Мастер, который создал тхэквондо

Редактор Лариса Прудникова

Корректор Константин Поташев

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Виталий Листраткин, 2022

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-9320-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Благодарности

Автор благодарит коллег центра корейских единоборств «Тангун» за возможность работать на одной волне.

Особая благодарность Ольге Александровне Бердышевой за перевод документальных материалов, использованных в данной книге.

Моё имя – Хон Хи. Фамилия – Чой. Я родился в 1918 году в далёкой корейской деревне. Семья большая, восемь детей. Жизнь трудная: пятеро детей умерли. Выжили я, старший брат Бунг Хи и младшая сестра Вун Джил.

Брат был силач. В деревне самая тяжёлая работа – замешивание рисового теста. В одиннадцать лет Бунг Хи легко управлялся деревянной лопатой, больше похожей на весло лодки. В одиночку замешивал полный бак теста – не каждый взрослый с таким управится. Легко таскал на спине мешки с рисом – такой богатырь!

Я же рос хилым, без конца болел.

– Эх, – вздыхала мама. – Когда слишком густой лес вырубают, иногда оставляют согнутые и кривые деревья. И тогда они могут распрямиться…

Меня лечили прижиганиями, корнем дикого женьшеня с мёдом. Самое раннее воспоминание – первый день рождения. Я одет в рубашку, которую сшила моя бабушка. Стою в окружении родственников, они тянут руки, улыбаются, каждый зовёт к себе.

Когда подрос, семья переехала в большую приморскую деревню. Здесь кое-какие родственники, да и вообще жизнь побогаче. Помню, как добирались железной дорогой. Поблёскивающее отражение деревянного моста на морской воде. Мама вела нас с братом за руки, за спиной узелок с нехитрым скарбом.

До четырёх лет я постоянно ныл и плакал. Но когда однажды проснулся с криком, мама спросила меня, зачем я кричу без толку. И я задумался: «Действительно, зачем? Это же нелепо». И с этого момента никогда не плакал просто так. Зато если требовалось чего-то добиться, я стоял на своём до последнего. Упрямство – моё второе имя!

Отец мой был беден. В своей семье он не мог рассчитывать на чью-то помощь, поскольку самый младший. Зато много времени провёл в России и в Китае, где занимался изучением народной медицины, практиковал иглоукалывание – у него это здорово получалось. А заодно он практиковал и азартные игры – это сводило на нет все его усилия. Мама, наоборот, старшая дочь из богатой семьи. Но это не никак не сказалось на нашем достатке: даже в новой деревне мы перебивались с хлеба на квас.

Вдруг отцу повезло: на какие-то шиши он открыл винокурню, хотя у него сроду не было денег. Возможно, свалился какой-нибудь нежданный гонорар за иглоукалывание или выиграл в карты – кто знает. Спустя три года заведение превратилось в главную винокурню деревни. А отец, соответственно, приобрёл статус большого человека. В те времена считалось, что большой человек должен быть выпивохой, иметь на содержании любовницу и вообще всячески демонстрировать обеспеченность и быть притчей во языцех.

– Хон Хи! – говорил он мне. – Смотри, сколько у меня друзей! Смотри, как они меня ценят!

Приятели хихикали, подливая вина…

 
                                   ***
 

Ещё два года для отца прошли в пьяном угаре. Наверное, он мог бы куролесить годами, но, на свою беду, встретил женщину, которую звали Чой Ной Джу. Ох, она была красотка! Стройная точёная фигурка. Матовое лицо, как у фарфоровой куколки. Нежный голос. Как она великолепно пела! Но больше всего в жизни любила играть в карты, пить спиртное и курить опиум. В общем, они с отцом как два сапога пара. Чой Ной Джу совершенно околдовала его. И отец выгнал мою маму из дома, а беспутную подругу представил детям как мачеху.

– Вы должны… – икнул, – уважать Чой Ной Джу! И беспрекословно слушаться…

Дом превратился в бордель с толпой пьяных игроков, которые частенько засыпали тут же, на полу. День начинался с похмелья и продолжения безумного кутежа. Разумеется, отцовского достатка надолго не хватило. Следовало прекратить пьянствовать и гулять, но отец и мачеха не могли остановиться – винокурню продали, остался только дом. И тогда Чой Ной Джу нашла себе жестокое занятие: стала настраивать отца против моей родной матери. С одной стороны, крайне вежлива и обходительна с родственниками отца, с другой – то и дело пыталась рассказывать всякие гадости о моей матери.

К тому времени я вернулся от мачехи к маме. Старался помочь: кормил цыплят и свиней, ухаживал за садом, выращивал кукурузу и другие овощи, чтобы продать соседям. Вечером молотил соседский рис, чтобы получить немного муки. А ночью с помощью двух камней стирал одежду. С рассвета до ночи у меня не было свободной минуты. Чтобы выполнить все работы, мы расходовали много воды – мама то и дело таскала ведро за ведром. А поскольку каждый день готовили тофу, требовалось много дров. Осенью я собирал сухие ветки и листья в сосновой роще, чтобы покрыть потребности в топливе.

Когда началась школа, стало немного легче. И в школе, и за её пределами я ходил с одной и той же сумкой. И частенько притворялся, что иду на занятия, хотя на самом деле пропускал. В качестве наказания меня ставили на уборку класса и туалета, а потом заставляли сидеть в классе, чтобы выполнить все уроки, которые задал учитель. До сих пор удивляюсь, как мне удалось добраться до пятого класса с такими плохими отметками. Зато я мог семьсот раз подряд прыгать на скакалке, отлично лазил по деревьям. А однажды поднялся на вершину флагштока, чтобы закрепить наверху ролик для флага – деревенский сосед попросил выполнить эту работу. Как только отец узнал об этом, он меня сурово отчитал, ведь вершина флагштока тонкая и непрочная, упасть с неё легче лёгкого.

 
                                   ***
 

После трёх лет семейной нервотрёпки жизнь опять круто повернула. Мачеха отправилась к родственникам в другой город, где скоропостижно умерла в возрасте тридцати восьми лет. И теперь, согласно обычаям, мама вернулась к отцу. Атмосфера в доме стала ледяной. Отец поставил дело так, что мама должна была в любой ситуации обеспечить его лучшим рисом и другими продуктами на ужин, даже если остальные члены семьи оставались голодными. Я прекрасно помню моменты, как мы с братом заглядывали через приоткрытую дверь в комнату, где у отца был свой обеденный стол, чтобы посмотреть, не оставил ли он хоть горсточку риса.

Пока папа витал в облаках, мама работала как проклятая. Здоровье её было подорвано, ей сделали серьёзную операцию. После потери семейного бизнеса маме пришлось трудиться, чтобы добывать еду для свекрови и маленьких детей. Нет слов, чтобы описать тот ад, через который она прошла. Помню, как она ходила на ярмарку в деревню Хва-Деа в корейских шлёпанцах, которые представляли собой резиновую подошву с верёвками. Часто вообще не обедала – лишь бы накормить нас. Питались мы похлёбкой, где в солёной воде плавали кусочки теста…

В то время я помогал моему брату, который продавал фарфоровую посуду. Мы возили её на тележке на ярмарки в соседние деревни. Каждое такое путешествие занимало целый день, но мы могли заработать на миску дешёвой пшеницы. Дома теперь непросто: бабушка встала на сторону отца, а мама, в свою очередь, обиделась на неё. Я любил и бабушку, и маму, поэтому занял нейтральную позицию. Можете себе представить, как это расстраивало маму…

В восемь лет я влюбился. В школе меня посадили за первую парту, потому что был самым маленьким. И моё место оказалось рядом с девочкой по имени Ли Чэ Рюн. Она мне сразу понравилась, хотя я не осмеливался выразить своё чувство.

– Я люблю Ли Чэ Рюн! – кричал посреди соснового леса.

Тем не менее Ли Чэ Рюн я так и не признался, даже когда она вышла замуж за другого человека. Это моё первое чувство, которое я испытал в школе, где девочки и мальчики сидели рядом…

К сожалению, учился я не только хорошему, но и плохому. Каждый день мы видели, как окружающие нас люди курили, пили и играли в карты. А семья моего друга Ким Ен Джуна вообще похожа на мою семью, и если мы играли вместе, то копировали то, что видели дома. С восьми лет мы пробовали пить, курить и играть в карты, естественно, скрывая это от родителей.

 
                                   ***
 

Корея в те годы находилась под властью японцев. Чтобы ассимилировать корейский народ, Япония использовала любые поводы, чтобы уничтожить наши собственные обычаи и культуру. Например, ставили своей целью избавиться от сах-ту (традиционная причёска женатых мужчин, когда длинные расчёсанные волосы аккуратно собираются в пучок на макушке, а поверх надевалась шляпа).

Когда у отца была винокурня, он старался поддерживать ровные отношения с колониальной японской администрацией. Но усилия оказались тщетны: по приказу японской полиции он всё-таки лишился своего сах-ту…

Наши предки всегда носили белую одежду. И мои родители, и вообще все корейцы носили белую одежду вплоть до 1930-х годов. Корейцы исторически назывались «бэке-эйи-мин-джок», или «люди в белой одежде». Но вот беда – у японцев белый цвет ассоциируется с белым похоронным костюмом, который принято надевать во время погребальной церемонии. Поэтому белый цвет нервировал японскую администрацию. Был случай, когда полицейские облили чернилами людей на поселковой ярмарке, лишь бы сделать одежду невозможной для ношения.

Было и кое-что пострашнее чернил. Например, убийства корейцев, которые боролись за освобождение страны. Когда мне было одиннадцать лет, я видел, как японская полиция застрелила двух активистов, когда повстанцы бежали к перевалу Джи-Доон-Джи. И мне пришлось караулить тела по приказу полиции. Я стоял там и плакал, пытаясь унять страх в моём сердце. Воистину, в те времена оккупанты убивали не задумываясь.

Однажды я отправился в школу, но попал в компанию старшеклассников, которые обсуждали ученическую забастовку. Без колебаний присоединился к ним, так как уже был против японцев. В тот вечер мы организовали команды, объединив старших и младших учеников в каждой группе, чтобы раздавать листовки. Наша команда прошла по нескольким деревням, агитируя народ. Вернулся я поздно ночью, тихонько прокрался на своё место и заснул.

Утром отец разбудил меня и спрятал в пустом варочном баке, сказав, что японская полиция охотится за бастующими школьниками. Я так и просидел в этом баке два дня… Потом ученики один за другим вернулись в школу. Правда, меня всё равно допросили в полицейском участке и временно отстранили от школы. Но я посчитал, что это был мой личный бой против японских оккупантов.

 
                                   ***
 

Записи на папирусе появились в Египте около четырёх тысяч лет назад. Примерно в это же время на Востоке люди начали овладевать письменностью. Считается, китайский губернатор Бок Хи изобрёл восемь основных каллиграфических принципов. А императорский историк Чанг Хил придумал собственно иероглифы, вдохновившись отпечатками птичьих следов на песке. С этого момента появилось уважение к каллиграфии как к искусству совершенствования ума. Каллиграфия – своего рода «рисунок ума», поскольку иероглиф – не просто символ, но отражение каллиграфа, передающее тонкие оттенки настроения.

Отец мой недолюбливал японскую школу, поэтому решил отдать меня в обучение китайскому специалисту. В нашей деревне жил мастер Ма До Сунг. Когда отец привёл меня, мастер взял кисть, чернила и написал в качестве образца четыре письма. Затем попросил скопировать образцы. Когда я закончил работу, мастер Ма заключил, что из меня будет толк.

– Почему вы так думаете? – спросил отец.

– Он не исправляет то, что написал, – ответил мастер.

Два года я изучал китайскую письменность и классическую литературу у мастера Ма. Отец решил, что это моя будущая профессия, способ зарабатывать на жизнь для такого слабака, как я. И начал подыскивать более квалифицированного учителя каллиграфии. В двадцати километрах от нашей деревни преподавал Хан Иль Донг, которого все называли мастер Ок-Нам, известный на Корейском полуострове каллиграф. Отец отправил меня в его дом, чтобы я учился и набирался ума-разума. Но через неделю я своим ходом вернулся домой… Я ожидал сурового наказания, но отец только посмотрел на меня и отправился по своим делам. Спустя неделю мастер сам появился у нас в доме. Оказывается, отец сумел договориться таким образом, чтобы он жил у нас и учил только меня. Но и получал за меня как за десятерых!

Мне назначили расписание, и я день за днём оттачивал мастерство владения кистью. Занимался так усердно, что натёр мозоли на пальцах, но удостоился похвалы со стороны учителя. Отец настаивал, чтобы меня обучали не только каллиграфии, но и классической китайской литературе. Кроме того, мой учитель был мастером традиционного корейского боевого искусства теккён, которое включало в себя в основном движения ног. Учитель глубоко понимал это искусство. Он не меньше моего отца волновался из-за моего слабого тела, часто рассказывал о самых знаменитых боях, чтобы поднять мой боевой дух. Он показал мне основные движения теккён, хотя, конечно, на самом элементарном уровне.

Спустя какое-то время мастер сказал, что ему пора возвращаться. Отец умолял остаться дольше, но тот принял твёрдое решение.

– Сейчас каллиграфия вашего сына искусна, а работа его кисти лучше, чем моя, – успокаивал он отца. – Без меня он не столкнётся с трудностями.

Услышав такое, отец умолял ещё больше: «Мастер, вы практикуете всю жизнь, а мой сын проучился только год. Если его мастерство достигло такого уровня, то я не понимаю, как можно остановиться. Если вам действительно нужно ехать, пожалуйста, возьмите моего сына с собой!»

После долгих уговоров мастер согласился взять меня. На тот момент мастеру было пятьдесят четыре, а мне пятнадцать. Через год в результате упорной работы под постоянным наблюдением мастера моё письмо стало совершенным. Я овладел печатным стилем – базой письма – и перешёл к вводным основам декоративного стиля, письменного стиля четырёх изящных растений: сливы, орхидеи, хризантемы и бамбука.

Во время учёбы произошёл незабываемый случай. Однажды я отправился на поиски хорошего материала для кисточек в бамбуковую рощу. На мне были деревянные японские сандалии. И ядовитая змея укусила меня прямо в пятку. Перепуганный мастер высосал из моей раны поражённую кровь, достал маленький пузырёк и сообщил: «Это масло с противоядием, которое твой отец приготовил в год змеи, в месяц змеи, в день змеи, в час змеи на тот случай, если тебя когда-нибудь укусит змея». Я втёр масло в рану. Каким образом мой отец мог предугадать, что со мной это случится? И почему у мастера в тот день оказался с собой этот пузырёк? Мистика…

Когда я вернулся домой, мастер Ма проэкзаменовал мои умения и остался чрезвычайно доволен.

– Теперь ты будешь писать эпитафии вместо меня, – заключил он.

Таким образом я удостоился чести писать эпитафии именитым покойникам. А заодно занял место, которое раньше занимал сам мастер Хан Иль Донг, стал сам обучать молодых подмастерьев, которые прибывали отовсюду, чтобы учиться искусству письма. Мой отец был счастлив! Я уверен, что научился превосходно писать только благодаря такому замечательному учителю, как мастер Хан Иль Донг, хоть все и говорили, что у меня талант к письму. Есть поговорка: «Если двое мудрых учёных объединятся, чтобы помочь друг другу, им откроется великая истина вселенского пути». Вот почему, общаясь с инструкторами тхэквондо, я постоянно подчёркиваю: «Только у великого учителя может быть отличный ученик».

 
                                   ***
 

Я не верю в приметы и прочие предрассудки. Но знаю – какая-то высшая сила существует. Хочу описать несколько невероятных событий, которые произошли со мной и свидетелем которых я был.

В ту пору, когда винокуренный бизнес отца достиг высшей точки успеха, мой двоюродный брат Мун Хи умер от лихорадки. До сих пор помню, как он что-то выкрикнул перед тем, как отойти в мир иной. Мун Хи давно похоронили, но члены семьи утверждали, что каждую ночь слышат тяжёлый кашель на том месте, где лежал больной. Это сводило с ума… И прекратилось только после визита заклинателя мёртвых душ – мама упросила его отмолить душу усопшего.

Когда мне было десять лет, я отправился за печеньем в магазин. Путь пролегал мимо дома одного человека, который не так давно умер от венерической болезни – сначала он потерял часть носа, а потом и жизнь. А теперь представьте, что я увидел на пороге именно этого человека! В светлой одежде, широкополой шляпе, вместо носа повязана тряпочка. Он прошёл совсем рядом, свернул на большую дорогу и там исчез из виду. Клянусь, я видел каждое движение этого человека! Конечно, когда я рассказал друзьям о том, что видел, мне никто не поверил…

Ещё одна история случилась много позже, в 1936 году. Жена моего брата вернулась в родной город из Китая – и, увы, заболела тифом. Её лечили, но она всё-таки умерла. А перед смертью она бормотала в своей постели:

– А, это ты пришёл забрать меня… Пойдём, я не буду против.

Вскоре мы с братом слегли: тиф добрался и до нас. Родители сбились с ног, пытаясь найти средство, которое сможет исцелить нас. Однажды, вернувшись от знахаря, мать рассказала, что собирается принести в жертву курицу на священной горе Ха-Дэ, чтобы духи помогли нам выздороветь.

– Да, теперь я спасён! – вдруг выкрикнул брат.

Услышав такое, мать немедленно помчалась на гору. И уже оказавшись на месте, обнаружила, что для жертвенного ритуала не хватает такой малости, как вода. Представьте, едва она взмолилась о ниспослании воды, как хлынул ливень. Таким образом, она смогла приготовить курицу и рис, чтобы задобрить духов. Ещё до того как мать добралась до дома, болезнь моего брата стала отступать. Когда брат полностью оправился от болезни, ему рассказали историю с жертвой. В ответ он лишь улыбался и разводил руками – ничего не помнил…

Я был свидетелем тех событий и до сих пор нахожу их довольно странными, хоть и несуеверен. Как вы помните, я родился маленьким и хилым. Но много позже выяснилось: это оказалось идеальным условием, чтобы достичь успехов в тхэквондо. Для большого человека сила является чем-то само собой разумеющимся, а вот маленькому и хилому приходится обретать свою силу самостоятельно. И, как правило, маленький способен получить гораздо больше, чем то, что досталось большому человеку по наследству.

 
                                   ***
 

Мне всегда нравилось петь, но я не научился играть ни на одном музыкальном инструменте. Не могу сказать, что у меня не было желания учиться, но обстановка, в которой я рос, не давала такой возможности. Когда был маленьким, я никогда не видел западного музыкального инструмента. Для извлечения звуков мне служили ивовый прут и дудочка, сделанная из обыкновенной соломинки; моими ударными стали ракушки или барабаны из глубоких чаш, а иногда и простые тарелки, покрытые высушенными водорослями. А что касается пения – я слышал много песен от соседей. В начальной школе тоже учили петь.

Мне было восемь. Но я хорошо помню тот день, когда наш сосед Ли Джунг Гу собрал у себя жителей деревни и включил граммофон. Подмигнув, он объяснил нам, что внутри этой коробки живёт некто и поёт песни. И поставил две песни – «Руины старого императорского дворца» и песню странника, первый куплет которой начинался так: «Эта песня о юноше, который потерял свою страсть». Неудивительно, что именно эти две песни стали для меня любимыми на всю жизнь.

Конечно, я мечтал стать певцом. Всякий раз, когда у меня появлялись карманные деньги, я покупал пластинки. Заучивал песни наизусть, затем давал послушать пластинки друзьям. Я верил, если кто-то хочет научиться петь, ему просто надо чаще практиковаться, и поэтому орал что есть мочи… Так я любил пение!

Когда я удостоился чести писать эпитафии, отец с гордостью позволил мне присоединиться к церемонии, посвящённой предкам. Затем взял меня с собой в местную школу, которой руководил наш старейшина Чой Сэнг Мин. Там он попросил учителей проэкзаменовать меня и сам наблюдал за процессом с довольной улыбкой на лице.

Мой брат шёл другим путём. Современный человек, возможно, улыбнётся, но в тридцатые годы двадцатого века профессия водителя считалась невероятно престижной. Когда мой брат закончил автошколу в Сеуле, вся деревня смотрела на него как на полубога. Брат купил грузовик и принялся обслуживать строительные площадки на Корейском полуострове и в Маньчжурии. Благодаря его доходам я смог позволить себе короткие путешествия.

Осенью 1934 года я сел на катер, чтобы навестить своего брата, который трудился в На-Джине, в северной провинции Хам-Кьёнг. Море в тот день было невероятно бурным, меня постоянно рвало, и в конце концов я в полном изнеможении распростёрся на полу уборной. Но как только сошёл на берег, ужасное недомогание отступило.

На обратном пути я на несколько дней остановился в городке Бонг-Ганг у дяди, который управлял швейной мастерской. Я заметил, что там нет вывески, и написал её, взобравшись на лестницу. Изделие произвело фурор: меня тут же нагрузили заказами. И следующие два дня я в поте лица трудился над множеством вывесок, больших и маленьких, по всему Бонг-Гангу. Это была отличная работа!

 
                                   ***
 

Летом 1935 года мы с мамой отправились в Маньчжурию. Мы хотели навестить моего брата – он трудился на строительстве военной дороги. Люди мы простые, деревенские и никогда не слышали, что для пересечения границы нужна виза. Остановились в гостинице, которая ближе всего к границе, расспросили хозяина, как добраться до места назначения. Он рассказал про полицейский участок и специальное разрешение для пересечения границы. Чуть отдохнув, отправились в полицию, нашли там корейца-полицейского и показали письмо брата.

– Езжайте домой, – буркнул он. – Ждите, когда вам пришлют разрешение.

– А сколько времени нужно ждать?

– Откуда я знаю? – ответил полицейский, развернувшись спиной.

Конечно, мы не могли ждать непонятно чего. Да и денег на оплату комнаты и еду – не более чем на два дня. А ещё надо добираться обратно… Мы вернулись в гостиницу в подавленном настроении. Что делать? Как быть? На что жить? Неизвестно…

Выручил случай. После ужина в гостинице собрались несколько постояльцев, чтобы поиграть в го. Я встал за спиной у одного из игроков, время от времени озвучивая самые удачные, на мой взгляд, варианты ходов. Играющие отнеслись к моим советам с большим сомнением. Что может знать какая-то деревенщина? Но когда один игрок попробовал реализовать мой совет на практике, ситуация изменилась – он выиграл. А потом отвёл меня в сторонку, расспросил, откуда я, что привело в эти края. Я рассказал всё в деталях.

– Вот, – написал он имя на клочке бумаги. – Найди меня завтра в участке. Именно я выдаю разрешения для проезда за границу.

Мама была поражена, когда следующим утром я принёс нужные бумаги. Воистину, небеса порой способны удивлять!

Похожий случай произошёл на самой границе в момент проверки нашего багажа. Досматривали два мордатых таможенника. И первое, что увидели – свёрток с бумагами, на которых я упражнялся в каллиграфии.

– Красота какая! – восхитился один. – Может, подаришь?

Конечно, я сделал это. И досмотр немедленно прекратился. На обратном пути мы проходили через ту же таможенную будку. В этот раз у меня были небольшие неприятности, поскольку я имел при себе несколько колод карт из резины – в то время весьма дефицитный товар. Но выручил тот же знакомый таможенный инспектор. Поздоровался, сказал: «Это же тот парень, который подарил нам листы с иероглифами!» Шепнул что-то офицерам, те извинились и вежливо проводили нас к выходу.

 
                                   ***
 

Как вы помните, ребёнком я питал чувства к Ли Чэ Рюн, которая жила в нашей деревне. Моя платоническая любовь не иссякала, но наши семьи были совершенно разного уровня и плохо относились друг к другу. Одобрение нашей дружбы со стороны родителей было исключено, и я даже не мог признаться, что она мне нравится – такие вот времена… Отец девочки был мясником: эта профессия считалась самой презираемой в тогдашнем обществе. К тому же ещё в молодости её мать и тётка развелись с мужьями и завели себе любовников среди женатых мужчин нашей деревни. Поэтому считалось, что их семья потеряла всякое уважение, и все в деревне плохо отзывались о них.

По иронии судьбы между семьями моей и её матери была жесточайшая вражда. Поэтому я даже намекнуть не мог родителям, что мне нравится эта девочка. Лишь однажды сказал отцу: «Я знаю, что мы не можем приносить в жертву предкам мясо от пятнистой коровы. Но если корова родит рыжего быка, то мы можем отдать его мясо как жертвоприношение. А если дочь из порочной семьи станет уважаемой, могу я жениться на ней?» В ответ отец жестоко обругал меня, и вопрос был закрыт. Но я уже тогда знал, что время способно решать любые проблемы. Нужно только подождать – и выход появится, верил я.

Однажды в нашей деревне появилась очень состоятельная пара. Они приехали из Маньчжурии, чтобы навестить своих родственников. Эти люди повстречали Ли Чэ Рюн на улице и, очарованные её красотой, предложили стать их невесткой. Ли Чэ Рюн согласилась на помолвку с их сыном и переезд в далёкую Маньчжурию.

В 1936 году красавица Ли Чэ Рюн уехала далеко-далеко, чтобы выйти замуж за человека, которого никогда не видела. Это разбило мне сердце… Я не находил себе места, понимая, что она покинула меня навсегда и мы больше никогда не увидимся. Годы спустя я спросил у своего брата, как у неё дела. И с грустью узнал, что Ли Чэ Рюн умерла. Иногда я вижу её во сне. Вот почему говорят, что первая любовь никогда не забывается…

 
                                   ***
 

Когда меня исключили из школы, я только и делал, что сидел дома и практиковался в каллиграфии. Мои друзья твердили: «Езжай учиться в Японию». Но в моём посёлке сложно получить разрешение на выезд, поэтому я отправился в соседнюю деревню Джил-Гу. Проделал путь в двадцать километров, отыскал местный полицейский участок. Требовалось зайти, что-то спросить, но я робел…

На моё счастье, попался офицер Джанга – он когда-то работал в нашем посёлке. Он узнал меня, тепло поприветствовал.

– Хон Хи, что ты тут делаешь?

Я объяснил, что нуждаюсь в документах на выезд.

– Это сложно… Но попробуй показать своё мастерство письма шефу нашей полиции.

Следующий час я сидел на пороге полицейского участка и писал иероглифы листок за листком. Шеф меня заметил, поинтересовался у Джанга, кто лучше – местный каллиграф или «вон тот парень». Офицер Джанга отрекомендовал меня наилучшим образом и объяснил, чтó именно мне нужно. Шеф благосклонно покивал, и вскоре мне выдали разрешение на выезд в Японию для учёбы.

Вот так случайная встреча перевернула мою жизнь.

 
                                   ***
 

На момент моей поездки в Японию единственное, что я знал на «отлично», – это каллиграфия, которой я отдал восемь лет своей жизни. А ещё, пожалуй, игра в карты. За два дня до отъезда я ввязался в одну такую игру. Играли всю ночь напролёт, но удача на этот раз отвернулась от меня. Рискнул всеми сбережениями, но увы – до рассвета всё проиграл…

Когда опомнился, схватился за голову. Что я наделал?! Всё, что приготовила мать в дорогу, я пустил по ветру – в буквальном смысле. Тем не менее продолжал надеяться на чудо и уговаривал партнёров играть в долг, уверяя, что достану деньги утром. Конечно, это было не так… В компании был огромный парень, все звали его Мистер Ха. На десять лет меня старше, выше на две головы, известный борец. Драться с ним было равносильно схватке собачки с тигром.

– Цель нашей игры, – заявил он, – получить деньги. А не ждать пустых обещаний от мелкого типа.

И сплюнул мне под ноги.

В глазах у меня потемнело, ярость заполнила до краёв. Я схватил стеклянную чернильницу со стола, метнул в лоб Мистеру Ха. Силач закатил глаза, рухнул на пол. Голова у него была залита чернилами и кровью. Остальные игроки притихли. Я же наклонился, вытащил деньги из кармана Мистера Ха, отсчитал ту сумму, которую проиграл, остальное положил обратно.

Когда я ушёл, никто не смел меня задерживать. Но дома до меня дошло, что наделал… Выждав пару часов, справился в больнице о самочувствии поверженного врага. Каким же было облегчением узнать, что поверженный Мистер Ха жив! Рана, как мне сказали, глубокая, но здоровью не угрожает. Я постарался покинуть дом пораньше, чтобы избежать лишних вопросов.

Прибыв в Японию, я направился в Киото. Там меня встретил друг нашей семьи Ким. Он помог найти мне репетиторов по английскому языку и математике, чтобы я мог достойно сдать экзамен в японскую школу.

– Твоё будущее полностью в твоих руках, – сказал он. – Занимайся прилежно.

И я действительно налёг на учёбу. И за три месяца достиг отличных успехов на этом поприще. Ким навещал меня раз в неделю, проверял, как идут дела.

Однажды он явился довольно хмурый.

– Дома ты вляпался в неприятности, – сообщил Ким. – Мистер Ха невероятно зол и считает дни до твоего возвращения, чтобы отомстить.

После такой новости я крепко задумался. А через неделю, в следующий визит моего опекуна, задал ему вопрос:

– Что если я начну учиться боксу?

– Это всё ерунда! – ответил он. – Тебе нужно каратэ!

Я был согласен на всё, лишь бы найти способ победить Мистера Ха… Вскоре мы отправились в Университет Дошиша. Ким показал мне один из классов. Там рядами стояли люди, делали какие-то странные упражнения, молотили воздух руками и ногами.

– Что это? – спросил я Кима.

– Каратэ, – объяснил он. – Японское боевое искусство.

Мой опекун договорился, чтобы меня взяли в такой класс, и начались тренировки.

В Киото я прожил полтора года. Усердно готовился к экзамену, одновременно занимаясь каратэ. Сложно было прожить эти полтора года, если бы не Ким и хозяйка пансиона, где я жил. Старушка знала о моих трудностях, знала и о моём владении каллиграфией. Каждое воскресенье она продавала мои иероглифы на рынке, а деньги отдавала мне. Мне так повезло встретить такую сердечную женщину! Увы, как напряжённо я ни готовился, но экзамен провалил… В тот же вечер собрал сумку с вещами и отправился в Токио, где жил друг моего детства.

 
                                   ***
 

Ли Джонг Рьюн не просто друг детства. Мой отец был его крёстным, поэтому я относился к нему как к младшему брату – несмотря на то, что он всего на год младше меня. Второй сын из очень обеспеченной семьи. Как только окончил начальную школу в городе Санк-Джин, он сразу переехал в Токио, чтобы поступить в среднюю школу довольно высокого уровня. Он арендовал крошечную комнатку в японском доме, где спал на полу, на циновке. Мы поговорили о детстве, я рассказал все новости нашей деревни, и вернулись к нашим делам.