– То не человек, а отродье сатанинское! – кричали мужики. С того дня паствы у отца Кирилла поубавилось.
А вести из имения ползли – не знаешь, к худу или добру. Говорили, утрами Буселов бывал в беспамятстве; раздувало его во чреве, по лицу и в других местах, чирьями исходил; к вечеру же открывал глаза и требовал нести себя в кресле на задний двор, где у него все было устроено для увеселения; там, под шатром, повелевал он приближенным беситься в грехах адских, истязал до смерти невинных, кормил и поил верную свиту; от того ему становилось легче, чрево сдувалось, исчезали чирья, и блеск в глазах мутных появлялся, оживал Буселов; и так до поздней ночи, когда пьяная вакханалия валилась с ног; тут и барин в хворь впадал; к утру разносило его, как бычий пузырь, язвы, что шишки сосновые, выскакивали, накатывало беспамятство; а там вечер – и по новой.
– Коли он теперь силы берет, на мерзости глядючи, так держись! – стонали сельчане. – Раньше для забавы грех творил, а нынче, видать, грехом у дьявола дни выторговывает. Пуще прежнего лютовать станет.
Так оно и вышло. Что ни день – то люди Буселова по селу рыскали. Хватали уже и семейных. Тащили на барские забавы и молодух, и мужиков. А одним вечером увидели сельчане, как везут на тележке к имению связанных бабку Агафью и старосту Аникина. Там им и конец пришел.
Умирать стало село. На погосте – и то веселее.
– Мы скорее Богу душу отдадим, чем Буселов издохнет! – плакались крестьяне. – Помещику доходы из других вотчин идут, а наше Назарово он на забавы погибельные пустил. Лучше смерть в бегах, чем в покорности к греху дьявольскому.
Снова кинулся люд за Енисей. Да только у слуг барских чутье на беглецов было. Всех переловили. Одних в яму горящую кинули, с других кожу живьем содрали.
Думали, по холоду притихнет барин, как в прошлые разы. Да не тут то было. Перенес он свои вакханалии из сада в дом. Людей губил, уже не считая. Сельчане не надеялись до тепла дотянуть.
К июню Андрей Лоскутин почувствовал: не уйдет в ближайшие дни – и до него барин доберется. Утром в среду, едва светать начало, надел он зипун, сунул ноги в лапти, что для крепости двойного плетения были. За рубаху мешочек с медяками опустил, котомку на плечи – и в дверь.
Дворами, через заросли, хоронясь от каждого шороха, вышел уже было на дорогу, как увидел ползущую к селу большую крытую телегу, запряженную четырьмя коренастыми конями. На низеньких козлах держала поводья задорная лицом девка. Сама худенькая, да, видно, в силах. Сидела без страха, весело причмокивая лошадям. Цветные ленты ее косы развивались от ветерка. Рядом с телегой шел ее спутник: крепкий, в отороченном собольим мехом кафтане с короткими рукавами, в диковинных, будто из кожи, лоснящихся портах, и в сапогах с низким голенищем. Волосы чужака держала витая тесьма.
Андрей с тревогой рассматривал незнакомцев. По лицам и одежке понятно: люди издалека дальнего, кажись, не злые, из вольных. Что привело их в Назарово? Не ведают, в какую погибель суются.
Лоскутин поднялся из кустов. Его заметили. Девка натянула поводья. Андрей, оглядываясь, подбежал к ним.
– Поворачивайте! Худо тут! Барин местный людей губит! – выпалил он и, сбиваясь, принялся рассказывать.
Путник мягко положил руку ему на плечо.
– Ведаем мы о барине вашем. Посему и пришли.
Лоскутин оторопело уставился на него, перевел взгляд на девку: заметил под задравшимся подолом рубахи длинные узкие портки. Перевел взгляд на оберег-солнце с закрученными лучами, что висел внутри телеги на гнутой жерди, и понял: язычники! никак и эти на пир ночной к Буселову пожаловали!
Он испуганно отступил. Девка рассмеялась.
– Братец, он нас за барских гостей принял!
Ее спутник с улыбкой оглядел Андрея.
– А ты далеко собрался! Не в бега ли?
Лоскутин оцепенел. Незнакомец стал серьезным.
– Ты погоди в бега-то. Может, и не придется. Садись в телегу. Мы с сестрицей тебя до избы довезем, пока слуги барина вашего не узрели. Я Сокол. А тебя как звать?
– Андрей я, – произнес Лоскутин. – Нельзя мне назад. Того и гляди схватят.
– Не успеют, – спокойно сказал Сокол. – Березка, посади его в телегу.
Андрей заглянул чужаку в светлые глаза, и ему вдруг стало спокойней и легче. Впервые за эти годы. Будто мешок камней с горба скинул. Он залез внутрь, уселся на волчьей шкуре. Березка тряхнула поводьями, и они поехали в село.
Открывая ворота, Андрей краем глаза подметил за плетнями испуганных соседей. Телега закатила во двор. Лоскутин предложил распрячь лошадей, но Березка отказалась.
– Пока не надо. Воды и сена только бы.
Андрей пригласил новых знакомых в избу. Хотел на стол поставить чего, да в доме ни крошки не оказалось: не думал он возвращаться.
Сокол сходил к телеге, принес большую кожаную суму. Вытащил вяленое мясо, сало, достал хлеб и жбан кваса.
– Как свечереет – мы с Березкой к барину вашему на пир заглянем, – сказал он. Лоскутин отложил кусок сала, пытливо посмотрел на гостей.
– Люди вы непростые. То издалеча видно. Понял я, что по душу Буселова вы пришли. Только нет у него души. Там конники с пищалями да саблями, сколько еще дворовой охраны. Шутка ли вам вдвоем воевать! – он покосился на Березку.
Та улыбнулась.
– Про то наша забота, Андрей. А тебе вот что нужно: обойди соседей, пускай всем разнесут – по домам, как стемнеет, сидеть, носа наружу не казать. Сумеешь?
Лоскутин кивнул.
– Людей теперь и калачом лишний раз за ворота не выманишь.
– Вот и славно, – сказал Сокол. – Сестрица, давай готовиться, да отдохнем малость.
Они принесли из телеги длинный ящик с ручками. Сокол сдвинул лавки, положил ящик на них. Андрей с любопытством разглядывал на поверхности крышки узоры, увидел среди них знакомые – те, что девки вышивают. А по средине располагались искусно вырезанные два рогатых оленя, меж которыми угадывалась некая фигурка с поднятыми руками.
Сокол открыл ящик, и Лоскутин разочарованно вздохнул, ожидая увидеть нечто сказочное. В углублениях ящика, на бархатистой коже, лежала пара неказистых мечей. Один чуть меньше и тоньше.
Заметив потухший взгляд Андрея, Березка фыркнула.
– Не в железе сила, а вот здесь! – она приложила палец к голове.
Сокол примирительно добавил:
– Это правда. Но и славное оружие дорогого стоит. А мечам этим, Андрей, лет столько, что и невозможно подумать.
– Слыхивал про Небесную кузницу и Сварога? – спросила Березка.
– Так, довольно! – перебил Сокол. – Не время и не место речам таким. Андрей, ступай по соседям.
Пока Лоскутин ходил, Сокол и Березка сидели за столом, молча, с прямыми спинами, закрыв глаза, будто вслушиваясь во что-то далекое.
Вернулся Андрей.
– Соседей предупредил. Те побежали до других. Вечером как мыши притихнут, когда мы к Буселову пойдем.
Сокол вгляделся в Лоскутина. Тот выдержал пытливый взгляд. Ответил:
– Полянка моя, доченька. Кабы не Буселов, вот, как Березка, выросла бы через сколько-то. У меня тоже счеты с проклятым барином.
Березка вздохнула.
– Жаль твою Полянку. Но ты ей не поможешь, если голову потеряешь. Не разумеешь ты дела этого. И нам в тягость будешь.
Сокол обнял Андрея.
– Ты уж прости Березку за резкие слова. Но права она. В бою не гнев нужен, там другое ведать следует. И сноровка телесная быть должна, что трудными занятиями добывается. А ты нам и так подсобил крепко.
Андрей смотрел, как готовятся гости. Они принесли из повозки еще два небольших ящика. В одном лежали тонкие граненые кинжалы – Сокол назвал их стилетами. В другом теснились тугие кожаные мешочки, из горловин которых торчали коротенькие фитили.
– Это порох с чугунной крошкой, – пояснила Березка, ощущая вину за свою колкость. – Запалишь, бросишь – и навзничь, чтоб и тебя не зацепило крошевом.
Лоскутин почесал затылок.
– Я вот подумал: а ведь барин до вечера никакой. Его бы сейчас и порешить. К ночи-то он в памяти будет. Командовать начнет. Тяжелее придется.
– Пусть очухается, – ответил Сокол, вынимая стилеты. – Сам барин – тьфу, кукла тряпичная. Нам другой нужен.
– Какой другой? – опешил Андрей.
Сокол оторвался от оружия, посмотрел на Лоскутина и тихо проговорил:
– Тот, кто в барине сидит. Коли Буселова до срока прибить – тот другой не покажется, а враз путями неявными через речку Смородину уйдет, а там и новую душу отыщет на погибель людскую.
Андрея холод дернул. Вспомнился ему далекий день, когда возле них с Полянкой карета барская остановилась. Увидел он что-то за ее вышитой занавеской. Думал, почудилось.
Когда темнеть начало, Сокол надел толстую холщовую рубаху с коротким кафтаном, густо простеганным гибкой железной нитью. Березка переоделась в телеге. Когда она вошла в избу, Андрей изумился. Была на ней такая же прошитая железом рубаха, а поверх нее плотной кожи камзол и длинные, как у Сокола, порты, заправленные в сапожки.
Стилеты они закрепили на поясах, там же прицепили мешочки с порохом. Взяли в руки мечи. Андрей хотел что-то сказать, но во дворе послышались голоса. Сокол напрягся. В дверь постучали.
– Это мы, Андрей!
Лоскутин, за ним его гости, вышли во двор, к толпе мужиков. Сокол обвел взглядом людей. Огонь факелов освещал их измученные, но полные злой решимости лица. Кто-то держал вилы, другие стояли с серпами, у некоторых были тяжелые цепы для обмолотки, двое сельчан сжимали рогатины, с какими ходят на медведя.
Вперед шагнул бортник Ромашин, чью дочь с концом увезли в имение зимой.
– Мы решили всем миром, – произнес он, звякнув цепом. – Негоже нам по углам сидеть, пока вы там с дьяволом биться будете, – он поклонился Соколу и Березке. – Мы вам в помощь пойдем. Или очистим нашу землю от сатаны пришлой, или все костьми ляжем в землю-матушку сырую.
Андрей встал рядом с Ромашиным. Ему передали в руки цеп. Он с надеждой смотрел на Сокола. Ждали и крестьяне. Сокол обернулся к Березке. Та кивнула.
– Ну что ж. Так тому и быть! – сказал он. – Отвлеките стражу снаружи, пока мы на задний двор пробираться станем. Толпой к имению идти не след, чтобы раньше времени не заметили. Факелы потушите.
Ветер доносил до высокой задней стены имения Шпасс холодную влагу с Енисея. Березка поводила по стене рукой, нащупывая стыки. Воткнула в щель крепкий гвоздь. Сокол встал на него, допрыгнул до верха стены. Вскарабкался. Помог перебраться сестре. Пригнувшись, они двинулись среди кустарников по траве, минуя низкие домишки дворовых холопов, конюшню и другие хозяйственные постройки. Наконец впереди показался сад. Сквозь деревья неслись крики и улюлюканья. Видимо, барское веселье уже началось.
– Погоди! – шепнул Сокол.
От рябин по лужку шел страж, с саблей и пищалью на плече. Прямо к ним. Березка лаской распласталась в зарослях ежевики, подобралась ближе. Пружиной метнулась, ударив на лету стилетом. И, не успел стражник схватиться за пробитое горло, увлекла дергающееся тело в кусты.
– Добрый человек сюда в охрану не пойдет, – пробормотала она.
Дальнейший путь был свободен. Возле последнего домишки прислуги, у стены, хихикая, возились в непотребной мерзости двое холопов. Обошли их незаметно.