Сибирская Нефертити
Лена долго не могла уснуть, приглядываясь к проплывающим в сознании картинкам минувшего дня, прислушивалась к новым близким и далеким звукам, ворочалась, подыскивая удобное положение. Наконец мысли с чувствами оставляли всякую материю и воспоминания, девушка уже была готова провалиться в сон, но вздрагивала – от того, что над кроватью пролетал гроб, как в фильме «Вий», а в нем сидит не тетушка, а Амедео с карандашом во рту. На мгновение ей казалось, что она вновь в парижском отеле, но возвращались звуки и картинки, а с ними и мысли, и всё повторялось…
Ни свет ни заря подкатил фотограф на мотоцикле. С профессиональным интересом полюбовавшись улочкой, тающей в бледном тумане, стелющимся у земли, и деревьями, подвешенными за невидимые нити к небу, он сфотографировал прелестный вид и вошел во двор. С крылечка ему навстречу спускалась Клавдия с пакетом.
– Заходи, милок! Располагайся за столом. Я на минутку, гляну, набросал ли пакостник мусору под калитку.
Вынув из портфельчика четыре фотографии, приезжий разложил их на столе, критически осмотрел, поменял местами и перевернул обратной стороной. Зашла Клавдия с пустым пакетом.
– Чисто сегодня. Выходной у него.
– А ты, мать, камеру привесь, и увидишь, кто ночами шастает.
– Какую камеру? Скажешь! Чего стоишь? Садись! – Хозяйка стала собирать на стол. – Мои еще дрыхнут, а мы чайку попьем. Потом фотки покажешь. Ты их сдвинь пока в сторонку.
– Вчера был вкусный пирожок! – сказал фотограф.
– Плохих не печем. Вчерашний вкусный, а сегодняшний вкуснее будет. Потому что сегодняшний. Тебя звать-то как? Анна говорила, да я не помню. Сдается мне, Алексеем.
– Точно, Алексеем! – подтвердил фотограф.
– А меня теткой Клавдией зови.
– Проницательная ты, тетка Клавдия!
– Что есть, то есть. Доброе проницаю, злое отвергаю! Ладно, невмочь ждать, показывай, какая там я. Смотри, чтоб не отвергла!
Тут одновременно появились Николай и Елена. Дядька высунул голову из-за двери и поздоровался, а Елена ойкнула, увидев постороннего мужчину, и спряталась в спальне.
– Свои! – успокоила девушку Клавдия. – Это вчерашний Алексей, фотограф.
– Я в баньку, умоюсь, – проскочила Лена.
– Умойся. Сейчас будем фотки смотреть. Не оборачивай пока их.
Наконец все чинно уселись за накрытый стол, на котором стоял самовар, большой заварной чайник, тонкие стаканы в резных латунных подстаканниках, горшочек сметаны, свежеиспеченные пирожки с картошкой и ягодой, тарелочки с голубой тройной каемочкой.
– Как, сперва чай, а потом фотки или сначала фото, а потом чай? – спросила Клавдия, утерев фартуком слезящиеся глаза.
Поскольку всем хотелось тут же приступить и к чаю и к просмотру фото, Николай подбросил монетку.
– Орел – фото.
Выпал орел.
Фотограф взял все фотографии, глянул на них, показал первую карточку:
– Это общий вид.
– Класс! – похвалил Николай. – Ты тут как живая!
– А какая же еще? – подбоченилась тетка.
Лена не удержалась и прыснула от смеха. Глядя на нее, засмеялись и остальные.
– А это вид частный. Первый. – Алексей показал фотографию, на которой Клавдия, казалось, спала с безмятежной улыбкой на лице. Глядя на фото, заулыбались и все остальные. Клавдия от растроганности утерла глаза фартуком.
– Умильная ты тут, Клава, – дрогнувшим голосом произнес Николай. – Ты, того, такой всегда будь…
– Еще один частный вид, второй. – На фотографии был крупный план – лицо Клавдии, поглощенной в глубокие раздумья. Видно было, что мысли не о грустном, а о чем-то таком светлом, что казалось, вокруг головы тетки брезжит венец, как над королевами или над святыми.
– Никак нимб? – спросила Клавдия. – Это как же ты его разглядел на мне, милок?
– Аппаратура такая, – вздохнул фотограф.
– Адоб фотошоп? – спросила Лена.
– Да, и другие программы, – ответил Алексей.
– Это что ты такое спросила, племяшка? – откинулся на стуле дядя Коля.
– Это неинтересно, – сказал фотограф. – Техническая сторона вопроса.
– Ты разбираешься? – уважительно посмотрел на Лену Николай.
– И наконец, эксклюзив! – воскликнул фотограф, показывая фотографию, на которой была запечатлена не иначе как царица – в высоком синем головном уборе, перехваченном золотой лентой и золотой диадемой с прикрепленной к ней золотой змеей. Нельзя было оторвать глаз от красавицы! Елену до глубины души поразило изображение, она вздрогнула, встала, прошла в горницу, глянула на себя в зеркало и похолодела. На фото, точно, была она в образе древнеегипетской царицы Нефертити. Да-да, тот же овал лица, носик, шея. Разве что не такие плотские губы, и брови тонкие, ну да тогда по моде, и сейчас по моде. Лена вспомнила, как тетушка показала ей как-то альбом с фотографиями Нефертити, показала как бы ненароком. Теперь понятно почему. Она знала, что это будет!
– Это урей, священная кобра, – пояснил фотограф, указывая на змею, свернувшуюся в знак бесконечности. – Первая защитница человека на троне от мира зла.
– Так это, что же, царица? – спросил Николай. – Кто такая?
– Не видишь разве? Красавица, конечно! – засвидетельствовала Клавдия. – А где ты, милок, зафиксировал такую? В нашем обществе я такую отродясь не видывала! Слушай, а что это у ней один глаз вроде как пустой? Ну да! Этот прямо миндалина, а этот никакой! Инвалидка?
– Нет. Левый глаз – это врата в нашу душу. Потому они должны быть закрыты для посторонних глаз, а лучше вообще изъяты из облика… во всяком случае у цариц. А это, да, древнеегипетская царица Нефертити. Не удивляйтесь. Я увлекаюсь Древним Египтом. У меня много альбомов по архитектуре и искусству, видео. И вообще моя мечта побывать во всех музеях мира, в которых есть артефакты той замечательной эпохи фараона Нового царства Эхнатона (Аменхотепа Четвертого) и его супруги красавицы Нефертити. Ее царь «усладой сердца» называл.
Алексей говорил с воодушевлением. Лена, хотя и не хотела, но вновь обратила внимание на тонкие черты лица молодого человека, его горящий взор, волнистые черные волосы. «Красавец!» – отметила она про себя и вдруг почувствовала боль в груди. Не он, но так похож на Амедео! В тот же миг она вновь услышала слова Моди: «Для начала неплохо побывать в Египетских залах Лувра, окунуться, так сказать, в воды Древнего Нила. Ваша внешность оттуда. Вы не Клеопатра, но в вас есть ее замес».
– Слушай, мать! – Дядька перевел взгляд с фото на жену, потом на племянницу, ткнул пальцем в изображение и воскликнул: – Это ж ты, Ленка! – И засмеялся, но как-то натужно, чуть ли не с испугом.
– Ну да! – убедилась и тетка и соорудила губами знак высочайшего почтения к профессии фотографа. – Ты! Только без глаза! Алексей, а когда ты сфотал ее? Ведь ты только на мне был сосредоточен!
– А это, тетка Клавдия, когда я попросил Лену подсветить фонариком. Она подсвечивала, а я тебя и ее щелкал. Вот с ней один ракурс очень удачный вышел. Подправил, добавил – и это фото получил. Я ее подогнал под бюст, найденный сто лет назад при раскопках. Он сейчас хранится в экспозиции Египетского музея в Берлине.
– И впрямь, услада сердцу. – Клавдия взглянула на свою фотографию в гробе и вздохнула: – Ну а мне одна лишь услада костей осталась. Но когда лежишь, костей особо не чуешь.
Царица одноглазая
После завтрака Алексей неожиданно (хотя видно было, как он собирался с духом) обратился к Елене:
– Лен, поехали ко мне, покажу лабораторию и музей, фотографии, альбомы. Поехали? Под музей я отвел четыре зала.
– Четыре? – удивилась Елена.
– Они по углам комнаты. Комната четырехугольная…
– Оригинально! – не удержалась от иронии девушка. – Квартира однокомнатная?
– Трехкомнатная. Теть Клав, дядь Николай, отпустите Лену на денек! Не беспокойтесь, вечером привезу, на мотоцикле, а не захочет, на электричке.
– А ты где, милок, живешь? – спросила Клавдия. Она, конечно же, заметила, что племянница заинтересовалась и молодым человеком и его предложением.
– В центре, на улице Урицкого. Вот моя визитка. А вот паспорт.
– Да вижу, что не бандит и не насильник! – сказал Клавдия. – Да и рекомендовали тебя порядочные люди. Езжайте. Но к девяти вечера жду! Электричка с вокзала идет в восемь двадцать.
Алексей достал из сумки второй шлем, протянул девушке. Елена не захотела садиться в коляску, села позади молодого человека и обняла его за талию. На полпути они попали под ливень, и когда через четверть часа въехали в город, где и не пахло дождем, на них не осталось ни одной сухой нитки. Еще через пять минут они подкатили к дому с колоннами, как явствовало из информационной таблички у подъезда, объекту культурного наследия. Вопреки канонам культурного наследия, пятиэтажный дом являл собой весьма печальное зрелище, хотя и старался держаться молодцом. Обвалившаяся с фасадных колонн, балконов и лоджий лепнина и трещины под окнами угловых подъездов видны были с другой стороны улицы. Допотопные трубы печного отопления на крыше и вовсе напоминали разрушенные зубы. Оббитые стены в подъезде, стершиеся ступени лестницы, расколотые некрашеные перила также свидетельствовали о почтенном возрасте здания. Но трехкомнатная полногабаритная квартира с огромной лоджией знала недавний ремонт, была чистая, не очень богато, но со вкусом обставленная.
В прихожей стоял мешок с картошкой.
– А чего тут? – удивилась Елена. – Сараюшки нет?
– Почему, есть, овощехранилище, но в нем пока хранить нельзя. Я в этом году сажал картошку, две сотки. Мешка четыре думал собрать…
– А зачем тебе еще эта картошка? Мало четырех мешков?
– Четыре мешка накопать надо. Посадить-то я посадил, но выкопали другие. Приехал, а на поле одни ямки. – Алексей помолчал, потом добавил: – Один человек сеет, а другой собирает. Всё – суета и томление духа!
– Но гараж-то у тебя есть? И снеси туда.
– Да нет у меня гаража. Оставляю байк с коляской у приятеля в соседнем доме. Я вообще тут… человек временный.
Лена засмеялась:
– Все мы временные на этой земле! Экклесиаст разве не об этом сказал?
Алексей пожал плечами, достал из шкафа спортивный костюм и предложил гостье переодеться:
– Ванная вон там. Смотри, лужи от нас.
Лена засмеялась, взяла одежду и пошла переодеваться. Костюм был не только новый (еще с биркой), но женский и ее размера. Девушка удивилась, но не спросила, чей он. Проходя мимо зеркала, которое поначалу не заметила, Елена вздрогнула. Ей вдруг показалось, что это тетушкино зеркало, точь-в-точь, разве что над ним не было электронных часов. С замиранием сердца она взглянула в него, но увидела себя и отраженную обстановку этой части помещения.
Переодевшись, она полюбовалась на себя в зеркале, спросила у Алексея, тоже сменившего промокшую одежду на халат.
– Как?
– Да ты сама знаешь: красавица!
– Есть в жизни счастье!
Алексей засмеялся.
– Не поверишь: на той неделе я тоже нашел этому подтверждение. Кстати, в связи с овощехранилищем. Тут раньше сараюшки были, просторный двор с кленами и детской площадкой, а потом всё это снесли и построили тот дом и овощехранилище. Наши жильцы потребовали от строителей и себе места в хранилище. Те дали, но до сих пор не сдадут его комиссии: света нет, вентиляция плохая. Вот и длится бодяга третий год. Я от домкома хожу в их офис отстаивать наши интересы. И в прошлый раз иду туда, погода мерзкая, настроение подстать. Такой же ливень, как сегодня, да еще ветер пронизывающий. Идти аж к вокзалу, прилично. Промок, хлюпаю по жиже и бормочу, напеваю под ногу: «Нет! в жизни! счастья! Нет! в жизни! счастья!» В офис захожу, поднимаюсь на второй этаж, а там во весь проем стены транспарант: «В жизни есть счастье!» Вот так. Любая дрянь случись в этой жизни, всё равно найдется стена, на которой написано «В жизни есть счастье!» Хайдеггер какой-то!
– Ты читал Хайдеггера?
– Просматривал, по диагонали… Пошли на кухню, перекусим. А потом покажу «залы».
Кухня поразила гостью. На кухонном столе стояли две бутылки Шато О-Брион урожая 2010 года, а в холодильнике светлое пиво «Кроненберг 1664», французские сосиски и упаковка сыра к бордоскому вину.
– Ничего себе! – воскликнула Лена. – Какое-то торжество?
– Да нет, к твоему приезду припас. По случаю.
«Интересно! – подумала девушка. – Тоже провидец? Все оракулы, тетушки, дядюшка, теперь он. Одна я дура, царица одноглазая!» – Елена рассмеялась.
– Ты чего?
– Радостно.
И весь день потом было радостно и легко. Как в далеком-далеком детстве, когда не ощущала еще себя в отрыве от мамы и папы. Немецкие и французские альбомы были чудом полиграфического искусства, но больше всего гостью поразили фотоработы самого Алексея. Особенно впечатляла папка, озаглавленная «Упоение». Фотографии запечатлели красавиц, глядя на которых, и впрямь, думал: «Да, это упоение, упоение красотой». Сразу столько умопомрачительных красоток нет ни на одном всемирном конкурсе красоты. Всматриваясь в женские лица, Елена подумала: «Нет, это упоение жизнью – перед тем, как сорваться в тартарары. Но они еще об этом не знают, а фотограф это увидел! Интересно, где это он снимал их всех? Неужто он гений, и самых заурядных девиц превращал в богинь?» Последней фотографией была она – Нефертити. «А вот и царица одноглазая!» – И хотя почему-то было смешно, Елена с трудом удержала слезы восторга.
– Есть упоение в бою, / И бездны мрачной на краю, – стала декламировать она, и голос ее дрожал.
– И в разъяренном океане, / Средь грозных волн и бурной тьмы, – подхватил фотограф.
– И в аравийском урагане, / И в дуновении Чумы, – закончили оба, но не улыбнулись, не засмеялись, как можно было предполагать, а пронзительно, с упоением глядя друг другу в глаза, взялись за руки.
…
А потом, уже ближе к вечеру, Алексей с отрешенным взглядом сосредоточенно превращал на компьютере лицо Елены с помощью фотошопа в лик богини. Но девушку занимал не ее волшебно преображаемый вид, а карандаш, который фотограф зажимал в зубах, как Модильяни!
«Неужели это он? Но как он попал сюда? А как я попала туда?» – И тут Лена вспомнила слова тетушки: «Наш он, наш». – «Чей «наш»? И я «ваша»? Чья? Разве я не себе принадлежу? Моди совсем не понимал по-русски…»
– Покажи. – Елена захотела взглянуть на свой портрет.
– А! Не получается! – резко бросил Алексей.
– Да ну! Прелесть! – искренне восхитилась Елена. – Я еще такой красивой не бывала! Ты профессионал высшего класса, мастер! Это настоящее произведение искусства!
Фотограф раздраженно махнул рукой, а в голове девушки зашумело: «Я безразлична ему, безразлична!»
– Все произведения искусства – дерьмо, – грубо произнес Алексей. – Профессионалу дается лицензия лепить к любому предмету ярлык «Дерьмо».
Чтобы как-то унять шум в голове и стеснение в груди, Лена, неожиданно для самой себя, обратилась к мастеру по-французски:
– Amedeo, c'est toi?
– Qui? Hélène, de quoi parles-tu?
– Mais tu es – tu?!
– Et qui d'autre, ma chérie?8 – Алексей улыбнулся и добавил по-русски: – Ненаглядная.
«Перенестись туда, где ливень / Еще шумней чернил и слез»
Елене возвращаться на дачу не хотелось. И хотя девушка пребывала в растерянности, не зная, что следовало из их с Алексеем краткого диалога на французском, она в то же время находилась в том состоянии упоения, которому был посвящен целый альбом фотохудожника. «Неужели и я у бездны на краю. Или я уже лечу туда? Да я уж давно там, на дне!» – решила Лена и сразу успокоилась. Ей было так уютно и спокойно лежать на диване («На дне!») и, поглядывая изредка на погруженного в свои дела Алексея, рассматривать под торшером воистину чудесные портреты и пейзажи – теперь-то она убедилась в этом уже окончательно – непревзойденного мастера. «Не предложит, и не надо. Тетке завтра чего-нибудь наплету».
Но в половине восьмого Алексей решительно заявил, что пора возвращаться. И в это время за окном забарабанил сильный дождь.
– Куда возвращаться в такой ливень? – обрадовалась Елена. – Хватит одного раза, еще воспаление подхвачу. У меня организм слабый. Да и на твоей коляске не проедем, на съезде с трассы застрянем. Тетка сказала, что там после дождя болото.
– Мы не на мотоцикле поедем, я же выпил. На электричке. Хоть бы народу было немного. Обычно в это время после работы многие едут в пригород. Сейчас вызову такси до вокзала. В шкафу возьми резиновые сапоги и дождевик.
Удивительно, но отъезжающих практически не было.
– Сегодня же суббота! – вспомнил Алексей. – Кто в выходной поедет за город, на ночь глядя, да еще в такую непогоду?
В другом конце вагона сидела небольшая компания. Больше никого не было. Когда состав тронулся, в углу стали о чем-то спорить. Елена поежилась. Ей было зябко не столько от прохлады, сколько от пустого пространства вагона, нашпигованного ледяными голосами попутчиков. Алексей обнял девушку за плечи, но от дождевика стало еще холоднее. Она оглянулась. Компания перебралась в середину вагона и больше не спорила. Трое или четверо (удивительно, она не могла сосчитать, сколько их!) – все в плащах с капюшонами, надетыми на голову, одного цвета и покроя, сидели молча, глядя в пол.
Не в силах преодолеть накативший на нее ужас, девушка опять оглянулась и увидела, что попутчики пересели еще ближе к ним! Их молчание было зловещим.
– Алексей!
Алексей оглянулся в тот момент, когда над ними нависла уже фигура в плаще.
В этот миг за окном вагона блеснула молния, и тут же раздался оглушительный треск. Похоже, электричка оказалась в эпицентре грозы.
– Лена, уйдем отсюда, – спокойно сказал молодой человек и повел спутницу в другой вагон. В дверях девушка оглянулась. Вагон был абсолютно пустой!
С остановки электрички добирались в кромешной тьме. Падали, смеялись, чертыхались. Алексей досадовал, что забыл взять фонарик. Хорошо, что осень еще не вступила в свои права, и было достаточно тепло.
Шумно ввалились в дом мокрые и перепачканные, как черти.
– Останешься у нас! Наверху будешь спать, – безапелляционно заявила тетка Алексею и стала собирать на стол. Николай отвел парочку в натопленную баньку, где их поджидал бак с горячей водой.
– Вы тут того, по очереди, – напутствовал хозяин и, помявшись, указал на вешалку: – Полотенчики вот они.
– Fermez le loquet, Amedeo 9, – сказала Елена. – Soufflant.
– А мы вас уж и потеряли. Долго парились! – воскликнула Клавдия.
– Непривычно, – сказала племянница. – Да и мы не парой, а по очереди. Сначала я, потом Алеша. Конечно, если бы сразу вместе, быстрее помылись бы.
– А чего ж не сразу вместе? – пошутила тетка.
– Ну что вы, тетя Клава! – серьезно сказал Алексей.
– Шучу! Шучу!
За ужином Николай рассказал, что по субботам – а сегодня как раз суббота – в обществе случаются всякие интересные вещи.
– Если бы приехали засветло, и не будь такого дождя, я показал бы вам осину на окраине поселка. Ей лет пятьсот. Ну, сто. По субботам все баньки топят, а из баньки, когда хорошо попаришься, куда тянет? На свежий воздух. Вот и выходишь посидеть на скамеечке возле баньки, преимущественно в натуральном виде. А в это время на развилке той осины усаживается ребятня с полевым биноклем. Я их засек как-то, услышал гогот. Оттуда им хорошо видны многие участки. И баньки соответственно. Сидят пацаны и разглядывают бабенок в окуляр.
Клавдия осуждающе одернула супруга:
– Нашел, о чем говорить!
– А что, благодатная тема! – возразил супруг. – Я ж о чистом говорю. После бани всё чистое…
– В человеке должно быть всё чисто: и тело, и одежда, и душа, и мысли, – сказала Лена.
– Кто сказал? – спросил Николай.
– Конечно, я, – ответила Елена, а дядька подмигнул жене.
Ночью Лена перебралась наверх к Алексею. Под утро девушка забылась, и ей причудилось, будто она, спасаясь от ливня и вызванного им наводнения, затопившего низину, заскочила в стоявший на возвышении громадный цех. Под бугром поблескивала вода. «Куда идти?» – спрашивал она всех, но никто не отвечал. Один работал, другой склонился непонятно над чем и отмахнулся… Она долго плутала по переходам, повсюду искрили то ли оголенные провода, то ли сварка, но гари, чада масла, запаха железа и резинового кабеля не было. Вышла к высокой черной металлической изгороди. Кругом мутнела вода. Тут появился мужчина. Елена где-то видела его, но не могла вспомнить. Похож на Алексея, но не он. Похож на Модильяни, но не он. «Или это всё равно? – думала она во сне. – Может, это дядюшка Колфин?» «Как выйти?» – спросила она его. Мужчина пожал плечами, а глазами указал на едва приметную дорожку сбоку. Явно незнакомец не хотел, чтобы заметили, как он указывает путь спасения. Дорожка вилась вдоль изгороди и пропадала в сгустившихся сумерках. Елена поблагодарила мужчину и пошла по тропинке. По наитию свернула в сторону и оказалась на залитом до горизонта лугу. По пояс в воде она осторожно брела непонятно куда. Наконец вышла к тому же самому месту, на котором незнакомец показал ей путь спасения. Дорожка вилась вдоль изгороди. «Почему я снова тут? Ведь я уже была на свободе!» – думала она, очнувшись от дремоты. Алексей спал. Елена на цыпочках спустилась на первый этаж. Прислушалась – тихо, все спят. Девушка забралась на свою кровать и мгновенно уснула.
Утром Лену разбудил шум. Было уже десять часов. Дядька зашел с улицы и стал рассказывать жене и фотографу о происшествии, приключившемся с Федором Наливайко.
– Жену его Люську встретил. Выскочила со двора и орет: «Баба в доме! Я в ночной смене! А он тут! Паразит!» – сначала мне, а потом дальше помчалась с этими же воплями. Я ничего не понял. Заглянул к Федору. Тот удрученный сидит. Говорит: «Люську чего-то с утра принесло, а у меня тут такая история случилась». – И рассказал мне свою историю.
Лену заинтересовала история неведомого Федора Наливайко, и она выслушала ее до конца. Тем более, что дядька рассказывал хоть и подробно, но не занудно.
– Наливайко на общественных работах, конечно, сачкует, но по дому всегда исправен. Всё сделает, починит любо-дорого, это всем известно. После трудов Федор любил водные процедуры. Поначалу он в бочке принимал их. Потом бочку выменял на эмалированную ванну. За ночь вода остывала, и он так ревел, погружаясь в нее, что тут было слышно. Потом ванну сменял на кирпич, выложил двухкубовый «бассейн». Назвал его так ради красного словца. Устлал его рубероидом, залил смолой, бетоном. Через год в бассейне сломал ногу дед Парфен. Чего-то занесло его спьяну «не туда». Федор после этого свои купания забросил, а в бассейне завелись лягушки и прочая нечисть. Всё проросло тиной, взялось илом. Одно время Наливайко разводил там карасей, но их вылавливал соседский кот. И это дело Федор забросил. Потом через днище просочились грунтовые воды, бассейн выперло наверх. Так уже год стоит. Люська ему плешь проела, чтобы убрал это безобразие, но Федька особо не чешется. Так вот, вчера вечером он в самый ливень возвращался откуда-то домой…
– Выпивши? – спросила Клавдия.
– Не без того. Вечер же. И когда проходил мимо бассейна – это он мне сам сказал! – когда проходил мимо бассейна, поверхность воды вдруг забурлила, и из пены и бурьяна вышла русалка.
– Голая? – вздрогнула Клавдия.
– Натурально. Но не на хвосте, а на двух ногах.
– Зеленая?
– Вот чего не знаю, того не знаю. Федор не сказал, да и откуда он знал – стемнело уже. Русалка окликнула его, подошла, встала так, что он ощутил ее влажность и дыхание, и ну пытать его, когда он очистит водоем, а то дышать стало нечем, и жижа на дне на полметра. Когда Наливайко увидел, как она отирает икры и щиколотки от ила, то сразу же поверил, что она русалка и есть. «Русалка чистой воды!» – три раза произнес. После этого гостеприимно пригласил гостью в дом. Ну а утром неожиданно нагрянула Люська. Увидела в доме чужую женщину телесного цвета на двух ногах, в Федоровой рубашке и трико, понятно, ей это не понравилось. Наливайко пытался объяснить ей появление русалки. «Ты мне, паразит, про Царевну-лягушку расскажи, да про то, что ты Иван-царевич! – заорала Люська. – Это ж Валька с Цветочной!» Вытряхнула Вальку из мужниной одежки и с криком «Валька, стерва бесстыжая!» прогнала ту пинками со двора в чем мать родила. Потом, правда, сжалилась и бросила через забор рубашку и трико, а в это время вокруг голой Вальки с гоготом скакали пацаны, те, что на развилке по субботам сидят. На их гогот откликнулись собаки и вылезли из своих берлог соседи. Вот такая воскресная история произошла.