Buch lesen: «Плетущий небылицы»

Schriftart:

В уме своём я создал мир иной
И образов иных существованье;
Я цепью их связал между собой…
М. Ю. Лермонтов

Посмотри на дорогу, залитую лунным светом. Ты увидишь человека, плетущего небылицы. Он ничем не отличается от окружающих, от тех, кто плетёт корзины, прядёт шерсть, вяжет узлы на рыбацкой сети, печёт пирожки с булками, и от многих остальных. Плетущий бродит среди нас, улыбается, внимательно слушает, впитывает в себя любые мелкие шорохи мира, лёгкие запахи, и в это время к нему приходят замысловатые истории. С ним разговаривают его герои, небо с облаками играют разноцветьем, выливаясь радужными дождями, солнечные лучи рассыпаются новогодними блёстками, а от брызг водопадов рождаются новые созвездия. А что творится у него во сне?! Тут уж целые вереницы небылиц топчутся на пороге снов, беспардонно толкаются, тихо переругиваются и, как только им разрешат войти, влетают, попадая под его тонкие пальцы, сплетающие из небылиц сказочные реальности…

Скрыга

* * *

Пространство и время − узел несовместимостей, стремящихся в бесконечность. Их причудливые изгибы, рождающие перекрёстки противоречий и сплетение судеб. Иногда они словно клубки, сотканные из невесомых паутин космоса, а нередко, подобно лучам солнца в кронах светлого леса, рвутся сквозь причинные препоны и теряются в потоках незримой материи чудес и волшебства. Пространство и время своенравны и подчиняются законам, постичь которые невероятно трудно в их простоте и безупречности. Единые пространство и время, словно гармоники совершенства, динамичны и взаимопроникающи, бурлящие в котле воображений и фантазий, существующие в замысловатых мирах, влияющие друг на друга, соединённые незримыми потоками идей, вещей и – нередко – героев.

* * *

На берегу ручья за порыжевшим осенним терновником между двумя вековыми дубами притулилась избушка одной колдуньи – Мулохи-лягушатницы, прозванной Головастиком. Колдуньи не злой и не доброй, так, бестолковой и шумливой. Суматошность Мулохи рождала нескончаемый поток пустопорожней болтовни и мелочных склок с соседями. В первую очередь доставалось скрыге Тяю. Как все скрыги, тот был молчалив, по-собачьи привязчив, отчего постоянно страдал. Он не мог долго обходиться без Мулохи-лягушатницы, а когда приходил к ней в гости или ненароком встречал её на тропинке, то всегда подвергался допросу, который устраивала Головастик. Ему приходилось выслушивать ворох упреков, рождённых в её воспалённой от ветра голове. Тяй молча смотрел на её ноздреватую кожу лица и всегда удивлялся тому, как добрые голубые глаза колдуньи тонули в складках кожи, менялись в цвете и как она становилась невыносимо сварливой. С настырностью настоящего скрыги Тяй выпячивал губы и сердито что-то гундел. А Мулоха начинала с особой тщательностью пережёвывать копчёных головастиков, которыми были набиты её карманы. И, убедившись, что скрыга уже ничего не соображает от её напора, доставала старый чубук, набивала сухим мхом, смешанным с мочёным мухомором, и ехидно щурилась на усталое лицо соседа. Едкий дым доставлял Мулохе бездну удовольствий, она расслаблялась, очаровательно улыбалась и с какой-то пленительной поволокой смотрела на потерянного Тяя. Тот не мог переносить жгучего дыма, съёживался и тихо уходил от колдуньи. Вслед ему всегда летели едкие замечания по поводу его походки, отвисшего живота, драных лаптей и, конечно, преданных собачьих глаз с какой-то бесцветной водянистой печалью. После таких встреч скрыга долго не мог успокоиться и всегда отправлялся в Нижнюю Балку к своему близкому другу − ротану Пупырю.

Дом ротана располагался на Трескучем ручье, как у всех ротанов, любителей воды. А Пупырь слыл самым оригинальным из всего своего семейства, поэтому даже тут умудрился отличиться. Ручей с шумом влетал в его дом, протекал через пару комнат и, уже слегка умиротворённый, с тихим бульканьем вываливался на широкую лужайку. Всё бы ничего, если бы как все практичные существа, и в особенности ротаны, он бы поставил в доме мельничное колесо и занимался каким-нибудь делом, используя силу ручья. Однако приятель нашего Тяя не любил практичности и не раз говаривал о том, что сама по себе бегущая вода и её весёлый говор это уже великое благо.

Тяй подошёл к покосившемуся крыльцу ротанова дома, как обычно, посмотрел на обильный мох, покрывший неровную крышу, потоптался у двери, вдохнул полной грудью прелый запах старых досок и, рассматривая многочисленных улиток, облепивших листья дикого винограда, потянул ржавое кольцо. Дверь неохотно подалась, соскребая накопившуюся слизь с порога, и, выдохнув сырость и домашний шум ручья, отворилась.

Убранство дома Пупыря было незатейливым, за исключением многочисленных перекладин под потолком, где в одном углу шумной компанией расположились голуби, в другом нахохлились воробьи, а в третьем с умиротворяющим спокойствием потребляли дневные сны летучие мыши, повиснув головой вниз, прикрывшись полами своих кожистых крыльев. Тяя всегда интересовал один вопрос: а сны им приходят тоже верх тормашками, – но никто ему так и не ответил. Ротан отмахивался, а мыши смущённо хихикали. Четвёртый угол был пуст, вернее, в настоящее время он был не занят. Там изредка располагалась сова Дуська, но она существо сумеречное, уж не говоря про её таинственность.

Тяй застал Пупыря за странным занятием, тот с самоотверженностью средневековых юных принцесс распарывал на тонкие полоски свою простынь. Cкрыга подошёл к пыхтевшему ротану, посмотрел на результаты его деятельности и присел на краешек просторного стула.

− Ты, случаем, не заболел? − с сочувствием спросил срыга Пупыря. Не получив ответа, Тяй предположил: − Может, после дождя тебе ручьём нашумело в голову?

− Нет, − буркнул ротан и с удвоенной энергией принялся кромсать ткань. Неожиданно, после короткого молчания, он возмутился: − Эти летучие мыши – настоящие коммунальные бестии! Видишь ли, я тут в добрых сердцах решил привязать красную тряпочку к лапке своей подружке Дуське, она вчера залетала на огонёк поделиться совиными новостями. Так вот эти кожаные кошельки заявили мне, что я не компанейское существо.

− Всё так серьёзно? − забеспокоился Тяй.

− А то как же! − неопределённо возмутился Пупырь. − Они, видишь ли, тоже эстеты и эстетки. Они, видите ли, общественно-стайные образования, порхающие в сонливом пространстве звёздного неба, поэтому им подавай такие же отметины. А где я им найду столько тряпочек? Вот тут-то мне и пришла мысль, − ротан с гордостью посмотрел на скрыгу, − употребить на мышиные нужды мою простынь. Хорошо, вдвойне хорошо, что ты пришёл, можно сказать, вовремя: я как раз дорезаю последнюю полоску, теперь осталось подвязать эту кожгалантерею и со спокойной душой двигать в «Гнездо гнувливого Растягая», где сегодня я обязательно закажу две тарелки мухоморов и валавастиков в медовом сахаре. Вот так! А если ты не бросишь друга в беде и поможешь ему расправиться с трудностями жизни, то думаю, что тебе караси с авоськиной кашей гарантированы.

− Звучит заманчиво, − отрешённо пожал плечами Тяй.

− Ты какой-то сегодня особенно кислый. У меня от одного твоего вида тухнут кончики волос. Опять с Мулохой навздыхался?

− А, э-э-э…

− Ох, уж мне эта любовь с морковкиным пирогом, да брось ты к ней ходить! Она тебя в понюшку соломенной махорки не ставит, а ты всё вздыхаешь…

− Ну не скажи…

− И не буду говорить, но меня интересует один вопрос: а если бы она тебе ответила взаимностью и сказала: «Тяй, растакой ты такой, я тебя люблю» – что бы ты делал? А?

− Я бы… − У скрыги дыхание остановилось и возвращаться не собиралось.

− Вот и я о том же, − вздохнул ротан и добавил примирительно: − Рухнул бы как трухлявый мешок с имбирными опилками. Ладно, не будем о грустном, лучше помогай, скоро эта бестиария проснётся, тогда ни один мухомор в глотку не полезет. Приступаем!

− Ты иногда такое загнёшь, что с перепугу тебя не поймёшь. Какие опилки? Какой имбирь?

− Нечего понимать, пусть твоя голова, перегретая солнцем и затуманенная дымом Мулохи, рождает светлые мысли о еде. А сейчас бери ножницы, я начну подвязки раздавать – время не ждёт, оно постоянно куда-то торопится, спешит, стоит остановиться, как опоздаешь.

Ротан сунул Тяю ножницы и остатки недорезанной простыни, сам, схватив охапку ленточек, пошёл в мышиный угол дома. Вернее, летуче-мышиный угол потолка, ведь на полу его дома все углы принадлежали мышам, только не летучим, а совершенно обычным, бегающим где попало. Пупырь посмотрел на висевшую ораву летучих мышей, аккуратно поскрёб крылышко одной из них, потом потянулся и сладко зевнул, растягивая рот до невообразимых размеров. Вздохнул и, осторожно сняв одну из мышей, принялся напевать ласковые колыбельные припевки, его любимые, бабушкины.

Тяя всегда удивляло, как сочетается в этом грубоватом создании, драчуне и выпивохе, трогательная нежность к окружающим зверям и птахам. Ротан мог сидеть ночами над синичкой со сломанным крылом, отпаивая её лекарственными отварами и накладывая тоненькие палочки на крыло для срастания. С умилением склоняться над разинутыми ртами птенцов в гнезде среди колючего терновника. Расплываться в широчайшей улыбке при виде маленьких мышат, делающих первые шаги в его комнате. Блаженствовать весенними вечерами на берегу лесного озера под песни прилетающих птиц.

Нет, всё-таки его друг, ротан Пупырь, необычайно дивное существо не только во всей Нижней Балке, не только в их округе, но, наверное, и во всём Королевстве пустых банок. Хорошо, что они друг друга нашли. В жизни иногда бывают такие невероятно приятные совпадения.

Пока скрыга думал обо всём этом и резал остатки многострадальной простыни, ротан повязал всем мышам ленточки, и у него ещё часть осталась. Он недоуменно посмотрел на обрывки ткани, потом глянул на результаты усердной работы скрыги и как-то безмятежно развеселился.

− Как славно! Теперь мне будет чем пометить свои яблони, а то эти пронырливые кролики обгрызли все деревья в округе и уже добрались до моих яблонь. Я им сколько раз говорил, не трогайте их, ведь зимой придёте ко мне попрошайничать сладенького. Говорю им, мол, если обгрызёте яблони, то сухофрукты буду делать из ваших хвостов, а начинку для пирога − из ваших ушей. А они: не желаем есть такие сухофрукты, они, видите ли, будут с шерстью, а яблони надо пометить, чтобы видеть, где какое дерево. Одно косорылое безобразие с этими ушастыми. Вот теперь я все яблони подвяжу ленточками, и у них никаких оправданий не останется. Вот так!

− Неплохо придумал.

− Нет, он не может хоть раз разделить со мной радость моего открытия. У тебя бывает приподнятое настроение?

− Наверное…

− Никогда! − категорично заявил ротан. − Слышишь, никогда оно у тебя не бывает приподнятым, потому что у тебя нет настроения. Ты пребываешь в дыму любовных мечтаний, где нет места ни тебе, ни твоему настроению! И давай не будем об этом! Сейчас мы идём в трактир набивать мне пузо, наполняя окружающий мир наслаждением, а заодно испортим несколько блюд, то есть покормим тебя.

− Уговорил. А когда будем подвязывать деревья?

− Яблони? По пути, они все растут вдоль тропинки.

Друзья вышли из дома и бодро зашагали по дороге, ведущей в дальний конец Нижней Балки, где под глинистым размывом примостился трактир «Гнездо гнувливого Растягая». Этот трактир держал известный в округе дождевой червь по имени Граф Гофрированный. Он был из переростков и в отличие от своих заморышей родственников вымахал в два метра. Граф славился своим кухонным искусством. У него останавливались самые разнообразные существа из прочих миров, особенно из подлунного и залунного. Хотя самыми отпетыми завсегдатаями его заведения были погонщики. Тут же сновали зазывалы или, попросту говоря, нанималы. Любой мог под сурдинку с соульдиновым соусом подписать договор на перегон нуждающихся в этой процедуре существ. А нуждающихся хоть отбавляй и отливай – это тебе и киты с котиками, и гуси-лебеди, и прочая пернатая людь, ну и конечно, громадные табуны рогатых с копытами, а также всякие грызуны типа полярных леммингов. А уж про рыб и другую чешуйчатую братию говорить не буду, как и про эфемерных созданий из числа букашек, кузнечиков, бабочек, стрекоз и остальных существ. И что самое невероятное, они каждый год тащатся невесть куда, иногда преодолевая по нескольку тысяч километров. И всё не впрок, приходит время, а им опять надо бродяжничать. Однако тут есть одна загвоздка: вся учёная братия считает, что они сами определяют путь-дорогу, сами находят звёзды, а некоторые, страшно сказать, солнце с луной, сверяют со своими внутренними картами и решают, куда двигать. Хотя на самом деле всё устроено достаточно прозаично – эти многочисленные перелёты устраивают нанималы. Они получают необходимые указания и средства из центра управления полётами, перемещениями, передвижениями (коротко ЦУППП, в народе прозванном «суп два “п”», то есть «суп с выпивкой»), затем ищут желающих поучаствовать в столь грандиозном мероприятии за немалую мзду в зависимости от дальности и кучности (табунности, стадности, стайности и других – сти). И все ключевые мероприятия, а именно подбор кадров, то есть погонщиков, происходят в одной точке мира − в трактире «Гнездо гнувливого Растягая».

Граф, как хозяин трактира, благосклонно относится ко всем посетителям – главное, чтобы посуду не тырили, а с остальным можно разобраться. Поэтому у него в заведении нередко вспыхивают драки, в которые хозяин очень любит встревать, правда, после его уразумений многие долго в себя приходят. Поговаривают, что есть особо отличившиеся, так в себя и не пришедшие, а есть те, кто под прессом неопровержимых убеждений Графа менялся содержимым со своим соседом и до сих пор не может понять, кто есть он.

Вот в это заведение пришли наши закадычные друзья. И каждый из них, входя под прокопчённые своды трактира, вряд ли мог бы с точностью до килограмма сказать, что тут может произойти в ближайшие пять или даже десять секунд. Хотя необычности и несуразности в этом месте были обычным делом. Вот и сейчас в дальнем углу сидела требуха по имени Китовый Ус и рассказывала, как она уснула на льдине айсберга, а эти бисовы дети (они же тюлени) успели так разбрестись, что она с трудом их собрала.

− Одна выручалочка у меня – моя верная собачка, косатка Силька, − похохатывала она. − Каждый раз, когда мы возвращаемся с перегона, я всегда с благодарностью думаю о кривом дядюшке Нос, который подарил её мне на день моего огнедышащего ангела. Хороший у него питомник!

− Да уж скажешь, − раздался пьяный голос в другом углу трактира, и все узнали известного погонщика леммингов панциря по кличке Кетмень. − Мне он несколько раз выращивал песцов для прогона, да толку от них было что от твоей песцовой шапки!

− Ты сомневаешься в моих словах?! − Требуха закатала рукава обширной рубахи, отёрла ладони о кожаные штаны и поднялась, по пути прихватив кружку с недопитым пивом.

− Я, ежели правду грю, то не отступлюсь! − вскочил молодым петушком Кетмень.

− А я, стало быть, морочу воздух грязной брехнёй? − Китовый Ус подошла к панцирю и нависла грозовой тучей у него над головой.

− Стало быть, так! − не унимался Кетмень.

− Хочешь сказать, что моя Силька пустобрёха?!

− Угу… − только и успел произнести панцирь, как громадная оловянная кружка опустилась на его маковку. Тут же появился Граф и, без особого интереса поглядывая на обмякшего панциря, спросил: − Ты от души или так, для острастки?

− Смеёшься! Если бы от души, она у него вмиг вылетела бы. Так, шоб не рыпался на честных барышень!

− Сама отнесёшь или мне приложиться?

− Тащи, боюсь перепачкаться, − великодушно махнула рукой требуха.

− Тогда с тебя ещё пару монет и выпивка для панциря на весь вечер. Деньги есть или в кредит?

− Да я же с перегону. Конечно есть, видишь? − Она потрясла перед его морщинистой мордой кошельком, затем достала монеты, отдала Графу и вернулась на своё место под бурные возгласы собутыльников. Хозяин трактира поднял панциря как пушинку, отнёс его на своё место, вылил ему на голову остатки пива из кружки, взятой с соседнего столика. А когда панцирь пришёл в себя, то спокойно сказал: − Теперь выпивка будет только под еду, она оплачивает.

− Я всегда знал, что требуха обширнейшей души женщина, − живо возрадовался Кетмень, слизывая текущее по лицу пиво. − Тащи ведро крабовых клешней, креветок, мидий и жбан моего любимого, зеленовато-тёмного, холодненького, с хрустящими льдинками.

Описываемая сцена как раз и произошла на глазах скрыги и ротана за какие-то десять секунд. Она была настолько обычным делом в этом трактире, что на неё никто так и не обратил бы внимания. Если не считать короткого замечания ротана.

− Вот видишь, а ведь это тоже любовь.

− Кого? Панциря, что ли? − удивился Тяй.

− Да, его. Только он так обожает требуху, и она об этом знает, и ей очень приятно от этого обстоятельства.

− Ага, и за свою любовь панцирь получает всегда кружкой по голове, а потом закуску с выпивкой.

− Страдать надо уметь со вкусом.

− По-моему, он просто клянчит выпивку, сохраняя, так сказать, своё мужчинское достоинство.

− Неужели?! А вот подойди к требухе и скажи, что, мол, панцирь, уже который год по ней вздыхает.

− Ей дел до его вздохов что козлу до кордебалета! Она только о своей Сильке думает. Может, иногда ещё о тюленях.

− Попробуй, а я пока закажу поесть, − ротан как-то странно покачал головой и направился к стойке.

Тяй в сомнениях потоптался у порога, его пару раз кто-то толкнул из входящих-выходящих, потом у него внутри что-то засвербело, и он смело шагнул к столу требухи со товарищи.

− А, Тяй, привет, как там скрыжные дела? Выпьешь со мной за здоровье Сильки?

− Спасибо, Ус, всё в кипятке, никаких проблем. А за здоровье я выпью.

− От молодца! − проревела требуха на весь трактир, и Тяй увидел, что сидящий за стойкой ротан открыл рот от удивления (видимо, сегодня день не простой, с явной поволокой!).

Не успел Тяй присесть на скамью, сделанную из грубо тёсаного бревна осины, как ему поднесли его любимого пива. Скрыга поднял кружку и сказал:

− Я хочу выпить во здравие замечательной женщины и неутомимого погонщика, за нашу требуху Китовый Ус. − Тут же за их столом, а также за соседними грянули громкие одобрительные возгласы, но Тяй, не обращая на них внимания и стараясь перекричать всех, продолжил: − И ещё за того, кто её безумно и безответно любит! За панциря Кетменя!

Если бы сейчас в трактире взорвалась со всем содержимым знаменитая бочка Толстуха, что хранилась в подвале, то даже это не произвело бы такого эффекта. Мгновенно повисла такая тишина, что было слышно лишь причмокивание панциря, обсасывающего креветки. Все сначала уставились на Тяя, потом на Кетменя, но при виде последнего стало ясно, что это шутка. И вот тогда громыхнуло так, что Граф забеспокоился о потолке, как бы он не рухнул.

− Ох, Тяй, ну насмешил! Ох, скрыга, во загнул! − посыпалось со всех сторон.

А требуха стояла растерянная и как-то неуверенно хихикала, чокаясь со всеми подходящими. А когда Тяй встал, раскланялся и собрался уходить, она тихо его спросила:

− Это правда?

Скрыга не ожидал такого поворота, похоже, ротан был прав, он смутился и лишь качнул головой. И вот теперь пришло время окончательно удивиться Тяю. На суровом обветренном лице требухи расправились мелкие морщинки, и по просоленной коже покатилась скупая слеза, прямо на потрескавшиеся губы. Она облизала их, вытерла глаза рукавом и благодарно погладила Тяя по руке.

− Спасибо тебе, − тихо добавила она.

Тяй как в тумане подошёл к своему столику, где нервно ёрзал ротан.

− Ну ты герой! − восхитился тот. − День точно необычный, я как-то сразу и не разобрал, когда увидел пёстрые облака с прожилинами.

− А что тут необычного? − спросил скрыга.

− Хм, − многозначительно вздёрнул брови ротан, − в кои-то веки ты совершил поступок?

− Хочешь сказать, это поступок?

− Уже сказал. Ведь требуха могла взять тебя в такой оборот, что потом даже сам Граф не откачал бы. М-да? Ухарский поступок, не похожий на тебя.

− Пусть будет так, но она меня ещё больше удивила. Ты был прав.

− А я всегда прав, − невозмутимо проговорил ротан, − подай лучше соли. Кстати, а в чём я был прав?

− Когда говорил о панцире и требухе, всё так и есть, ты проницателен.

− Я… − Пупырь закашлял, подавившись едой. − Ты хочешь сказать, что все эти небылицы, которые я присочинил на ходу, правда?! Что у них любовь-морковь и селёдка сверху?

− Ага, − Тяй невозмутимо взял ложку и принялся ковырять горячую кашу, с наслаждением разглядывая растерянного ротана.

− Дела… − только и смог тот произнести. В это время к ним подошёл нанимала Хтырьтебя. Он остановился перед их столом со своим зелёным бокалом, наполненным чем-то светящимся, и спросил:

− Позвольте присесть, уважаемые?

− Присаживайтесь, − кивнул Тяй.

− Вот спасибо, тем более у меня к вам есть один деловой разговор.

− Уж не нанимать ли ты нас собрался? − усмехнулся ротан.

− Не вас, − покачал пальцем нанимала, − а вашего уважаемого друга Тяя.

− Меня?! − удивился скрыга.

− Точно, сегодня пёстрые облака были не к добру, вечер удивлений продолжается, − ротан откинулся на спинку стула, и принялся постукивать вилкой о ладонь.

− Да я ни за что!

− Не торопитесь, любезный, − Хтырьтебя откинул полу своего плаща, − я понимаю, что ваш друг ротан не может, у него там всякие мыши, голуби и воробьи, то есть домашнее хозяйство, но вы свободный.

− Моё хозяйство попрошу не трогать!

− О, помилуйте, я в хорошем смысле, как о заботливом отце…

− Каком отце? − с угрозой поинтересовался Пупырь.

− Всех, з-з… жаждущих заботы и тепла, в переносном смысле, конечно.

− А, тогда сойдёт, а то вишь куда загнул.

− Итак, возвращаясь к нашему разговору, я хочу предложить вам небольшую работёнку. Так, на пару месяцев.

− Ничего себе работёнка! Да за этот срок уже зима начнётся, − не унимался ротан.

− Я понимаю, но оплата приличная, да ещё командировочные, приключения и всё остальное, что вам так сейчас необходимо.

− С какой это стати? − не понял Тяй.

− О, все наслышаны о вашей несчастной любви…

− Ты на что намекаешь, сизый потрох?!

− Только поймите меня правильно, − замахал руками нанимала, − я лишь хочу вам помочь. Если вы захотите, то перегоните бабочек данай на другой материк и обратно. Это удивительные создания, они необычно красивы, не пожалеете. Подумайте, завтра утром я буду в этом же трактире. − Хтырьтебя спешно поднялся, коротко поклонился и тут же исчез в дыму, откуда донёсся его голос: − Вам надо срочно сменить обстановку.

− Не, он точно рехнулся! − Пупырь вертел в руках вилку, изображая винт самолёта. В это время дверь распахнулась и на пороге появилась Мулоха со своими подружками, лиловыми ведьма́чками с лохматых болот. Лягушатница повертела головой по сторонам и, увидев скрыгу и его друга, направилась прямо к ним.

− Нет, вы только на него поглядите, сидит аппетитно жуёт, а я голодная, как сухая вобла на заборе, − выпалила она во всеуслышание, подходя к столу.

− Плакали твои караси, − тихо произнёс Пупырь.

− Ух ты! Карасиков заказал. Наверное, всё-таки ждал меня, − увидела колдунья сковороду с карасями под сметаной и, милостиво улыбаясь, потянула её к себе, одновременно усаживаясь и кося глазками на своих подружек.

− А я надеялся провести чудесный вечер, − как-то неопределённо высказался Пупырь.

− Всё ещё впереди, − утешила его Головастик.

− Ты думаешь?

− Конечно, ведь он только начался.

− Для нас уже закончился, − сказал ротан, с деланным интересом поглядывая на своего друга. − Верно, Тяй?

− Вы что, собрались уходить? − строго спросила Мулоха Тяя.

− Ну, в общем, да, − расплывчато промычал скрыга.

− Нет, в тебе не осталось даже мыслимой крошки уважения к любящей тебя женщине. Как смеешь ты покидать её, не заказав ещё пива и жареных лягушек?

− В самом деле, как? − подхватил участливо Пупырь, не расставаясь с вилкою и тыча ею в сторону Тяя.

− Видишь, − не унималась Мулоха, − что друзья тебе говорят?

− Хорошо, хорошо, будут тебе и твоим подружкам лягушки и кружки, − скрыга начинал сердиться.

− Вот и славно, − согласился с ней ротан, − только Тяй, видимо, забыл, что кредит в этом месте у него давно закрылся, а денег − тю-тю, нет.

− Как так! − возмутилась колдунья. − И после этого ты приглашаешь меня в трактир?

− А ты приглашал? − спросил ротан.

− Вроде нет, − промычал скрыга.

− Видишь, он уже в собственной памяти не уверен, забыл. Это ещё было в прошлогоденном месяце весны, − обсасывая голову карася, заявила ему колдунья.

− Дело табак, − вздохнул ротан, − стало быть, я уже наелся, пойду подышу свежим воздухом. Как ты, Тяй, не хочешь просвежиться?

− Он не хочет, − безапелляционно заявила Мулоха.

− Да нет, я, пожалуй, тоже пойду, у меня ещё столько дел, − сконфужено засобирался скрыга.

Когда они вышли на улицу, уже порядком стемнело. Первые звёзды появились на небосводе, и вскоре должна была взойти луна.

− А не пойти ли нам на озеро встретить луну? − ротан пытался как-то смягчить неприятную ситуацию, возникшую в трактире.

− Пойдём, − обречённо согласился скрыга.

Они повернули за трактир и, шагая по мягкой тропинке, усыпанной хвоёй сосен, направились в сторону лесного озера.

На следующий день скрыга сложил свой нехитрый скарб в небольшую котомку, сшитую из мешковины, и направился в сторону трактира. К ротану он решил не заходить, они на озере просидели далеко за полночь и вроде как всё обсудили, попрощались. Однако, подходя к питейному заведению, Тяй был удивлён, и надо сказать, что приятно удивлён, увидев ротана, который сидел недалеко от дверей и беспечно жевал жухлую травинку. Рядом с ним приплясывал нанимала Хтырьтебя, жестикулируя своими длинными руками. Полы его плаща, заляпанные болотной жижей, вспархивали крыльями большой неухоженной птицы, когда он принимался вышагивать из стороны в сторону. Скрыга так и не понял, о чём так возбуждённо говорил нанимала, потому что, увидев его, Хтырьтебя заулыбался, раскинул свои руки и нарочито весело высказался о погоде: − Не правда ли, какая великолепная сегодня погода? Скоро заморосит дождь, а там смотришь, и первые заморозки. А тебе всё нипочём, ты уже будешь на далёком материке нежиться с бабочками. Я тебе завидую.

− Так вот сам бы и поехал.

− Ох, Тяй, ты многого не знаешь. Я, до того как стать организатором, поработал простым погонщиком. Я изнутри знаю все трудности и прелести вашей будущей работы.

− Ага, только ты гонял мелких улиток с одного луга на другой, − услышали они тяжёлый бас требухи Китовый Ус. Она вышла из трактира и потянулась, счастливо улыбаясь и вдыхая свежий утренний воздух. − Привет, Тяй, здорово, Пупырь, ты чего такой грустный? Друга провожаешь? Ничего, не беспокойся, все когда-то начинают стоящие дела, а потом их за уши не оттянешь.

− Привет, Ус.

− Здорово, китобой, − хмуро произнёс ротан. − А грустный я не поэтому, просто как-то жалко пропускать осень.

− А зачем тебе пропускать осень? С какого айсберга? − изумилась требуха. − Ты же не кикимора болотная, не водяной, в спячку не впадаешь. Вся осень твоя.

− Всё правильно, только я с Тяем улетаю на погоняло.

− Кто? − Ус чуть не села от удивления.

− Ты? − не меньше поразился сам скрыга.

− Да, − скромно согласился ротан, − можете спросить его.

− Можете даже не спрашивать, − махнул рукой Хтырьтебя, − мы уже оформили все бумаги, так сказать, формальности позади. Кстати, Тяй, тебе тоже нужно подписать пару бумажонок.

− Мне тоже, − Тяй был настолько смущён, что не мог сдвинуться с места. И даже когда вышел панцирь Кетмень, поздоровался со всеми и, приобняв требуху (полностью её обнять вряд ли кому удалось бы), склонил голову на её широкий живот – это не произвело должного впечатления. А Ус светилась и ласково поглаживала голову своего возлюбленного.

− Как так? − не понимал Тяй происходящего.

− Да видишь ли, − растерянно начал говорить ротан, − я подумал, что тебе будет трудно одному, скучно.

− Что вы говорите?! − воскликнул нанимала. − Как можно скучать в окружении таких великолепных созданий, как порхающие цветы, они же бабочки.

− Не про то разговор, − обиделся ротан, − я имею в виду близких друзей. Без них трудно в таком мероприятии, как перегон бабочек. Вот я и подумал…

− И меня про это не спросив… − вздохнул Тяй.

− Ты не рад?

− В общем, конечно, рад, но как твоё хозяйство?

− Ничего, перетопчется, хотя на всякий случай я попросил Дуську присмотреть за ними.

− Интересный поворот, − задумался нанимала, − сова приглядывает за мышами и воробьями.

− А что тут интересного? – пожал плечами ротан и сурово посмотрел на Хтырьтебя.

− Нет, я просто подумал, что ведь совы ловят мышей, и всякое прочее…

− Ловят вне моего дома, а под крышей они очень даже дружны. И мне кажется, она их окружит материнской заботой.

− Я тоже с тобой согласен, − спешно согласился с ним нанимала, − иногда для расшалившихся мышей нужна материнская строгость.

− Что вы всё о мышах да совах, − требуха нежно отодвинулась от панциря и достала из-под фартука вязанные носки. − Это тебе, Тяюшка. А то, что Пупырь с тобой отправится в перегон, я не знала, поэтому у меня нет ему дорожного подарка, − она виновато развела руками.

− Подожди, дорогая, − сказал Кетмень, − у меня есть славные перчатки, в самый раз для перелётов.

− Ох, Кетмень, − потряс головой ротан, − ты уже требуху называешь «дорогая»?

− А что тут странного? − буркнул панцирь. – Она теперь моя невеста, мы решили зимой пожениться.

− Вот те раз! − Тяй почесал за ухом.

− Да, − игриво проговорила требуха, − и тебе, Тяюшка, большое спасибо за это. Открыл мне глаза.

− Вообще, это не я, а Пупырь увидел, что вы неравнодушны друг к другу.

− Неужели?! − всплеснула руками Ус. − Но ты же мне об этом сказал.

− Да, но первым был Пупырь, он у нас глазастый.

− Всё отлично, всё прекрасно, − затараторил нанимала, − я всех поздравляю, но, к сожалению, времени осталось в обрез. Пора улетать, сегодня отбывает последний недельный дирижабль, вам, друзья мои новоиспечённые погонщики, места уже забронированы, так что прощайтесь с молодожёнами – и в путь.

На Лысой поляне у старого дуба без вершины (когда-то молния посчитала его рост великоватым) пришвартовался дирижабль. Туда они шли, казалось, целую вечность. Суматохой, прощанием, советами, дружеским похлопыванием по спинам, просьбами, всхлипами был наполнен этот, в общем-то, короткий путь. Тяй надеялся тихо, без шума удалиться к своему месту назначения, но многие окружающие его жители и знакомцы узнали, что он стал погонщиком и отправляется в своё первое путешествие. Они выходили на дорогу, ведущую к поляне, чтобы попрощаться с ним, но, как выяснилось, ещё и с ротаном. Последнее обстоятельство привносило дополнительные охи, с оттенками удивления и восхищения, что также сказалось на скорости их продвижения. Когда до поляны оставалось не больше сотни метров, Хтырьтебя уже нервно заламывал руки, тёр свой и без того покрасневший нос, вскрикивал, постоянно говорил, чтобы народ не толпился на дороге, и, подпрыгивая, махал руками капитану дирижабля грейту Мистралю.