.
– Бабушку зовут Августа, тебя – Альберт, меня – Анфиса, маму тоже звали как-то на «А»? – интересовалась дочь у отца.
– Нет, родная, это просто совпадение, – усмехнулся тот, поглаживая её по волосам.
– Сейчас я накрою на стол и такому гостю, – улыбалась Кетли под вежливый кивок священнослужителя.
– В сенях вещи ненужные собрала: побитые горшки, корзинки с дырой или сломанной ручкой, старые изношенные лапти, тряпьё и всё прочее. Отнесёшь сжечь в очищающий костёр на ярмарку, – велела старушка сыну.
– Там столб. обложенный хворостом, поставили, – тем временем продолжала девочка, – с колесом и черепом коня. Будут костры и игры, танцы разные.
– Не рано тебе ещё о танцах думать? – усмехнулся Альберт.
– Так не обязательно же с парнем каким, можно и одной, и в хороводе, – порозовела девочка.
– То «пляски», а «танец» – это когда пара танцует, – поучал отец. – Летнее солнцестояние – не церковный праздник, народ его справляет как бы… по старым обычаям, втихаря, без дозволения, хоть и на широкую ногу. Самый длинный день в году как-никак, не может простой народ не гулять в такое время. К тому же между сезоном посева и сбором как раз время расслабиться немного. Потому вот странствия архиепископа в этот год как-то накладываются на это дело, чтобы совсем язычества какого не было.
– Язычники – безбожники! И приносят в жертву детей! – содрогалась с ненавистью Анфиса.
– Вот господин Магнус и проследит, чтобы никаких чёрных обрядов не было. Ну, ты, если поела, беги поиграй, мы с господином Лукьяном поговорим, – бросил Альберт взор своих янтарного оттенка глаз на усатого мужчину с зачёсанными назад пепельно-серыми прядями.
– Анфиса, ты не доела, – заметила ей бонна.
– Я наелась! – бросила та, весело постукивая ярко-розовыми босоножками по дощатому полу в прихожей и выбегая на улицу.
Играть и гулять она, разумеется, не побежала. Но не потому, что гувернантка велела никуда не уходить с участка мадам Августы, её бабушки, а потому что надо было обогнуть дом и пристроиться возле ближайшего к столу окошка, чтобы подслушать разговор.
Она погладила пасущегося на привязи молодого бычка Кади, помахала взрослым рогатым обитателям коровника, аккуратно проходя мимо. Девочка заметила, что на ворота уже без её участия повесили стебли крапивы и зеркальца защитным ритуалом. А в том году она тоже со всем этим помогала, правда, изрядно обожгла руки кусачей травой.
Девочка приблизилась вновь к дому бабули, пролезая мимо двух больших бочек с неё ростом, в которые по стокам стекала дождевая вода. Взор Анфисы упал на кое-как воткнутые в наличники, ставни и подоконник кухонные вилки – один из местных праздничных обрядов на защиту от проникновения всякой нечистой силы.
По взору маленькой чародейки было понятно, что она сильно расстроена. А в мыслях только и вертелось, что это Нана с Кетли небось воткнули с утра пораньше ещё до того, как её разбудить. А ей поучаствовать не позволили, не то сочтя слишком слабой, не то просто не позволяя напрягаться. А ведь дочь нунция любила участвовать во всяких таких ритуалах. А теперь оставалось лишь с любопытством затаиться снаружи, у окна, чуть заглядывая внутрь и вникая во всё, что происходило сейчас за столом.
– Привёз ещё вот, – достал Альберт какой-то томик в твёрдом переплёте, – конфискованную книгу запретных знаний. Пусть уж не в библиотеке какой хранится, а здесь, чтобы уж точно никто до неё не добрался, – встал и положил мужчина том на книжную полку возле кулинарных сборников с разными рецептами.
– Главное теперь не спутать и не сварить зелий оттуда, – посмеялась гувернантка.
Анфиса проследила, куда это папа ставит книженцию. Очень уж хотелось посмотреть, что там такого запретного, но вряд ли бы ей это удалось. На кухне либо бабушка, либо её помощница. Ночью нос туда не сунешь, да и не почитать в темноте. А если выявить момент, когда вдруг нет никого, то кто знает – надолго ли. Вечно Нана заявится или кто ещё вернётся в дом да застукает за чтением. Потому приходилось расстаться со своими желаниями и сдерживать любопытство.
– Так что насчёт моей девочки? – повернулся Альберт к всё ещё сидевшему за столом чародею.
